Акварель Сардинии

Лилия Макеева, 2011

Дом друзей на Сардинии, острове божественной красоты, становится прибежищем для женщины пятидесяти лет, бегло говорящей на итальянском. Героиня погружается в стиль жизни островитян, узнает их нравы, сталкивается с необычными людьми и даже получает предложение выйти замуж. Каскад красок, итальянская жажда жизни и любви, терпкий вкус ее и неожиданные эмоции ложатся акварельными мазками на холст ее восприятия…

Чужие абрикосы

Летний день только набирал силу. Под утренними лучами солнца, пока щадящими, хотелось нежиться бесконечно. Цветочки выглядывали из-за решеток палисадников и светились, словно только что умылись с мылом. Лица прохожих отличала сезонная беззаботность. Из каждой кафетерии доносились конкурирующие запахи свежезаваренного кофе и выпечки.

Я шла по неширокой улице поселка с шикарной целью — провести всё свободное время на одном из лучших пляжей острова Сардиния — Ла Чинта. Сам Бог велел, сотворив этот чудо посреди Средиземного моря. Многокилометровая, белоснежная песчаная коса Ла Чинты девственно подчеркивала изумрудный цвет морской воды. Белый, мучной песок отмели придавал ей особую прозрачность, и вода казалась кристальной.

В недорогом супермаркете «ЛД» (я перевела аббревиатуру как Люди Добрые) кондиционеры работали на полную мощность. Поеживаясь и быстро перебирая ногами, словно бежала по льду, я схватила с полок самое необходимое для беззаботного пребывания на берегу моря в течение нескольких часов.

Терпеть не могу громоздкие тележки! Страшно смотреть, когда они полные. Сразу вспоминаю недавно выуженную информацию: современный человек потребляет в пять раз больше необходимого.

Прижимая руками бутылку с минеральной водой, сухари с оливками и пару сезонных фруктов к животу и максимально используя для этого растяжку пальцев пианистки, я покорно пристроилась в хвост очереди к кассе.

Невысокий мужчина в годах, с большой, на треть заполненной тележкой, за которым я встала, оглянулся и, секунду помедлив, любезно предложил мне его обойти.

Я улыбнулась, предельно выразительно вскинув брови, как будто я — актриса Театра Кабуки. Недвусмысленно, но изящно вильнув бедром, обошла галантного дядечку. Тот, уступая мне дорогу, украдкой, беглым взглядом оглядел мою фигуру с ног до головы и обратно. Похоже, мужчина остался доволен своим выбором для альтруистического поступка. Да и от моего взора тоже не укрылись его тактико-технические данные: поношенная майка-безрукавка, седые курчавые волосы на груди и красноватое, заспанное, но добродушное лицо. Брови — дужкой, словно подщипанные, ротик маленький, узкогубый. По обеим сторонам головы, похожей на дыньку, разбросана миллиметровая растительность, давно утерявшая свой пигмент. Хлопчатобумажная майка цвета разбавленных чернил невыгодно демонстрировала жидковатые бицепсы и полное отсутствие трицепса. Светлые шорты прикрывали колени, но беспощадно открывали худосочную волосатую голень. Сланцы мужчина носил резиновые, совсем никудышные. Ступнями, очевидно, не занимался. Выражение лица — несколько виноватое, словно он вам только что на ногу наступил.

Расплатившись, я поблагодарила его за галантность, которой воспользовалась, и улыбнулась человеческой улыбкой без второго плана. Тем самым я давала дядечке понять: хоть я и приняла его красивый жест без раздумий, но приняла, однако, не как женщина от мужчины, а как живое бесполое существо. На мне, правда, тоже белели шорты и зеленела маечка с открытыми плечами, но больше ничего общего между нами не было. Навскидку, конечно. А там, кто знает, что за поношенной майкой скрывается? Может, родственная душа? Хоть она и сардинская…

— Вы здесь в отпуске? — спросил мужчина, широко открыв глубоко посаженные глаза неопределенного цвета.

— Не совсем. Отдыхаю и работаю.

— Понятно, — сказал человек, ничего не поняв.

— Я книгу пишу. У моря. — Пояснила я.

— А про что книга? Про море?

— Про… Про любовь к морю, — ушла я от подробностей. — А Вы откуда?

— Из Милана. Но летом живу здесь. Я родился неподалеку.

— Значит, Сан Теодоро знаете хорошо? — с надеждой спросила я.

— Конечно, знаю. У меня здесь дом.

— А я ищу комнату или недорогие апартаменты на две недели. Не слышали — может быть, кто-то сдает?

— Давайте на улице договорим? — предложил мужчина, потому как подошла его очередь доставать деньги из кошелька. А это — момент ответственный.

— Окей, — согласилась я.

Поиски жилья на славящемся своей красотой острове, в курортном месте, в середине июня — дело гиблое, но не окончательно безнадежное. Надо просто энергично шевелить конечностями, языком и ушами. Таким немудреным советом снабдила меня соседка-сарда.

— Спрашивай у всех подряд. Здесь ведь большая деревня…

Мужчина вышел из магазина, став еще менее импозантным: за узкими плечами его обвисал старенький, выгоревший на солнце рюкзачишко. Купленных продуктов в руках у него не оказалось. Ага, сложил в рюкзак. Когда он подошел к своему велосипеду, пристегнутому за металлический столбик увесистым замком, я поняла, почему он ходит за покупками с рюкзаком — за руль-то надо чем-то держаться. А на стареньком велосипеде нет корзинки.

— Ну, давай знакомиться! Я — Винченцо. — Перешел дядя в наступление, протянув мне руку в крупных веснушках и мелких родинках.

От него пахло одиночеством. Cмесь недорогого мыла и выпитого накануне вина…

Мы познакомились, поговорили о несложном, и Винченцо сразу пообещал навести справки об апартаментах по соседству со своим домом.

— Приходи сегодня вечером сюда, вот на этот угол. Кофе выпьем… Я одну даму знаю, она сдает жилье.

— Хорошо.

— Точно придешь? Обещаешь?

Его уже, по всей видимости, обманывали. Я этого делать не собиралась. Мне нужна была комната.

— Обещаю.

Винченцо протянул мне руку. Она была влажная и немножко трясущаяся. Наверное, он плохо переносил жару.

На пляже я выбрала уединенное место в уголочке, у камней. Когда солнце перестало печь спину, я плавала там почти одна, чувствуя себя владелицей всего Средиземного моря.

Вдруг рядом всплыла птица с длинным клювом, серо-бежевого цвета, издалека похожая на утку. Плавает себе, не обращая на меня никакого внимания. Потом встала тоненькими лапками на камень и расправила крылья, оставив их висеть по сторонам, как на вешалке, словно давая просушиться. Вертела серой, гладкой головой и, казалось, позировала. К ней потянулись невесть откуда возникшие люди с фотоаппаратами. Она, как фотомодель, терпела. Но когда кто-то громко захохотал, птица резко снялась с места. Наверное, подумала, что праздно любопытствующие потешались над ней…

Затем мое праздное внимание привлекла пара в воде, недалеко от берега: он стройный, подтянутый, а она — помпушка, «ромовая баба» — мало сказать. Молодые люди методично боролись с надувным матрацем, от которого женщина по параметрам почти не отличалась. Карабкаясь на матрац, она постоянно съезжала с него в воду и безудержно, весело хохотала. Мужчина серьезно и усердно ее подпихивал, подталкивал, но как только обессиленная собственным смехом женщина заваливала полтушки на матрац, как она тут же соскальзывала.

Поплавав вокруг неподдающегося объекта некоторое время, дама решительным рывком подмяла под себя его край и сделала отчаянную попытку сесть на матрац верхом, лицом к лицу с мужчиной, легко оседлавшим упрямого «коня» и протягивающим руку спутнице. Но и этот экзерсис завершился тем, что оба свалились в теплую, прозрачную воду. Они барахтались там очень долго и хохотали в голос. Я, знаете ли, тоже.

Вода сегодня в море ласковая и кристально чистая. Пахнет водорослями и сырым песком.

Заглядывая за горизонт, я купалась долго. Но не дольше веселой парочки с надувным розовым матрацем — они час кувыркались. Чем толще, тем дольше. Ой, ничего двусмысленного! Просто жировая прослойка лучше защищает от охлаждения.

Закат, каждый вечер по-новому воплощая свой необычайный перформанс, сопровождал мое возвращение домой. Солнце скрылось за треугольником сизой горы, продолжая освещать мой путь оранжевым светом.

Придя домой, я наскоро приняла душ, постирала купальник, перекусила и с допустимым для дамы опозданием пришла на тот угол, где мы договорились встретиться с Винченцо.

Он предусмотрительно стоял на противоположном углу — вдруг девушка не придет? Или он просто углы перепутал? Слава богу, пришел на «свидание» не в шортах. Но и эксклюзивом от него не пахло. Так, старичок — скромный и неброский.

Винченцо не сразу меня узнал и сильно обрадовался. Не столько мне, сколько тому, что его не надули. Ни о чем конкретно не договариваясь, мы двинулись в неизвестном направлении.

Мой новый знакомый поспешно выложил мне свежие разведданные: дама приедет через неделю, и у нее можно будет спросить о свободной комнате.

— Через неделю? Так мне нужно завтра съезжать…

— Да? А я понял так, что сейчас ты в порядке…

И замял разговор на эту тему. Ясно. Мой вопрос о комнате и свое обещание помочь он, ничтоже сумняшеся, использовал как предлог для назначенного свидания.

В принципе, я могла уходить в темноту нешироких улочек Сан Теодоро. Но как-то неловко было оставлять старика. Тем более, впечатление он производил безобидное. И действительно предложил выпить кофе, но не здесь, а в Пунтальдии — якобы, очень красивом месте на берегу залива. А возвращаться в пустой темный дом мне не хотелось. Там уже неделю не было света, а со свечой, хоть и романтично готовиться ко сну, но тоскливо.

Мы шли к его машине. Я ничего не боялась, однако мысль о том, что уже стемнело, а он, хоть и немолод, но остается мужчиной, все-таки в голове мелькнула. Ладно, справлюсь, если что. Вид у него не богатырский. Крикну громко — он и рассыплется.

Машинка у Винченцо — не больше него самого. Темно-синий «Фордик-Фиеста». Мы садимся в душный, за день пропеченный солнцем салон и рассуждаем, ехать ли в Пунтальдию. Дело в том, что я предусмотрительно поведала Винченцо о своей договоренности с моей знакомой Антонеллой — встретиться около одиннадцати вечера в центре городка. Винченцо не захотел стать причиной моего возможного опоздания, ведь до Пунтальдии ехать минут двадцать. А еще возвращаться. Плюс время на размешивание сахара в кофе, сами понимаете.

— Лучше не поедем. Понимаешь, я человек откровенный и порядочный, — подчеркивает мужчина, приложив руку к груди.

Пока не к моей. Может, и вправду порядочный? Конечно, хотелось бы увидеть новое место, но не ценой потери чести и достоинства.

Винченцо тем временем соизволил назвать меня «кара». Наверное, с его точки зрения, это какая-никакая, а предпосылка для сближения. Слово «кара» — «дорогая» он повторяет слишком часто для нечаянного и непродолжительного знакомства. В результате вялой дискуссии, мы решаем не пускаться в дальний путь, а посидеть у вечернего, уже темного моря, на пляже Кала Дамбра. Это близко, в черте поселка, и я не сопротивляюсь.

В баре Винченцо спрашивает:

— Что ты будешь пить?

— Я хотела бы ячменный кофе и стакан минеральной воды.

Себе кавалер заказывает обычный эспрессо. Мы цедим малое количество душистого, отлично приготовленного кофе, и Винченцо расспрашивает обо мне. Я раскрываю основные факты своей биографии.

Собеседник немало удивлен и плохо скрывает, что его огорошила разница в наших социальных положениях. На морщинистом лбу Винченцо тайной клинописью проступает наша явная несовместимость. Ему остается лишь похвалить меня за решительные поступки и за воспитание сына-лауреата литературной премии. Казалось бы, точки над «и» расставлены, да и от кофе уже остались бурые разводы на стенках чашки.

Но Винченцо вдруг резко встает, словно принимает решение:

— Пойдем, посидим там, где стоит моя машина? Там романтичнее. Я принес тебе абрикосы. Любишь абрикосы?

— Кто же не любит абрикосы? Они из твоего сада? — спросила я из вежливости.

— Нет, из сада моих друзей. Утром собраны. Я уже их помыл и даже вытер.

Ну, как тут откажешься — старался старикан.

— Еще я сладости принес…

Это уж слишком! А еще говорят, что итальянцы скупые.

— Сладости я не ем.

— Так это амаретти! — изумляется Винченцо.

Да, и перед амаретти не всякая устоит. Ведь это — одно из самых излюбленных и дорогостоящих сортов миндального печенья. В нем по-честному много тертого миндаля, которым плодородная Сардиния славится. В бледно-бежевые амаретти добавлены капельки ликера, сверху они присыпаны белоснежной сахарной пудрой, и вся композиция пахнет так одурманивающе-сладко, что отказаться от пробы под силу лишь йогу с большим стажем.

Положа руку на сердце, мне ничего не надо. Но и обижать человека не хочется.

Винченцо чуть ли не бегом бросается к машине и достает из багажника пакет с фруктами, коробочку со сладостями и какое-то умудренное, как и он сам, одеяльце, которое старательно раскладывает на низкой каменной стене. За ней шуршит и пахнет йодом ночное море. В темноте различимы лишь белые кубики рыбацких лодок.

— Садись, пожалуйста! — делает Винченцо роскошный жест рукой, словно усаживает меня в ложу Ла Скалы.

Я сажусь — но так, чтобы продемонстрировать свою независимость: лицом к морю, а ногами к парковке.

Усевшись поудобнее, порядочный Винченцо вздыхает и, глядя вдаль, как бы невзначай кладет мне руку на голое колено. Я не реагирую, но лицо мое каменеет. К тому же он всё время называет меня почему-то «Паола».

— Ты такая милая, Паола! — взывает он к моим романтическим настроениям. Но они не откликаются. Может быть, потому что зовут меня вовсе не Паола?

— Это рыбачьи лодки? А рыбаки ловят рыбу всю ночь? А им там есть, где спать? Они в лодках спят? Или бодрствуют до утра? — Отвлекаю я Винченцо вопросами от тщетных устремлений потискать меня — за то, что он принес мне абрикосы. Да еще не свои, а чужие, дружеские.

За свои, небось, уже бы не за колено, а за грудь прихватил.

Пора уходить. Для успокоения взбудораженного Винченцо я послушно съедаю два абрикоса — сочные, вкусные, пахнущие щедрым солнцем лета.

— Еще бери! — настаивает добрый Винченцо.

— Нет, спасибо, больше не хочется. Мне нужно идти. Антонелла ждет, извини.

— Возьми с собой абрикосы и сладости! — отчаянно протягивает свои нехитрые дары старик.

— За абрикосы спасибо, а сладости точно не возьму. Мне нельзя поправляться, я — актриса, — опять подчеркиваю я непреодолимую дистанцию между собой и Винченцо.

Он грустно улыбается маленьким ртом и аккуратно складывает коробочку в багажник. Не выбрасывать же в море. Итальянцы экономные.

Конец ознакомительного фрагмента.