Иностранная литература №04/2011

Литературно-художественный журнал (2011)

«Иностранная литература» («ИЛ») — ежемесячный советский (1955—1991) и российский (с 1991) литературно-художественный журнал. Специализируется на публикации переводной литературы. Основан в июле 1955 года как орган правления Союза писателей СССР. В журнале публикуются наиболее значительные произведения современной мировой литературы в переводах лучших отечественных переводчиков. Специальный номер «Немецкий экспрессионизм». Читайте в номере: [ul]«Курт Пинтус» «Альфред Лихтенштейн» «Альберт Эренштейн» «Вальтер Райнер» «Лотар Шрейер» «Аугуст Штрамм» «Пауль Больдт» «Вильгельм Клемм» «Готфрид Бенн» «Эльза ЛаскерШюлер» «Карл Эйнштейн» «Альфред Дёблин» «Курт Пинтус» «Наши иллюстрации» «Переводчики номера»[/ul]

Курт Пинтус

Справки об авторах подготовлены Т. Баскаковой и Е. Воропаевым.

Курт Пинтус [Kurt Pinthus] (псевдоним Паулюс Поттер, 1886–1975) — немецкий писатель и журналист, в тузу-тубу годах жил в США, потом вернулся в Германию. Изданная им в 1920 году в Берлине поэтическая антология “Сумерки человечества. Симфония новейшей поэзии” [“Menschheitsdammerung. Symphonic jungster Dichtung”] стала первым — теперь уже классическим — собранием немецкой экспрессионистской лирики. Пинтус внимательно следил за современной ему поэзией, поддерживал дружеские связи со многими экспрессионистами (например, с Готфридом Бенном, Альбертом Эренштейном, Францем Кафкой^[3]). Переиздание его антологии, осуществленное в 1959 году, было дополнено собранными им биографическими данными о представленных в ней поэтах. Мы публикуем те части из его предисловий к антологии, где идет речь об истории экспрессионисткого движения и где Пинтус, человек очень близкий к экспрессионистам, обращается к другому поколению — молодым литераторам Германии, начавшим писать уже после Второй мировой войны.

Предисловие “Начать с того…” [“Zuvor”] (с сокращением) переведено по изданию: Menschheitsdammerung. Ein Dokument des Expressionismus. Hg. Kurt Pinthus. Hamburg: Rowohlt Verlag GmbH, 1955.

Курт Пинтус

Начать с того…

Перевод Татьяны Баскаковой

© 1955 Rowohlt Verlag GmbH, Reinbek bei Hamburg

© Татьяна Баскакова. Перевод, 2011

Молодым людям нашего поколения довелось жить в эпоху, когда всякие нравственные ориентиры исчезли. Считалось, что в любой ситуации нужно сохранять лишь внешние формы приличия; что должно быть как можно больше разнообразных вещей, доставляющих удовольствие; искусство оценивалось исключительно по эстетическим меркам, жизнь — по статистически-материальным; человек же и его духовная деятельность, казалось, существуют лишь для того, чтобы анализировать их и прилагать к ним психологические либо исторические дефиниции. Когда какой-нибудь молодой поэт пытался проникнуть глубже поверхности явлений, в себя самого, он ломался под давлением окружающего мира (Вальтер Кале^[4]). Правда, кто-то уже испытывал потребность отказаться от реалистического изображения мира, как и от погони за мимолетными впечатлениями-импрессиями, — но достигал опять-таки лишь крайней дифференцированности восприятия и сублимации разложенного на составные части удовольствия, отчего само удовольствие разрушалось (Хардекопф, Лаутензак^[5]).

Однако все отчетливее ощущалась невозможность такой ситуации, когда человечество целиком и полностью зависимо от своих же творений: от науки, техники, статистики, торговли и промышленности, от окостеневшего общественного порядка, от буржуазных и общепринятых норм поведения. Осознание этой невозможности стало началом борьбы против эпохи и ее реалий. Люди теперь бежали от окружающей действительности в недействительность, они хотели проникнуть сквозь поверхность явлений к их сущности, обнять или уничтожить врага, поддавшись духовному порыву; но прежде всего они попытались — с иронией, не лишенной высокомерия, — защититься от окружающего мира, смешав в одну гротескную кучу все явления, легко воспарив над этим вязко-текучим лабиринтом (Лихтенштейн, Бласс^[6]); или же с цинизмом кабаретиста они находили прибежище в визионерских картинах (ван Ходдис).

Но эти поэты с их возбужденными, сверхвосприимчивыми нервами и душами уже ясно чувствовали, с одной стороны, глухой ропот приближающихся пролетарских масс, насильственно лишенных любви и радости, а с другой — надвигающийся крах человечества, ставшего слишком надменным и равнодушным. В пышном цветении цивилизации они улавливали запах гнили, и их провидческим глазам культура, бессмысленно раздувшаяся, как и башня общественного порядка, воздвигнутая на фундаменте бездушных условностей, уже заранее представлялась руинами. Что причиняло чудовищную боль — и ее раньше, острее других, почувствовали поэты, которые умерли в то время, поранившись о то время. Гейм (следуя строгим образцам Рембо и Бодлера) заключал свои видения смерти, ужаса, распада в сокрушительной силы строфы; Тракль, игнорируя реальный мир, по-гёльдерлиновски ускользал в нескончаемые синие потоки медленного умирания, которые не могла удержать в берегах никакая коричневая осень; Штадлер^[7] спорил и боролся с Богом и миром — измученный тоской, упорный, как Иаков, сражающийся с ангелом; Лихтенштейн в состоянии какой-то странной невеселой веселости смешивал образы и настроения города, чтобы получился горько-забавный коктейль, но его уже осенило блаженное знание: “И небеса от свечки своей зажглись сей миг. /…И там пылает, ходит мой человечий лик…” ^[8]; а Лоц^[9] — под пасмурным небом, в тесноте буржуазного быта — призывал людей совершить прорыв к свету. Все более фанатично и страстно гремели душераздирающие жалобы и упреки. Отчаяние Эренштейна и Бехера^[10], как молния, разорвало темный мир надвое; Бенн глумился над разлагающимися останками человека-трупа и восхвалял здоровые первобытные инстинкты; Штрамм разжижал свою разочарованность обманчивыми явлениями и ассоциациями: из чистого чувства он умел вылепить громоподобное Однослово, грозовые одноудары. Подлинная борьба против реальности началась с этих страшных выплесков ярости, которые одновременно разрушали существующий мир и должны были сотворить — из людей — мир новый.

Поэты пытались распознать, пробудить и спасти в человеке человечное. Восхвалялись теперь простейшие побуждения сердца, радость от свершения добра. И это чувство изливалось на всех земных тварей, на всю поверхность Земли; дух вырвался из-под обломков и свободно парил в космосе — или проникал глубоко под поверхность явлений, чтобы и там обнаружить божественную суть. (Так юность Газенклевера, Штадлера, Верфеля, Шикеле, Клемма, Голля, Хайнике^[11] соединилась с искусством поэтов старшего поколения — Уитмена, Рильке, Момберта, Хилле^[12].) Становилось все очевиднее: человека может спасти только человек, а не то, что его окружает. Не учреждения, не изобретения, не принятые законы являются главным и определяющим в жизни, а сам человек! И поскольку спасение не может прийти извне (оттуда задолго до начала мировой войны ждали только войны и уничтожения), а лишь от внутренних сил самого человека, свершился наконец великий поворот к этике.

Когда началась война и давно предчувствуемый крах стал реальностью, поэты опять оказались впереди своего времени: помимо проклятий, раздавались теперь громкие призывы к протесту, к принятию какого-то решения, к осмыслению случившегося, к обновлению (Бехер, Рубинер, Газенклевер, Цех, Леонгард, Хайнике, Оттен, Верфель, Голль, Вольфенштейн ^[13]) — и не потому, что поэтам нравился бунт как таковой; просто они хотели, чтобы всеобщее возмущение разрушило до конца и разрушающее, и уже разрушенное, чтобы могли наконец развернуться целительные силы. Звучали призывы к объединению молодежи, к созданию фаланги поборников духовности: прославлялось уже не индивидуальное, а то, что свойственно всем людям; не разделяющее, а объединяющее; не реальность, а дух; не борьба каждого против всех, а всеобщее братство. <…>

Кажется, что всегда, когда поэзию оценивают задним числом, преувеличивают ее непосредственное влияние на события времени, на жизнь народа. Искусство ни в одну из эпох не было причиной событий (как это утверждают, например, в отношении революционной лирики), но оно — ранний симптом общественного недуга, духовный цветок, расцветший на той же почве, что и позднейшее реальное событие; искусство и само по себе есть событие эпохи. Слом, революция, новое начало не были вызваны поэзией экспрессионистского поколения; но оно, это поколение, предчувствовало, чему суждено свершиться, и требовало таких свершений. Хаотичность, присущая тому времени, разрушение старых общественных форм, отчаяние и стремление к лучшему, фанатичные поиски новых вариантов устройства человеческой жизни — все это раскрывается в поэзии экспрессионистского поколения с не меньшей яростью, чем раскрывалось в реальной жизни. Но заметьте: в поэзии эти новые тенденции появились не вследствие мировой войны, а еще до ее начала, и на протяжении войны они лишь заявляли о себе все отчетливее. <…>

Нигде еще чистый эстетизм и принцип искусство для искусства ио презирались так сильно, как в этой поэзии (которую принято называть новейшей или экспрессионистской): потому что она вся была извержением, взрывом, сгустком энергии — иначе не могла бы взорвать враждебную корку повседневности. Экспрессионистская поэзия избегает натуралистического отображения реальности, хотя правдоподобно описать прогнившую реальность было бы нетрудно; и с неукротимой, с покоряющей энергией сама творит для себя изобразительные средства из подвижной силы духа (нисколько не боясь этим злоупотребить)… <…>

Изобразительное искусство тех лет обнаруживает такие же, что и в поэзии, мотивы и тенденции, такое же разрушение всех форм и использование всех формальных возможностей, вплоть до полного растворения реальности, такой же прорыв к человечности и такую же веру в освобождающую, связующую силу человеческого духа, идеи. Уже в то время случалось, что некоторые извращенные эксперименты неумелых подражателей приводили к появлению выхолощенных форм и формул, ориентированных только на личную выгоду. Даже подлинный пафос, экстаз, жесты, исполненные решимости, иногда не достигают цели, а превращаются в судорожные пародии — потому что не умеют воплотить себя в подобающей форме. Но вновь и вновь сквозь бурные эмоции веет, очищая и просветляя их, Дух; вновь и вновь — в ситуации всеобщего распада — раздается призыв к человеческой общности и над бессмысленным хаосом звучит песнь любви.

Наконец, нелишне еще раз напомнить, что высокое качество экспрессионистской лирики обусловлено и ее интенсивностью. Никогда прежде в мировой поэзии крики, возгласы изумления и тоски, выражающие дух эпохи, не звучали так громко (раздирая и потрясая души), как в неистовых стихах этих провозвестников и мучеников, чьи сердца были ранены не романтическими стрелами Амура, или Эрота, но бедствиями обреченной юности и ненавистным обществом, которое навязало своим сынам многолетнюю кровавую бойню. <…>

Берлин, осень 1919

Карл Шмидт-Ротлуф. Деревянный мост. 1905

Примечания

3

Франца Кафку иногда прямо причисляют к экспрессионистам (включая его рассказы в антологии экспрессионистской прозы), а иногда говорят о его близости к раннему экспрессионизму.

4

Вальтер Кале (1881–1904) — поэт; при жизни стихи не публиковал, совершил самоубийство. (Здесь и далее — прим. перев.)

5

Фердинанд Хардекопф (1876–1954) — журналист, прозаик, лирик и переводчик; считается предшественником экспрессионистов. Генрих Лаутензак (1881–1919) — прозаик, поэт, переводчик.

6

Эрнст Бласс (1890–1939) — ранний экспрессионистский поэт, прозаик и критик.

7

Эрнст Штадлер (1883–1914) — поэт, эссеист, переводчик, литературовед; погиб в первые месяцы войны.

8

Заключительные строки стихотворения “Прогулка”: см. в этом номере в подборке стихов А. Лихтенштейна.

9

Эрнст Вильгельм Лоц (1890–1914) — поэт и прозаик; погиб на фронте.

10

Иоганнес Роберт Бехер (1891–1958) — поэт, прозаик, драматург, эссеист; в 1933 г. эмигрировал в Советский Союз. После возвращения в Берлин в 1945 г. стал одной из влиятельнейших фигур в сфере культуры и политики ГДР, с 1954 г. был министром культуры.

11

Вальтер Газенклевер (1890–1940) — драматург, поэт, публицист, прозаик; погиб в концлагере. Франц Верфель (1890–1945) — австрийский поэт, драматург, прозаик, эссеист. Рене Шикеле (1883–1940) — прозаик, поэт, драматург, публицист; в 1932 г. эмигрировал во Францию. Иван Голль (наст, имя Исаак Ланг; 1891–1950) — поэт, прозаик, драматург, переводчик, эссеист; писал на немецком, французском, английском языках. Курт Хайнике (1891–1985) — поэт, прозаик, драматург, сценарист.

12

Альфред Момберт (1872–1942) — поэт и прозаик, автор мистически-визи-онерских стихов. Петер Хилле (1854–1904) — поэт и прозаик.

13

Людвиг Рубинер (наст, имя Эрнст Людвиг Громбек; 1881–1920) — драматург, эссеист, поэт. Пауль Цех (1881–1946) — поэт, прозаик, драматург, переводчик; в 1934 г. эмигрировал через Прагу и Париж в Южную Америку. Рудольф Леонгард (1889–1953) — поэт, прозаик, общественный деятель; в 1927–1950 гг. жил во Франции, с 1950 г. — в ГДР. Карл Оттен (1889–1963) — писатель, издатель, публицист; в 1933 г. эмигрировал в Англию, с 1958 г. жил в Швейцарии. Альфред Вольфенштейн (1883–1945) — поэт, драматург, прозаик, теоретик литературы, переводчик. В 1934 г. бежал в Прагу, в 1939-м — в Париж. Покончил с собой.