Яблоки не падают никогда

Лиана Мориарти, 2021

У Стэна и Джой Делэйни, некогда известных теннисистов, четверо взрослых детей, которые, несмотря на внешнюю успешность, страдают от психологических травм родом из детства, вызванных соперничеством на теннисном корте и борьбой за внимание родителей. Ревность к родителям еще больше усиливается после того, как внезапно появившаяся в доме незнакомая молодая женщина по имени Саванна становится для Джой идеальной дочерью, о которой та всегда мечтала… Когда же Джой и Саванна неожиданно исчезают, подозрение падает на неуправляемого и властного отца семейства. В этой экстремальной ситуации дети супругов Делэйни делятся на два лагеря: двое думают, что их отец невиновен, а двое других в этом сомневаются. И в результате обе стороны оказываются противниками, возможно, в самом серьезном соревновании за всю историю семьи, а общая семейная история предстает в совершенно новом свете… Впервые на русском языке!

Глава 8

Прошлый сентябрь

В понедельник утром Бруки Делэйни ехала на работу в машине с тихо мурлычущим радио и опущенными солнцезащитными козырьками. Время от времени она негромко постанывала, эффекта ради. Для кого она старалась, и сама не знала. Вероятно, для себя. На ней были поляризационные очки от солнца, но утренние яркие лучи, лившиеся в салон сквозь тонированные стекла, все равно причиняли боль какого-то неопределенного свойства, как легкая обида, нанесенная незнакомцем.

Бруки остановилась у пешеходного перехода, чтобы пропустить маленькую девочку-школьницу. Та благодарно помахала ей рукой, как взрослая, и торопливо перешла на другую сторону. У нее плоскостопие. Сердце Бруки заныло. «Ты в порядке, — сказала она самой себе и надавила на газ, при этом ее глаза наполнились слезами. — Ты чувствуешь себя странно, тебе хочется плакать, ты вот-вот развалишься, все вокруг сюрреально, но ты в порядке».

Она потрогала свой лоб.

Боль — это лишь воспоминание о боли, а не сама боль.

Мигрень атаковала ее зверским ударом в правый глаз рано утром в субботу. Она была готова к этому. Знала, что пытка приближается, а потому в предчувствии худшего отменила все, что было запланировано. И провела выходные одна в своей спальне с закрытыми жалюзи и холодным полотенцем на лбу. Никого — только она и мигрень.

Это был первый приступ с тех пор, как Грант уехал от нее шесть недель назад. Никого, кто принес бы лед или стакан холодной воды, никого, кто заглянул бы к ней, проявил бы заботу или положил бы ей на лоб крепкую руку. Но она и сама справится. Мигрень — не роды. Хотя она читала одно исследование, в котором говорилось, что женщины, испытавшие и то и другое, ставили боль при мигрени выше родильной, что странным образом вселяло бодрость.

Бруки помнила рассказ своей подруги Инес о том, что после развода она сама собрала стол из «ИКЕА» под песню «I’m woman» Хелен Редди, но, когда закончила сборку, ей хотелось одного — позвонить своему бывшему и рассказать об этом.

Такое же желание испытывала и Бруки — позвонить Гранту и рассказать ему, что она справилась с мигренью одна. Глупо и смешно! Ее мигрени ему больше не интересны. А может, никогда и не были.

«У тебя постдром^[1], моя дорогая?» — сказала бы мать, если бы увидела ее сегодня утром, потому что теперь благодаря своему подкасту она легко распознавала симптомы мигрени и с небрежной легкостью пользовалась профессиональным жаргоном.

В таких случаях Бруки хотелось рявкнуть: «Не пользуйся медицинским сленгом, мама, если у тебя никогда не было мигрени!»

Но ее мать так полна раскаяния, что это просто невыносимо. Бруки знала о желании своей родительницы искупить вину и не думала, что намеренно отказывает ей в этом, но, определенно, не давала матери того, в чем та нуждалась.

— Понимаешь, — говорила Джой, — в том году, когда у тебя начались головные боли, то есть мигрень, я была так занята, это был действительно плохой год для нашей семьи, наш annus horribilis, как сказала бы королева. Может быть, я неправильно произношу эти слова — мой старый ворчливый учитель латыни, мистер О’Брайен, поправил бы меня, он утонул, бедняга, на пляже Авока-Бич, очевидно, заплыл за буйки и попал в волну, — так что некого винить, кроме себя, но все же, как бы там ни было, тот год, тот ужасный год, тогда было просто много всего… мы думали, что можем потерять свой бизнес, и обе ваши бабушки тяжело болели, и я не представляла, как ты мучаешься…

Тут Бруки обрывала ее, потому что слышала это уже множество раз — все, начиная с того, как утонул учитель латыни.

— Не переживай, мам. Это было так давно.

У ее матери избыток свободного времени. Вот в чем проблема. Она немного теряла связь с реальностью. Часами рассматривала старые фотографии, а потом звонила своим детям, чтобы сказать им, какие милые они были в детстве и как ей жаль, что тогда она этого не замечала.

Правда состояла в том, что сама Бруки не помнила, чтобы мама отмахивалась от ее мигреней. В памяти не сохранилось воспоминаний о тех «непростительных» случаях, когда Джой кричала на нее за то, что она лежала, не в силах приподнять голову с подушки, если они куда-нибудь опаздывали.

Что Бруки помнила, так это невероятную, потрясающую боль и свою злость на мать за то, что та не может с ней справиться. Она не рассчитывала в этом ни на отца, ни на врачей. Она ждала, что мать поможет ей, исправит все.

Теперь Бруки сама справляется с мигренями: эффективно, со знанием дела, без паники. Следи за симптомами. Быстро начинай принимать лекарства. Это первый приступ за шесть месяцев. Она сама в ответе за то, чтобы держать монстра в цепях, но иногда монстр сбрасывал с себя оковы.

— В прошлый вторник завершивший карьеру знаменитый теннисист Гарри Хаддад рассказал о своих планах… — (Слова радиоведущего проникли в сознание Бруки, и она прибавила звук.) — …вернуться в профессиональный теннис в следующем году. Трехкратный победитель турниров Большого шлема закончил выступления четыре года назад после серьезной травмы плеча. В прошлый вторник он объявил о своих планах на странице в социальных сетях и сегодня разместил фотографию своей тренировки под руководством нового тренера, бывшей чемпионки Уимблдона Николь Ленуар-Джордан. Хаддад, который, по некоторым сведениям, скоро опубликует автобиографию, очевидно, надеется вписать еще одну восхитительную страницу в свою невероятную карьеру.

— Ради бога, Гарри! — произнесла Бруки и резко убавила звук радио, выражая неодобрение.

Он совершал ошибку. Его плечо никогда не придет в норму, и Николь — не тот человек. Бывшие чемпионы не обязательно великие тренеры. Николь Ленуар-Джордан — красавица, целеустремленная спортсменка, однако Бруки подозревала: терпения, чтобы быть наставником теннисиста, у нее не хватит.

Она постучала пальцами по рулю и пробормотала, поторапливая светофор:

— Давай же, давай.

У ее отца тоже не хватало терпения на светофоры, на детей, которые слишком долго завязывали шнурки, и на романтические сцены в фильмах, но, когда речь шла о тренерской работе, тут он был само терпение.

Бруки помнила, как отец наблюдал за своими учениками и анализировал их игру: глаза прищурены от солнца — он отказывался надевать солнцезащитные очки на корте (момент, когда Бруки позволили сделать это в бесплодной попытке побороть мигрени, был поистине историческим), а потом подзывал игрока к сетке, подняв вверх указательный палец и формулируя в голове мысль: «Что я должен сказать или сделать, чтобы у этого ребенка в голове щелкнуло?» Он никогда не повторял одно и то же наставление дважды.

Мать Бруки очень хорошо проводила групповые занятия с малышами — они у нее все время бегали и смеялись. Она надевала гламурные солнцезащитные очки с очень большими стеклами во время тренировок с детьми и никогда — на игры. Однако у нее не было ни желания, ни терпения, чтобы вести к цели одного игрока. Джой была деловая женщина, мозг фирмы Делэйни, именно она организовала магазин по продаже товаров для тенниса, кафе, лагерь выходного дня.

Джой делала деньги, а Стэн — звезд, только вот свою ярчайшую — Гарри Хаддада — они потеряли.

Стэн мог бы тренировать Гарри и дальше, сколь угодно долго, хотя некоторые считали, что три Больших шлема — это большее, на что тот способен. Только не отец. Он верил, что Гарри мог бы взлететь так же высоко, как Федерер, что Гарри станет тем австралийцем, который наконец размочит засуху Открытого чемпионата Австралии, но никто никогда не узнает, что могло бы случиться в параллельном мире, где Гарри Хаддад остался бы с тренировавшим его в детстве крутым Стэном Делэйни.

Сигнал светофора сменился, Бруки надавила на газ, думая о своих бедных родителях и о том, как они отнеслись к этой новости. Ведь наверняка уже знают. Объявление было сделано в прошлый вторник. Если они не видели этого в новостях, кто-нибудь из знакомых по теннису обязательно сказал бы им. Странно, что мать не позвонила ей обсудить это, попереживать из-за отца и того, какие чувства он испытает, снова увидев Гарри на корте.

Наблюдать за тем, как отец смотрит по телевизору теннисный матч с участием Гарри Хаддада, было больно. При каждом набранном очке отца пробирала дрожь от с трудом сдерживаемого внутреннего напряжения, он сидел, вжав голову в плечи, на его лице читалась душераздирающая смесь гордости и страдания. Вся семья испытывала противоречивые чувства к этому самому знаменитому ученику Стэна. Многие игроки из Теннисной академии Делэйни хорошо выступали на местных соревнованиях, но только Гарри проделал весь путь и добрался до земли обетованной. Он единственный поцеловал магический кусок серебра — Кубок Уимблдона в мужском одиночном разряде — причем не один, а два раза.

Талант Гарри открыл отец Бруки. Мальчик никогда не держал в руках ракетки, но однажды отец Гарри выиграл на благотворительной лотерее сертификат на часовое индивидуальное занятие в Теннисной академии Делэйни и решил привести туда своего восьмилетнего сына. Остальное, как любила говорить мать Бруки, — достояние истории.

Теперь Гарри был не только спортивным идолом, но и известным филантропом. Он женился на красавице и имел троих прекрасных детей, один из которых был болен лейкемией, именно тогда Гарри стал страстным поборником исследований рака у детей. Он собирал миллионы. Он спасал жизни. Разве можно сказать хотя бы одно дурное слово о таком человеке? Нельзя.

А Бруки могла, потому что Гарри не всегда был святым. В детстве, когда она, ее братья и сестра хорошо его знали, он был трусоватым стратегическим лжецом. Он использовал обман как тактику не только для того, чтобы набирать очки, но и с целью огорошить и разозлить противников. Отец Бруки никогда в это не верил. У него в глазах появлялись слепые пятна, когда речь шла о Гарри, и это вполне понятно, ведь то же самое происходило почти со всеми взрослыми, когда дело касалось Гарри. Они видели только его непревзойденный талант.

Во время матча против брата Бруки Троя, когда оба они были подростками, Гарри не раз беззастенчиво лгал, выкрикивая, что мяч за, когда он явно был в поле. Наконец Трой сорвался. Он отшвырнул ракетку, перескочил через сетку и пару раз хорошенько врезал подлецу. Оттаскивать его от Гарри пришлось двоим взрослым мужчинам.

Троя отстранили от игр на полгода, и это было еще слабым наказанием, по словам отца, которому потребовалось немало времени, чтобы простить так опозорившего его сына.

А потом, всего через два года, Гарри Хаддад предал Стэна Делэйни — отказался от него в качестве тренера после победы на Чемпионате Австралии среди юниоров. Отец Бруки получил удар исподтишка. Он-то считал, и не без оснований, что вырастил Гарри. Стэн любил его как сына, может быть, даже больше, чем своих сыновей, потому что Гарри никогда не спорил с ним на тренировках, не бунтовал, не вздыхал и не закатывал глаза, не волочил ног, выходя на корт.

Предположительно, покинуть Делэйни решил не сам Гарри, а его отец. Элиас Хаддад, фотогеничный, харизматичный папаша Гарри, был его менеджером и на каждом матче сидел в ложе для болельщиков игрока с очередной подружкой под боком. Бруки и остальные младшие Делэйни не верили, что решение бросить их отца было принято без участия самого Гарри, несмотря на проникновенную записку, которую тот прислал Стэну, и на серьезный лицемерный тон, каким он высказывал в интервью для фанатского журнала благодарность своему первому тренеру. С тех пор отец больше не сходился близко ни с одним из своих учеников. Они любили его, и он отдавал им все, что мог, но сердце свое оберегал. По крайней мере, такой теории придерживалась Бруки.

Она въехала на забитую машинами парковку у «Пьяццы» — так после недавней реновации стал именоваться местный торговый центр. Все ехидничали по поводу дизайна в стиле «городок в горах Тосканы», но Бруки это не волновало. Новый итальянский гастроном был великолепен, в кафе повесили несколько красивых фотографий Тосканы, искусственные цветы в подвесных корзинах, если не присматриваться, выглядели почти как живые, и в фальшивой булыжной мостовой, по крайней мере, не застревали каблуки, как в настоящей.

— Хотя случайно подвернутая лодыжка, вероятно, пошла бы на пользу твоему бизнесу, да, Бруки? — подмигивая и тыкая локтем под ребра, сказал ей с месяц назад, в день открытия, один местный парламентарий, после того как перерезал огромными новехонькими ножницами церемониальную ленточку. Этот парламентарий был из тех мужчин, которые во всем умеют отыскать неявные сексуальные коннотации.

Если заданный попыткой пожить раздельно импульс будет подхвачен и дело дойдет до развода, что казалось вполне вероятным, Бруки придется идти на свидание — накрасить губы и выносить за чашкой кофе смутные сексуальные коннотации.

Она зарулила на любимое парковочное место, выключила двигатель и посмотрела на свою левую руку, лежавшую на руле. Никаких следов отсутствия обручального и помолвочного колец. Она все равно никогда не носила их на работе да и по выходным часто забывала надевать, что, может быть, имело какое-то значение, а может, и нет. Бруки искала упущенные знаки неблагополучия.

Клиника «Физиотерапия Делэйни» занимала состоявший из двух комнат офис, который размещался между кафе и вегетарианским магазином. Раньше помещение арендовала гадалка по картам Таро, и ее клиенты, срочно нуждавшиеся в предсказании, время от времени оказывались на пороге кабинета Бруки. Только на прошлой неделе какой-то парень в рубашке с турецкими огурцами и в узких брюках сказал: «Ох, ну ладно, если вы не гадаете на картах, может, посмотрите, что у меня с коленом?»

Бруки предрекла ему в будущем операцию.

— Бррр! Что-то пока не похоже на весну! — заявил ведущий прогноза погоды.

Бруки подправила выбившуюся из ряда ресницу, глядя на себя в зеркало заднего вида. Глаза красные и слезящиеся. Сегодня пациентам придется говорить, что у нее аллергия. Никто не захочет лечиться у физиотерапевта с мигренью.

Никто не захочет иметь жену с хронической мигренью. Дочь или сестру с мигренью. Или даже подругу. Все эти отмены запланированного! Бруки позволила катушке с мыслями о жалости к себе размотаться только до этого места и обрезала нить.

— Кто ждет последних двух недель снежного сезона? — вопрошал ведущий прогноза погоды.

— Я жду, — сказала Бруки.

Весеннее катание на лыжах влекло за собой вывихи голеностопов и растяжения коленных связок, травмы спины, переломы запястий.

Прошу Тебя, Господи, пусть будут травмы! Столько, чтобы деньги лились рекой.

Бог ответил в том же обиженном тоне, каким отвечала по телефону мать Бруки, когда ее дети пропадали слишком надолго: «Привет, незнакомец».

«Забудь мою просьбу, ладно?» — подумала Бруки, выключила радио, отстегнула ремень безопасности и немного посидела. В животе у нее заурчало. Слабая тошнота возможна на следующий день после приступа мигрени. «Давай, — сказала она себе, как будто была едва начавшим ходить ребенком. — Вылезай уже».

Даже в хорошие дни, когда она не была в стадии постдрома, приезжая куда-то, где ей действительно хотелось быть, Бруки всегда испытывала это нежелание выходить из машины. Немного странно? Ну и что. Такой у нее бзик. Никто не заметит. Ну, Грант замечал, если они куда-то опаздывали, но больше никто. Это началось в те времена, когда она еще выступала на теннисных соревнованиях. Приезжала на турнир, и ее парализовывало желание остаться в теплом душном коконе машины. Но в конце концов она всегда вылезала. Нет проблем. Не то что ее сестра.

Не спешить. До первого пациента еще полчаса.

Бруки обхватила руками руль и смотрела, как какой-то пузатый мужик выходит из почтового отделения с тяжелой коробкой в руках и идет, не сгибая коленей. Это хороший метод, приятель, напрягай мышцы спины.

Бруки, вылезай из машины!

Подыскивая помещение для клиники, она знала о запланированной реновации, и в результате ей предложили значительную скидку по арендной плате, однако Бруки не могла предугадать, что будет проходить месяц за месяцем и отсрочка следовать за отсрочкой. Дела у всех шли ни шатко ни валко. Дорогущая кондитерская, проработавшая сорок лет, закрылась. Брак парикмахеров распался.

Напряжение росло, а Бруки нужно было бороться со стрессом, чтобы держать под контролем мигрень. Людям, страдающим мигренями, не рекомендуется открывать новое дело или расставаться с мужьями, тем более делать это одновременно. Они должны осторожно перебираться изо дня в день, будто у них травма спинного мозга.

Бруки едва удалось удержать на плаву свою не оперившуюся медицинскую практику. Выдался такой период, когда у нее двадцать три дня подряд не было ни одного пациента. Слова: «Тебе нужно больше денег, тебе нужно больше денег, тебе нужно больше денег», — жужжали у нее в голове, будто звон в ушах.

Но вот реновация завершилась. Бульдозеры, самосвалы и рабочие с отбойными молотками убрались восвояси. Парковка забита каждый день. В кафе на месте кондитерской яблоку негде упасть. Парикмахеры снова сошлись, и книга записи у них заполнена на шесть недель вперед.

— Сейчас или никогда, — сказал ее бухгалтер. — Следующий квартал будет решающим.

Он напомнил ей отца. Выложись на корте до конца, Бруки. Вот только в отличие от отца он не завел себе привычки брать ее за плечи и заглядывать в глаза.

Бруки не могла допустить, чтобы ее бизнес потерпел крах одновременно с браком. Это было бы слишком глубоким провалом для одного человека.

Она «выкладывалась на корте». Отдавалась целиком. Превосходила саму себя. Писала статьи в местную газету, разбрасывала листовки по почтовым ящикам, изучала гугл-аналитику, завязывала контакты со всеми врачами, с кем только смогла, обращалась ко всем знакомым, взывала даже к Богу, Бога ради.

— Если ничего не получится, дверь всегда открыта, — сказал ей ее прежний босс, когда она положила ему на стол заявление.

Новые клиники схлопывались одна за другой. Двое друзей Бруки были вынуждены закрыть магазин из-за необходимости сократить убытки: один делал это с радостью, а другой — сокрушаясь.

Бруки взялась за ручку двери. Выходи. Закажи себе кофе.

Она открыла дверь, и запиликал телефон. В это время дня звонок должен быть по работе. Друзья и родственники не тревожили ее раньше девяти.

Бруки ответила, одновременно замечая имя на экране: «Эми». Слишком поздно.

— Привет, — сказала она сестре. — Я не могу говорить.

Когда-то у Бруки был парень, который по тону ее голоса определял, с кем из родных она говорит. «Эми, — произнес бы он сейчас одними губами, если бы слышал ее. — Когда это Эми, ты говоришь напыщенно и устало, как директор школы».

— Все в порядке? — Бруки попыталась не говорить как директор школы.

Проблема состояла в том, что она вовсе не чувствовала себя директрисой, говоря с Эми, скорее младшим ребенком в семье, который всегда выполняет просьбы старшей сестры, потому что та почитаемый и обожаемый босс и все они привыкли подчиняться ей, даже мальчики. В детстве, когда Эми лучше всех придумывала идеи для игр и находила лазейки, чтобы не выполнять установленные родителями правила, это было нормально, но теперь они взрослые, по крайней мере Бруки, и она не собиралась следовать наставлениям человека с неустойчивым психическим здоровьем, у которого нет ни работы, ни водительских прав, ни постоянного адреса. И тем не менее при звуках голоса Эми в Бруки невольно срабатывал рефлекс, непроизвольный и легко узнаваемый, сродни коленному: порадовать свою старшую сестру и произвести на нее впечатление, а в результате безуспешных попыток устоять перед этим рефлексом и скрыть его она начинала говорить как директор школы.

— Тогда почему ты отвечаешь? Если занята? — Эми как будто запыхалась.

— Я случайно ответила. — Бруки прислонилась к двери машины. — Ты за автобусом бежишь или что?

— Только что бегала.

— Это хорошо. Ты сперва размялась?

Она знала подколенные сухожилия сестры, как свои собственные, потому что, пока училась, практиковалась на телах своих родных и чувствовала себя в некотором смысле хозяйкой их проблем: подколенные сухожилия Эми, колени отца, плечи Логана, икроножные мышцы Троя, зажимы в пояснице у матери.

— Конечно, — ответила Эми.

— Врунья! — Бруки направилась к кафе с телефоном у уха, сознавая, что испытывает иррациональное чувство соперничества, поскольку Эми совершила пробежку, а она, Бруки, в эти выходные из-за мигрени не делала никаких упражнений.

Экая бессмыслица! Бруки была моложе Эми и находилась в лучшей форме. И все же стоило ей узнать, что сестра бегала, как она сама ощутила дикое желание тоже пробежаться: дольше и быстрее.

— Как ты? — спросила Эми.

Бруки услышала крик чайки. Сестра бегала по пляжу. Черт бы ее побрал! Все как всегда. Бруки на пригородной парковке, тревожится из-за нехватки денег, а Эми бегает по пляжу и, вероятно, собирается съесть на завтрак яйца Бенедикт.

— Хорошо, — ответила Бруки. — Ну не великолепно. У меня была мигрень на выходных.

Из кафе вышла женщина с картонным подносиком, на котором стояли стаканчики кофе. Она неуклюже приподняла его, приветствуя Бруки, и та махнула ей в ответ. Боль в правом бедре. Бруки придирчиво глянула вслед женщине, оценивая ее походку, которая, к несчастью, оказалась безупречной. Пациенты, аккуратно выполнявшие упражнения, поправлялись и больше не нуждались в ее услугах.

— Сочувствую, — сказала Эми. — Грант позаботился о тебе?

— Его не было. Уехал с палаткой. Голубые горы. С какими-то старыми друзьями из… да просто со старыми друзьями. — Она заставила себя остановиться. Очевидно, когда лжешь, весь фокус в том, чтобы не выдавать слишком много ненужных деталей.

— О нет! Надо было позвонить мне. Я бы принесла тебе супа! У меня под боком китайский ресторан, где продают навынос самый лучший куриный суп с кукурузой, ты такого не пробовала!

— Да ладно. Я справилась. Ну так что случилось? — Бруки вставила ключ в замок на стеклянной двери.

Вид логотипа своей клиники вызвал у нее смешанное чувство удовольствия, гордости и страха. Это были две фигурки из палочек — мужская и женская, которые держали над головами, как транспарант, табличку: «Физиотерапия Делэйни». Логотип придумала подружка Логана Индира, графический дизайнер, и Бруки он понравился. Она представила, как кто-то отскребает картинку с двери, оптимистично рассчитывая заменить ее новехоньким логотипом своей фирмы.

— Прости, — сказала Эми. — Я не отниму много времени. У тебя сегодня есть пациенты?

— Да, — коротко ответила Бруки.

Она никогда не призналась бы Эми в своих страхах за клинику. Их отношения строились не на этом. Старшая сестра нужна была ей для того, чтобы демонстрировать, как живут взрослые люди, и Эми всегда вознаграждала ее усилия, подпадая под впечатление, хотя в ее восторгах чувствовалась некая отрешенность, словно совершенно нормальный жизненный выбор Бруки — получить диплом, выйти замуж, купить дом — для нее самой был просто невозможен.

— Хорошо, это просто здорово. Слушай, я только что узнала о…

Бруки оборвала ее:

— О планах Гарри вернуться? Да, я тоже только что услышала эту новость. Полагаю, мама и папа знают, хотя странно, что они ничего не сказали. Не думаю, что у него хватит подвижности…

— Нет, я говорю не о Гарри. А о девушке.

Бруки помолчала. Какая девушка? Кто-то из бывших учениц?

— Я ночью уснуть не могла, все думала… — продолжила Эми. Она произнесла эти слова раздражающе певучим голосом, который сигнализировал, что она вот-вот расплачется, закричит или еще как-нибудь взбрыкнет. — Ты не встречалась с ней? Я не знаю, просто это вызывает у меня какое-то странное чувство, а ты что думаешь? Вся эта ситуация такая… неожиданная, тебе не кажется?

Слушая сестру, Бруки включила свет. В приемной стояли стойка администратора и пустой стол, ожидавшие, когда она сможет позволить себе нанять офис-менеджера. Стены были выкрашены в бодрящий, но спокойный цвет «морской бриз». Бруки потратила много часов на выбор между «морским бризом» и «глубоким океанским синим», как будто правильный цвет стен мог повлиять на количество приходящих к ней пациентов. Часть стены во всю высоту занимали зеркала, чтобы клиенты могли следить за положением рук и ног, выполняя упражнения, ну и фигуру оценивать, конечно, хотя в результате ей самой пришлось постоянно любоваться на свое отражение. Когда приходили пациенты, это не имело значения, а вот когда она оставалась одна, видеть свое лицо для нее было мучением. Новое оборудование, взятое в аренду, стояло наготове и тоже ждало, к тому же стоило ей денег: велосипед-тренажер, три медицинских мяча, гантели, резиновые ленты. Помещение украшали плакаты в рамках с изображениями спортсменов в момент тяжким трудом достигнутых триумфов: на коленях, прижавшихся лбом к полу, целующих золотые медали. Картинка с теннисистом была всего одна, к тому же единственная, на которой никто не торжествовал, — черно-белый снимок Мартины Навратиловой, растянувшейся в прыжке для удара слева на Уимблдоне: лицо перекошенное, волосы, короткие спереди и длинные сзади, разметались вокруг головной повязки. Если бы Бруки не повесила здесь теннисиста, это выглядело бы странно, словно она хотела таким образом что-то сказать, и родители не оставили бы это без внимания, придя посмотреть ее медицинский кабинет. «Старушка Мартина», — увидев фотографию, любовно проговорил отец, будто они с ней старые приятели.

— А вдруг этот ее парень явится к ним в дом? — продолжила Эми. — И ситуация выйдет из-под контроля?

— Я потеряла нить, — сказала Бруки.

Мысли ее блуждали. Кажется, она упустила важную часть разговора.

— Что, если у него есть оружие?

— Что, если у кого есть оружие?

— У агрессивного бойфренда!

— Эми, я понятия не имею, о чем ты говоришь.

Наступила тишина. Бруки села за стол в приемной и включила компьютер.

— Правда? — удивилась Эми. — Ты не в курсе? Я-то думала, ты уж наверняка знаешь.

Компьютер зажужжал и ожил. Бруки вынула блокнот из ящика стола и постучала ручкой по верхней странице.

— Знаю — что? — подтолкнула она сестру. — У меня скоро пациент. — Она взглянула на записи, появившиеся на экране компьютера. — Сорок восемь лет. Думает, что у нее воспаление локтевого сустава, как у теннисистов. Помнишь, как Логан решил, что у него такая болезнь, и отец… — Она замолчала.

Иногда, стоило ей извлечь из памяти какое-нибудь смешное воспоминание об их общем детстве, как оказывалось, что оно не такое уж веселое.

— Бруки, я говорю о маме с папой и их странной… ночной гостье.

Достав из ящика планшет с новой анкетой для пациентов, Бруки сказала:

— Значит, у них кто-то живет? В твоей старой комнате? Это проблема?

Время от времени Эми возвращалась пожить в родительский дом, когда что-то не ладилось с новой работой, новыми курсами или очередным парнем.

— Полагаю, скорее всего, она живет в моей комнате, — медленно проговорила Эми, и в ее голосе слышалась обиженная и слегка агрессивная нотка. — Но это ничего. У меня есть свой дом, Бруки. Я живу здесь уже почти шесть месяцев.

— Знаю, — сказала Бруки.

С кем-нибудь в доле.

— И у меня есть работа. На прошлой неделе я провела там больше сорока часов.

— Вау! — удивилась Бруки, стараясь не допустить снисходительного оттенка в своем восклицании. Эми и правда продержалась целую рабочую неделю? Дайте девочке приз. — Прости. Я немного отвлеклась на клинику.

И пробную жизнь порознь.

Где теперь работает Эми? В супермаркете? Или погодите, в кинотеатре? Нет. Она же вроде была дегустатором еды? Верно. Они в подробностях слышали про собеседование. «Это было как экзамен, — сказала Эми. — Очень напряженно». Ей пришлось расставить десять стаканчиков с жидкостью в порядке увеличения степени солености, затем десять других стаканчиков — в порядке повышения сладости. Ей давали маленькие чашечки с комочками ваты внутри, и она должна была определить, чем они пахнут. Эми правильно идентифицировала базилик и мяту, но не петрушку. Разве у петрушки есть аромат? Последним заданием было составить короткий текст с описанием яблок для человека, который никогда их не пробовал.

«Едва ли я способна описать яблоко», — не задумываясь, проговорила Бруки. Тогда ее мать всплеснула рукам и счастливо воскликнула: «Ну, Бруки, в таком случае ты не получила бы эту работу!»

И Бруки, которая четыре года училась и два работала в клинике, чтобы стать физиотерапевтом, вдруг почувствовала себя никуда не годной, потому что не могла описать яблоко.

— Ты и правда ничего не слышала об этой девушке, которая живет у мамы с папой?

— Не-а, — ответила Бруки. — Кто она?

В ее голос прорвалась напыщенность школьной директрисы, потому что, ради бога, что это за драма! Почему гость в доме вызывает такой переполох? У родителей широкий круг знакомых. Может быть, это какая-то старая ученица. Многие из них поддерживали связь со своими бывшими тренерами. В детстве братья и сестры Делэйни испытывали сложные чувства по отношению к ученикам теннисной школы — те были другими детьми их родителей, с лучшими манерами, лучшими ударами слева, лучшим отношением к делу. Но теперь они выросли, поздновато для детской ревности. Хотя для Эми это обычное дело — поднимать шум из ничего.

— Ее зовут Саванна, — мрачно произнесла Эми.

— Хорошо, — рассеянно отозвалась Бруки. — Саванна из наших?

— Она никто, Бруки! Просто какая-то случайная девица, которая объявилась у них на пороге.

Бруки опустила руки на клавиатуру:

— Так они ее не знают?

— Она чужая.

Бруки отъехала на стуле от компьютера. Воспоминание о мигрени на выходных расцвело у нее во лбу.

— Я не понимаю.

— Поздно вечером в прошлый вторник незнакомая женщина постучалась в дверь наших родителей.

— Поздно? Во сколько? Мама и папа уже спали?

Бруки представила, как они просыпаются, тянутся к тумбочкам за очками. Мать — в своей огромной пижаме, рукава рубашки спускаются ниже запястий; отец — в боксерах и чистой белой футболке. Он вел себя как тридцатилетний мужчина, но его пораженные артритом колени выглядели ужасно. «Мы до сих пор побеждаем на турнирах», — говорила мама, похлопывая ее по руке. Это правда. Ее родители до сих пор побеждали, несмотря на то что после очередной операции на колене хирург сказал отцу: «Переходите на бег только в том случае, если от этого будет зависеть ваша жизнь». — «Ясно, — ответил Стэн, — никакого бега», — и показал хирургу большой палец сжатой в кулак руки. Бруки сама это видела. Три месяца спустя ее идиотский, непостижимый отец снова был на корте. Как солдат на службе. Бегал во спасение собственной жизни.

— Не знаю, были ли они в постели, — сказала Эми. — Они теперь поздно ложатся. Знаю только, что она постучалась в дверь, они впустили ее и позволили остаться на ночь.

— Но… почему они это сделали? — Бруки встала из-за стола.

— Ну, думаю, потому что она была ранена. Маме нужно было перевязать бедняжку. Это ее дружок постарался. Мама называет ее жертвой домашнего насилия и слова эти произносит с таким, знаешь, взволнованным придыханием. — Эми помолчала, а когда снова заговорила, рот у нее явно был чем-то набит. — Не могу поверить, что ты до сих пор не в курсе.

Бруки тоже не могла. Мать звонила ей часто, и всегда по самым ничтожным поводам. В начале прошлой недели она набирала ее номер три раза за один день: первый — чтобы сообщить о чем-то услышанном в подкасте про мигрень; второй — чтобы внести коррективы в свое сообщение, так как нашла листочек, на котором записала, что там говорили; и третий — что расцвел цикламен, который Бруки подарила ей на День матери. Цикламен подарила Эми, но Бруки не стала поправлять мать, раз она приписала это ей.

— Что ты ешь? — раздраженно спросила Бруки.

— Завтрак. Апельсиновый маффин с маком. Вкус цитрусовый. Но мака маловато.

Бруки снова села и попыталась осмыслить услышанное. Ее родители — умные люди. Они не пустили бы в свой дом сомнительного или опасного человека. Старость еще только подступала к ним, у обоих пока не было признаков деменции или спутанности сознания, только больные колени и несварение желудка, да иногда бессонница, наверное. После продажи теннисной школы оба они выглядели немного ошарашенными и потерянными. «Дни такие длинные, — со вздохом говорила мать Бруки. — А раньше были совсем короткими. Да что там! Может, встретимся, выпьем кофе? Я плачу!»

Но у Бруки дни были все еще короткие, и у нее не хватало времени на кофе.

— Полагаю, мама и папа хорошо разбираются в людях, — начала она.

— Ты шутишь? — перебила Эми. — Хорошо разбираются в людях? Перечислить тебе всех маленьких хитрых врунов, которые их одурачивали? Начиная с гребаного Гарри Хаддада, разбившего хрупкое сердце бедного папы?

— Ладно-ладно, — торопливо проговорила Бруки. — Так они отвели ее в полицию?

— Она не хотела подавать заявление, — сказала Эми с полным ртом. — И идти ей было некуда, так что они оставили ее у себя, пока она не обретет почву под ногами.

— Но разве она не могла пойти… я не знаю, в приют для женщин или еще куда-нибудь? — Бруки взяла ручку и стала грызть кончик. — Понимаю, звучит некрасиво, но это ее проблемы. Есть разные места, куда она могла бы обратиться за помощью.

— Думаю, мама с папой просто захотели помочь.

В Эми проснулся филантроп. Бруки почувствовала, как сестра быстро меняет позицию. Эми всегда лучше всех в их семье работала ногами. Теперь она так же ловко менялась ролями. Пусть Бруки побудет напуганной и обеспокоенной, а Эми может разыграть из себя сердобольную радетельницу о помощи бездомным — роль, подходившую ей гораздо лучше.

— Ты говоришь, она пришла вечером во вторник? — уточнила Бруки. — Значит, эта девушка живет у них уже почти целую неделю?

— Ага, — подтвердила Эми.

— Я сейчас же позвоню маме.

Может, Эми все поняла неправильно?

— Она не ответит, — сказала та. — Повела Саванну к Нарель.

— Нарель?

— Мамина парикмахерша, к которой она ходит уже лет тридцать. Бруки, очнись! Нарель, у которой близнецы и аллергия, обернувшаяся раком, или наоборот, я не помню, но сейчас она в порядке. У Нарель есть свое мнение о каждом из нас. Она считает, что Логану и Индире нужно завести ребенка. А тебе не помешает давать объявления в местной газете. Трой, как ей кажется, должен пойти на свидание с ее разведенной сестрой. О, и она думает, что у меня биполярное расстройство. Мама даже начала слушать подкаст «Жизнь с биполярным расстройством».

Эми затараторила, и ее голос приобрел странные маниакальные нотки. В таких случаях Бруки приходило в голову: может, у ее сестры и правда то самое, что еще называют маниакальным психозом? Эми делала это намеренно. Ей нравилось, когда люди принимали ее за сумасшедшую и начинали нервничать. Это была своеобразная тактика запугивания.

— Ах да, кончено! Нарель. Ну ладно, тогда я позвоню папе.

— Его тоже нет дома. Он смотрит машины. Для Саванны.

— Папа покупает этой девице машину?

— Не уверена на сто процентов, — сказала Эми, — но ты ведь знаешь, как он любит поучаствовать, когда кому-то нужна новая машина.

— Офигеть! — воскликнула Бруки. Колпачок соскользнул с ручки прямо ей в рот. Она выплюнула его в ладонь. — А ребята знают?

— Едва ли, — ответила Эми.

— Ты не звонила Трою?

Эми и Трой из них четверых были наиболее близки. Бруки не сомневалась, что ему Эми позвонила прежде всего.

— Я послала ему эсэмэску, — ответила сестра. — Но он не ответил. Ты же знаешь, он сегодня летит домой из Нью-Йорка.

Бруки не успевала следить за гламурной международной жизнью Троя.

— Кажется, знаю.

— А Логан никогда не берет трубку. Думаю, у него какая-то фобия. Или это относится только к нам. С друзьями-то он разговаривает.

Бруки вынула изо рта ручку. Она грызла ее и грызла, машинально, не замечая этого, и теперь во рту у нее было горько от чернил.

Эми позвонила ей последней.

— Ну ладно, мне нужно идти, — вдруг сказала она, будто это Бруки встряла со своей болтовней в ее жесткое дневное расписание, будто ей пора рулить делами крупной корпорации, а не сидеть на пляже и уплетать маффин. — Звякни мне попозже.

Последнее указание было дано строгим тоном старшей сестры, типа «делай, как я сказала», и подразумевало: «Позвони мне и подтверди, что ты с этим разобралась».

Бруки посмотрела на себя в зеркальную стену и увидела, что хмурая складка у нее на лбу залегла глубже, чем обычно, а губы приобрели оттенок «глубокого океанского синего».

Примечания

1

Постдром — в английской медицинской терминологии: четвертая, последняя стадия мигрени, когда боль постепенно спадает.