Дом свиданий

Леонид Юзефович, 1994

События романа «Дом свиданий» – второго из трилогии Леонида Юзефовича о легендарном сыщике И.◦Д.◦Путилине – относятся к тому времени, когда Иван Дмитриевич был еще не начальником сыскной полиции Санкт-Петербурга, а всего лишь квартальным надзирателем Спасской части. …В гостинице «Аркадия», имеющей пикантную репутацию дома свиданий, найден мертвым богатый купец. Ночь он провел с женщиной, но его спутницу никто не видел. Рядом с телом лежит золотой жетончик с загадочной надписью: «Знак семи звезд откроет врата», и ровно такой же спустя несколько дней полицейские агенты обнаружат в порту, рядом с отравленным таможенником. Выясняется, что той ночью он тоже был в «Аркадии». Наконец, очередной такой жетон Путилин находит прикрепленным к двери своей собственной квартиры. Ему предстоит понять значение надписи на нем и раскрыть это головоломное преступление. В книгу вошла беседа Леонида Юзефовича с критиком Анатолием Вишевским – о детективном жанре, истории как материале для романа и образе главного героя, сыщика-интуитивиста, который в нагромождениях сложнейших гипотез всегда находит самое простое решение.

Глава 3. Дом свиданий

1

Едва лишь утром в понедельник Иван Дмитриевич явился на службу, как к нему подошел Федя Шитковский, тоже полицейский агент, причем из лучших. Одно время они соперничали за славу самого лучшего, но Шитковский не совладал. Против Ивана Дмитриевича кишка у него оказалась тонка. Года два он продержался на вторых ролях, а теперь, как бывает после неудачи с людьми самолюбивыми, всё дальше уходил в тень безвестности и чуть ли не отшельничества, если это можно сказать о полицейском агенте. В то же время Иван Дмитриевич знал, что Шитковский ревниво следит за его успехами и при случае не упустит возможности подгадить счастливому сопернику.

— Спишь долго, Ваня, — сказал тот. — Начальство тебя ищет.

— Ничего, обождут, — отвечал Иван Дмитриевич, гадая, кто первым успел ему напакостить: сам Яков Семенович или его сноха.

— Слух пошел, богатое дельце для тебя припасли. Не возьмешь меня в напарники? По старой дружбе. А, Ваня?

Скажи это кто-нибудь другой, Иван Дмитриевич отнесся бы к произнесенным словам как к чему-то само собой разумеющемуся, — но от Шитковского ничего хорошего ждать не приходилось. Издевается, не иначе.

— Шел бы ты! — сказал Иван Дмитриевич.

Тут подскочил другой агент, Гайпель, и с тем же известием: ищут, мол.

Это был заполошный молодой человек из бывших студентов, тощий и бестолковый. В полицию его пристроили родственники. Они помогли с маху перескочить нижние ступени служебной лестницы, так что, прослужив без году неделя, он по рангу стоял вровень с Иваном Дмитриевичем, которому никто никогда не помогал.

Правда, сам Гайпель признавал эту несправедливость. Он почитал Ивана Дмитриевича за старшего, не стеснялся принародно обратиться к нему за советом и всегда при нем подчеркивал, даже преувеличивал свою неопытность и плохое знание жизни. В его обязанности входило наблюдение за проститутками. Преступления, где замешаны были девицы, промышляющие горизонтальным ремеслом, поступали на дознание к Гайпелю, и действительно, в этой сфере помощь Ивана Дмитриевича не имела цены. Тут он неизменно руководствовался древним правилом: когда мужчина стреляет, женщина заряжает ему ружье. Это правило допускало различные толкования, от скабрезного до буквального.

— Идите, идите, — торопил Гайпель. — Уж за вами на квартиру посылали.

— А в чем дело, не слыхал? — спросил Иван Дмитриевич, отведя его подальше от Шитковского.

— Купца какого-то в гостинице отравили.

Иван Дмитриевич разом повеселел:

— И всего-то?

— Отравили купчину, — в тон ему весело подтвердил Гайпель.

— А ты чего радуешься?

— Меня тоже искали, — сказал Гайпель, которого начальство редко баловало своим вниманием.

— Ты-то им на что?

— Гостиница, Иван Дмитриевич, известная — «Аркадия». Это ведь даже не гостиница, а дом свиданий. Вроде как по моей части.

Прежде чем вкрадчиво, с нарочитой церемонностью профессионала, знающего себе цену, постучать в дверь высокого кабинета, Иван Дмитриевич спросил:

— Фамилию купца говорили?

Пока шли по коридору, догадка уже холодила душу, и, когда прозвучала эта фамилия, он ничуть не удивился. ЗНАК СЕМИ ЗВЕЗД ОТКРОЕТ ВРАТА. Врата смерти? Распахнулись, пропустили Якова Семеновича и вновь закрылись.

2

Через час вдвоем с Гайпелем, которого приставили помощником к Ивану Дмитриевичу, они с шиком, на казенных лошадях подкатили к подъезду гостиницы «Аркадия».

Вошли в вестибюль, хозяин возник — сюда извольте. Он указывал вверх, там ковровая дорожка, у основания ступеней прижатая надраенными медными прутьями, тянулась по лестнице, втягивалась в коридор второго этажа под лепным порталом, возле которого зеленели пальмы в кадках. Что-то бесстыдное чудилось в сочетании волосатых кургузых стволов с нежными стеблями. Над ними вьюн, плющ, какая-то ползучая южная дрянь с лианами. Кругом тихо. Вымерший, завоеванный джунглями дворец свергнутого магараджи, где в развалинах гаремов, у высохших фонтанов с кошачьими воплями совокупляются обезьяны.

Иван Дмитриевич не знал, какую именно веру исповедовали магараджи и как у них обстояло дело с многоженством, но понять, что обстановка и назначение гостиницы не соответствуют ее названию, на это ему эрудиции хватило. В нем жило смутное представление об Аркадии как стране дубовых рощ и хрустальных источников, из которых нежные нимфы омывают ноги усталым путникам. Обитель тихого покоя, чистых нег, непритязательного пастушеского счастья.

В этой «Аркадии» веяло духом совсем иных наслаждений. Всюду фальшивое золото, алебастровая лепнина, драпировки из плюша, выдававшего себя за бархат. Роскошь была та еще, тем не менее Иван Дмитриевич отметил, что вряд ли сюда вольно захаживают всякие мокрохвостки с Апраксина рынка.

— Нет, брат, не по твоей части, — шепнул он Гайпелю.

— Не отсылайте меня! — взмолился тот. — Всё буду делать, что вы скажете!

Гостиница была небольшая, в два этажа. Номеров на пятнадцать.

— Я даже городового сначала звать не стал, — пока поднимались по лестнице, говорил хозяин. — Сразу к вам, в часть. И вы уж сделайте милость, без шуму. Для моей репутации ничего хуже быть не может.

Он уже определил в Иване Дмитриевиче старшего и, не переставая говорить, ловко вложил ему в руку целковый, принятый спокойно, без благодарности и каких бы то ни было заверений или обещаний.

Остановились возле номера в дальнем конце коридора. Хозяин вставил в скважину ключ, но Иван Дмитриевич удержал его:

— Посмотреть успеем. Сперва я хотел бы вас послушать.

— Что ж, спрашивайте.

— Лучше сами расскажите по порядку.

— Не знаю, с чего и начать.

— Начните с конца, — предложил Иван Дмитриевич.

— Шутить изволите?

— Вовсе нет. Как вы обнаружили, что Куколев мертв?

— Горничная увидела.

— Когда?

— Утром. Ровно в девять.

— Что, сразу на часы поглядели?

— Нет, здесь вот какая штука. Яков-то Семенович у меня ведь не первый раз ночует.

— Не первый?

— И не второй, и не третий. И всегда, это у него накрепко заведено, с утра подается ему в номер яичко всмятку. Ровно к девяти, минута в минуту. Пить-то он пил, а опохмеляться — ни-ни. С утра ему яичко. Да еще не абы как сваренное. У меня и повар знает, что́ требуется, Яков Семенович его сам научил. Положить в холодную воду, поставить на огонь, а как вода закипит, два раза прочесть «Отче наш» и сразу вынимать. Ни раньше, ни, упаси бог, позже. Тогда аккурат что ему надо. Не то скорлупу вскроет, наморщится и скажет: «Частишь, негодяй? “Аминь” глотаешь?» Значит, кондиция не та, жидковато. Или наоборот…

— А покороче если? — спросил Иван Дмитриевич.

— Слушаюсь… Ну, сварили сегодня, положили на поднос, ложечку, рюмочку, салфеткой прикрыли. Он это яичко без соли съедал. Горничная понесла в номер. Ей тоже известно, чтобы к девяти часам — как из пушки. Часы пробили, она уже под дверями. Стучит, никто не открывает. Раньше-то никогда такого не было, чтобы в девять часов он спал. Она за мной, я — сюда. Дверь открыл своим ключом и… Дальше чего рассказывать! Сами увидите.

— Доктор был? — спросил Иван Дмитриевич.

— Так от вас уже приезжал, из Спасской части. Мертв, говорит.

— Крамер ездил, — вставил Гайпель.

— Ага, — кивнул хозяин. — Его с постели подняли, пошел завтракать.

— Когда Яков Семенович заказал номер? Вчера?

— Позавчера. В субботу.

— А приехал вчера вечером?

— Да, часу в одиннадцатом.

— Один был?

— Одному-то и у себя дома хорошо выспаться можно.

— Я спрашиваю: дама к нему после пришла, ждала его в номере или они вместе приехали?

— Она вначале.

— Яков Семенович раньше с ней у вас бывал?

— Не могу сказать.

— Как так — не можете?

— Я не видел, как она входила.

— А кто видел? Швейцар? Горничная?

— В чем и дело, что никто.

— Как это может быть?

— Ни одна душа, — виновато сказал хозяин.

— В таком случае, милейший, придется нам потолковать в другом месте.

— Пожалуйста, я хоть где то же самое скажу, хоть под присягой. Как наверх прошла, никто не заметил. Яков Семенович ключ от номера взял еще в субботу и, видать, ей передал. А как она исхитрилась мимо швейцара проскочить — тайна сия велика есть.

Был призван швейцар, но и он поклялся, что пассию Якова Семеновича не видел. С господами проходили дамочки, а чтобы одна, без кавалера, — такого не было.

— А выходила одна?

Выяснилось, что и выходили все тоже с кавалерами.

— Никак в шапке-невидимке была, — сказал Гайпель.

— А с чего вы взяли, — обратился Иван Дмитриевич к хозяину, — что ночью Куколев был с женщиной?

— Горничная слышала ее голос.

Кликнули горничную, которая сказала, что да, где-то уже за полночь слышала в номере два голоса, мужской и женский.

— Под дверью подслушивала? — спросил Иван Дмитриевич.

— Еще чего! У нас в каморке из этого номера по дымоходу слыхать. О чем говорят, не разберешь, а мужчина или женщина, понять можно.

— А видеть, значит, не видела?

— Нет. Ни как входила, ни как выходила!

— Что за чертовщина! Куда же она делась?

— Я уж и сама думаю, — поддакнула горничная. — Отвод глаз, что ли, случился?

— Ладно, — сдался Иван Дмитриевич, оставляя эту загадку на потом. — Открывайте дверь.

Когда из гардеробной вошли в спальню, Гайпель, поскользнувшись на чем-то жидком и вязком, в ужасе отдернул ногу и едва не упал. Он подумал, что ступил в лужу крови, — но это было содержимое яичка всмятку. Увидев утром покойника, горничная уронила поднос, яйцо разбилось, желток растекся на полу.

Иван Дмитриевич снял цилиндр и перекрестился, остальные сделали то же самое. Гайпель прошел к окну, открыл его, прикинул расстояние до земли и сказал:

— Не спрыгнешь, высоко. Для дамы тем более.

Окно выходило на улицу, над которой, как и вчера, безмятежно синело небо.

Сюртук висел на вешалке в углу, кремовый шелковый жилет был перекинут через спинку кресел, прочая одежда, в которой покойный сюда явился, оставалась на нем вплоть до носков, подтяжек и галстука, ослабленного, впрочем, до такой степени, что его можно было снять через ноги. На ногах красовались штиблеты с аккуратно завязанными шнурками.

Яков Семенович лежал на животе затылком вверх, лицо зарыто в истерзанную подушку с обильными потеками слюны и единственным пятнышком засохшей рвоты на наволочке. Ничего более он извергнуть из себя не сумел, иначе, возможно, и не помер бы. Глядя на его ноги, широко разбросанные поверх смятого покрывала, никто бы не сказал, что одна из них короче другой, как у голого пьяницы на литографии с чертями. Одна брючина задралась до середины голени, одна рука по-неживому вывернута в локте, другая свесилась почти до пола. Эх, сосед, сосед!

— Перевернуть его на спину? — вызвался Гайпель.

— Не нужно, — ответил Иван Дмитриевич, подходя к стоявшему возле кровати столику.

На нем разложены были фрукты, конфеты, пирожные, зеленели две бутылки — с коньяком и хересом. Еще были тарелочки, ножички, розы в тонкогорлом вазоне, из какого в самый раз журавлю было бы потчевать лису, рюмки с алмазной искрой, два бокала. Сервировали на две персоны, причем одной из них, безусловно, предполагалась женщина.

— Это всё когда в номер подали? — спросил Иван Дмитриевич.

— С вечера, — отвечал хозяин. — Яков Семенович всегда приказывал, чтобы до его прихода всё было готово.

Как и у него дома, пепельниц тут не наблюдалось. Единственный яблочный огрызок, уже почерневший, сиротливо лежал на тарелке. Вообще заметно было, что за трапезой любовники просидели недолго. Чьи-то пальчики лениво покрошили пирожное, отщипнули дольку мандарина, развернули и оставили недоеденной конфету с пьяной вишней внутри, — вот и всё пиршество. Собирались, видимо, подкрепить силы позднее, после трудов праведных, но похоже, что к трудам этим так и не приступали, иначе Куколев снял бы с себя не только сюртук и жилет. Сомнительно, чтобы он пылал такой страстью, что не стал даже развязывать шнурки на штиблетах.

Бутылки тоже были хотя и открыты, но почти полнешеньки. Из коньячной выпили всего ничего, из второй — поболее. На донцах обоих бокалов загустели золотистые опивки. Иван Дмитриевич понюхал один бокал — херес, понюхал другой — и вместе с благородным винным духом уловил еще какой-то иной, неуместный, потаенный и преступный.

— Вот-вот, — сказал хозяин.

— Яд? — спросил Гайпель, пьянея от собственной прозорливости. — В вино ему подсыпала?

— Голова! — похвалил Иван Дмитриевич.

— Эта дамочка, — сказал хозяин, — откуда-то пришла, куда-то ушла…

— Он, поди, кричал перед смертью. Как же вы не услышали?

— Э-э, господин сыщик, у нас тут и кричат, и визжат, и стоном стонут, и хрюкают. Мы уж на то внимания не обращаем, привыкли.

Гайпель тем временем уважительно разглядывал кровать, на которой лежал покойник. В самом деле, тут было на что посмотреть. Просторная, на массивных ножках, кровать напоминала гигантский короб без крышки. Его зеркальные стенки вершков на тридцать возвышались над уровнем постели, чтобы человек, оплативший эту роскошь, мог получить дополнительное удовольствие, при соитии наблюдая себя и свою даму из любой позиции. Три из четырех стенок были подняты, а четвертая, боковая, обращенная к столику с вином и фруктами, висела зеркалом наружу, крепежными скобами вниз. В ней отражались ноги Гайпеля в нечищеных сапогах, яичные потеки на полу. Поднять и закрепить ее Куколев, очевидно, собирался после того, как вместе со своей подругой окажется внутри этого ящика.

— Хороша коечка, — оценил Иван Дмитриевич.

— Так и стоит не дешево, — отозвался хозяин, на всякий случай оставаясь у порога.

Созданная для любовных утех, эта кровать стала для Якова Семеновича смертным ложем. Он покоился на нем среди зеркал, как в хрустальном гробу.

За годы службы Иван Дмитриевич перевидал десятки трупов, но по возможности старался до них не дотрагиваться, тем более голыми руками. Он присел на корточки рядом с Куколевым, пытаясь разглядеть его лицо, наполовину зарытое в подушку. Видны были только спутанные волосы на виске, один закрытый глаз и одна ноздря.

Иван Дмитриевич машинально отметил, что с кровати свешивается правая рука, на которой, казалось, чего-то не хватает. Чего? Обручального кольца? Нет. Вдруг он понял: повязка! Не было повязки — Куколев говорил, что обварился кипятком, но на тылье правой ладони отсутствовали всякие признаки ожога: кожа чистая, явно старая, а не та розовато-нежная, младенческая, которая вылезает из-под лопнувших волдырей.

Чтобы поберечь свой носовой платок с вышитыми женой инициалами, Иван Дмитриевич оттянул краешек простыни, сквозь простыню взял покойника за свесившуюся с кровати правую кисть, вывернул ее ладонью к себе — и увидел, что позавчера Яков Семенович сказал ему правду, хотя и не всю. Ожог был, и относительно недавний, но только не от кипятка. Никакая иная кипящая жидкость тоже не могла бы оставить таких следов.

Две почти ровные красные линии, кое-где обозначенные кровавыми корочками на месте полопавшейся кожи, тянулись поперек ладони от края до края. Одна пересекала основание большого пальца в области так называемого бугра Венеры, другая проходила по второй фаланге на среднем и безымянном пальцах, а на мизинце и указательном, соответственно, по третьей. По первому впечатлению линии шли параллельно друг другу, но при более внимательном взгляде становилось заметно, что расстояние между ними плавно сокращается по направлению от большого пальца к мизинцу. Похоже было, будто Куколев схватился за полосу раскаленного железа.

Тут же всплыла в памяти висевшая у него в гостиной акварель с рыцарем и господином в котелке, напоминавшим, кстати, самого Якова Семеновича. Он, значит, ни о чем не подозревая, протянул руку своему закованному в доспехи гостю, но едва взялся за железную рукавицу, как ощутил ее невыносимый жар. В эту секунду его и запечатлел художник. С вымученной улыбкой Куколев еще силился сохранить достоинство и вытерпеть адскую боль, а уж потом, за пределами изображенного на рисунке момента, его лицо должна была исказить гримаса ужаса и нестерпимой муки. Та самая, с какой он лежал теперь в своем зеркальном капкане.

Тьфу! Иван Дмитриевич потряс головой, рассеивая эту чертовщину.

Он зашел с другой стороны кровати. Внезапно рядом с мертвецом в глаза бросилось нечто такое, от чего сердце заколотилось и подскочило к горлу. Господи, и этой штукенцией играет Ванечка? Отобрать сегодня же, чтоб духу не было! Осторожно, с едва ли не суеверной брезгливостью Иван Дмитриевич снял с постели знакомый желтый кружочек. Подброшенный и пойманный на ладонь, жетон явил то, что и ожидалось: Большую Медведицу, а вокруг нее слова, звучащие как заклинание. Они вспыхнули в мозгу раньше, чем Иван Дмитриевич прочел их глазами: ЗНАК СЕМИ ЗВЕЗД ОТКРОЕТ ВРАТА.

Опять вспомнился этот рыцарь, распахнутые за его спиной двери подъезда и те же семь звезд, грозно полыхающие в ночном небе. Иван Дмитриевич с такой силой сжал кулак, что ногти впились в кожу, как давеча у Ванечки.

Гайпель, однако, успел заглянуть через плечо.

— Догадываетесь, — тихо спросил он, — что это?

— Нет. А ты знаешь?

— Это масонский знак.

— Что ты мне обещал? — так же тихо напомнил Иван Дмитриевич.

— Что?

— Делать всё, что я скажу.

— И что надо? — вскинулся Гайпель.

— Помалкивать.

Вышли обратно в коридор.

— У вас книга есть, куда постояльцев записывают? — спросил Иван Дмитриевич.

Хозяин смутился:

— Есть-то есть…

Швейцар приволок толстую книгу казенного образца за шнуром и печатью. Раз в месяц ее проверял квартальный надзиратель Будягин, что и было засвидетельствовано его подписью на каждой тридцатой странице. Но не составляло труда понять, что эти подписи обходились хозяину «Аркадии» не только в рюмку водки. Дело в том, что почти все постояльцы, проводившие ночи на аркадском лоне, фигурировали здесь под псевдонимами. Резвясь в зеркальных коробках, они, вероятно, проявляли немалую фантазию, но что касается фамилий, под которыми они это проделывали, — тут прихотливое воображение им, как правило, изменяло. Многостраничный реестр был удручающе однообразен.

— М-да, — хмыкнул Иван Дмитриевич, добравшись до последней страницы.

На вчерашний вечер из четырнадцати номеров были заняты восемь. Фамилии проставлены следующие: четыре Ивановых, Петров, Энский, Энэнский и князь Никтодзе.

— Вы этих людей знаете? — спросил Иван Дмитриевич.

— Иных знаю, — подобострастно отвечал хозяин, — иных, сами понимаете-с, неприличным счел спрашивать. Вот, к примеру, Яков Семенович, — ткнул пальцем хозяин в нижнего из Ивановых.

Относительно троих его однофамильцев, один из которых занимал к тому же соседний номер, ничего путного он не сообщил: никаких особых примет, люди как люди.

— А Петрова знаете по фамилии?

— Так он и есть Петров, на морской таможне служит. Черт ему не брат, всегда прямо так и пишет: Петров.

— А Энский? Энэнский?

— Этих двоих вчера первый раз увидел. Раньше-то не живали у меня. Но оба солидные господа.

— А князь Никтодзе?

Хозяин помялся, но наконец произнес твердо и не без гордости за свое заведение, где бывают такие гости:

— Это большой человек.

— Кто именно?

— Я бы, господин сыщик, вам не советовал…

— Ну, живо! — потребовал Иван Дмитриевич.

— Нет, я не могу. Мне стыдно обмануть его доверие.

— В таком случае собирайтесь, поедем в часть. Когда вы скажете моему начальнику, что совесть не позволяет вам раскрывать имена постояльцев, он будет восхищен вашим благородством.

— Это… Это пензенский губернатор, князь Панчулидзев, — упавшим голосом сообщил хозяин.

— Тонкого юмора человек, — оценил Иван Дмитриевич. — И все были с женщинами?

— Все, кроме Якова Семеновича.

— Не заметили у кого-то из дам красного зонтика?

— Наталья! — крикнул хозяин мелькнувшей в конце коридора горничной. — Какая-нибудь была вчера с красным зонтиком?

— Не помню, — отвечала она, к большому разочарованию Гайпеля.

Тот уже приготовился, что этим невесть откуда взявшимся зонтиком Иван Дмитриевич прямо у него на глазах раздвинет завесу тайны.

— А что за дама была с князем Панчулидзевым?

— По всему видать, важная, — ответил хозяин, — но лица не разглядел. Вуаль на шляпке чернущая, ячея мелкая. Ничего не разглядишь, как у персиянки.

— А с Петровым?

— С ним-то Ксенька была. Шалава портовая, клейма ставить некуда. Я ее вначале и пускать не хотел, да Петров за нее горой. Разорался на весь этаж: не обижайте, мол, его заиньку! Она, мол, святая душа, чахоточному папаше на кумыс зарабатывает.

Про остальных заинек ничего путного сказано не было. Все прятались под вуалетками, рта не раскрывали и быстро проходили в номера.

— Ладно, — распорядился Иван Дмитриевич. — Айда к князю.

— Он съехал, — сказал хозяин.

— Вы его предупредили?

— Он мой старый клиент. Я должен был сообщить ему, что скоро будет полиция.

— Тогда к Петрову.

— Его я тоже предупредил, — покаялся хозяин.

— А Ивановы? Энский? Энэнский?

— Они на месте. Спят еще небось.

Сунулись в один номер, в другой — никого. Спустились на первый этаж, заглянули еще в чьи-то апартаменты. Пусто, но даже Гайпелю ума хватило определить, что отовсюду бежали второпях, недолюбив или недоспав.

Хозяин выскочил в коридор:

— Наталья! Куда они все подевались?

— Собрались и ушли, пока вы князю за извозчиком бегали.

— Одиннадцати нет! Чего так рано?

— Ушли, — повторила горничная, невинно лупая глазками.

Тут наконец хозяин сообразил, кто в его отсутствие сыграл постояльцам тревогу.

— Ах ты, курва! — страшным шепотом сказал он, подступая к изменнице. — Или я тебе мало плачу? То-то, смотрю, у тебя третья титька выросла. Чего ты туда насовала? Деньги? За сигнал взяла, курва?

— Не подходите ко мне, — спокойно отвечала горничная. — Эта титька не про вас. Те две, пожалуйста, щупайте на здоровье, а эту не трожьте.

— Змея! Сей момент рассчитаю!

— Вы рассчитайте сперва, что́ я в полиции про вас рассказать могу. Потом уж рассчитывайте.

Иван Дмитриевич тронул Гайпеля за локоть:

— Пойдем. Пусть их.

Итак, «Аркадия» была пуста. Один Иванов лежал мертвый, остальные трое, Энский и Энэнский, упрежденные коварной Натальей, исчезли вместе со своими дамами, растаяли в утренней синеве, растворились в толпе на улицах великого города. Призраки с деревянными фамилиями, с безымянными возлюбленными, где их теперь найдешь! Можно было, разумеется, разыскать таможенника Петрова и грузинского князя на пензенском престоле, но стоит ли? Сердце подсказывало, что это ложный путь.

— Панчулидзева с Петровым — долой, — сказал Иван Дмитриевич, — остаются пятеро. С кем-то из них эта дамочка сюда и пришла. Назначила свидание Куколеву, а пришла с другим.

— У меня была такая мысль, — вставил Гайпель, который жадно ловил всякий случай показать, что его не напрасно взяли в помощники. — Нет, думаю, что-то здесь не то, должен у нее быть сообщник.

— По крайней мере, с шапкой-невидимкой мы, кажется, разобрались.

— Честное слово, — не унимался Гайпель, — я сам понял, что, кроме женщины, тут замешан и мужчина! Увидел этот медальончик и понял, но не решался высказать свое мнение из страха, что оно не совпадет с вашим. Вы все-таки сильно подавляете меня своим авторитетом. Я помалкивал, как мне было велено, тем не менее мысль продолжала работать. Я рассуждал следующим образом: вот нашли мы этот медальон…

— Мы нашли?

— Ну вы, вы. Неважно. Важно, откуда он там взялся? Кому принадлежал? Убийце или жертве? Если убийце, то был им потерян или нарочно оставлен около трупа? Если оставлен, то для кого? Для нас с вами или для кого-то, кто побывал там раньше нас? И с какой целью он там был оставлен? Если же, напротив, медальон принадлежал жертве, то знал про него убийца или не знал? Заметил его на кровати и оставил там лежать или попросту не заметил? Если заметил и оставил, то опять же…

— Да не стрекочи ты! — взмолился Иван Дмитриевич.

— Не успеваете следить за моими рассуждениями? — обрадовался Гайпель. — В общем, вопрос тут возникает за вопросом, и ответа на них у меня пока нет.

— Здрасьте! Чего тогда мне голову морочишь?

— Но в любом случае, судя по медальону, или Куколев, или его убийца, или, что вероятнее всего, оба они связаны с вольными каменщиками. Подобные знаки характерны для масонов, а женщин, как известно, в масонские ложи не принимают. Значит, за спиной отравительницы стоял какой-то мужчина.

— Ладно, — кивнул Иван Дмитриевич, — продолжай делать то, что я тебе велел.

— Что именно?

— Зря не квакать.

Они уже сошли на первый этаж. Здесь квартальный надзиратель Будягин, развалясь на диване, кушал чай со сливками и объяснял швейцару, как отличить настоящую десятирублевую ассигнацию от фальшивой, которую вчера подсунул очередной Иванов.

— Чаи гоняешь, а я тут по твоей милости до вечера, что ли, сидеть должен? — напустился на него Иван Дмитриевич. — Протокол кто за тебя писать будет? Дядя?

— Я думал, вы заодно и напишете, — невозмутимо отвечал Будягин, откусывая от дармового кренделя.

— Это ты мне говоришь?

— Тебе, Ваня.

— Ты? Мне?

— Чего ты так разнервничался? Вы там всё осмотрели, остается только записать. Зачем я-то туда пойду? Пускай твой помощник напишет, он человек грамотный, а мы с тобой после сочтемся.

— Нет, — отчеканил Иван Дмитриевич, — мы за тебя твою работу делать не намерены. У нас своей — во!

* * *

Сафронов отложил карандаш, потянулся, распрямляя затекшую спину, и сказал:

— По нынешним временам эта ваша «Аркадия» не пользовалась бы популярностью у чистой публики. Теперь на такого рода удобства смотрят с иной точки зрения.

— И с какой же? — полюбопытствовал Иван Дмитриевич.

— С точки зрения технической оснащенности. Вот недавно был я в Москве, пошли с приятелем в сад «Эрмитаж» позавтракать. Сидим в ресторане, приятель мне говорит: «Между прочим, владельцу этого ресторана принадлежит знаменитый на всю Москву дом свиданий. Можете заказать номер на час, на два, на три, до вечера или на целую ночь, на всё своя такса. Тут недалеко, на бульваре. С виду невзрачный двухэтажный домишко, что приносит хозяину колоссальный доход, больший, чем этот сад и ресторан вместе взятые. Внутри там всё оборудовано по последнему слову техники…» Оказалось, популярность этого дома покоится на особой системе сигнализации. Когда парочка входит, коридорный у себя на стойке нажимает специальную кнопку, и двери во всех номерах автоматически запираются, никто выйти не может, пока вновь прибывшая пара не займет свой номер. Вошли, подали сигнал коридорному, тот жмет на другую кнопку — двери отпираются. Когда им надо уходить, они опять сигналят на вахту, там нажатием кнопки снова закрывают все комнаты, и во время отбытия тоже никто их не видит. Дамам, естественно, — заключил Сафронов, — никаких вуалей не требуется.

— Да, прогресс, — покивал Иван Дмитриевич.

— Слушайте дальше. Сидим, значит, с приятелем, он показывает мне за соседним столиком человека в полицейской форме. «Это, — говорит, — пристав здешней части, тот дом свиданий находится на его территории. Заведение полулегальное, но он на него смотрит сквозь пальцы. Взяток не берет, зато каждый день приходит сюда завтракать. Для него всегда приготовлен столик. Кроме завтрака, ему подают свежей икры и бутылку коньяка, он добросовестно всё съедает, выпивает и просит счет. На счет он даже не глядит, дает официанту три рубля и говорит: принеси сдачу. Тот уже знает, что нужно делать. Идет к управляющему…» Тут приятель ткнул меня локтем в бок и шепчет: «Вот пошел, пошел… Смотрите, что сейчас будет!» Прошло минуты две. Смотрю, официант возвращается, проходит мимо нас, а на подносе у него счет и сдача с трех рублей в виде сторублевой бумажки. Ваш Будягин по сравнению с нынешними монстрами — почти святой.

— Естественно, — опять покивал Иван Дмитриевич. — Еще Жан Жак Руссо писал, что развитие науки и падение нравов идут рука об руку.