Пролог
Праздник в честь нашей младшей дочери уже в самом разгаре.
Ей сегодня исполнялось восемь, а я только и могла думать о том, что ее родная мама не застала свою девочку в этот и другие годы.
Инна умерла, когда Вере исполнилось пять.
Пока что она вспоминает ее, но я вижу, как меркнет эта память о ней. Прошло три года с тех пор, как Вера переступила порог нашего дома как еще один член семьи. Мы не различаем ни Оксану — нашу старшую дочь, ни ее. Они обе наши.
Для нее я мама, а она моя дочка. Герман, разумеется, считает так же.
Он показал себя отличным отцом с нашей девочкой, поэтому я не могла ничего иного ждать к дочери своей сестры-близнеца.
То время потери было сложным. Герман с Инной имели ту самую связь, которая сложнее и непонятнее нам. Но она определенно существует. И моему мужу пришлось тяжело без своего фактически второго «я».
Я знаю Германа двадцать лет, из которых девятнадцать как своего мужа, поэтому я могу сказать, как мы тяжело переносили смерть Инны. Боль утраты была схожа с паутиной, оплетшей всю семью. Но постепенно путы стали спадать. Теперь мы были родителями сразу двух детей с разницей в возрасте в восемь лет. И мы справлялись каждый божий день. Шаг за шагом, как семья.
Я прохожу по заднему двору, нашего дома и вижу, что единственная кому не особо интересен праздник — это Оксана.
Подхожу ближе и сажусь рядом на пластиковый стул.
— Как дела?
Она отрывается от телефона, в котором все это время была потеряна и смотрит вокруг.
— Нормально. А у тебя?
— Совсем не интересно?
— Мам, когда мне было восемь, я гарцевала как Верка.
— А сейчас тебе семнадцать и можно не веселиться?
— Ну ма, — закатывает глаза.
— Я просто не хочу, чтобы вся твоя жизнь заключалась в этом экранчике, — указываю на ее телефон.
— Я общалась по поводу экзов с девчонками.
— Экзов?
Она снова закатывает глаза, и мы вместе улыбаемся.
— Нужно было и Олю позвать сюда.
— Она дома с мелким, ее мама уехала встречать подругу.
— И все же, ты бы обратила внимание на праздник. Ну а если тебе интересно, то я точно не отказалась от помощи.
— Я тебя услышала. Сейчас помогу.
— Благодарю. Папу не видела?
— Они с бабушкой пошли в дом.
— Хорошо. Ты можешь заменить салфетки и убрать пустые тарелки.
Встаю и ухожу в сторону дверей, которые ведут в гостиную. Я люблю этот дом. Мы переехали сюда сразу после того, как оформили Веру в нашу семью и ни разу не пожалели.
В доме абсолютная тишина, которая меня смущает.
Я была уверена, что Герман пошел со своей мамой за подарком. Но судя по тому, что я не слышу ни звука они… На самом деле, даже понятия не имею, что они могут делать. Разве что их тут просто нет.
Но я все равно иду по холлу между кухней и гостиной. А дойдя до коридора, из которого идут двери в спальни, в том числе и нашу понимаю, что они оба в главной.
Сама тишина заставляет двигаться тихо, хотя я не нахожу в этом причины. Однако подойдя к двери, я начинаю зачем-то прислушиваться и то, что долетает до меня, пронзает насквозь ржавой стрелой мое доверчивое сердце и не оставляет шанса на выживание.
— Не дай бог, если Мила узнает правду рождения Веры, — со вздохом произносит свекровь.
— Именно поэтому ты будешь продолжать молчать, мама, — резко отвечает ей мой Герман.
— Буду, — снова протяжной вздох. — Но правду все равно не утаишь. Она твоя дочь и если Мила узнает…
— Три года как-то удавалось скрывать и еще столько же смогу. Моя жена не узнает, что Вера мне родная дочь, а сестре была лишь племянницей, об этом знаем только мы двое и все.
Не выдержав, я толкаю дверь обнародовав себя и пригвождаю обоих людей, ведущих свою мерзкую беседу своим взглядом.
— Что ты сказал, Герман? — вопрос слетает с моих губ, а сзади внезапно появляется Вера.
— Мама?
Я оборачиваюсь и неожиданно для себя, не чувствую к ней ничего. Абсолютно ничего. Только боль, растекающуюся в моей груди.
