Улыбка сквозь трамвайное окно

Лидия Федоровна Зимовская

Лидия Зимовская по образованию и основному роду деятельности журналист. Литературным творчеством занимается с юности, но на серьезную прозу вышла, имея за плечами жизненный опыт. В книгу «Улыбка сквозь трамвайное окно» вошли не выдуманные автором истории. Это осмысленные и записанные судьбы людей. Тему книги автор определила так: «Миром правит любовь. Это чувство ведет на подвиги и преступления, дает силы терпеть и надеяться, из чего и складывается жизнь».Рисунки Галины Петровой.

Рыжая цыганка

Окраина города была сплошь застроена старыми частными домами. Начали ставить их еще до войны выехавшие из деревень молодые семьи. Когда вербовщики из города агитировали мужиков ехать работать на строящийся завод, сорвались с места даже женатые: больно уж в деревне надоело за одни палочки пахать. Лесу в округе много, переселенцам разрешили строиться, так что скоро в город и семьи перебрались. А уж достраивался район постепенно после войны.

Наш дом, крайний в проулке, ставили последним. «Строила» его даже я. Как потом рассказывала мама, за несколько месяцев до моего рождения она помогала отцу строгать доски, а я буянила в ее животе, требуя отдыха. В дом заселились, когда маму выписали из роддома. Обычно в новый дом первой запускают кошку. А здесь роль кошки выполняла я. Еще шутили, что всех детей находят в капусте, а меня нашли в стружках.

На тихой улочке от переулка до переулка стояло шесть домов с одной стороны, шесть с другой. Машины здесь ходили редко, разве что дрова кому подвезут. Возле домов ровным ковром росла трава, в песке пурхались куры, их держали в каждом дворе. Довоенных детей было немного, да и все они выросли, зажили своими семьями. Зато послевоенных было десятка два — от старших школьников до детсадовской мелюзги. Вместе носились по улицам, ходили на реку, целой ватагой отправлялись в лес за ягодами или грибами. Взрослеющие мальчишки построили у нашего двора турник, во дворе соорудили боксерскую грушу, набив опилом мешок из-под картошки. Парни «качали силу» — готовились в армию.

У девчонок же главным занятием было обновлять кукольный гардероб. Обменивались лоскутками, одалживали друг другу цветные нитки. Самой богатой была я. Мама, хорошая швея, всем окрестным модницам шила платья на заказ. Лоскутки доставались мне, да еще какие! И крепдешиновые, и шерстяные, и бархатные.

Дружно жили между собой и бабы. В свободную минутку забегали друг к другу поболтать. А зимними вечерами, бывало, прихватив с собой вышивку или вязание, и вовсе часами просиживали у кого-нибудь в избе. Пели песни — старинные и совсем новые, что каждый день крутили по радио. Праздники справляли вскладчину, собираясь то в одном доме, то в другом.

Зимой умерла вдова, что жила рядом с теткой Ирой. Жила одна, муж и сын ее погибли на фронте. Изредка нашу соседку навещали дальние родственники, они ее и похоронили. Первое время бабы поволновались: какие будут новые соседи? Но дом стоял заколоченный, летом родственники старушки посадили огород, однако переезжать в дом не собирались, у них было свое жилье. Наш околоток по-прежнему зажил безмятежно одной дружной семьей.

Следующей весной дом продали. И понеслась от двора ко двору тревожная новость: поселились у нас в соседях цыгане. Запирай ворота: начнут теперь воровать все, что под руку попадет. Уходя на работу, детям наказывали сидеть запершись, а в школу пойдем, ключ на привычном месте не оставлять, пусть забирает с собой тот, у кого раньше уроки кончаются. Вечером проверяли, на месте ли поросята, да пересчитывали кур. Но ничего в нашей жизни не менялось, ни у кого ничего не пропадало. И скоро тревога улеглась. Дети есть дети, быстро перезнакомились с цыганятами, вместе играли. Один из них стал учиться в нашем классе, кое-как перебиваясь с двойки на тройку.

Сколько в той цыганской семье человек, сосчитать было трудно. Видимо, главная была бабушка, потому что все ее слушались, хотя дальше лавочки возле своего дома она почти не отходила — болели ноги. Мать этих многочисленных цыганят звали Розой. Хотя и носила она длинную широкую юбку и цветастый платок с кистями, на настоящую цыганку как-то не походила. Не была она крикливой и приставучей, как те цыганки, которые изредка появлялись на нашей улице и предлагали бабам погадать. Волосы у Розы были вроде и цыганские — кудрявые, но не черные, а темно-рыжие. Мужа ее, высокого черного цыгана, видели редко и побаивались. Дочь была чуть постарше нас — лет шестнадцати. Самым смешным был цыганенок Мишка. Влюбился в мою подружку. Совсем еще пацаненок, на полголовы меньше ее, а туда же: «Вот вырасту, женюсь на тебе». Мы смеялись, он горячился, отчего становилось еще потешнее.

Когда в огородах почти отсадились, тетка Ира побежала по дворам:

— Цыгане огород копают, дайте картошки на семена.

А то как-то пришла тетка Ира вместе с Розой:

— Может, какая лишняя посуда есть, одолжите. Я им чугунок дала.

Моя мама достала из-под печи чугунную сковороду, ею уже давно не пользовались. Заглянула в стол, перебрала миски, нашла одну с отколотой с краю эмалью. Потом подумала и добавила две алюминиевые ложки. Роза все взяла, сказала «спасибо». Так по домам разных кастрюлек-тарелок и набрали.

Как-то смотрю, маленькие цыганские девочки бегают по улице в моих старых платьях, из которых я давно выросла. Выбросить жалко, еще целые. Видно, мама и отдала их цыганке Розе. Так смешно было: будто себя вижу со стороны. В конце весны цыгане старшую дочь выдавали замуж. Нам, четырнадцатилетним, трудно было поверить, что эта девчонка скоро, может, станет матерью, ведь она почти наша ровесница.

Тетка Ира привела Розу и невесту к моей матери:

— Нюра, сшей невесте обновку к свадьбе.

Развернули принесенную с собой ткань: на юбку — потемнее, на кофту — светлую в мелкий цветочек.

Мама никогда не шила кофты с оборками на цыганский манер, но взялась. Наряд невесты получился замечательный — мама придумала какие-то необыкновенного фасона рюшечки на груди. Роза достала деньги за работу швее.

— Да ладно, не надо, пусть носит, — отказалась мама.

Бабы удивлялись: чего это Ира так печется о цыганах, своих что ли забот мало? Сами же пытались найти ответ на свои вопросы. Правда, дети у Иры отделились, младший Вова и тот уже взрослый. Внуки живут в соседнем городе, к бабушке наезжают нечасто. И она, привычная заботиться о большой семье, не может сидеть без хлопот. Да опять же ближайшая соседка — ее огород от цыганского отделяет лишь ветхий заборчик. Изредка видели, как присаживалась тетка Ира к старухе-цыганке на низкую лавочку. У нее тоже были больные ноги, может, советовалась, чем лечить. Иногда Роза подходила к соседнему двору. А цыганята и вовсе частенько висли на тетки Ириных воротах, а она их подкармливала то шанежками, то пирожками, стряпать которые была мастерица.

Осень, уже убрали огороды, зарядили дожди, как прошел слух, что продают цыгане дом. И правда, вроде и собирались они осесть, да не выдержала цыганская душа: потянуло в теплые края. Роза пошла по дворам отдавать кастрюли-тарелки, что одолжили ей соседи. Ничего не перепутала. Мама побрезговала есть из сковородки и миски, что вернула цыганка, поставила их во дворе под корм курам.

Цыгане погрузили на телегу узлы с одеждой, мешки с картошкой и уехали по грязной, размытой дождями улице.

Тетка Ира семенила за телегой на больных ногах, остановилась возле угла, за который завернула лошадь, взмахнула на прощание рукой, когда Роза обернулась. Стащила с седых, некогда пышных кудрявых волос платок и стерла катившуюся по морщинистой щеке слезу. Увидела маму, вышедшую на крыльцо.

— Нюра, уехала моя дочка, Розочка моя, — запричитала тетка Ира.

— Ты чего говоришь-то, какая дочка? А ну-ка заходи, заходи в дом.

— Ой, матушка, грех-то какой на мне, — вздохнула соседка, опускаясь на табуретку.

Сашу моего на войну забрали сразу же. Оставил меня с четырьмя детьми мал мала меньше, Рите был всего годок. Мы еще и не знали, что я пятым была беременная. А в конце лета пришла бумажка «пропал без вести».

В марте родилась у меня девочка. Жили впроголодь, детей кое-как накормлю, а сама уж ладно. Молоко пропало, кормить малышку нечем. А тут цыганский табор на окраине остановился. Ходили по дворам, гадали. Я последний кусок хлеба отдала, лишь бы узнать, жив ли Саша. Увидела цыганка моих голодных детей. А тут еще дочка в люльке закричала, а мне ей в рот и сунуть нечего. Достала цыганка грудь и накормила ее. Затихла девочка у нее на руках — уснула сытая.

— Как зовут? — спрашивает.

Я и имя еще не дала. Думала, все равно умрет скоро с голоду. Говорит мне тогда цыганка:

— Отдай мне девочку. У меня тоже сынок только что родился. Молока много, выкормлю.

Хоть и нагадала цыганка, что жив мой муж, не очень-то я ей поверила: вестей от него так и не было. А как не вернется? Мне бы хоть четверых поднять. И отдала я цыганке девочку. Соседкам сказала, что умерла. Они поверили, тогда с голоду младенцы часто умирали.

Письмо от Саши пришло почти через год. Был он в окружении, воевал в партизанах, потому и не было от него так долго никаких известий. Саше я про дочку не написала. Из соседок никто ничего не видел. Дети маленькие, несмышленые, куда сестричка делась, и не поняли. Цыганский табор уехал, неизвестно куда. Одна я знала тайну. Да еще не кончилась война. Останется ли жив Саша? Да не умерла ли у цыган девочка, больно уж она была слабенькая?

Муж, слава Богу, вернулся. Раненый, контуженный, но живой. Уж в самом конце войны сильно его ранило, полгода в госпитале лежал. Да и дома еще сколько поправлялся. На завод по здоровью не взяли, на лошади в больнице работал до самой смерти. Да ты сама знаешь.

Все хотела рассказать Саше о дочке. Да сначала жалела, что он болеет очень. Потом боялась, ругать будет. А в 49-м Вова родился, я и сама о дочери, отданной цыганам, забыла. А тут они и приехали.

— Да почем ты знаешь, что твоя эта дочь?

— Так ведь старуха-то и есть та цыганка, которой я отдала ребенка. Я ее сразу узнала. Да и дочка на меня похожа: в молодости из-за таких же темно-рыжих кудрявых волос влюбился в меня Саша.

Когда Роза выросла, спрашивала мать, почему она не такая, как все цыганки: и кожа белая, и волосы светлые. Та сказала ей, что мать у нее русская. Сколько лет упрашивала Роза поехать в город, где останавливался в тот военный год табор: вдруг жива ее русская мать. Так хотела увидеть она меня. Уломала старуху. Приехали. Узнали, что и дом как раз продается по соседству, вот и поселились.

Детки Розины — это ж внуки мои, родные, хоть и цыгане. Ведь хорошо-то как: жили рядом, я внучков своих полюбила, они ко мне привязались. Но разве могут усидеть на месте, раз уж всю жизнь привыкли кочевать. Вот и засобиралась старуха, как холода подошли. Уж как я уговаривала Розу остаться. А она только сказала:

— Я ведь цыганка, мама.