Максим

Леонида Подвойская

Как жить подростку, вдруг обнаружившему у себя паранормальные способности? Исцелять безнадежно больных, помогать слабым и обездоленным? Вмешаться в криминальные разборки и по своему разумению покарать виновных? А может быть, просто получить несметные суммы за исцеление сильных мира сего и жить в свое удовольствие? И еще мучает вопрос – кто ты теперь? Что выберет один из таких подростков – Максим, читатель узнает из одноименного романа Л. Подвойской, открывающего цикл «Предтечи Зверя». Автор характеризует жанр этого цикла как «Фэнэкшн» – «фэнтези и экшн», подчеркивая этим, что действия в ее романах происходит в очень похожем, но все же не в нашем мире. В действительности же «Максим» – это удачно дозированный коктейль детектива, фантастики, боевика и совсем немного – мистики. А еще – это светлая сказка, которая читается на одном дыхании.

Глава 3

На следующее утро новоявленный целитель проснулся еще до обхода. Виной тому были лучи раннего весеннего солнца и мягкие нежные прикосновения. Кто-то тихонько гладил его по лбу и щекам. Пальцы, прикасавшиеся к его лицу, пахли ароматным мылом, духами и лекарствами. Еще не открыв глаза, он догадался, кто это.

— Пришли душить? — улыбнулся он, встретив на этот раз мягкий задумчивый взгляд зеленых глаз.

— Ты меня прости — сдавленным голосом попросила Марина.

— А что случилось?

— Но ты-то же должен знать!

— Откуда? Я же уснул…

Медсестра, волнуясь, принялась рассказывать. Вбежав в палату, она увидела склонившегося над девушкой отца, который приговаривал:

— Смотрите, сестра, смотрите же! Она открыла глаза! Она повернула голову!

Больная вдруг улыбнулась и положила свою ладонь на руку отца.

— И тут, и тут… — Марина стала запинаться. — И тут этот мужчина, этот мамонт, просто упал на табуретку и разрыдался. Ты бы видел… И я… тоже.

Медсестра не могла больше сдерживаться и заплакала.

— Значит, он очень любит свою дочь. А вы?

— У меня нет дочери, — недоуменно ответила девушка.

— Нет, а вы отчего плакали? И вот теперь…

— Она же начала двигаться! И это ты! Ты! А я думала…

— Что? — даже привстал от любопытства Максим.

— Плохо думала, — покраснела и вновь взахлеб разрыдалась совестливая девушка.

— А дальше что?

— Кто ты? — вдруг, перестав плакать, спросила Марина. — Я никому не скажу. Клянусь. Ты хотя бы намекни. Ее отец сказал, что будет молиться за ангела-спасителя. Это получается… за вас? — уже со страхом и уважением спросила девушка.

Она даже не заметила, как стала обращаться к этому юнцу на «вы».

— Да что вы, пусть за профессора молится.

— Не надо «ля-ля», — девушка по-заговорщицки наклонилась к Максу и шепотом продолжила: — Когда я позвонила профессору домой, а в случаях ЧП надо его сразу вызывать, он подумал, что все… Я по голосу поняла. Потом говорю, что она головой и руками двигает, а он не верит. Но тут счастливый папаша трубку у меня вырвал и подтвердил. Когда В. И. примчался и посмотрел на то, что с ней творится, он сам чуть в обморок не упал. От удивления и от радости. Обследовал и все головой мотал… Вот… А вы говорите: «Профессор». Он сам сказал: «Чудо». Скоро увидите, какой он сегодня. Уже идут. Ладно, потом.

Она легко вскочила и выпорхнула из палаты.

— Доброе утро, — стремительно вошел в палату профессор. — О, уже проснулись? Ну, молодцом, молодцом. Давайте посмотримся. Та-ак. Общая слабость, но не столь значительная. Смотрим сюда… ножку на ножку… Та-ак. — Профессор с улыбкой уставился на пациента. — Выздоравливаем, мой друг, выздоравливаем. Если так пойдет дальше, то скоро… Но не будем загадывать… кое-что я вам отменю. Из сильнодействующего. А то тошнит, небось? — испытующе заглянул в глаза Максиму хитрован-профессор.

— Вроде нет, — пожал плечами пациент.

— Это меня тошнит, профессор, — раздался хриплый голос с соседней койки.

Реакция профессора на эту жалобу была потрясающей. Он возмущенно повернулся к встрявшему в разговор больному, затем замер, всматриваясь в выглядывающие из-под повязки глаза.

— Заговорил, — констатировал он и почему-то вышел из палаты. Затем вернулся и, заметно сомневаясь в происходящем, обратился к Максимову соседу:

— Вы что-то сказали? — спросил он.

— Это меня от лекарств тошнит, — повторила «повязка».

— Он заговорил. Нет, он, правда, заговорил. Это неслыханно. Не-слы-хан-но, — повторил по слогам профессор. — Просто поле чудес какое-то, — просиял он, наконец. — Голубчик, вас надо незамедлительно и самым тщательным образом обследовать. Вчера вы вдруг начали ходить. Ну, этого следовало ожидать… со временем. А сегодня он, пожалуйста, разговаривает! Готовьте на томографию, — распорядился он и вышел, что-то объясняя врачам и практикантам на латыни.

И тут же в палату свежим весенним ветром впорхнула медсестра.

— Я сейчас сменяюсь. Но не уйду, пока не скажете, кто вы, — зашептала она. — Признавайтесь, признавайтесь. Ведь и его, — она кивнула головой в сторону соседа, — тоже вы. Признавайтесь, а то все профессору расскажу.

— Марина, я вас очень прошу, — для убедительности Максим заглянул в самую глубь зеленых глаз и продолжил: — Ну, не надо… Я и сам не знаю…

— Ну ладно. Я потерплю. Пока узнаете. Но за вами должок. Мое дежурство закончилось, — улыбнулась медсестра, забрала с тумбочек пустые склянки и вышла.

— Странная какая-то, — сделал заключение вдруг разговорившийся сосед.

— Это точно, — улыбнулся Макс новому собеседнику.

— Хома, — представился парень, протягивая руку.

— Максим, — автоматически ответил наш герой и тут же спохватился: — Кто?

— Ты плохо слышишь или я тихо говорю?

— Нет, извини. Просто редкое имя.

— Редкое, — самодовольно подтвердил Хома.

Знакомство было прервано санитарами, увезшими обладателя редкого имени на назначенные счастливым профессором обследования.

— Удалось, могу, — наконец поверил в себя Максим.

Он представил плачущего от счастья Анютиного отца, ее полупрозрачную руку на здоровенной мужской ручище, и у него самого навернулись слезы. А затем его захлестнула теплая волна счастья. Ради этого стоит терпеть жуткую боль и слабость. С этим радостным чувством Максим вновь уснул, подставив лицо пробивающемуся сквозь давно немытые окна солнцу…

— Опять, — тоскливо подумал Макс, просыпаясь от сдавленного стона.

Он вспомнил боль последнего «сеанса» и поморщился. Но тогда было надо. Там — девушка с тяжелой травмой. А здесь? За что терпеть? Тем более, что уже идет на поправку. Уколют — и боль пройдет. Он вновь взялся за книгу.

— Чего они тебя сегодня не колют? — спросил он через некоторое время.

— Отменили. Говорят, хватит, а то привыкну к наркоте.

— И что теперь?

— Терпеть надо. Теперь — всю жизнь терпеть.

— Это как, всю жизнь?

— Вот так.

— Ясно, — вздохнул Максим, пытаясь не замечать перекошенного лица соседа и не слышать его прерывистого дыхания. Вот еще одного вылечили. Оставили калекой. Нет, оно бывает, чтобы после операции боль возвращалась. Но на всю жизнь? Он вновь тяжело вздохнул, представив этот ужас.

— Может все-таки попросить?

— А завтра? А послезавтра?

— Ну, утихнет понемногу.

— Там какое-то давление высокое. Надо терпеть, привыкать.

— Ясно, — вновь вздохнул Максим, решаясь.

Когда сердобольная медсестра все же сделала Хоме обезболивающий укол и тот уснул, Макс собрался с силами, уже знакомым жестом протянул к голове спящего руки и начал посылать с кончиков пальцев то самое, поднимающееся откуда-то из глубин, тепло. Вскоре пальцы засветились. Ожидая приступ боли, юноша закрыл глаза и стиснул зубы. Она пришла — столь острая, что Макс отпрянул от больного. Боль, пульсируя, начала утихать.

— Не смогу. Ну и пусть. Это его боль. И кто он мне? Еще неизвестно, чем это для меня обернется. Я что, нанимался? — оправдывал он себя.

Максим вытер выступивший на лбу обильный пот. «Как в парилке», — подумалось ему. Взгляд упал на пальцы — их кончики едва светились.

— Но ты же можешь! — уговаривал он себя. — Можешь. Неизвестно, почему, и неизвестно, сколько. А если завтра эти чудеса закончатся? Всю жизнь будешь жалеть. Ну, еще разок, потерпи.

Максим вновь приблизился к спящему, теперь боль оказалась терпимой.

«Вот что значит правильно настроиться», — решил подросток и стал посылать вновь появившиеся лучи из пальцев в голову больного соседа.

Он заставлял себя не думать о боли и сосредоточиться на болезни. Вскоре он увидел ее — черное набухшее пятно, пульсирующее при приближении струек света. Было видно, что, как и с Анютой, здесь не обойдется без борьбы и, значит, без еще большей боли. Макс уже не произносил заклинания — понял, что прежде они были нужны скорее всего ему самому. Теперь он мысленно видел, куда следовало направить свою исцеляющую силу. Он видел и то, как постепенно съеживается черная опухоль.

«Еще немного, еще чуть-чуть», — шептал Максим.

И вот он увидел и даже почувствовал, что зло сдалось. Не отступило, а именно сдалось, рассыпалось на мелкие комочки, которые распались на песчинки. В этот же миг утихла и собственная боль, хотя лучи на пальцах еще не померкли. Любуясь своей работой, юноша распылил лучами и несколько других темных пятнышек. Затем все закончилось, словно сработал выключатель. Макс, шатаясь, дошел до своей кровати, упал на нее и немедленно уснул. Он не заметил, а если бы и заметил, то уже не смог бы обратить внимания на то, что его пациент во время сеанса открыл глаза. И теперь, когда один юноша спал, второй, повернувшись на бок, долго рассматривал своего таинственного соседа. Но исцеленный мозг тоже требовал отдыха, и вскоре крепким сном спали уже оба подростка.

— Ну, братец, ты, наверное, инфекционный, — вновь разбудил его голос профессора. — Теперь и соседа заразил. Слышишь, какие рулады накручивает.

Максим проснулся и признал правоту Василия Ивановича. Действительно, невысокий хрупкий подросток храпел по-богатырски.

— Я пробовала их будить. Обоих. Потом решила — пускай поспят до обхода, — оправдывалась медсестра.

— Ничего-ничего, им обоим на пользу. Особенно малому. Он давно сладко не спал. И вряд ли это, к сожалению, надолго… Так что, пускай отоспится. А с вами, молодой человек, нам пора позаниматься серьезно. Так что сразу после обхода — милости прошу в мой кабинет.

— А со мной? — произнес переставший храпеть Хома.

— Ну, раз проснулся, давай посмотримся. Так… Смотрим сюда… А если сюда? Что за черт? — вдруг воскликнул эскулап, но тут же взял себя в руки. — Так… — протянул он, всматриваясь в глаза больного. — Та-ак… А если попробовать руки вперед? Та-ак… А если ногу на ногу? Та-ак. Как самочувствие?

— Спасибо, как никогда, — и мальчишка вдруг широко улыбнулся.

— И голова не болит? — присматриваясь более внимательно, спросил Василий Иванович.

— Совсем.

— Ты мне признайся, куда свое косоглазие дел?

— И оно тоже?

— А ты не спрашивай, ты в зеркало погляди… Да-а. Тут осмотром не обойдешься. Ко мне в кабинет! Немедленно! А ты, — он обернулся ко второму подопечному, — ты, брат, извини, надо подождать. Здесь такие дела творятся. Боюсь сглазить, но…

— Еще чего, я сам пойду, — отбивался в это время Хома от санитарок, вознамерившихся отвезти его на каталке.

— Хорошо. Пусть пробует, — согласился врач. — Только, дружок, медленно, и если вдруг что…

— Не будет «вдруг», доктор, — уверенно заявил подросток. — Идемте, — и он в сопровождении белых халатов вышел.

Максим, оставшись один, попробовал разобраться в своих ощущениях. Не было никаких сомнений — в нем проснулась какая-то странная сила. И он может ею лечить. Но чем сильнее болезнь, тем больнее ему самому. Или чем больше надо отдавать сил, тем больнее? Но силы восстанавливались все быстрее. Вот и сейчас. Вчера чуть до койки доволокся, а сегодня даже врач не заметил. Или заметил? Максим потянулся за зеркальцем и внимательно рассмотрел свое отражение. Конечно, похудел — вон скулы торчат. Конечно, побледнел, но в остальном…

— Красавец, красавец, — перебил его размышления голос сестры-болтушки. — Хоть ты не изменился, а то, подумала, что не двое суток, а два месяца отдыхала.

— Не изменился? — уточнил Макс, решив не обижаться на «красавца».

— Ну, по сравнению с некоторыми. Эта знакомая твоя уже ест сидя. Твой сосед по палате, как ракета, понесся. А думали: на всю жизнь инвалидом останется. Да и ты сколько пластом лежал! Отец здесь дневал и ночевал…

— Папа? — изумился он.

— Ну и что? Здесь многие так. И отец твой, когда из столицы вернулся.

— Из столицы?

— Да ты, мальчик, еще туго соображаешь. Героя-то только в столице вручают. Чем ты вообще здесь занимался? Ничего не знаешь. Или профессор тебя так оградил? Возьми газеты, которые ты просил. Я купила разные, там и пишут по-разному, но в главном — одинаково.

Продолжая тараторить, Светлана положила ему на тумбочку ворох газет, автоматически что-то поправила, что-то убрала, открыла форточку, раздвинула шторы и кинулась к выходу за завтраком.

— Ну, теперь ваша палата на самообслуживании. И есть можете ходить самостоятельно. Побегу. Там в другую палату новых тяжелых привезли. Потом забегу.

Максим опять остался один и, потихоньку облизывая ложку с ненавистной манной кашей, взялся за газеты. Когда, наконец, врачи отпустили его соседа, юноша уже прочитал репортажи о подвиге отца. Он не соврал профессору — в памяти отчетливо всплыла картина авиакатастрофы. И воспринимал он это довольно спокойно.

«Неужели из-за этого? — недоумевал он. — Ну если бы отцовский самолет рухнул, если бы уже в штопор ввалился. И то есть возможность катапультироваться. Вот когда надежды не осталось… Но такого не было. Судя по этим очеркам, батька не штопорил. Даже не пикировал. Неужели я такой хлюпик? А если бы на его месте был я?» И ему вдруг стало стыдно.

— Может, уколы уже не потребуются, — перебил его грустные размышления вернувшийся Хома. — Врач сказал. А ты как думаешь? — он испытующе взглянул на соседа.

— Надо всегда надеяться на лучшее, — нейтрально ответил Максим.

— Ладно, — вздохнул выздоравливающий. — Слышь, а не пойти ли нам во двор, воздухом подышать?

— Пошли!

— Постой, — одернул его порыв Хома. — Тебе сначала к профессору. Он ждет. Тебя проводить?

— Еще чего? — возмутился Максим и вышел в длинный прохладный коридор.

Сегодня здесь было оживленнее. Передвигались с процедур и на процедуры разной степени транспортабельности больные, сновали медсестры, везли на каталках неподвижные тела.

Операционный день? Или срочные операции? Одну из каталок вывозили из реанимации, и Максим мельком увидел там действительно сидевшую Анюту, которая беседовала с отцом. Точнее, что-то оживленно рассказывал офицер, а девушка улыбалась.

В кабинете профессора юноша пробыл довольно долго. Василия Ивановича мучил окончательный диагноз. Он боялся ошибиться. И это на тридцатом году работы! А что прикажете делать? Выставляешь диагноз: «Безнадежна», а больная резко выздоравливает. Поправляешься, пишешь — полная обездвиженность, а больная тебе кукиши показывает. Ну, в переносном смысле слова. Уже надо из реанимации переводить, чтобы другие тяжелые ее не шокировали. У другого молодого человека на фоне травмы диагностируется опухоль мозга. Пора уже в онкологию переводить, а тут нате вам — не только опухоль рассосалась, но и врожденное косоглазие куда-то исчезло. Ладно бы только по томографии. Так ведь сам оперировал, сам! И все видел! И плакал от бессилия… А этого мальчика и не оперировал даже. Но тоже — столько времени без сознания. Думалось, вот-вот начнется… А он — пожалуйста. Сидит и довольно толково на все отвечает. И в себя пришел в один день с этими двумя. Или нет… До операции Пушкаревой. Значит, он первая ласточка в этих чудесах. Ему первому и двигаться. Значит — тяжелый шок? С сотрясением? Видимо, да.

— Вот что, Максимилиан, пора домой.

— Да? — искренне обрадовался пациент.

— Ну-ну, не сегодня. До конца следующей недели не отпущу. Пройдешь еще укрепляющие ванны, электрофорез, массаж. А там — и домой. Если, конечно, все будет хорошо.

— Будет, обязательно будет, Василий Иванович!

— Такой оптимизм — вещь хорошая. Ладно, иди. Родителю я сам позвоню.

— Ну что? — поинтересовался ожидающий его у двери Хома.

— Выпишут. Через недельку, — сообщил Макс, когда они по витой лестнице спускались во двор. — Странная лестница какая-то. Винтовая, как в замках.

— А это и был когда-то замок.

— Врешь!

— Еще чего. А ты не знал? Конечно, разве вас это интересует? — зло ответил Хома.

— Почему, меня очень интересует. Я люблю историю.

— Ты, наверное, да. — Мальчишка долгим взглядом впился в лицо своего нового знакомого, но тот, занятый переставлением ног по лестнице, не обратил на это внимания.

— Да ты еще слабый, — понял вдруг Хома, увидев, что Максим остановился, вцепившись в перила.

Он крепко взял своего соседа по палате под руку и вывел, наконец, на свет.

— Просто давно далеко не ходил, — сконфуженно улыбаясь, объяснил юноша свою слабость, когда они устроились на скамейке.

— Ладно тебе… — начал, было, Хома и тут же прикусил язык, чтобы не вырвалось: «Уж я то знаю».

Он понял, что по какой-то причине его спаситель желает держать все в тайне. А в голове сейчас было так ясно и на душе так легко, что он был готов исполнять любые желания таинственного соседа. Лишь бы не вернулась ужасающая боль.

Максим молчал, подставив солнечным лучам лицо. И, странное дело, казалось, что солнце быстро возвращает ему силы. Он упивался весенними лучами, как жаждущий упивается родниковой водой. Измученный опытами по целительству, юноша впал в состояние, похожее на купание в теплых ласковых волнах.

— Знаешь, вот идешь в школу, а кто-то свистит тебе. — сказал он через несколько минут. — Посмотришь — никого. А потом голову поднимешь — сидит вот такая штучка и поет.

Макс кивнул в сторону гигантского каштана. Хома тоже взглянул в ту сторону.

— Шпак, — констатировал он, продолжая хрустеть чипсами.

И, действительно, на ветке купался в солнце, распахивая навстречу ему крылья и распевая свою неповторимую песню, скворец.

— Да, птичка, — согласился Максим. — Иди сюда, птица, — погруженный в свои мысли, рассеянно позвал он.

Птица, она же «штучка», вдруг прервав свое выступление, спорхнула с ветки и приземлилась на плече у позвавшего.

— Ты видел? Наверное, ручная, — удивился юноша. — Дай ему чипсов, — обратился он к Хоме.

Тот в изумлении протянул пестренькой птичке хрустящий кусочек, но скворец, испуганный этим движением, взвился ввысь и скоро вновь устроился на прежнем месте.

— Видишь, даже птицы не едят этой гадости, — все так же, не открывая глаз, прокомментировал Макс.

— А еще раз можешь? — не обращая внимания на антирекламу, спросил Хома.

— Что? — не понял собеседник.

— Ну, это… приказать, чтобы прилетела.

— Не-е, это она сама, — ответил подросток, вновь погружаясь в негу.

Хома ехидно покачал головой, типа «знаем-знаем», но спорить не стал и замолчал, пялясь по сторонам и хрустя так не понравившимся скворцу угощением.

Максим же в это время вбирал в себя солнечную энергию. Он чувствовал, что солнце быстрее всего восстанавливает его силы, что он здоров, что слабость вызвана только опытами по целительству и что для быстрого восстановления ему необходимы солнечные лучи. Очень легко думалось, и подросток вновь попробовал сделать выводы. Во-первых, этот неожиданный дар. В принципе, он может сейчас пойти к профессору и продемонстрировать это на новых или старых безнадежных больных. Он представил себе эту картинку. Изумление, слава… Слава? Запрут и будут исследовать. А потом толпы больных начнут приставать. Он вспомнил, как объявился в городе некий «святой», и его сразу же окружила толпа больных и калек.

«Им то всем хорошо исцелять, — с досадой подумал юноша. — А тут одного вылечить — такая боль. Потом все равно скажут, что самозванец. Или запрут особо приблатненных исцелять. Нет. Не хочу! Буду молчать. А там — посмотрим», — принял он окончательное решение.

Подросток открыл глаза и осмотрелся, наконец, вокруг. Действительно, больница была помещена в бывшем дворце, или поместье, или замке. Пышное, но запущенное здание летом наверняка утопало в зелени каштанов. Но сейчас на вековых деревьях только-только проклюнулись листочки. Старое здание, как и Максим, сейчас лениво грелось в лучах весеннего солнца.

Юноша вдруг отчетливо понял, что выздоровел. Ему хотелось общаться с друзьями, читать интересные книги, болтаться по вечерам по городку, тайком пробираться на аэродром и… пойти на уроки! Последнее желание было настолько удивительным, что он даже потряс головой. Может, он все-таки болен? Нет, его нестерпимо потянуло на занятия. Какое-то сладостное предчувствие новых чудес манило его, и юноша решительно поднялся со скамейки.

— Пора! — сообщил он сам себе, но был неправильно понят Хомой.

— Если боишься простудиться, то иди. Я еще посижу. Внутри такая вонища…

— Из-за нас и вонища. Что я, что ты — сколько под себя гадили?

— А пусть бы сразу же убирали. За это им и платят, — свернул второй подросток ответственность за запахи на других. — Тебя проводить? — вдруг проявил он заботу.

— Да нет. Я сам.

Максим на одном дыхании поднялся по крутой лестнице на третий этаж, прошел по коридору и остановился у стола дежурной.

— Светланочка, а когда меня выпишут? — спросил он у болтающей по телефону медсестры.

Медсестра, возмущенная таким обращением, вскочила и резко обернулась. Но, увидев улыбающегося пациента, почему-то перекрестилась и тяжело осела на стул.

— Чудеса, — прошептала она.

— Что? Что? — пытался уточнить заинтригованный подросток.

— На себя посмотри, что, — посоветовала медсестра. — Час назад я тебя отпустила во двор. Белый как смерть (тьфу, тьфу, тьфу) был. А теперь? Кровь с молоком.

— Загар, весеннее солнце, — даже не заглядывая в зеркало, оправдывался Максим.

По собственному самочувствию он понял — девушка не врет.

— И ты туда же. Чудеса продолжаются, — констатировала она. — Когда выпишут? Пока полностью не исследуют ваши случаи — не выпишут.

— А сколько это — полностью? — озадаченно попытался уточнить юноша.

— Это у профессора спроси… Сейчас даже смену сдавать не хочется, — продолжила она. — И Маринка молчит. Что ни спрошу о той ночи, «не помню» говорит. А ведь она-то все помнит, язва эта.

Максим сел рядом на убогий стул и удивленно уставился на медсестру.

— Ну, чего зенки вылупил? Тоже влюбился? А я говорю — язва! — почему-то озлилась медсестра. — Послушай, парнишка, я знаю, что говорю. И если она молчит, значит…

«Я ее просил молчать, — вспомнил подросток. — И она молчит. Очень мило. Может, еще и гипноз? Или что?» Он вспомнил сегодняшнего странного скворца и решил проверить.

— Пора спать, — скомандовал он болтушке. Та вдруг прервала свою изобличительную речь, зевнула и стала расстегивать халат.

«Может, прикалывается?» — подумал Максим, когда толстушка расстегнула последнюю пуговицу. Но девушка аккуратно повесила халат на стул и стала стягивать свитер.

— Черт знает, что, — прокомментировал произошедшее Максим и, прикоснувшись к спящей, произнес: — Подъем! Быстро одеться!

Девушка стремительно вскочила и в пределах своей сноровки быстро накинула халатик.

— Проснуться!

Медсестра через мгновение уже щебетала с кем-то по телефону. Судя по голосу, она ничего не помнила.

— Черт! Вот черт побери! — полувосхищенно, полуозадаченно пробормотал Макс. — Значит, могу? И профессора можно вот так попросить? И еще много чего, — мелькнула у него мысль. — Как Мессинг? Тоже неплохо.

Его рассуждения были прерваны появившимся Хомой. Тот вновь был хмур и неразговорчив. Впрочем, и Максиму было не до разговоров. Он открыл толстый том Дюма и погрузился в роман, разбавленный его же грезами. И только перед вечерним обходом он, узнав, что будет профессор, сказал Хоме, что, видимо, его очень скоро выпишут.