Дом на берегу

Литтмегалина, 2007

Оставшись сиротой, 17-летняя Анна Сноу вынуждена отправиться в качестве гувернантки в уединенный дом на побережье. Обитатели дома избегают солнечного света, прислуга делится жуткими слухами, а новый подопечный оказывается до крайности странным, болезненным мальчиком. Вскоре Анна понимает, что оказалась в ловушке…

Глава 4: Дневник

Я продержалась три дня. Неделю. И даже две, сама поражаясь, как мне это удалось. Часы, проводимые с Колином, напоминали погружение в темный грот, но постепенно я научилась получать от них странноватое, мученическое удовольствие. Это мое испытание, твердила я себе, способ доказать, что я не так беспомощна и слаба, как кажусь. Слова Натали раззадорили меня — она как будто бы постоянно витала рядом со мной, заглядывая мне в лицо и усмехаясь: «Ну что, уже сдалась? Ты труслива, как мышь, мягка, как гусеница».

Каждое утро, собираясь с духом возле двери Колина, я пыталась предсказать, в каком настроении он встретит меня сегодня. Иногда он был настроен мирно, что выражалось в пренебрежительном безразличии. Когда мне везло меньше, он грубил и бросался в меня всем, что под руку подвернется. Иногда же Колин просто отворачивался, отказываясь что-либо говорить и делать, и я молча сидела рядом с ним, пока время урока не подходило к концу. Что еще мне оставалось? Я чувствовала, что излишней настойчивости он противопоставит истерики, и тогда мне вряд ли удастся сохранить место. Куда я пойду в этом случае? Колин был моим маленьким властелином, решал, казнить меня или миловать, и осознавал это лучше всех. Он стремился довести меня до срыва, но его план был очевиден для меня, и я запретила себе выражать эмоции.

Вскоре изъяны его поведения начали вызывать у меня нечто, близкое к жалости. «Какой была жизнь этого ребенка, если он стал тем, кто он сейчас?» — спрашивала я себя, и мои ярость и обида утихали. Наши отношения развивались по спирали: чем невыносимее он вел себя, тем больше я ему сочувствовала и тем снисходительнее относилась к нему. В каком бы тоне он ни обращался ко мне, я отвечала ему мягко. «Помни, кто из вас взрослый, а кто — ребенок, и кто должен быть мудрым и великодушным», — напоминала я себе каждую ночь. Наши занятия были сражениями, не уроками, и все же я неизменно отвечала: «Все лучше», когда мистер Леонард интересовался, как идут дела. К счастью, больше вопросов он не задавал, а то мне пришлось бы сознаться, что учебник раскрывался лишь однажды.

Итак, пряча свои чувства, последовательно и настойчиво я направляла своего подопечного в нужном направлении, приучив себя радоваться мелким достижениям, пока нет ничего лучше, и, к моему удивлению, к началу октября обнаружила, что у меня начинает получаться. Мой бесцветный, ровный характер наконец-то пригодился, подействовав на Колина умиротворяюще.

Воспользовавшись затишьем, я проинспектировала его знания и пришла в тихий ужас, обнаружив, что они совершенно неудовлетворительны. Он умел читать, писать, но медленно и с ошибками. Его географические познания были настолько приближены к нулю, что он едва ли был в курсе, что земля круглая. Он мог сосчитать до двадцати, но не видел необходимости продвигаться в арифметике дальше.

Одно занимало его — Натали. Каждый день он спрашивал о ней, но мне нечего было ответить, потому что я редко ее видела. Иногда она таскала куски с кухни, обмениваясь едкими замечаниями с миссис Пибоди. Один раз, на побережье, метнулась мимо меня на своем мотоцикле. Я часто спускалась в оранжерею и ждала ее там, но Натали объявилась лишь единожды и не стала со мной разговаривать, расхаживая с заложенными за спину руками от стены до стены. Какие мысли занимали ее?

Со временем я осознала, как использовать интерес Колина в своих целях, и начала придумывать короткие диалоги, якобы состоявшиеся между мной и Натали, неизменно перенося рассказ на конец занятия — конечно, при условии, что Колин вел себя хорошо. Поначалу я стыдилась своей лжи, но потом так привыкла, что сама уже начинала верить, что Натали общается со мной. Как-то я даже дошла до того, что сказала:

— Думаю, мы с ней подружились.

Колин кивнул. Я не была уверена, что он верил моим россказням, догадываясь, что ребенок, который наловчился доводить взрослых до белого каления, может быть очень проницательным. Тем не менее внешне он недоверия не выражал. Подозреваю, ему просто нравилось разговаривать о Натали. Но она не приходила к нему, никогда.

Колин оставался для меня тайной, но что-то я уже начинала понимать в нем. Он не был плох по натуре, но болезненность, бездеятельность и недостаток общения сделали его раздражительным и деспотичным. Привыкший разговаривать с людьми, находящимися в подчиненном положении, Колин усвоил высокомерный, презрительный тон, распространяющийся даже на Леонарда, как я с удивлением обнаружила, когда однажды Леонард заглянул к нам на урок.

— Главное, не перенапрягайте его, — указал Леонард. — Напряжение может негативно сказаться на его здоровье, — он сощурился и переместился от полосы света. — И зачем вы раздвинули шторы? Свет ему вреден.

— Но разве…

— У вас есть возражения? — Леонард поднял брови.

— Нет, мистер Леонард, нет, — быстро ответила я.

— Хорошо, — его лицо выразило участие. — Обращайтесь, если у вас возникнут вопросы или затруднения.

Он вышел, и мои невысказанные возражения остались при мне.

«Как солнечный свет может быть вреден?» — думала я, спускаясь в оранжерею после занятия. И что значит «не перенапрягайте его»? Колин занимается от силы два часа утром, а потом лежит и смотрит в потолок весь оставшийся день. И разве не полезнее больному ребенку занять свой ум, отвлечься от своего состояния? Последствия этой «незанятости» я наблюдала регулярно. Иногда казалось, что Колин вообще ни о чем больше не может говорить, только о том, как он болен да как ему плохо, хотя никогда не мог внятно ответить на вопрос, что именно у него болит. В один день я не выдержала и высказалась, что, если бы Колин меньше размышлял о своем скверном здоровье, оно и не было бы таким скверным.

В оранжерее я увидела Грэма Джоба, с которым успела познакомиться раньше. Это был сутулый, но крепкий еще старик, всегда с сердитым выражением на морщинистом лице, всегда погруженный в свои мысли. Его седые волосы торчали, колючие, как проволока, усы были желтые от дыма. Несмотря на его угрожающий облик, он мне нравился. «Добряк, — отзывалась о нем миссис Пибоди. — Но жизнь побросала, и стал он твердым, точно зачерствевший каравай». У Грэма Джоба был сын, жокей, погибший лет десять назад, когда во время забега его сбросила лошадь. Жена умерла еще раньше, и с тех пор Грэм Джоб остался совсем один. Когда бы я его ни видела, он всегда был чем-то занят. Вот и сейчас, взобравшись на стремянку, срезал отмирающие листья с длинной гирлянды ползучего растения. Я подняла один листок.

— Что нужно сделать, чтобы помочь больному? — задумчиво спросила я.

К цветам это не относилось, просто мысли вслух, но Грэм Джоб ответил:

— Поставить ближе к свету и взрыхлить почву, — и слова его пришлись как раз кстати.

Мне представилась комната Колина. Ни книг, ни игрушек. Вот уж точно цветок в засуху. Да его меланхолия следствие обыкновенной скуки! «Я займусь им, — пообещала я себе. — Непременно».

Всю ночь я провертелась на кровати, обуреваемая жаждой деятельности. Заснув под утро, вскоре я была разбужена тоскливым, злым плачем Колина, и поняла, что на сегодня занятия отменяются.

После завтрака в общей столовой, этой тягостной, смущающей процедуры, которую я проходила каждое утро, хотя предпочла бы позавтракать с миссис Пибоди в кухне, я попыталась поговорить с мистером Леонардом насчет моих планов.

— К сожалению, я вынуждена отметить, что навык чтения у Колина развит недостаточно. Конечно, есть учебники, но они для него малопривлекательны. Полагаю, будь у Колина яркие, интересные книги, он уделил бы им больше внимания. Таким образом он бы убыстрил темп чтения и заодно улучшил свое правописание, запоминая, как пишутся слова.

Взгляд Леонарда, обращенный на меня, был участливым и пустым.

— Конечно-конечно, все, что считаете нужным. Составьте список необходимого и передайте Немому, — быстро согласился он и отвернулся, демонстрируя, что разговор закончен. У меня возникло ощущение, что все, относящееся к процессу обучения кузена, мало его интересует.

Я взяла в своей комнате бумагу и карандаш и спустилась в кухню. Посмотрела на чистый лист, припоминая книги, которые произвели на меня сильное впечатление в детстве. Мне были нужны те из них, что соединяли в себе увлекательность и доброту, которая могла бы стать светом для тех ростков хорошего, что сейчас прозябали во мраке души Колина.

— Что вы задумали, милая? — спросила миссис Пибоди. От нее пахло сдобой, а руки у нее были белые от муки — она пекла пирог.

— Мне нужно съездить в город и выбрать несколько книг для Колина.

— Составьте список и отдайте Немому, он каждую пятницу обходит в городе лавки. Только накажите ему зайти в книжную — сам он туда вряд ли заглядывает. И пишите разборчиво и подробно — продавцам только дай повод подсунуть то, чего у них и не просили. А Немой не укажет. Он же мало того, что бессловесный, так еще и неграмотный.

Конец ознакомительного фрагмента.