Количество ступенек не имеет значения

Леонид Левинзон, 2018

«Количество ступенек не имеет значения» – книга рассказов известного израильского писателя Леонида Левинзона, лауреата «Русской премии». «Мой Будда» и «Под горой Тавор», «Прощай Индия» и «Опять отказали тормоза», «Сволочь» и «Ясный сокол»… Ровно пятьдесят ярких, точных и откровенных рассказов, объединённых одним героем.

Дебют

Восьмидесятые. В магазинах плодово-ягодное и портвейн в бомбах из тяжелого, мощного стекла. Город Череповец полон химических заводов — облака розовые, трава пока ещё зелёная. Пацаны с заточками, мат, переполненные автобусы. Речечка течёт, слабеньким летом одеяльце принёс, «жигуль» открыл, лежишь, загораешь. По бережку битое стекло — не один ты пивком балуешься. А допил «жигуль», размахнулся и забросил в воду — плыви, бутылочка!

Общежития стоят, окна открыты. Одна высунулась, сиськи выставила, сигаретку курит.

— Эй ты, блядь!

— Сама блядь!

И пошла перекличка.

Вот в такой Череповец на берегу реки Шексны приехала на практику сугубо мужская компания студентов. Ну, первым делом они решили отметить приезд. Пошли в магазин, встали в весёленькую очередь. Июль — тепло, безмятежно, ветерок листья рябит. Опять же город новый, вдруг что хорошее выйдет. Только пузырями отоварились, рядом жареным запахло — мужик в очках наскакивал на белобрысого толстяка.

— Да я тебя! — толкал в грудь.

Толстяк качался, качался, вдруг взмахнул рукой, сбил с мужика очки и двинул его под дых. Подскочил — и по сопатке!

Мужик упал, закрыл руками лицо, кровь размазывает, зуб выплюнул. Девочка обхватила его, ревёт:

— Папа, папа!

Толстяк ухмыльнулся, пошёл себе.

Толпа оторопела, потом зашевелились, задвигались, кто-то подбежал помогать. Высокий усатый Глеб в компании студентов опомнился первым:

— Если в очках, в драке делать нечего.

— Так точно, учитель! — отозвался быстрый в движениях Павел. Поймал по своему обыкновению из воздуха сигаретку, закурил.

— Во фокусник! — восхищённо прореагировал Филя. — Никак не пойму, как ты это?

Павел подмигнул.

— Ну, что застряли? — напомнил Глеб. Мотнул головой. — Пошли.

В общаге сиротливые кровати, казённые одеяла, плоские подушки, яркий свет без полутонов. Сели у окна, открыли консерву, хлебца нарезали. Стаканов на всех не хватило, наливали по очереди.

— Надо будет их в столовке свистнуть, — заметил Павел.

Лёшка как винцо глотнул, так сразу рот и зажал.

— Ты дыши, дыши, — посоветовал Филя, — пройдёт.

— Что ж это за гадость такая? — с трудом выговорил Лёшка. — «Золотистое», — прочитал на этикетке.

Со внутренних стенок стакана медленно ползла вниз красноватая плёнка.

— Нет, не могу! — рванул в уборную, и там его вырвало.

Когда вернулся, ребята добродушно рассмеялись.

— Повторим? — Филя подмигнул.

— Пас, пас!

— Хорошо, нам больше останется.

— Картишки? — Павел стал мешать.

— С тобой, фокусник, только и играть!

— Да без балды, просто так!

Глеб взял гитару:

Всё напоминает о тебе, а ты нигде.

Остался мир, который вместе видел нас,

Последний раз…

Утром встали, поехали на свой завод.

Где-то за час до обеда мастер дядя Петя объявил:

— Всё, пацаны, работа не волк, пошли!

— Куда, дядя Петя?

— Шибко умный? Раз сказал — пошли, значит — пошли!

Шли недолго — неподалёку была полуоткрыта низенькая дверь. За ней разливали. От одной группы к другой тыкался молодой чернобородый парень, блестел глазами, тянул протяжно:

— Уйду я от вас, мужики, вот увидите, уйду…

— Куда? — улыбались.

— В овощной грузчиком. Эх, мужики, — мечтательно вздыхал, — там всё иначе.

Дядя Петя, обхватив спины Алексея и Павла, подтолкнул их вперёд и представил:

— Наша смена. Инженера!

— Откуда?

— Из Питера.

— Ну давайте, пока хватает! — гоготнул кто-то.

Дядя Петя с любовью поманил чернобородого:

— Валёк, добавить не хочешь?

Дядя Петя осторожно вытащил из старенького холодильника трёхлитровую банку — на дне колыхалась муть. Протянул Филе. Тот с готовностью отхлебнул. Очумело потряс головой:

— Ну, зараза!

— Эй, а где ключ? — крикнул дядя Петя. — Ага!

Дал Глебу:

— Пока не выпил, там, за углом контейнер. Откроешь, внутри бочки. Та, что слева, початая, отсосёшь шлангом в канистру, поставим на завтра отстаиваться.

Позже, в заводской столовой, он солидно рассуждал:

— У нас, робя, с этим строго — в семь, двенадцать и в пять, а больше — ни-ни. Понял? — поводил пальцем перед лицом Фили: — Ни-ни!

Филя смотрел преданными, чуть поплывшими глазами.

— А что это ваш дружбан? — дядя Петя отвлёкся на Лёшку. — Спит?!

— Хлипкий он, — еле ворочая языком, сказал Глеб, — не умеет.

— Научится, — добродушно сказал дядя Петя. Оживился: — Вот приходит новый человек, а как узнать, какой он? Что делать? А налить! Сразу и раскроется. Ну, будите, будите, на солнышке перекурим.

Перекурили, потом опять перекурили. Туман чуток развеялся.

— Мужики, а что в выходные?

— С бабами бы познакомиться… — мечтательно произнёс Филя.

— Сами придут, — усмехнулся Глеб. Посмотрел на часы. — Почти пять. Закупиться надобно.

— Я «Золотистое» больше не употребляю! — предупредил Лёшка.

— А ты, Филя?

Филя рассмеялся.

Вечером лень, карты, из окна веет свежестью, на столе опять спиртное.

— Ну, за здравие!

Опрокинули раз, второй, третий…

Глеб притушил сигарету в консервной банке.

Всё напоминает о тебе, а ты нигде.

Остался мир, который вместе видел нас

Последний раз…

— Разольём! — спохватился Филя.

— Что-то резво идёт! — заметил, закусывая огурчиком, Павел.

— Так! — Глеб отложил гитару. — Надоело. Кто со мной в разведку?

— Я! — выкрикнул Филя.

— Я, — сказал Лёшка.

— Паша?

— Голова болит.

Глеб, перегнулся через окно, посмотрел вниз.

— Невысоко, — объявил. — Спускаемся по простыням! Лёха, связывай!

— Филя ты первый!

Филя поплевал на руки. Полез. Некоторое время за окном виднелась его встрёпанная голова, потом исчезла.

— Лёха?

Лёшка молча отправился следом. Простыня заканчивалась довольно высоко от земли, и он неудачно упал на четвереньки, ударившись руками о тёплый асфальт и ободрав кожу. Встал, оглушённый тишиной и вдруг раздавшимся простором. В тишине пели сверчки, где-то неподалёку квакнула лягушка, сверху узким проёмом в другой, пропахший баклажанной икрой и водкой мир лило свет настежь распахнутое окно. Его плечо нащупал Филя. Негромко кашлянул.

— Привет.

— Привет, — отозвался шёпотом Лёшка.

В окне показался силуэт Глеба. Глеб споро спустился и ловко спрыгнул. Осмотрелся:

— За мной!

— Глеб, не так быстро!

— Давай, давай!

И так неожиданно остановился, что бежавший следом Филя не успел затормозить.

— Тихо ты! — Глеб куда-то пристально смотрел.

Лёшка тоже стал смотреть в ту сторону, но ничего не увидел. Только дальнее зарево от севшего солнца ещё окрашивало горизонт, да чернели деревья, скрывающие ближние дачи.

— Бежим к деревьям! — побежали.

— Пригнулись! — пригнулись.

— Где это мы? — задыхаясь, спросил Филя. — Что за палисадники?

— Вперёд!

Глеб перелез через забор, двое за ним, и сразу залаяла собака. Филя кинул в её направлении камень. Собака заскулила. На ближайшей веранде зажгли свет.

— Ноги!

Опять перемахнули через забор, потом ещё один. Филя зацепился за колючки, стал отдираться.

— Ой!

— Что?

— Да вступил! Ведро тут, с краской, что ли…

— Кисть есть?

— Да.

Они уже хорошо видели в темноте, тем более что небо было безоблачным и между веснушками-звёздами величаво светила луна. Глеб подскочил и, хорошо видный в свете луны, стал мазать белой краской из ведра какие-то кусты. Потянуло курятником. Филя бросился, рванул на себя дверь, стал выгонять кур. В результате поднял такой шум, что и мёртвый проснётся. Где-то поблизости вновь залаяла собака, и её лай подхватили другие. За курятником вспыхнул свет, хлопнула дверь, и мужчина в руках с чем-то подозрительным, очень напоминающем ружьё, выскочил на крыльцо.

— Да я вас! — голос задрожал.

— Дёру! — гаркнул Глеб.

Сзади бабахнуло.

— Все целы?

Глеб бухнулся на землю:

— Ползём!

Сзади бабахнуло ещё раз. Захлопали ставни, послышались голоса.

Они побежали. Бежали долго. Заборы, заборы, деревья, и вдруг открылась вода. Камыши.

— Давно я не купался! — обрадовался Филя.

Разделись, полезли в воду. Ноги сразу заскользили в мягком до отвращения иле. Лёшка запнулся за корягу, упал, ударился головой о другую корягу. Вылезли.

— Показываю джиу-джитсу! — объявил голый Глеб и подсёк Филю. Филя ойкнул.

— Ты что, сдурел? — спросил обиженно.

Луну затянуло. В темноте Лёшка ощупью стал искать одежду.

— Мою рубашку никто не видел?

Оказалось, что никто. Трусы тоже не нашлись. Лёшка натянул брюки на голое тело.

— Некогда, некогда! — заторопил Глеб.

Опять забор.

— Всем оставаться и ждать! — сурово скомандовал Глеб.

Перемахнул через забор. Они остановились. Подул свежий ветер, с ним быстро похолодало. Лёшка засунул руки под мышки, прижался спиной к дереву. Филя попытался закурить, стал чиркать спичками. Со злостью отшвырнул:

— А, чёрт, всё размокло!

Наконец появился Глеб, прижимая к груди что-то вырывающееся. Лёшка сунулся — короткая тёплая шёрстка, длинные уши, влажный нос.

— Отпусти ты его…

— Не трожь! Это трофей!

Лёшка пожал плечами.

По дороге обратно пару раз хорошо заплутали, но всё-таки выбрались. Подошли к общежитию — окно закрыто, свет потушен, простыни нет. Постучали в дверь.

— Кого это там несёт?

— Нас! — собачий голосок Фили.

Поднялись, попадали спать.

Вжик, вжик, вжик… Какой-то странный звук сквозь сон.

Лёшка медленно открыл глаза. Вжик, вжик… У батареи валялась захватанная скрученная простыня. Светло, ясно, солнечный зайчик дрожал в сброшенной вниз чайной ложечке. Лёшка приподнялся — Павел нож точит. Да, точит. А на столе лежит связанный за передние и задние лапы серенький маленький кролик.

— Хорошо спишь, Лёха! Уже четыре, — Глеб подмигнул. — Сейчас жаркое из кролика готовить будем.

— Знатное получится! — довольно причмокнул Филя. У него вдруг ясно обозначились полные красные губы.

Лёшка встал. Поморщился и посмотрел на ногу — располосовал-таки. Откинул с дороги тапочки, пошёл босиком — пол от солнечных лучей нагрелся, приятно.

— Паша, дай нож…

— Зачем? — Павел, не обращая внимания, сосредоточенно точил.

— Проверю…

— Острый, острый…

— Дай, я сказал! — неожиданно рявкнул Лёшка.

Павел удивлённо посмотрел:

— Ты смотри, у нашего теляти голос прорезался… Ну на, на…

Глеб и Филя внимательно смотрели. Лёшка взял нож, покачал в руке и резанул стягивающие кролика верёвки. Кролик дёрнулся, прыгнул.

— Держи его! — закричал Филя.

Павел бросился, но кролик успел первым — сделал круг по комнате, проскочил в полуоткрытую дверь и исчез. Филя выбежал за ним.

— Это что значит? — зловеще спросил Павел.

Лёшка бросил нож на стол.

— Можешь забрать. Кстати, ты вообще ни при чём. Ты с нами не ходил.

— Ну и что?

Лёшка открыл рот, собираясь возразить. Но тут вернулся разозлённый Филя и, ни слова ни говоря, набросился на Лёшку. Они упали, покатились по полу.

— Хватит, хватит! — Глеб разнял. — Тоже мне, бойцы! — и вдруг заразительно рассмеялся: — Надо же, защитник кролика!

— Я тебе ещё припомню! — пригрозил Павел.

Лёшка безразлично пожал плечами.

— Ну, защитничек, раз оставил без мяса, иди картошку чисти! — как всегда верно, решил Глеб. Полез под кровать к себе в сумку. — Оп-па! Фокус! — достал бутылку.

— Ух ты! — у Фили сразу повысилось настроение. — Живём!

В дверь постучали.

— Открыто! — крикнул Павел.

В проёме стояли девушки.

— Какая радость! — подпрыгнул Филя. — Проходите, гостюшки, садитесь!

Глеб схватил гитару:

А у лисицы морда острая,

Она не может целовать!

Её по морде били чайником,

Её по морде били чайником!

И научили целовать!

Девушки одобрительно рассмеялись.

— Паша.

— Лариса, Катерина.

— Глеб, Филя.

— Света, Варя.

— Лёша.

— О, что сегодня будет… — расстелился Филя.

— И что? — улыбнулась краешком брезгливого накрашенного рта Катерина.

— А угадайте? — сладким голосом.

— А ху-ху не хо-хо? — осведомилась рослая, даже выше Глеба, девица, кажется, Варя.

— Сигаретку? — Павел, как обычно, вытащил её из воздуха и, улыбаясь, предложил стройненькой, оторопевшей от неожиданности Свете.

— А это что за молодой человек? Молчит и молчит? — напевно спросила приземистая и с сильно подведёнными глазами Лариса. Стрельнула глазами в Лёшкину сторону.

— Стеснительный он…

— Стеснительный? Ах, как интересно…

Варя засмеялась басом.

Глеб взял несколько аккордов:

— Принимаю заказы. Что спеть, девочки?

— Про любовь… — кокетливо сказала Света.

Глеб пригладил усы, начал мужественным голосом:

Ты меня не любишь, не жалеешь,

Разве я не молод, не красив,

От любви и счастья млеешь,

Мне на плечи руки опустив!

Варя судорожно вздохнула, Филя с завистью посмотрел на Глеба.

— Что расселся? Иди картошку чисти! — напомнил Павел. — Девочки, сейчас будем ужинать! — тут же ласково обратился к гостям.

Лёшка поднялся.

— Зачем это вы Лёшеньку гоняете? — нахмурила бровки Света.

— Его загоняешь…

Лёшка подхватил картошку, вышел на кухню. Сел на подоконник и принялся чистить, прислушиваясь к шуму из комнаты. Хлопнула дверь, появилась Лариса.

— А вот и я! — хихикнула.

Поглядывая на него, достала сигарету. Протянула:

— Куришь?

— Не-а.

— Ка-кой мальчик… — сказала с расстановкой.

Лёшка покраснел.

— Ну не красней, не красней!

Лариса обстоятельно докурила и, подойдя очень близко, потянулась выкинуть сигарету в форточку.

— Ой! — не удержала равновесие, коснулась грудью. Лёшку бросило в жар. Лариса медленно, очень медленно и, как показалось Лёшке, неохотно отстранилась.

— Ну ладно, ладно. Пошла я.

Вернулась в комнату и оттуда немедленно раздался взрыв смеха. У Лёшки дрогнула рука, он чуть было не порезался.

— А-а, чёрт!

В каком-то смятении бросил нож и ходил из угла в угол. Потом подскочил, резкими, быстрыми движениями начал стругать почищенный картофель. Открыл газ, масло на сковороде зашипело, начало брызгаться. Заглянул Павел:

— Ты скоро?

— Скоро.

Когда он внёс картошку, пир уже шёл. Глеб явно не поскупился — тут был и шпротный паштет, и банка морских водорослей, и килька в собственном соку, и повседневная баклажанная икра. Над съестными припасами гордо возвышалась бутылка вина, две пива и водка.

— Откуда? — мимолётно удивился Лёшка.

— Ну наконец! — крикнул Глеб. — Давай сюда! — начал освобождать место для сковородки.

Вино и водка были уже ополовинены, на лицах девушек горел румянец. Павел обнимал свою Свету, она томно отбивалась, Филя увивался сразу за Катериной и за Ларисой, рослая, с огромной грудью, Варя сидела рядом с Глебом.

— Мой жених пришёл! — рассмеялась Лариса. — Да отстань ты! — крикнула на Филю.

— Закусочка!

— Подняли, девочки, подняли!

— А за что?

— Как говорил поручик Ржевский — за баб-с!

— Ребята, а где вы работаете?

— По субботам, по субботам мы не ходим на работу, а суббота у нас каждый день!

— Приезжает муж из отпуска, а дома жена с любовником…

— Ха-ха…

— А он и говорит…

— Картишки?

— Давайте на раздевание?

— Вот, Филя, и раздевайся!

— А Лёша наш всё молчит и молчит.

— Он ещё мальчик.

— Ничего и не мальчик!

— Ой, какой…

— Филя, убери лапы!

Катерина тяжёлой рукой так треснула Филю, что он едва не свалился. Процедила:

— Ещё раз полезешь — убью.

— Та-ак! — Глеб в руках повертел пустую бутылку. — И пиво ёк?

— Я принесу! — вскочила Лариса. — У нас есть!

Остаток вечера для Лёшки прошёл как в тумане. Павел со Светой целовались, Глеб терзал гитару, Филя плясал, что-то бухала Варя, его самого обнимали, шептали в ухо, он кивал. Потом Лёшку повели тёмным коридором, лестницей, опять коридором. Они оказались в комнате. В окно светила луна, скрипела кровать, женщина порывисто дышала, сладко двигалось её вёрткое сильное тело, мешались волосы. Вдруг из коридора открылась дверь, вбросив внутрь кипящую дорожку света. В проёме стояла Лариса.

— Ну ты и блядь!

— Да? — с издёвкой отозвались рядом с Лёшкой. — А нечего было щёлкать!

Катерина поднялась над ним, не спеша убрала волосы назад. Качнулись её полные белые груди с крупными коричневыми сосками.

— Блядь! — взвизгнула Лариса.

— Отсоси, дура! Сама блядь!

Лариса молча бросилась вперёд, Катерину вынесло из кровати, и они сцепились.

— Эй, эй! — забормотал Лёшка. Встал, попытался разнять.

— Да пошёл ты!

Катерина в запале наотмашь хлестанула его по физиономии, оставив отметину длинным ногтем. Лёшка отшатнулся и оторопел, у него перехватило дыхание. Опьянение прошло, будто и не было. Начал торопливо одеваться и ещё полуодетый, путаясь в штанинах, выскочил из комнаты. Жгучая обида на свою первую женщину жгла сердце. Лёшка бросился вниз, выбежал наружу. От чувств предательски щипало в носу и как-то незнакомо теснило сердце.

— Вот сволочь! — вытолкнулись слова.

Вытолкнулись хрипло, неудобно проворачиваясь булыжниками и царапая горло. Лёшка откашлялся и сказал ещё упрямее и злее:

— Блядь такая! — дёрнул себя за волосы и закрутился на месте. — Ну я и дурак! Смешно! Просто смешно! Ведь ей же всё равно с кем!

«А мне?»

Внутренне возмутившись оскорбительным для себя вопросом, он в растерянности сел на тёплый тротуар и, оглянувшись, начал наблюдать, как неподалёку в траве светил и медленно полз светлячок. А вот ещё один и ещё. И Лёшка неожиданно представил, будто он сам, как светлячок, бродит по миру с фонариком, только этот фонарик у него не снаружи, а внутри, качается себе в такт шагам, иногда почти затухает, а иногда разгорается так ярко, что становится мучительно трудно просто жить — покупать продукты, ездить, вежливо здороваться, спать, разговаривать. Помимо воли он вспомнил, как в свете луны с лица только что бывшей с ним женщины исчезло озлобление, разгладилась гримаса тонких, циничных губ и проступило трогательное и доверчивое начало.

— Шлюха…

Почувствовал неловкость:

— Тоже мне, обвинитель.

Обхватил руками колени. Вздохнул:

— Поздравляю. Вот тебе твой первый раз. Хотел — получил.

И вдруг ощутил гордость:

«Всё-таки было. Наконец было. Спасибо… Цапнула, конечно! — осторожно потрогал царапину. — Но спасибо. А дальше — дальше у меня всё будет иначе. Я буду любить, меня будут любить.

Неожиданно вспомнил Валька: «В овощном всё иначе…»

И испугался:

— Нет, не так! Всё иначе, всё действительно будет иначе!

Поднял глаза — за огородами, за палисадниками, за крышами, за волнами деревьев, за рекой Шексной занималось утро.