Человек с большим будущим

Литагент «Фантом», 2016

Индия, 1919 год. Отчаянно желая начать все сначала, капитан Сэм Уиндем прибывает из Британии, чтобы занять важный пост в полиции Калькутты. Вскоре его вызывают на место странного убийства. Жертва – высокопоставленный чиновник, тело нашли в трущобном квартале, где европейцы не бывают, скомканная записка у него во рту требует, чтобы британцы покинули Индию, а иначе последуют новые жертвы. Капитан Уиндем берет в помощники первого в полиции офицера-индийца, сержанта Банерджи по прозвищу Несокрушим. Быстро выясняется, что история куда запутанней, чем политическое убийство. Атмосферный, в духе Артура Конан Дойла детектив, разворачивающийся в ярких декорациях колониальной Индии. Это первая книга из детективной серии про Уиндема и Несокрушима. Роман получил престижную жанровую премию CWA Endeavour Dagger как лучший исторический детектив.

Пять

Пора.

Рывком поднявшись с постели, я доковылял до умывальника и смыл с лица пот. Потом натянул гражданскую одежду, штаны и рубашку, тихонько выбрался из комнаты, спустился по лестнице, вышел на улицу и осторожно запер за собой входную дверь. На углу площади бездельничали несколько рикша валла^[32], увлеченные жарким спором. Когда я приблизился, они устремили на меня опасливые взгляды, разговор замер на полуслове.

— Вы говорите по-английски? — спросил я.

— Я говорю по-английски, сахиб, — ответил самый младший, жилистый парень в пожелтевшей майке и красном клетчатом лунги^[33].

Я окинул его изучающим взглядом: черные глаза, кожа того же цвета, что и сигара, которую он держал между двух испачканных в табаке пальцев. Он поднес сигару к губам и с силой затянулся. Щеки ввалились, заостряя черты угловатого рябого лица.

— Мне нужно в Тангру, — сказал я.

Остальные рикша валла засмеялись и обменялись непонятными мне словами на каком-то своем чертовом языке. Юнец покачал головой и улыбнулся так, как всегда улыбаются местные, если собираются сообщить вам плохие новости.

— Тангра далеко, сахиб. Очень далеко для рикши.

Я выругался. Вот я глупец. Мог бы и догадаться, что никакой рикша валла не повезет меня в Тангру, до которой отсюда пять миль. Непонятно, о чем я думал. Но я не привык так просто сдаваться. Особенно если дело касалось опиума.

— Тогда отвези меня на стоянку двуколок.

Он кивнул, помог мне забраться в рикшу, и через минуту мы уже двигались по улицам в окрестностях Маркус-сквер.

— Зачем сейчас хочешь Тангра, сахиб? — спросил паренек, не останавливаясь.

— Мне нужно в китайский квартал.

Европеец мог направляться в китайский квартал среди ночи с единственной целью, но со стороны местного было бы наглостью высказаться на эту тему открыто.

— Сахиб, — сказал он, — я могу отвезти тебя в маленький китайский квартал. Он в Тиретта-базар, возле Кулутолы. Все, что есть в китайском квартале, есть и в Тиретта-базар. Китайская еда… Китайские лекарства…

Парень был неглуп.

— Ладно. Отвези меня туда.

Я мрачно усмехнулся, представив, что сказала бы миссис Теббит, знай она, куда ее любимый жилец держит путь в этот час. Но, на мой взгляд, в этом была и ее вина. Если бы она не дала мне ключ от входной двери, я так и лежал бы в постели.

Тут я кривил душой. Необходимость в наркотике настолько сильна, что если бы мне не дали ключ, я нашел бы другой способ выйти. Наверное, в дело пошли бы окна, простыни и водосточные трубы. Одно из практических преимуществ посещения английской школы-пансиона заключается в том, что воспитанники получают первоклассные навыки, позволяющие им беспрепятственно проникать внутрь чуть ли не любых построек и так же беспрепятственно выбираться наружу.

Как бы там ни было, предполагаемое недовольство миссис Теббит не имело значения. Я не нарушал никакого закона. Для англичанина в Индии вообще нет почти ничего в строгом смысле противозаконного, и посещение опиумного притона к этим вещам точно не относится. Закон запрещает курить опиум только рабочим из Бирмы, его могут раздобыть даже индийцы с регистрацией. Что же касается китайцев, то им мы вряд ли могли запретить употреблять опиум. Ведь мы дважды воевали с их императорами за право сбывать это проклятое зелье в их государстве. И уж мы его сбывали вовсю — так, что подсадили на него четверть мужского населения. Если подумать, то королеву Викторию можно назвать самым крупным наркоторговцем в истории.

Город был тих в этот час — настолько, насколько вообще бывает тихой Калькутта. Мы двигались в южном направлении, и улицы постепенно становились у́же, а здания — беднее и ободраннее. Казалось, в этих переулках обитают только бездомные собаки и такие же бездомные моряки, нетвердой походкой бредущие из кабака в бордель, спешащие расстаться с остатками жалованья и выйти в море со следующим отливом.

Мы завернули в ничем не примечательный проулок и остановились возле покосившейся двери. Ни окон, ни табличек — просто дверь в стене возле бумажного фонаря, которые так любят китайцы. Я вылез из рикши и заплатил своему провожатому. Мы не произнесли ни слова. Он поблагодарил меня кивком головы и сложил ладони в пранаме, затем подошел к двери, громко постучал и что-то крикнул. Нам отворил коренастый китаец в засаленной рубахе и защитного цвета шортах, которые оставляли открытыми толстые коленки и придавали своему хозяину сходство со стареющим бойскаутом.

Он смерил меня взглядом, оценивая, как фермер оценивает хромую лошадь, раздумывая, пристрелить ее или нет, а потом жестом пригласил войти.

— Быстро, быстро, — скомандовал он, глядя мне за спину и явно не собираясь вести беседу. После недели, проведенной среди заискивающих индийцев, его манера показалась мне на удивление приятной.

Вслед за ним я пересек тускло освещенную прихожую и по узкой лесенке спустился в небольшой коридор, в дальнем конце которого оказался дверной проем, прикрытый выцветшей занавеской. В воздухе висел густой запах опиумного дыма — сладкий, смолистый, плотский. В моем сознании зажглась искорка узнавания. Теперь уже скоро.

Китаец протянул руку ладонью вверх. Я не имел представления, какие там могли быть расценки, поэтому просто вытащил стопку грязных банкнот и отдал китайцу. Тот пересчитал деньги и улыбнулся.

— Жди здесь, — сказал он и исчез за занавеской.

Минута тянулась за минутой. Я терял терпение. Отодвинув занавеску, я заглянул в соседнее помещение. Дрожащий свет керосиновой лампы освещал голые стены и низкие койки — веревочное плетение на деревянном каркасе. Это заведение было явно не для утонченных натур — ни шелковых постелей, ни позолоченных трубок, ни красивых девушек. Настоящий притон для настоящих наркоманов — людей, ничего из себя не представляющих и ничего не ждущих от жизни. Меня это место полностью устраивало. Нет, я не считал себя наркоманом. Ведь я прибегал к наркотику исключительно в медицинских целях. Опиум помогал мне уснуть, а для этого грязная дыра на задворках подходила куда лучше, чем любое элитное заведение, даже несмотря на отсутствие красивых девушек. Основная проблема заведений высокого класса — это качество опиума. Он там слишком хорош. Чистый опиум возбуждает. Вызывает опьянение. Мне не требовалось опьянение. Я хотел погрузиться в забытье, а для этого требовался дешевый вариант: грубая, нечистая, разбавленная дрянь, которую как раз подают в подобных низкопробных притонах, с примесью золы и бог знает чего еще. От нее наступает эйфория, а потом ступор — обезболивающий, оглушающий. Благословенный опиум! Если не считать морфия, то это лучшая вещь на свете.

Наконец ко мне вышла молодая круглолицая женщина китайской наружности. Ее губы и ногти были выкрашены в кроваво-красный цвет, а платье было таким же черным и шелковым, как и волосы, ниспадавшие на изящные плечи и струившиеся вдоль спины. С одной стороны платья шел разрез до самого бедра. Я подумал, что, вероятно, слишком поторопился с оценкой этого притона.

— Прошу вас, идите за мной, сахиб, — пригласила женщина.

Индийское обращение прозвучало столь же неестественно из уст китаянки, как если бы француз запел «Боже, храни короля». Тем не менее я проследовал за ней к койке, стоявшей почти в самом углу обшарпанной комнаты.

— Прошу вас. Располагайтесь, — сказала она, указывая на шаткую деревянную конструкцию. Словом «располагаться» это можно было назвать лишь с натяжкой, но я «расположился».

Женщина скрылась и тут же вернулась с деревянным подносом, на котором стояла простая бамбуковая трубка для курения опиума — длинная, с металлическим креплением, поддерживающим небольшую керамическую чашу. Рядом с трубкой — спиртовая лампа, длинная игла и, конечно, черный шарик опиума, маленький, чуть больше горошины. Опустив поднос на пол, она взяла лежавшую под рукой свечку и стала разжигать лампу. Затем ловко насадила шарик опиума на кончик иглы.

— Бенгальский опиум, — сказала она, — гораздо лучше китайского опиума. Больше удовольствия для сахиба.

Держа иглу, она поднесла ее к пламени лампы. Опиум разбух и из черного стал багряным. Точными движениями, достойными стеклодува, она разминала его, то растягивая, то снова сворачивая в комок. Это продолжалось некоторое время, но наконец, решив, что опиум уже готов, она в последний раз скатала его, поспешно положила в чашу и передала мне трубку с той почтительностью, с какой самурай протягивает свой меч. Я взял ее и поднес чашей ближе к спиртовке — так, чтобы язычок огня лизал шарик опиума. Затем затянулся долгой равномерной затяжкой, глубоко вдохнул этот мягкий дым с ароматом патоки. Я вдыхал и вдыхал его, пока он не закончился.

И тогда я наконец-то уснул.

Проснулся я несколько часов спустя. Взглянул на часы, но они, как обычно, встали и показывали четверть второго. Они всегда останавливались приблизительно в это время, а после девяти вечера их показаниям, как правило, нельзя было доверять. Это были часы моего отца. Он подарил мне их на восемнадцатый день рожденья, и это, по сути, была единственная семейная реликвия, доставшаяся мне в наследство. С тех пор я их носил постоянно, в том числе и в годы, проведенные во Франции. Они уже давно барахлили — с того самого дня, когда немцы попытались снести мне голову фугасным снарядом в битве на Сомме в шестнадцатом году. Меня отбросило взрывной волной, и я каким-то чудом остался невредим. Часам повезло меньше — стекло разбилось, а на корпусе осталась вмятина. В свой следующий отпуск я отдал их в ремонт, но, как и многие старые солдаты, они так и не стали прежними. Что-то случилось с механизмом, и поэтому теперь они начинали отставать и показывать неправильное время через двенадцать часов после завода. После войны я показывал их лучшим часовщикам на Хаттон-Гарден. Те, какое-то время с ними провозившись, говорили, что поломка устранена, но через неделю все возвращалось на круги своя — с надежностью часового механизма.

Я сел на койке. Рубашка насквозь пропиталась потом. Свечи догорели и застыли на полу десятью лужицами растаявшего воска. В свете керосиновой лампы я разглядел еще двоих клиентов. Они лежали на боку на своих койках без признаков сознания. Девушки нигде не было видно. Я медленно встал, нетвердой походкой поковылял из комнаты, поднялся по лестнице и вышел на улицу.

На город спустился туман, сдобренный выбросами заводских труб. Ночной смрадный воздух напоминал о Лондоне. Только теперь я задумался, как же попасть обратно в свой пансион. Шансов найти в такой час рикшу почти не было, оставалось лишь добираться пешком. Вот только я даже примерно не представлял, где нахожусь. Я ругал себя за то, что не догадался попросить рикшу подождать. Внезапно мне пришло в голову, что Маколи встретил свою смерть в похожих трущобах предыдущей ночью почти в тот же час. Вот будет забавно, если человека, расследующего его убийство, самого убьют сутки спустя при схожих обстоятельствах. Забавно, но не очень-то заманчиво.

Я отправился в путь, надеясь, что двигаюсь в северном направлении. Кое-как нащупывая дорогу во тьме, я ориентировался на одинокий фонарь, в тумане казавшийся просто расплывчатым пятном. Внезапно позади раздался непонятный звук. Я резко развернулся и потянулся за револьвером, но тут же вспомнил, что кобура так и висит на спинке стула у меня в комнате. Я снова себя мысленно обругал.

— Кто здесь? — крикнул я, надеясь, что в голосе не слышно страха.

Ответом была тишина. Упитанная серая крыса выскочила из темноты и юркнула в открытый водосток. Я облегченно вздохнул. Этот город действовал мне на нервы.

Повернувшись, чтобы продолжать свой путь, я что-то почувствовал. Ничего конкретного, просто легкую перемену в воздухе, почти незаметное движение теней. Я вгляделся в темноту, и на какой-то миг мне показалось, что я слышу едва уловимый шепот. По спине побежали мурашки. Я уговаривал себя, что мне померещилось, что у меня разыгралась паранойя. После курения опиума людям часто мерещатся несуществующие звуки. Задним числом я подумал, что лучше бы я проявил осмотрительность и остался в «Бельведере», вместо того чтобы на свой страх и риск отправляться в неведомую глушь. К сожалению, когда человеку срочно нужен наркотик, про осмотрительность он и не вспоминает.

И тут раздался новый звук — скрежет металла, на этот раз громче и ближе. Я инстинктивно попятился и стал поспешно двигаться в обратном направлении. Завернул за угол и столкнулся с каким-то человеком, сшибив его с ног.

— Сахиб? — Это был молодой рикша валла, который привез меня сюда. — Сахиб, — повторил он, с трудом переводя дыхание. — Я не заметил, как вы вышли.

Я помог ему подняться. Он улыбнулся, затем показал на свою рикшу, стоявшую рядом:

— В пансион?

Я прикинул, не вернуться ли в переулок выяснить, что там был за звук, но решил, что не стоит. В конце концов, береженого бог бережет. И это вдвойне верно, если ваш револьвер находится в комнате в полумиле от вас.

Пятнадцать минут спустя мы снова были на Маркус-сквер. Я слез возле «Бельведера», достал из кармана банкноту в одну рупию и вручил ее рикша валла. Тот вытащил потертый кожаный кошелек и стал копаться в нем в поисках сдачи. Я остановил его. Он посмотрел на меня озадаченно:

— Цена всего две анны^[34], сахиб.

— Остальное за ожидание, — сказал я.

Он разулыбался и сложил ладони вместе:

— Спасибо, сахиб.

— Как тебя зовут? — спросил я.

— Салман.

— Ты магометанин?

— Да, сахиб.

— Ты всю жизнь здесь живешь?

— Нет, сахиб, я родившийся в Ноакхали, в Восточной Бенгалии. Но уже много лет я живущий в Калькутте.

— И ты хорошо знаешь город?

— Очень хорошо, сахиб, — ответил он, покачивая головой на индийский манер.

— Мне нужен хороший рикша валла, — сказал я. — Который всегда был бы под рукой, когда понадобится. Ты хотел бы работать на меня?

— Я всегда только здесь, — ответил он, указывая на стоянку рикш на углу площади.

— Отлично, — сказал я, копаясь в кармане, на этот раз в поисках купюры в пять рупий. Нашел и протянул ему деньги: — Будем считать, что это аванс.

Бесшумно отперев дверь пансиона, я тихо прокрался к себе наверх, разделся в темноте, сел на кровать и прислонился спиной к изголовью. Рядом на полу стояла бутылка виски и стакан из-под зубной щетки. Я взял их и налил себе порцию. Всего лишь стаканчик на ночь, не больше. Легкими движениями раскручивая виски в стакане, я ощущал, как меня окутывает его лекарственный аромат. Чувствуя себя спокойнее, чем когда-либо за последние дни, я медленно потягивал напиток и размышлял о происходящем. Не прошло и двух недель, как я в Калькутте, — и вот уже расследую убийство. Да еще и такое значительное.

Я гадал, почему лорд Таггерт поручил мне это дело. Наверняка же в Калькутте были какие-нибудь опытные инспекторы, к которым он мог обратиться. Может, он хочет меня испытать? Было ли это, как говорится, крещение огнем? Я взвесил и другие варианты, однако ни на шаг не приблизился к пониманию его мотивов. Тогда я допил виски, улегся и постарался переключиться на другие мысли. Это мне удалось, и в конечном итоге я уснул, вспоминая Сару в омнибусе в Майл-Энде.

Примечания

32

Валла — человек, занятый работой, связанной с предыдущим словом, например, рикша валла — человек, тянущий рикшу.

33

Лунги — традиционная индийская одежда, как мужская, так и женская, представляющая собой широкую полосу ткани, которая оборачивается вокруг пояса и доходит до пят, подобно длинной юбке.

34

Монета достоинством в одну шестнадцатую рупии, бывшая в ходу в колониальной Индии.