Воспоминания вперемешку

Лина Черникова, 2015

Посвящается друзьям – моей Сауле и Карубаю. Я всю жизнь умела радоваться и очень многое мне нравится. Все из раннего детства помню. И как же не рассказать о чем-то, что видела, чем любовалась. Это и смех людей после бомбежки… Как же было не посмеяться после страха! Зажигали свечку и.. – Ты голову спрятал под стол, а остальное не было жалко? А этот, смотрите, голова торчит, а весь он еще под кроватью! Живы! Слава Богу! Соседи, собиравшиеся в одну комнату, чтоб не было так страшно, уходя просили мою сестру, чтобы опять перед обстрелами успевала обежать дом с молитвой. А немцы не задерживались, торопились к Сталинграду. И наши не давали отдохнуть непрошенной немчуре (слово из детства). А мама рассказывала: – Мои девчата только успели воды набрать, а тут взрывы, они бежать, вода – на них, а им смешно… Отогнали нечисть от нас, только так говорили – "нечисть," и нам включили радио. Никто не выключал эту черную тарелку хоть на минуту – жили последними известиями и радовались песням.

Запахи

Первый запомнившийся запах жил во мне 20 лет. Еще была война, значит, мне около 4-х лет. Мы жили тогда у Марии Васильевны, учительницы. Домик был настоящим, а не мазанкой, даже застекленная веранда была. И были настоящие деревянные полы, ни у кого больше я не видела такой роскоши. Тонкая и прямая ходила по этому полу Мария Васильевна и стучала каблучками. Я долго раздумывала, как можно ходить в туфлях, если между каблучком и главной туфлей пустое место.… И не падать.… Дождалась, когда учительница шла медленно, и мне удалось ползти за нею на четвереньках и просунуть палец в дырочку. И Мария Васильевна идет и не падает! А она усмехнулась, взглянув на непонятную девчонку, на полу, и пошла дальше, высоко держа красивую голову с толстой косой.

В очередной приход немцев в село, они облюбовали этот дом для штаба. В одной комнате жили мы. Все четверо детей спали поперек кровати и маленькая Галька с нами. А где спала мама, не знаю.

Утро. Тихо. Я сползаю ногами вперед и чуть не наступила на отца, он спал на полу. Я развернулась — ноги назад — и стала его разглядывать. Нагляделась и стала трогать руками его лоб, волосы. Он быстро проснулся и засмеялся. Позже я узнала из разговоров взрослых, что он не успел засветло дойти до дома из дальней степи и его привели в комендатуру. После расспросов его мирно отпустили. А однажды днем отец сидел за столиком на веранде с молодым красивым немцем. Разговаривали по-русски. Мама тихонько передала Миле и Люсе суть их разговора: не хотят воевать простые немцы.

За столом мне не было дела до разговора мужчин: заворожено смотрела на нарядную твердую коробочку. Но она лежала далековато от моих рук. Я любовалась невиданной красотой. То положу голову на одно ухо, то на другое, то стану отцу на колени и сверху смотрю на недоступное сокровище.

— Schokolade, — улыбнулся немец, протягивая мне кусочек толстого… чего-то.

Я быстренько спрятала это за щеку. Это… это он сказал «шоколоде». Как же я просмотрела, когда немец доставал шоколад из коробочки? А я бы и не узнала, что это за непривычное чудо тает у меня за щекой и пахнет, и растекается невозможной сладостью по всему рту. Уже невозможно удержать ее за щекой, придется глотать, а жалко.… Все, ничего не осталось и губы тщательно облизаны.

Теперь бы мне ту коробочку… Я тянула к ней руку, отвернувшись от нее, как будто мне она совсем не нужна,… Но далеко. Легла животом на стол и вот рука уже на коробочке. Не смотрит немец, не видит, что игрушка совсем близко. И вот я уже поглаживаю ее, придвигаю, отодвигаю подальше. Если бы эта игрушечная коробочка стала моей! Такой красоты нет ни у кого!

И вдруг! Немец понял меня и спокойно придвинул эту ценность прямо к моей руке. В моих глазах сиял несмелый вопрос:

— Это, правда… мне?

Он улыбнулся. Я мигом сползла с колен отца. А куда бежать? В огород! Там спряталась между чахлых степных растений и уткнулась всем лицом в приобретенное счастье. Ка-а-к пахнет, как вкусно пахнет. Долго не решаюсь открыть коробочку, может там еще остался, как его… шоколаде? Нет, внутри пусто… Я надышалась, налюбовалась своим приобретением и выползла из под кустиков, когда со двора уже перестали звать меня, и встревоженные голоса звучали на огороде. Хорошо, что это Миля и Люся, они не отберут мою игрушку.

— Ты чего молчишь!?

— Шо… шоколаде ела…

— Где? Под кустами? — смеются сестры.

— Правда, правда, немец тот давал, что с отцом сидит.

— Так что, у тебя еще есть? — смотрят они на мои руки.

— Нет. И коробочка была уже пустая, когда немец дал мне шо…

— Шиколад, — подсказывает Люся.

Но я помню, как кругло произносил это слово немец и поправляю ее:"шоколаде".

Разворачиваю подол платья и протягиваю на обозрение свой подарок. Сестры ее разглядывают, нюхают, а я тороплю их, тяну вверх руки.

–"Шоколаде", — передразнивает меня Миля. Они с Люсей смеются и называют еще одно незнакомое слово. Несколько дней я дышала вкусным запахом, пока дети не утащили мою ценность.

Лет через 20 я закричала не своим голосом:

— Саша, чем это пахнет?

Воткнула нос в его пачку, каких-то иностранных папирос.

— Так эта коробочка всего лишь от этой гадости, от папирос?!

И я рассказала ему детскую историю с красивой коробочкой.

… Другой запах из моего уже подросткового детства длится до сих пор и не опознанным он был не так долго. В 5 классе немецкий язык вела у нас Софья Андреевна — жена начальника детской колонии. Люська, его дочка, бегала, в одеждах, похожих на наши. Значит, отец, суховатый и строгий человек не хотел выделять дочку из кучки ее подружек. Она рассказывала, что у отца на столе лежала книга Макаренко «Педагогическая поэма». Мальчишек отпускали свободно в село.

А Софья Андреевна приходила на урок с"лисой"на плечах и от нее тепло-восхитительно пахло. Я ждала ее прихода на урок, чтобы вдохнуть такой сладкий, манящий в счастливую жизнь запах.

Я долго не решалась, а потом осмелилась попросить учительницу дать мне почитать какую-нибудь книгу.

— Хорошо, приходи в воскресенье, — любезно согласилась она.

Хоть это и была Люськина мама, но она же — учительница, а Люськин отец вообще хмурый человек… И живут они недалеко от ворот колонии в обычном саманном доме, а идти туда страшновато.

— Ты куда собралась чуть свет? — остановила меня мама.

— Софья Андреевна обещала дать мне книжку почитать.

— Люди еще не проснулись!

Не снимая пальтишко, я просидела еще час перед часами, а потом удрала из дома. Чавкали мои башмаки по грязи не долго. Дом начальника колонии стоял одиноко за широкой канавой и за высокими тополями. Через канаву-арык проложен мостик из широких досок. Все перепрыгивали через такие канавы, но начальнику не положено так прыгать… Я помыла в этой канаве башмаки, вымыла руки, погрела их в карманах. Все, управилась. Может, уже проснулись? Подошла к двери и меня даже качнуло от нее, а потом я прислонилась к ней носом и всем лицом. Это же надо так обливаться духами, что даже от двери шел тот же сладкий знакомый запах. Это было так неправдоподобно! Что ли, они весь дом побрызгали духами?

Наконец, я решилась тихонько постучать. Софья Андреевна открыла довольно скоро и привела меня в комнату. Еще одно потрясение! На меня недоуменно выглянула из-под одеяла сонная Люська. На Люську я едва ли смотрела. Но где она спала! Я вытаращила глаза на диван. Что это был за диван, как будто из кино, которое я видела или не видела, но в настоящей жизни такого не бывает.… Ах, такие зеркальца по бокам, а вверху узоры, вырезанные по дереву. Уже Софья Андреевна дала мне в руки толстую желтую книгу, а я все дивилась"неправдашному"(детское наше слово) дивану и не могла тронуться с места.

… Часто дарит мне Саша духи «Красная Москва», такие же, как были у учительницы моего детства.

А запах топленого масла могу восстановить и теперь. Но не теперешнего топленого масла. А того комочка яркого, рассыпанного большими крупинками, которое покупала один раз в месяц со своей стипендии Эмма. Отец был на предварительном следствии, которое длилось много месяцев и никак не могло закончиться, потому что он был невиновен, но все равно это называлось"сидел в тюрьме". Тогда говорили"засудили". Не осудили, а именно так: захотел кто-то и засудили.

Люда забрала на зиму Гальку и маму к себе в Карлан — Юрт. А мы с Эммой жили дома. И то маслице возвышалось горкой в маленькой стеклянной вазочке, ставшей позже солонкой. К этому маслу Эмма покупала булочку сайку. Мы с Эммой ели ту булочку с маслом после какого-нибудь жидкого супчика. И ели это масло, казалось, так долго, а через месяц оно, ожидаемое, появлялось опять и, конечно, поэтому я помню этот запах до сих пор. Сейчас-то все уже наелись всего вдоволь… А тогда я чувствовала Эммину радость от того, что она может покормить меня такими недоступными продуктами, а я за нее радовалась.

Те, кто имеет от рождения все сразу, считают, что знают такие понятия, как вкус, запах, красота, но они очень и очень ошибаются. Знать и понимать — это совсем не то, что чувствовать.

А еще помню потрясающий запах картошки. Я уже была студенткой, и нас направили на полгода на практику в горные школы. Нонка принесла справку, что ей нужно остаться с дочкой и осталась дома. С тех пор и до самой пенсии работала она в городе, в интернате для чеченских детей из горных сел. Дети любили Нонну. Еще бы! Она придумывала им частые праздники: шила костюмы, пекла пироги, торты, пела и танцевала с ребятней, чтобы они меньше скучали по дому.

Я уже вымаливала Вову из Афганистана, когда она рассказала один из случаев из военной жизни ее уже взрослых учеников. У них во взводе был студент мединститута. А в соседнем кишлаке деду-афганцу стало так плохо, что ему пришлось обратиться за помощью к шурави-россиянам. Солдат-медик определил у деда заворот кишок. Без операции не обойтись, но дед ушел. А через некоторое время приполз, согласный на все. Отвезли старика в госпиталь, успели сделать сложную операцию. Слава Богу, вернули человека с того света. Но его радость омрачил дома сын, ярый моджахед. Он прослышал в горах о том, что отца осквернили"неверные"и теперь ругал его, на чем свет стоит. Уходя из дома, сын злорадно пригрозил:

— Ну, ничего, скоро мы отомстим за тебя! Клянусь Аллахом, никто не уйдет живым от Саланга!

Бедный старый афганец, придерживая руками живот, приплелся в военную часть и предупредил об опасности. Так как нападения ждали и успели укрепить подступы к тоннелю, то атака моджахедов была отбита с минимальными потерями для наших солдат. Наградили многих солдатиков, Нонниных бывших учеников в том числе.

Возвращаюсь к картошке. Мы с Зиной сразу же, к радости товарищей из институтского комитета комсомола согласились на район, который нам предложили. И тут к институту подъехал грузовик. Товарищ из комитета поговорил с шофером и, вроде бы, смутился. Но потом, дружески подталкивая нас, подвел к этому грузовику. Короче, нас заманили в эту машину, осторожно описывая красоты места, куда мы поедем. Ясно, что это не ожидаемый район. Где это Итум-Кале мы не знали, и хотя комсомольский вожак прямо на наших глазах чуть ли не руки потирал от удовольствия, мы все равно не отступили. Переглянулись мы с Зинкой, поняли друг друга и усмехнулись: смотри, друг бумажный, мы ничего не боимся.

Свободное место в грузовичке только одно и мы обе полезли в кузов. Уселись на прикрепленную к его бортам скамейку. Ехали мы, ехали, приехали уже в райцентр Шатой, бывшее название его Советский. Шофер на минутку остановился и прокричал нам: — Еще 25 км. А проехали 55. Ну, держитесь крепче!

Понятно, едем, же в горы… А Шатой — у подножия гор. Почти сразу же начались такие… красоты…

— Зинка, представляешь… радость того… парня-комитетчика… поставил… галочку в отчете… — отправил сюда двух… патриоток…

Эта фраза растянулась у меня на целую речь, а Зинка смеялась с такими же паузами: мы подпрыгивали на лавке, клацали зубами, заикались. А лучше всего молча ахать и крепко держаться одной рукой за борт, другой — уцепиться за лавку.Не так-то долго нас трясло, камни стали мельче, а мы взбирались все выше и выше.

Я бывала на Военно-Грузинской дороге с экскурсией в г. Казбеги. Одну из скал, нависшей над дорогой, называли"Пронеси, Господи". Чудаки! А как бы они назвали эту дорогу над пропастью от Шатоя до Итум-Кале? Каждый метр ее — Господи, помилуй и спаси!

Правда, правда, ах какая красота вокруг! Справа до самого неба горы. Узкая дорога прорезана в скале на такой высоте, что речка Аргун казалась сверху тонкой подпрыгивающей лентой. А древние чеченские высоченные башни виделись всего лишь небольшими узкими коробочками. Свет-тень, свет-тень… Светлые скалы со светлой зеленью — это выступы гор, а ущелья выдавали темный цвет. Не описать эту неописуемую красоту! Только гениальный Лермонтов сумел передать"это"в двух фразах:

— Я видел горные хребты

Причудливые, как мечты.

(Эти строчки из"синей книжки"М. Ю. Лермонтова знал весь наш 3, а потом и 4 класс, потому что Аркадий Яковлевич много раз читал нам «Мцыри». Да какие там строчки, мы незаметно выучили наизусть всю поэму.)

А-а-а-а… Мы с Зинкой заорали и обхватили друг друга руками — это в очередной раз левые колеса нашей машины лихо проехались по самому краю дороги и камешки гулко запрыгали вниз. Страшно сказать, куда.… Еще не раз мы невольно вскрикивали и крепко зажмуривались.

А как разминуться на нашей дороге двум машинам? Случались на ней более широкие места. Наш шофер останавливался и прислушивался, не идет ли навстречу машина. А иногда мы слышали гудок за поворотом, тогда наш водитель тоже сигналил, оба парня выходили из машин и договаривались, кто из них проедет первым. Было и так: мы долгонько пережидали, когда пройдет неспешная отара овец.

Во время таких передышек от напряженной езды мы с Зиной готовы были петь от радости, что увидели такую неприступную красоту. А еще удивлялись, как люди смогли укрепить на скалах столбы, протянуть провода, значит, в редких аулах над нашими головами есть свет.

Наконец, речка слева в пропасти стала приближаться, ущелье уже не такое глубокое, дорога шире и вот мы уже катим по берегу Аргуна. Вода все равно"громкая", быстро перескакивает через валуны, но это уже наша привычная горная река и мы спокойно отдыхаем. Какое блаженство — дышать и речкой, и горами, и ничего не бояться. И вскоре показалось довольно большое село в широком ущелье. Сверху небо, а вокруг высоченные горы.

— Вот и приехали, — весело прокричал шофер. Итум-Кале. А здесь по воскресеньям собирается базар.

В школе нас неожиданно огорошили: нужен только один учитель. Кому-то оставаться здесь в относительной низине, а кому-то работать в одной из верхних школ, в Тазбичи. С Зиной заговорила симпатичная женщина, то ли дальняя-предальная родственница, то ли знакомая ее родителей, и я тут же уступила своей подруге школу в Итум-Кале. Зина хоть и ингушка, но все равно своя в этом чеченском селе.

— А где же Казбичи? Как пройти туда?

Нет, долгожданной учительнице не позволили идти пешком. Меня любезно усадили в кабину того же грузовичка. А Зину повела улыбающаяся женщина к высокому дому с широкой открытой верандой. По дороге парень рассказал, почему уехала девушка из тазбичинской школы. Знакомая история: девчонка из центральных областей России знать не знала, до чего же она привлекательная, а тут парни умеют говорить красивые слова. Недаром их иногда называли французами. А парню жениться пора, уже и калым готов, ну, и так далее. Словоохотливый попутчик продолжал:

— А эта новая асфальтированная дорога построена недавно и ведет она на Альпийские луга в сторону Грузии.

Но по этой ровной дороге мы ехали недолго, а свернули налево вниз, потом поднялись наверх, долго колесили по серпантину и, наконец, остановились на площадке перед небольшим домом, школой. Перед школой — мазанка, за школой еще мазанка и около нее фундамент строящегося дома.

— А где живут ученики?

— Там, — показал шофер наверх, — и там, и там.

Очень высоко наверху красовались два новых дома, а где-то"там", в ущелье, виднелась только крыша, а то и совсем домов не видно. Это был 1964 год, чеченцев вернули из ссылки из Казахстана несколько лет назад. И кто успел, построился в родных местах. Шофер добавил:

— А на той стороне этой горы Итум — Кале, его видно с того дома наверху.

— А где же живут учителя?

Парень охотно показал вниз:

— На повороте альпийской дороги есть магазинчик и у хозяина на квартире живут две учительницы.

Я не стала спрашивать, зачем же мы ехали так долго, если можно подняться от дороги по той тропинке. Понятно, что надо было оказать учительнице почесть, доставить ее на транспорте, короче, оказать гостеприимство насколько это возможно.

Появился директор школы, и мы прошли в маленькую учительскую. Поговорили. Оказалось, что здесь нужен историк.

— А у меня русский, литература и немецкий…

Директор мягко повторил условия:

— И классное руководство в 6 кассе, это самый старший в нашей школе. Пойдемте, ваш класс внизу.

Оказывается, кроме 2–3 классных комнат наверху были еще два класса в полуподвальном помещении.

— Строимся, строимся, — бодро ответил директор, проследив мой взгляд на неотштукатуренный потолок.

— Говорят, что учителя живут там внизу… Как я буду ходить вверх-вниз?

— Что-нибудь придумаем, — задумался директор. Он видел, как я расстроена.

Отошла немного от школы и сразу затерялась в кустах. Тут журчал, подпрыгивал ручеек. Неизвестно почему обильно полились слезы. А тут, очень некстати пробежал мужчина, гнал теленка. Он появился так неожиданно, что я не только не вытерла лицо, но даже не успела отвернуться. Зато слез, как не бывало, и стало стыдно. Нет, все прекрасно, только бы жить поближе, оправдывала я свои позорные слезы.

Как я теперь выйду к людям, ведь тот человек видел мое зареванное лицо, рассказал другим, а те могут обидеться, подумают, что мне не понравилось в их родном краю. Наконец, решилась выйти. Возле костра у мазанки, что перед школой сидели люди. Я поздоровалась, мне ответили, кто-то подвинулся на бревне, и я уже сидела и держала в руках на каком-то большом листе картофелину из котелка. Придвинули мне соль, я дула на картошку и удивлялась, как я могла расстроиться недавно неизвестно почему. Не успела немного остыть моя картофелина, как мне сказали, что директор договорился вот с этой женщиной, что я буду жить у нее.

— Это же рядом со школой, — вслух порадовалась я.

Мне ответили тоже улыбками. Оказывается, школа будет платить хозяйке так: мне полагалась мука и керосин из магазинчика. И хозяйке обещали то же самое. Бесплатно нам обеим.

Не намекая, что знают о моем недавнем настроении, все дружно и… как бы сказать, бережно, стали утешать меня.

— Чем мы тут дышим, ты почувствовала? Ты тоже будешь пить этот чистый воздух! Когда мы подъезжаем к Грозному, сразу видна над городом…серость, он же лежит в яме, слушай, как там люди могут жить? И зачем… А ты еще не видела, как прямо вот тут будут плавать белые тучи..

И еще много чего хорошего наговорили мне чеченцы.

— Ешь, уже картошка немного остыла…

И вот он, этот запах и вкус здешней картошки! Словами его не опишешь. И не буду. Никто не поймет.

Можно только предположить, как это рассыпчатое душистое чудо увлажняли и тяжелые темные тучи, и легкие светло-прозрачные облака, подпрыгивая, оставляли на каменистой почве принесенные с собой запахи всех горных трав. А вся эта чистая простая еда принимает окружающую красоту, не как подарок, а как обыденную дань. Люди привыкли к потрясающему запаху, а меня тогда впервые поразила и картофелина из котелка, и чай из неизвестной мне пахучей травки.

— Продадим картошку, кукурузу — купим сахарку, а пока.…

А мне и так хорошо и вкусно, и радостно, лучше не бывает.

… 14 лет мы прожили в пустыне на Мангышлаке. С уважением рассказывали о немолодом человеке, который первые саженцы посадил здесь давным-давно. И с тех пор в центре Ералиево существует этот сквер. Как и когда появился тот мечтатель и трудяга в этих местах? Почему я не захотела узнать о нем, живя 14 лет в этом поселке? Хотя радовали эти пахучие кустики. Человек поставил себе памятник при жизни. Такое случается.

То ли этот садовод место такое нужное нашел, то ли очень глубоко долбил песчаник, бывший когда-то дном Каспия, но корни его саженцев не упирались в непробиваемое дно. Человек исчез, а деревца растут. Вечная ему память!

Еще одно"простите". Сейчас я бы с учениками приносила по полведра воду для тех стойких растений. Хоть изредка. А ведь корни их так ждали такого подарка…

К запаху жидкой полыни мы привыкли, но она росла тоже не всюду, а только около чуточку влажных тропинок к морю, к"Ближайке". На ближнее к посёлку побережье ходили купаться дети. А рыбаки могли там набрать кучу раков под скользкими мшистыми плитами или ночью с факелами наколоть бычков и даже кефаль. А если идти полчаса до пирса, то по обе стороны дороги — глубокий и ярко слепящий, как само жгучее солнце песок, и там уже ничего не могло расти. Может быть, подальше, справа от моря, невидимая с дороги росла верблюжья колючка.

Море тоже пахнет горьковатой прекрасной свежестью. Так вот, наше на долгие годы Ералиево — это запах морской полынной свежести. Особенно, если ветер с моря. Но вот запах настоящей российской зелени можно было вдохнуть, только проходя мимо сквера. Идешь со стороны 36-го дома и бараков, где расселились различные конторы, а справа довольно длинная полоска низких кустиков. О, чудо! От них поднимался запах! Тот самый…

Кто не видел, как эти кусты много лет пригибал ветер во время пыльных бурь, раскаленный летом и леденящий зимой, тот не поверит, что эти листочки, даже покрытые вечной пылью, могут так восхитительно пахнуть.

Конец ознакомительного фрагмента.