Шел солдат…

Юрий Иванович Иванников

Все произведения автора дышат добром к людям, любовью к природе.В своей книге Юрий описывает различные случаи из своего детства и юности, философские размышления об отношении людей друг к другу, к жизни, к Богу…В своих произведениях автор пишет о том, чего мы в обыденной жизни не видим, не замечаем. О красоте и радости просто жить и уметь радоваться всему, что происходит в этой жизни. А насколько вы цените каждую секунду или день прожитой жизни? А вы часто видите красоту в чем-то обыденном?

© Юрий Иванович Иванников, 2020

ISBN 978-5-4498-3171-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Шел солдат…

Василий Федорович проснулся рано, не было еще и шести часов. Он привык подниматься рано, но сегодня день был особенный. Василий Федорович давно собирался в эту поездку, почитай, уже больше тридцати лет.

Марта встрепенулась рядом, сон ее был чутким и тревожным.

— Вася, может, все-таки не поедешь?

— Надо. Нельзя по-другому.

Василий натянул тёмные брюки, надел любимый поношенный серый свитер, сверху — темно-зеленую куртку, обул разношенные ботинки. В дорогу — самое то. Закинул за спину котомку. Все, что надо, было собрано еще с вечера.

— Ну, прощевай.

Он не увидел, как Марта пытается подавить слезы, как ничего у нее не получается.

Василий быстро зашагал по пыльной грунтовой дороге. От деревни Лапутьки до Горностайполя час ходьбы. Там была автобусная остановка. Можно, конечно, попросить соседа Федора, он бы подвез на своем стареньком Москвиче. Но Василий не хотел тревожить соседа, зачем будить, да и не то настроение.

Через час Василий Федорович уже ехал в ПАЗике в направлении Киева, а еще через час был на Киевском железнодорожном вокзале.

Пассажиров было много. Они сидели, ходили, ели, разговаривали, сновали туда-сюда. Василий Федорович ни с кем не заводил разговора. Он занял очередь в билетную кассу, отстоял минут сорок и купил плацкартный билет на поезд Киев — Воронеж.

Через полтора часа он уже сидел в плацкартном купе, вагон быстро заполнялся пассажирами. Еще через полчаса поезд тронулся и, медленно набирая ход, выполз из города. За окном то открывались хлебные поля, то путь вдруг пересекала речка, то проплывал зеленый пролесок. Пассажиры оживились, начали знакомиться, пить чай, доставать продукты, приготовленные в дорогу, стелить постель. От титана потянуло дымком, проводник затопил печку.

Василий Федорович не принимал участие в общей суете. Он сидел, смотрел в окно и вспоминал…

И вовсе он был не Василий Федорович, звали его Егор. Он вроде уже и привык к нынешнему своему имени, к этой новой жизни. Но недаром говорят: «Прошлого не сотрешь». Выпало в его жизни как-то все вверх тормашками, и вот ехал он теперь из новой, теперешней его жизни в прошлую, из которой он исчез 32 года назад. Как бы в протест нашумевшей песне: «Ветер ли старое имя развеял, нет мне дороги в мой брошенный край…»

Ему вспомнилась молодость, его прежняя жена Настя, домик в довоенной деревне Старое Макарово, его три дочки: Маня, Анечка и совсем маленькая Валюшка. Он устроился тогда работать в пожарку, пожарные тогда были вместе с милицией в одной структуре. У него была лошадь, бочка с водой. Эта работа помогала в то время его семье жить справно, селяне вокруг жили очень бедно. Революция, коллективизация, создание колхозов, раскулачивание — все это привело к крайней бедности, практически к нищете. Егору удавалось свести концы с концами, это все-таки была государственная служба.

Он вспомнил, как-то пришел с работы и сказал жене:

— Настя, я буду вступать в партию.

Ожидал, конечно, поддержки. Думал, может жена даже обрадуется. Ведь партийным тогда открывались все пути. И увидел вдруг поджатые губы.

— Мне эта партия не по душе. Выбирай: или я, или партия.

Егор брал Настю из состоятельной семьи. Она говорила об этом так:

— У моего тяти было две лошади. А спины такие, что стоять на них можно.

Егор не стал перечить. Сам он был — голытьба перекатная, было их пять братьев и сестра и нужда не покидала семью.

У Егора было подозрение, что с этого момента и пошло все наперекосяк.

Как-то Иван Никифорович, начальник, вызвал Егора к себе:

— Егор, дашь Сальниковым лошадь вспахать огород.

— Иван Никифорович, да ведь не положено, время-то какое строгое.

— Не боись, если вдруг штраф, перекрою, заплачу.

Вышел не штраф, а показательный суд. Егор получил полтора года тюрьмы за использование государственной лошади в частных целях. Иван Никифорович, конечно, промолчал на суде. Да и много было тогда таких историй.

Вспомнил он, как сидел в КПЗ со своим земляком, Федотом. Того тогда тоже за что-то загребли.

— Егор, это не случайно все. Разнарядка пришла на село, чтобы было осуждено за эти полгода пять человек от деревни. Похоже, подставил тебя твой начальник.

— Вот как она, партия, обернулась, — думал Егор.

А потом тюрьма, из которой путь — в штрафную роту. Это значит — под пули, в начале войны не жалели и обычных солдат, а тем более штрафников.

— Мужчина, ну что же вы все время сидите и молчите, все о чем-то думаете? Смотрите, ведь день уж на закат, а вы не кушали, даже чаю не попили!

Женщина лет 40—45, сидевшая напротив, отвлекла Василия Федоровича.

— Ах, да, да, конечно…

Василий Федорович достал из котомки газетку, постелил на край столика, потом и свою нехитрую провизию — кусок хлеба, варёное вкрутую яйцо, несколько кусочков сала.

— А хотите, я закажу вам чаю у проводника, я все равно иду в ту сторону.

— Да, закажите, пожалуйста, если нетрудно.

Война.

Все, что испытал Егор за эти два года, можно назвать одним словом — лихо. Егор не хотел ничего вспоминать из войны, кажется, не было там ни единой хорошей минуты. Штрафников, бывших заключенных, всё время бросали под пули.

Егор вспомнил форсирование Днепра — жертв было столько, что вода становилась красной от крови.

Как-то нелепо все тогда получилось — в октябре 43-го. Егор вроде был и осторожным солдатом, два года провоевал в страшном аду и сумел сберечь свою голову. Но не в этот раз.

В этот раз Егору не повезло. От разорвавшегося недалеко снаряда он получил страшнейшую контузию, многочисленные осколочные ранения. Его рота участвовала в наступлении, и Егора посчитали мертвым. Все стремительно перемещалось: военные, штабы, госпиталя.

Его подобрала Марта, 32-летняя женщина из малюсенькой деревушки Лапутьки. С большим трудом Марта перетащила раненого из садика в хату. Вокруг бушевала страшнейшая бомбёжка, головы было не поднять, всё ползком.

Марта была из так называемых русских немцев. Одинокая, она со страхом переносила эти два года. Ничего хорошего не было от её национальности. Её не успели переправить на восток страны, как поступали с другими русскими немцами, территория Киевской области была занята фашистами стремительно. Но и от немцев Марта скрывалась, не верила, что может получить от них доброе. Благо, что деревенька, где она жила, была маленькой и глухой.

Долгих три месяца Марта ухаживала за Егором. Очень болела голова, долго заживали раны. Госпиталя поблизости не было, и Марте приходилось делать все самой. Егор то впадал в беспамятство, то опять приходил в себя. Из сбивчивой речи Марта поняла, что Егор был ранее осужден.

За это время войска ушли далеко вперед. Егор оказался в трудной ситуации, его отсутствие в войсках и госпитале могли трактовать как дезертирство, а значит еще 10 лет тюрьмы, а может и высшая мера.

— Я придумала. Я помогу.

Марта все старалась сделать для Егора, ей очень понравился раненый солдат. Она куда-то исчезла из дома, вернулась, может, через несколько часов.. В руках у неё были документы на Калинина Василия Фёдоровича, 42-х лет, рядового, уроженца Пензенской области, холостяка. Только отсутствовало фото.

— Там, в лесочке, убитый солдат. Я его раньше приметила. Я положила ему в карман твои документы.

— Так ведь фото, все равно поймут, что это не я.

— Я пробурила дырку в том месте, где фото и в гимнастерке. Да его, может, никто и не найдет. Придется мне самой похоронить.

— Что же ты наделала, Марта!

Егор схватился за голову, страшная боль прострелила череп.

— Лежи уж, вояка. Всё равно с твоими документами тебе только тюрьма. Ты забыл, в какой стране ты живешь? Лежи. Потом, может, что-нибудь придумаем. Сейчас так лучше, поверь.

Василий Фёдорович попил чай, отнёс стакан проводнице, постелил постель на верхней полке.

Женщина, соседка по купе, предложила поменяться, видя перед собой немолодого, 70-летнего, абсолютно седого мужчину.

— Нет, ничего, я справлюсь, я могу еще спать на верхней полке, спасибо.

Не спалось.

Документы Марта потом поменяла. Она была толковая женщина. В Горностайполе жили большей частью евреи, и Марта, тоже не украинка и не русская, умела договориться, а где надо, и приплатить.

Как же болела душа у Егора в первые годы, когда он понял, что его жизнь навсегда теперь отрезана от семьи, от его Настюши, от дочурок. Сердце разрывалось от боли: «Как они там?» Особенно тяжело было, когда наступал очередной День Победы. Вокруг все радовались, ликовали. И только Егор был мрачнее тучи. Марта все понимала, но молчала, терпела, всячески старалась угодить ему в эти минуты.

Однажды, прошло, наверно, лет двадцать, Егор не выдержал, пошел на почту и дал телеграмму: «Поздравляю Мордасову Анастасию Яковлевну и всё семейство с праздником. Мордасов.» Он не знал, что там было, в его родной деревне, как поняли эту телеграмму.

А через две недели Марта шепотом рассказала, что дошли слухи, что в райвоенкомат пришел запрос по поводу Мордасова Егора Макаровича.

— И что?

— Райвоенкомат отписал, что Мордасов Егор Макарович, рядовой, погиб 11 октября 1943 года и похоронен в деревне Лапутьки Киевской области. Того солдата все-таки нашли и похоронили в братской могиле.

К утру Василия Федоровича все-таки сморил сон.

В Воронеж поезд прибыл на другой день к вечеру. На вокзале Василий Федорович справился у дежурного, где здесь недалеко можно переночевать. Ему ответили, что можно в гостинице в Воронеже, есть недалеко. Можно сидеть на вокзале. Есть еще комната для ночлега персонала, есть свободные койки. Если мужчина хочет, то надо заплатить 1 рубль 20 копеек за ночлег.

Ночевал Василий Федорович в комнате машинистов. Ночь опять плохо спал. А утром он перебрался на автовокзал и первым рейсом уже ехал в Листопадовку — так теперь называлась его родная деревня.

Когда подъезжал, сердце сжималось от боли — это был его малый мир, в котором он родился, рос, который никогда не думал покидать, и который был для него совершенно недоступен.

Он сошел с автобуса, место вокруг было неузнаваемо — появились новые магазины, почта. Тихонечко пошел к родному дому. Идти было недалеко, минут 15, прямо по дороге. Осторожничал. Зашел на крылечко во втором от края доме, постучал щеколдой. Вышла женщина лет 35-ти, посмотрела озабоченно. «Незнакомая», — отметил Егор. Видно, из приезжих, это хорошо.

Егор боялся встретить кого-нибудь из соседей, боялся быть узнанным. Хотя теперь в этом старичке вряд ли было узнать молодого лихого Егора.

— Здравствуй, хозяюшка, не дашь водички попить?

— Присаживайся, дедушка, сейчас вынесу.

Женщина скрылась за дверью. Через минуту появилась обратно с кружкой прохладной воды.

— Куда путь держите?

— Да я проездом. Хотел узнать вот про семью Мордасовой Анастасии Яковлевны, она раньше здесь жила?

— Знаю конечно. Только теперь они тут не живут. У неё умерла сестра в День Победы, 9 мая 1945 года. Остался мальчик Витюшка, лет 10. Взяла его на воспитание. А потом и переехала в их дом, в дом сестры. Это на третьем порядке, как свернете метров 100 надо пройти. Да там и спросите. А дом они продали на слом. Там теперь ничего нет.

— Спасибо, хозяюшка, добрая ты.

— Да не за что. Может покушаете у нас, дедуля?

— Да нет, спасибо. Водички испил — и то хорошо.

Егор вышел с крыльца и потихонечку пошел к своему дому. Вернее, это было то место, где раньше стоял его дом. Оно было пустое, видно дом разобрали на бревна и вывезли… Только высокая берёзка да куст калины остались от того времени. У Егора набежали слёзы, он никак не мог с ними справиться. Впрочем, заторопился, повернул обратно. Вернулся из своего Конёнкова уголка к улице, свернул на третий порядок, так все называли улицу Пионерскую. Вот уже поравнялся с домом, где должна теперь жить Настя. Дом был в одну комнату, с сенями под шифером, обитый шалевочным металлом, крашенный в светло синий цвет. Окна были забиты крест-накрест досками. «Неужели умерла? Почему здесь никто не живёт? Но ведь женщина ничего не сказала, должна бы знать. В деревне все слухи облетают быстро», — думал Егор.

Задерживаться у дома не стал, пошел дальше по улице, которая потом раздваивалась. Свернул на «широкий». Так называлась эта часть улицы, Егор уже не помнил названия.

Он снова постучал в чей-то дом. Вышел мужчина.

— Чего вы хотите, мужчина?

— Я проездом, хотел узнать про семью Мордасовой Анастасии, она вроде бы жила на этой улице? Я их дальний знакомый.

— Настя? Знаю, конечно! Да она ведь у дочери живет у старшей, у Маши. Лет в 60 она к дочери и переселилась. Как младшая её Валя померла, так она и ушла.

Лицо Егора побледнело, тяжело узнать о смерти дочери.

— Почему умерла?

— Болела долго. Туберкулез костей у неё был. Не умели этого лечить. Года в 24 умерла.

— Да, жалко. А муж — то у нее кто теперь? Муж-то что, тоже там живёт?

— Да нет у неё мужа. Так всю жизнь и ждёт своего Егора с войны, не верит, что погиб. Было извещение ей, что без вести пропал. Дочка-то её на первой улице живет, на Плыновке, посередине между Дубовкой и центром.

— Ну, спасибо, пора мне.

Егор тяжело зашагал дальше по «широкому». Улица спускалась вниз, к логу, дорога выходила на плотину. Справа от неё находился пруд, слева — глубокий овраг. Егор все шёл и шёл, грустно было у него на душе. Потихоньку дорога привела его к Сельскому Совету. Здание было новое, недавно отстроенное. Да и место это было мало узнаваемое. И только парк был Егору знаком, он помнил, как их служба участвовала в его посадке на субботнике.

Егор пришёл вглубь парка, присел на лавочку у танцплощадки. Рядом присела немолодая женщина лет 60-ти.

— Что-то гляжу на тебя, а признать не могу? Вроде и лицо знакомое, а не вспомню.

— Да и не вспомнишь. Нездешний я, проездом. Хочу вот справиться о знакомых. Ты что-нибудь слышала о Мордасовой Анастасии?

— Мордасова? Да знаю. Это которая вдова с войны? Так и прожила одна, горемыка. У дочери живёт, у Мани. Трое внуков у неё — Валя, Люба да Толик. Валя-то недавно вышла замуж. А другая дочь — Нюра, в Дубовке, на той же улице живет. Да несчастье у той, мужа парализовало. Деток-то трое, трудно ей приходится. Да ты иди к ним, от них всё и узнаешь.

— Спасибо, времени у меня только мало остается.

Егор тяжело поднялся и пошёл тихонько дальше. Он прошёл мимо старого здания больницы, в котором, видно было, еще вели приём врачи, толпились в ожидании люди, сидели на скамейке. Егор все шел и шел, слева он узнал старое здание, которое называли «Динамо», в него все несли продукты для сдачи налога в натуральной форме.

Дальше Егор свернул в переулок и вышел на первый порядок, т.е. улицу Советскую. Около крайнего дома стояла женщина.

— А где тут живёт Мордасова Настя? Она вроде живёт у дочери Маши?

— Так вам Мордасову Марию?

— Да нет, у Маши должна быть другая фамилия.

— Да нет, не другая. Вы какой-то древний, ничего не знаете? Ведь Маша вышла замуж за Шурика, он ведь тоже Мордасов. Да вон их дом, с той стороны. Пройдет пять домов, а их — шестой.

— Спасибо, я пойду.

И вот уже стоит он против дома, смотрит в окна, там, где-то в глубине жена его, Настасья, его дочка, Маня, да и вся семья, его, Егора семья. Тяжело вздохнул, посмотрел еще немного, повесил голову и медленно побрел дальше, уже не поднимая головы, не смотря больше на дома, на проплывающие мимо яблони и вишни, кусты смородины и клумбы с цветами.

Если бы теперь его спросили, что он заметил за это время, пока шел до асфальта, до здания начальной школы, устроенной в старом поповском доме с тремя тополями у дороги, Егор вряд ли бы что ответил. Он перешел через асфальтированную дорогу, по которой приехал из Воронежа, прошел немного еще и свернул на школьную спортивную площадку. Там он присел на лавочку, ноги его совсем уже не шли.

День потихоньку склонялся к вечеру. Недалеко играли мальчишки.

— Ребята, вы не знаете, где тут недалеко живет Анна, я её фамилию теперь не знаю, но в девичестве она была Мордасова, а её мама Анастасия Яковлевна?

— Бабка Наська? Так это вы, наверно, об Иванниковых говорите? Так их дом на той стороне, видите синее крыльцо, да две маленькие березки?

— Спасибо, ребята.

Егор вышел с площадки, остановился и долго смотрел на синий дом с красной крышей и голубым крыльцом. И вдруг дверь открылась, из неё вышли два мальчика, светлый и темненький, а за ними женщина.

Нюра? Егор присмотрелся и узнал в ней свою любимую дочку, Анечку. Слёзы застлали его глаза, заморгал часто.

— Поиграйте часик, да потом домой, еще по хозяйству надо убраться.

— Ладно, мам, через час буду

Отозвался мальчик со светлыми волосами. Дверь захлопнулась. Мальчишки её быстро направились на площадку, проскочили мимо.

И вдруг Егор в светлом мальчике узнал самого себя. Он как две капли воды был похож на него, Егора, только в детстве. Когда он тоже был только десятилетним мальчиком.

Егор тяжело опустился на скамейку. Слёзы уже неостановочно катились из его глаз.

Мальчишки, увидев, что с дедом что-то не так, подбежали обратно.

— Дедушка, вам плохо? Может за врачом сбегать, он тут недалеко?

— Нет-нет, ничего. Уже всё прошло. Егор еще посидел минут десять, посмотрел долгим взглядом вокруг, как бы стараясь навсегда запечатлеть в своих глазах, а может и в своей душе эту картинку. Потом тяжело поднялся и зашагал в сторону автобусной остановки. В этой жизни ему больше не было места.