Неродственные связи

Лина Манило, 2022

Люди говорят, что в сорок лет жизнь только начинается. Мне в свои тридцать восемь не хотелось ничего менять. Стабильная работа, красавица-дочь, друзья… всего этого мне было более чем достаточно. Но судьба не спросила меня о желаниях, и одной зимней ночью, когда я искала свою пропавшую дочь, она столкнула меня с мужчиной, в которого я влюбилась без памяти. И пусть он – отец моего будущего зятя, и нам не стоит заводить отношения, сердцу не прикажешь. Но вредный бывший муж вдруг появился на пороге, чтобы испортить всё окончательно. Содержит нецензурную брань.

Глава 6 Алиса

Где-то рядом пьют кофе.

Это первая мысль, которая настигает меня, стоит только очнуться от сонного марева. Но глаза открывать не тороплюсь, потому что мерещится: стоит это сделать, и волшебство исчезнет. Нет, не хочу этого, хоть убейте меня, не хочу.

А чего хочу? Остаться в этой оранжерее, чтобы за окном снег, а здесь тепло и солнечно. И мужчина… да, и мужчина темноглазый, в светлом свитере и дерзкой улыбкой на губах. И губы его, да, и руки. Вот этого всего хочу, а мучиться раскаяниями не буду. Потому что, Сергей прав, мы взрослые и состоявшиеся, и прятаться в скорлупе — глупо.

А ещё хочу кофе.

— Ты проснулась, я же вижу, — совсем близко, на ухо, и тонкие волоски на шее, невидимые, но ощутимые, приподнимаются. Щекотно, но и сладко.

— А ты пьёшь кофе. — Распахиваю глаза и ловлю улыбку. Щетина на щеках за ночь стала ещё гуще, и вообще Сергей сейчас выглядит таким по-домашнему уютным, с упавшими на лоб тёмно-рыжими волосами, ещё вечером идеально уложенными.

— Пью, — кивает и протягивает мне большую глиняную чашку, и облачко пара поднимается вверх, танцует странный танец.

Потягиваюсь, совсем не думая о том, как выгляжу сейчас. Наверняка растрёпанная, с отпечатком клетчатой ткани на щеке, заспанная, узкоглазая. Но кому какая разница, правильно?

Моя бабуля, царствие ей небесное, любила повторять, что хороший сон — он самый лучший лекарь. Дай человеку выспаться, и на мир он начнёт смотреть по-другому. Я так долго не позволяла себе такой роскоши, всё время куда-то бежала, держа себя при этом в ежовых рукавицах, прямая, точно палка, сосредоточенная. Но попала вдруг в эту сказку и наконец-то поняла смысл бабулиных слов.

Сейчас, когда хмурый рассвет заглядывает во множество окон разом, а мужчина с тёмно-рыжими волосами протягивает мне — мне! — кофе, я чувствую себя кем-то другим. Свободным и радостным.

Снова потягиваюсь и вдруг понимаю, что Сергей смотрит на меня как-то странно. Нет, не в лицо, не в глаза, а куда-то значительно ниже. При том не просто смотрит, он замер с чашкой наперевес, лицо окаменело, а кадык так и пляшет вверх-вниз, словно Сергею даже сглотнуть тяжело.

И я опускаю медленно глаза вниз — туда, куда мёртвой хваткой вцепился взгляд Сергея. И, Господи, ненавижу эту рубашку! Зачем я вообще её надела вчера?! Собственно, она была первой, висевшей на плечиках в шифоньере, и мне даже в голову не пришло, что буду где-то спать, и эти мерзкие пуговицы так подло меня подставят. Потому что они расстегнулись все! Все, чтоб их, до самого пупка!

— Знаешь, я ведь до вчерашнего дня думал, что взрослый и адекватный. Прямо вот так и считал, веришь?

Я киваю и излишне резко, наверное, натягиваю до самого подбородка плед. Спрятавшись под ним, пытаюсь застегнуть чёртовы пуговицы, но от неловкости дрожат пальцы, а Сергей с невыразимой мукой в глазах следит за моими манипуляциями.

Сожгу её сразу же, как в город вернёмся, на лоскуты рубашку порву и устрою жертвенный костёр прямо в центре квартиры! Это ж надо так опозориться! Хорошо ещё, бюстгальтер надела самый красивый, как чувствовала, что его придётся помимо собственной воли кому-то показывать. Впрочем, красивое бельё — моя слабость, потому хоть тут не вышло конфуза.

— Честно, я всю ночь думал, что очень терпеливый и рассудительный. Говорил себе, что не стану торопиться и торопить, но, чёрт…

— Теперь иначе думаешь? — Вожусь под пледом, потом понимаю, что всё это — сущая глупость и ясельная группа, потому застёгиваю последние пуговицы, уже не таясь.

— После такого шоу? — Сергей ставит на столик приготовленную для меня чашку, будто бы пролить горячий напиток боится. — О, ещё как! Теперь я молюсь, чтобы кто-то там свыше отсыпал мне терпения, потому что… У тебя невыносимо красивая грудь.

«Невыносимо красивая грудь», надо же.

— А ты, кажется, озабоченный.

Меня забавляет этот разговор. Испарилось смущение из-за рубашки, и больше не хочется прятаться о себя самой. Мы с Сергеем сейчас словно играем в какую-то игру, финал которой предначертан, но всё ещё пытаемся сделать вид, что не для того и не за тем встретились.

— Веришь? Нет. Вот вообще нет. Я хороший мальчик, очень хороший, скромный и воспитанный. — Сергей говорит это таким тоном, что я не выдерживаю и прыскаю со смеху. — Но мама меня научила говорить только правду, потому да, твоя грудь охренеть, какая красивая.

— Вообще-то наши дети где-то поблизости, — напоминаю и опасливо кошусь на стеклянные стены, за которыми, как мне кажется, кто-то стоит и смотрит на меня осуждающе.

— Они уехали в гости к Николаше. — Сергей взмахивает рукой, вытягивает ноги, а движения такие плавные, обманчиво расслабленные, и чувство, что наблюдаю не за мужчиной, а за притаившимся рядом с добычей диким зверем. Вот-вот цапнет. — Так что не оглядывайся, никто нас с тобой не видит.

— Значит, вокруг совсем никого?

— Кроме нас двоих? Никого. — И после паузы: — Ты смутилась.

— Господи! Нет, — смеюсь, потому что сейчас я испытываю, что угодно, но только не смущение.

Сергей вдруг подаётся вперёд, вытягивает в мою сторону руку и зачем-то сильнее кутает мои колени в плед. Сосредоточенный, спокойный, но синяя жилка на виске пульсирует, выдавая его состояние.

— Знаешь, какое слово стало самым частым в моих мыслях? — Его взгляд проходится по моим ногам, поднимается всё выше и выше, пока не останавливается на моих губах. И те в один миг пересыхают и начинают болеть. Кровь приливает к ним, покалывает кожу, и приходится их облизать, чтобы немного ослабить давление взбушевавшейся крови.

— Какое слово?

— “Нравится”. Вот только подумаю о чём-то и сразу в башке это: “нравится, нравится”. А думаю я почему-то только о тебе. Ты мне нравишься, да. Решил, тебе будет интересно об этом узнать.

— Ты всегда такой откровенный? Настойчивый?

Сергей, не разрывая нашего зрительного контакта, резко пододвигает пуфик, на котором сидел всё это время, ближе ко мне, и расстояние между нами сокращается до жалких сантиметров. Мои ноги оказываются зажатыми его коленями, и не вырваться из хватки, а под жадным взглядом не вздохнуть.

— Я не вижу ни единой причины, чтобы не быть откровенным с тобой.

Его дыхание щекочет мою шею, а я, внезапно для себя самой, кладу руки ему на плечи. Мягкая ткань свитера ласкает кожу на ладонях, и зачем-то сминаю шерсть в кулаках. А Сергей глубоко и рвано вздыхает, и его пальцы медленно-медленно проходятся вдоль моих бёдер, ласкают сквозь слои ткани, и это заводит намного больше, чем можно вообразить.

— Назови мне хоть один повод, почему нам нельзя попробовать. У тебя кто-то есть?

— А у тебя?

— Не-а, никого.

— И у меня… давно уже.

— Вот! — Щёлкает меня по носу, будто мне лет шесть. — Дальше… я тебе не нравлюсь? Ну, мало ли. Может, в твоём вкусе мелкие бритоголовые качки.

— Господи, нет! — смеюсь, представив такого экземпляра рядом. — Ты, к сожалению, в моём вкусе.

— Посмотрите на неё, к сожалению… — бормочет и вдруг шумно втягивает носом воздух рядом с моей шеей. — Боже мой, не только голос моё наказание, но и запах. Тогда, если мы решили, что я в твоих глазах очуметь, какой красавец, что нам мешает?

И я вдруг понимаю, что ведь действительно ничего.

— Маша и Костик, — предпринимаю последнюю попытку достучаться. Не до Сергея, нет, до себя. — Это тебе не кажется странным?

— Нет, не кажется, — и тон наполнен решимостью. И я таю. — Они уже выросли, сами с усами, так что это вообще мимо.

— Тогда, если мы тут одни, а до полудня есть время… поцелуй меня. У тебя, как показала практика, волшебные губы.

О да, его губы действительно волшебные. Это не туман, не морок, не проделки памяти, не сонное наваждение — так оно и есть. Потому что иначе я не знаю, как объяснить их действие на меня. И стоит им коснуться моих — на этот раз нежно и ласково, — как внутри, в области солнечного сплетения, взрывается вулкан. И волна самого настоящего смущения прокатывается по моим венам, опаляет багрянцем щёки, и мне кажется: дотронься Сергей сейчас до моего лица, сразу поймёт, что со мной делает.

И от этой мысли смущаюсь ещё сильнее, и это немного настораживает, потому что уже забыла, каково это: таять под чужими губами, трепетать от лёгких и будто бы ничего не значащих прикосновений. Было ли такое когда-то: мужчина лишь проводит пальцами вверх по бёдрам, а в животе бабочки?

Разве что с бывшим мужем в далёкие восемнадцать, но… так, стоп! Это точно не те воспоминания, которые нужны мне, тем более, сейчас.

Жёсткие требовательные губы чуть сильнее надавливают на мои, словно спрашивают разрешения зайти чуть дальше, и я готова подчиниться. Рука Сергея путается в моих волосах, пропускает пряди сквозь пальцы, и кожа головы немеет от этих осторожных, но с каждым мгновением всё более настойчивых ласк. И мурашки бегут вниз по позвоночнику, концентрируются в пояснице, и пучок нервных окончаний где-то в копчике становится одной пульсирующей точкой.

А его язык? О! Он делает со мной такое, от чего пальцы на ногах подгибаются, а пульсация внизу живота доходит до той точки, за которой либо что-то случится, либо разорвусь на части.

Неосознанно начинаю ёрзать — лишь бы унять эту сладкую дрожь и одновременно с тем найти разрядку, нужную точку, за которой блаженство, а Сергей поддевает меня под ягодицы и рывком усаживает на свои колени, впечатывает в свою грудь, и руки исследуют мои бёдра, спину, забираются под рубашку.

— Если я немного сильнее натяну ткань тут, — лёгкое подёргивание сзади, — пуговицы снова расстегнутся? — Хриплый голос проникает через поры, ласкает вибрациями мою глубинную сущность, тревожит, будоражит.

— Наверное. Это вообще очень коварная рубашка, — пожимаю плечами, концентрируюсь на темных глазах, а они затуманены страстью.

И как её физическое воплощение, мощная эрекция упирается между моих ног, провоцируя сладкие судороги и лёгкие спазмы. И ощущение, что завтра никогда не наступит, и эта сладостная мука продлится вечно, а я и рада. Пусть. Чувствовать себя такой живой и свободной — это ли не радость?

Мне хочется усилить давление, потому что иначе не могу, не справлюсь. С ума сойду, честное слово.

— Такая горячая, — движение бёдрами вперёд, и я наконец нахожу ту точку соприкосновения, так нужную мне. И стон рвётся из моей груди, вибрирует на кончике языка. — Идеальное попадание.

Сергей покрывает мои щёки быстрыми жалящими поцелуями, распаляя ещё сильнее, опускается всё ниже и ниже, прикусывает и тут же зализывает крошечные ранки. Всё ниже и ниже, и рубашка раскрывается на моей груди, и слегка шероховатые пересохшие губы накрывают воспалившийся сосок сквозь тёмно-синее кружево бюстгальтера.

Сергей не торопится его с меня срывать, не пытается залезть рукой в брюки — он словно оттягивает самый важный момент, каждую секунду всё сильнее подводя меня к краю. Я смотрю вниз, ловлю его туманный сумрачный взгляд, и он отпечатывается в моей памяти, выжигается вечным узором. Теперь захочу забыть и не смогу.

В глазах туман и похоть, а на губах улыбка — пошлая, раскованная, а горячее дыхание обжигает меня даже сквозь ткань. Юркий язык чертит круги, клеймит собой, а внизу живота искры, и влага сочится из меня, угрожая затопить. Господи, неужели возможно быть настолько мокрой, даже не раздеваясь, без прикосновений и поцелуев туда? Без члена, пальцев, языка? Невероятно.

Тянусь к Сергею, запускаю пальцы в растрёпанные волосы, а они такие мягкие, шелковистые.

— Да, Господи, да! — это мой крик, и он рвёт меня на части, как и оргазм, наступивший так быстро, резко и неумолимо.

И я падаю куда-то, распавшись перед этим на тысячи молекул, развалившаяся на части, мокрая, а сильные руки гладят по спине, прижимают к широкой груди всё крепче.

А низкий голос обещает, что это — только начало.