Письма маркизы

Лили Браун, 1912

«Когда старая графиня Лаваль, удобно развалившись в своем глубоком кресле, заговаривала о Дельфине Монжуа, причем, на ее тонких губ появлялась веселая, чувственная улыбка, ее строгая дочь, многозначительно взглянув на собравшуюся в комнате молодежь, неизменно восклицала тоном предостережения: «Но, мама!»… Графиня умолкала, и на лице ее, цвета слоновой кости, появлялся легкий румянец. Было ли то выражением досады или смущения – неизвестно, но только всю остальную часть вечера она бывала необыкновенно молчалива…»

Die Liebesbriefe der Marquise

Первоисточник текста: Лили Браун. Письма маркизы / Пер. Э. К. Пименовой; Предисл. Р.Григорьева. — Пб.: Всемир. лит., 1919, 310 с.

* * *

Пролог

Когда старая графиня Лаваль, удобно развалившись в своем глубоком кресле, заговаривала о Дельфине Монжуа, причем, на ее тонких губ появлялась веселая, чувственная улыбка, ее строгая дочь, многозначительно взглянув на собравшуюся в комнате молодежь, неизменно восклицала тоном предостережения: «Но, мама!»…

Графиня умолкала, и на лице ее, цвета слоновой кости, появлялся легкий румянец. Было ли то выражением досады или смущения — неизвестно, но только всю остальную часть вечера она бывала необыкновенно молчалива.

Когда же одна из ее внучек приходила к ней и заставала ее одну, ее не приходилось долго упрашивать. Она охотно рассказывала слушавшей ее с жадностью внучке о Дельфине, обладавшей чудесным свойством приковывать к себе все сердца. Игривый гений Рококо, полу-Амур, полу-Фавн, напевал свои пастушеские песни над ее колыбелью, героическая эпоха Наполеона наполняла своим шумом ее старость. Вокруг ее благоухающей кудрявой головки бушевал ураган 89-го года, а гроза июльской революции коснулась уже ее седых волос. Скользящая поступь менуэта, шелест шелковых платьев, стук каблучков, звон набата, гром пушек, а в промежутках — топот, тихий смех, сдержанное рыдание, — вот была ее история!

В одну из зим, когда мягкий глубокий снег, окружавший ее замок у подножия Вогез, заглушал все звуки, ее жизнь тихо угасла.

— Незадолго до своей смерти, — рассказывала графиня Лаваль, — Дельфина еще раз тщательно занялась своим туалетом. Мне показалось даже, что она слегка нарумянила щеки и чуть-чуть подвела свои красивые черные глаза. «Мой последний гость, — сказала она, — не должен иметь повода жаловаться на недостаток благовоспитанности с моей стороны»…

Ее внуки получили в наследство старый замок, откуда отлетело, казалось, всякое дыхание жизни, а длинные нити жемчуга потускнели, словно тоскуя по белоснежной шее и рукам, которые они некогда украшали…

Графиня Лаваль, племянница Дельфины Монжуа, взяла оттуда только пачку старых писем. Для нее они ценнее всех мертвых сокровищ, потому что в этих пожелтевших листках она чувствовала биение сердца маркизы…