Сибирская сага. Афанасий Бейтон

Леонид Бляхер

Эта книжка про начало русского Дальнего Востока и не только. В центре судьба героя албазинского сражения – Афанасия Бейтона, немецкого офицера, волею судьбы оказавшегося сибирским казачьим атаманом. О его поисках славы, любви и воли, о жизни простых людей в очень непростом мире идет речь в этой книге.

© Леонид Бляхер, 2017

ISBN 978-5-4483-7799-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Забайкальская весна коротка и стремительна. Еще вчера снега, смерзшиеся в твердый наст, покрывали отроги гор, окружающих Великое озеро, скованное панцирем изумрудного льда. Один на другой громоздились между деревьями сугробы, делая непроезжими немногочисленные тропки-дороги. Лишь редкие местные люди — охотники-тунгусы — пробирались на своих коротких и широких лыжах в поисках зверя. Низкое серое небо нависало над полоской гор на горизонте. Колючий ветер бил наотмашь, сдувал снег с вершин сопок, засыпал поземкой глаза случайному путнику, крутил вихри по долинам.

А сегодня словно кто-то сдернул белесое покрывало: гигантский купол небесного шатра налился синевой, вознесся в неведомую высь. Сопки покрылись нежной зеленью, почти на глазах превращающейся в пышное разнотравье. Теплый ветер с гор нес сладкий запах близкого лета. Наступала та краткая пора, когда тепло еще не перешло в летний изнуряющий зной с тучей жужжащей над всякой живой тварью мошки, но зимние холода уже отошли в область воспоминаний.

По долине, сжатой с двух сторон горными хребтами, по извивающейся, подобно змее, между сопок тропе-дороге двигался небольшой отряд. Десятка два всадников, да телеги со скарбом, не торопясь продвигались к ведомой им цели. Люди и животные наслаждались долгожданным теплом, солнцем, добрым духом весеннего дня. В голове каравана, сразу за дозором, опережавшим отряд саженей на полста, ехали двое.

Чуть впереди — высокий и жилистый старик с лицом, покрытым морщинами, точно кора столетнего дерева. Он явно устал от долгого пути, часто вздыхал, порой вытирал со лба набегавший пот. Впрочем, его глаза, выцветшие, как ткань от многолетней носки, смотрели зорко и внимательно, цепляя всякую мелочь вокруг. На поясе у старика висела сабля с золоченым эфесом, в металлических ножнах со вставками из самоцветных камней. Богатая одежда из дорогой ткани, отороченный соболем кафтан с золотой нитью по краям показывали, что едет не простой человек — может быть, боярин или воевода; на худой конец, лихой и удачливый атаман, коими богаты были сибирские земли. Его спутник, одетый не менее богато, был много моложе. Хотя тоже не мальчик — муж с опытом и разумением. Временами отвлекаясь, чтобы подогнать отставших всадников и обоз, он внимательно выслушивал старшего товарища. Сходство между ними свидетельствовало, что едут отец с сыном. Прочие всадники были одеты проще, хотя и небедно. Да и оружия с ними было много больше.

— Вот что, Андрей, — говорил старик сыну. — Как доберемся, даст Бог, до места, нужно сразу казну проверить, списки казаков, запасы пороха. Нет ли у казны долга перед казаками… У людей узнать надобно, часто ли мунгалы досаждают, ведь в прежние годы житья не давали…

— Обязательно узнаю, батюшка, — почтительно отвечал сын. Он уже не первый год был на государевой службе. Не хуже отца знал, с чего начать, как управлять. Но в семье власть главы была абсолютной, а его слава — непререкаемой. Да и не только в семье.

Имя Афанасия Ивановича Бейтона, окруженное былями и небылицами, уже не один десяток лет носилось по сибирским просторам. О «лихом немце», об «албазинском сидельце» слагали песни, а в киргизских юртах и стойбищах других немирных иноверцев им пугали детей.

Только все это было раньше. Раньше старый Бейтон, тогда еще совсем не старый, мог сутками скакать на коне, часами выдерживать бой. Вместе с солдатами или казаками он строил укрепления. Превозмогал голод и цингу. «Милостивым государевым словом», а порой и пушечной пальбой укрощал бунтовщиков…

Да. Было время-времечко, только минуло. Теперь уже вот-вот на восьмой десяток перевалит. Быстро-то как… Вроде бы совсем недавно держал на руках своего завернутого в куль первенца, Андрейку. А вот смотри ж ты — уже муж зрелый, государевым указом назначен к нему в товарищи…

Бейтон направлялся к новому месту службы, в Удинский острог, приказчиком и казачьим головой. Не сложилась его служба в Иркутске. И с воеводой Савеловым не сошелся, и с восставшими против него казаками не нашел общего языка.

Может, и ладно, что так, думал Бейтон. Зато теперь сам себе хозяин — только перед государем ответ держать. А государь тот далеко. Считай, на себя одного и можешь надеяться. Да на Андрея еще. Эх, не лезть бы уж с советами к нему каждый раз. А ведь не удержишься, так и тянет! Да и не для того, чтоб не забывался малец, — помочь ему хочется, подсобить. А силы-то уже не те, к закату жизнь идет. Считай, уже совсем закатилась. Краешек остался. А там… Может, там и Аринушку опять встречу…

Жену старик схоронил много лет назад. Еще в Москве. Сам тогда не старый был. Только жениться второй раз не стал. Прожил остаток жизни вдовцом. Сам детей поднимал, четырех сыновей: погодков Андрея, Якова, Ивана да младшего Федора. Все уже взрослые. Государевы слуги. Кто в казачьих сотниках, а кто уже и в головах. Только младшенький сынок пошел по толмаческому делу, дьячьему промыслу. Мирный он, не в батюшку. Еще второй, Яков, любит ученость (хотя и шашкой махать тоже обучен: в Сибири без этого и люди уважать не будут, и от врага не оборонишься). Вот Андрей — совсем в него. Да в материн род. Тоже не мирный. Бутурлины.

…Прожил жизнь. А зачем прожил? Кто ж его знает… Жил, как Господь вел. Любил, как сердце прикажет. Служил… царю? Ему, конечно, ибо, как дворянин, службой царю обязан. Но это — позолота: дунешь — сползет. Было еще что-то. Что? И слова теряются. На родном немецком языке таких слов и вовсе не найти. Да и на русском не сразу подберешь. Если вообще подберешь. Одно слово и крутится на языке: воля. Что она такое? Ей, желанной и проклятой, и служил он, ее и искал всю жизнь. А нашел ли?..

Старик поднял глаза к вечереющему небу, покрытому багряными всполохами облаков в лучах заходящего солнца.

— Ну что, Андрюша, — промолвил он, — пора и на ночевку становиться. Вон уже и вода блестит. Озеро Гусиное. У него и заночуем. А там уж за день и до Удинского острога доберемся.

— Как скажете, батюшка, — склонил голову сын, хотя места ночевок выбирали вместе еще в Иркутске.

Отряд доехал до берега и начал устраиваться на ночевку. Телеги — в круг, лошадей и палатки — по центру. Люди все бывалые; младшие уже зажигали костер, чтобы готовить ужин. Андрей распоряжался, назначал дозорных, смену. Старик щурился из седла на всю эту суету, явно думая о своем.

Вот ведь как выходит. Всего достиг. И полковник, и голова, и большой московский дворянин. Только одно обидно: приходит это тогда, когда оно уже не нужно совсем. Да и давно стало ненужным. Еще в Москве. Лишнее оно. Все лишнее, суетное. А что не суетно?

Старик запрокинул голову на только начинающее погружаться в сумеречный бархат огромное небо. Вот оно и не суетно. Оно — не слава, не звон. Оно — жизнь.

А ведь как хотелось в молодости всего этого, суетного. И славы, чтобы говорили вокруг о нем, старшие младшим пересказывали; и богатства, чтобы не считать мелкие монетки в тощем кошельке неудачливого наемника. Да и отличий хотелось. Когда-то давно это и выгнало его, привычно бедного и безвестного, из отчего дома на войну. Это и толкнуло его в далекую Московию той весной 1654 года (или 7162-го, как принято считать здесь). Да и звали его тогда иначе. Бейтон вспомнил ту весну — весну, когда решилась его судьба. Начался его путь.

***

Весна года 1654-го от Рождества Христова выдалась ранняя. Даже в торговом городе Гамбурге на севере Германии поля за городскими стенами уже освободились от снежной пелены, а горожане спешили избавиться от теплых плащей. Стоял погожий мартовский вечер. Слабый ветерок неспешно прогуливался между домами по знаменитому ганзейскому городу — вечному прибежищу людей с горячей кровью и жаждой приключений. Солнце опускалось все ниже. Улицы пустели, лавки одна за другой закрывали ставни. Лишь на площади у городской ратуши да в кабачках близ порта и торговых складов жизнь продолжала бурлить. Кабачки и веселые дома зажигали яркие огни, на которые, подобно мотылькам, слетались любители ночного веселья — от состоятельных бездельников и морских бродяг до бедолаг всех мастей и оттенков.

В заведении старика Августа, расположенного в квартале у самого порта, было шумно и смрадно, что, впрочем, совсем не смущало собиравшуюся здесь почтенную публику. Хотя «почтенными» завсегдатаи портового кабачка были разве что на собственный взгляд: моряки, ждущие загрузки судна или только ступившие на берег; мелкие торговцы всем на свете, трясущиеся над каждой медной монеткой; доступные девицы, темные личности самого разного калибра… Но больше всего среди посетителей кабачка папаши Августа было отставных солдат. Лихие вояки, чудом оставшиеся живыми в многолетней бойне, прокатившейся по всей империи, теперь пропивали последнее серебро, все еще надеясь на удачу, на то, что кто-нибудь с кем-нибудь да не помирится.

Но, похоже, их надежды таяли еще быстрее, чем серебряные кругляши с профилями царствующих особ. Европа устала от войны. Монархи сообразили, наконец, что еще немного — и воевать будет уже не за что. И так целые области лежали в руинах, поля не засевались. В городах множились нищие, на дорогах — разбойники. Мир стал навязчивой мыслью и мечтой почти всех жителей империи — от Северного моря до Адриатики, от Бургундии до Польши. Потому и оставалось бравым солдатам пропивать монеты, кружева, плащи, все чаще поглядывая то в сторону большой дороги, то в сторону далекой Америки, где, говорят, серебро стоит дешевле грязи.

За столом в самом углу зала сидели двое, отличающиеся друг от друга, как день и ночь. Один из них был в богатом камзоле, сшитом явно не из домотканого сукна. Пальцы мужчины украшали перстни с драгоценными камнями. Привычного парика, который вполне подходил бы к такому наряду, не было. Уже тронутые сединой волосы были тщательно уложены. Он медленно цедил из серебряного бокала кислятину, которую владелец без зазрения совести выдавал за тосканское вино. Второй был явно беднее и намного моложе. Его облик вполне соответствовал основной массе завсегдатаев. Разве только одежда была чуть целее и добротнее, да глаза выражали не только беспокойство и вызов, но и работу мысли. Он отхлебнул пиво из деревянной кружки и проговорил:

— Повезло тебе, Густав.

— Да, — согласился его собеседник. — Можно и так сказать. Старик благополучно преставился. Так что я теперь и граф, и владетель. Главное, что перед смертью старый хрен простил меня и снова сделал наследником.

— Слушай, может, и я к тебе пойду? Ну, кем-нибудь. Управляющим каким-нибудь. А?

— Альфред, ты на себя посмотри! Ты же солдат до мозга костей. Что ты умеешь, кроме как воевать? Да и гонору у тебя не для управляющего, — усмехнулся старший. — Славу любишь. А в имении какая слава?

— И то правда, — грустно согласился собеседник. — Считай, лет с семнадцати — только лагерь, марш или драка. Забыл уже, как родной дом выглядит. Однажды захотел родню вспомнить, так даже имен припомнить не смог… И куда мне теперь?

Может, все-таки домой, в Пруссию?

— Да. Хорошая перспектива. Разоренное поместье, голодные крестьяне и все. Да не ждет меня там никто. Похоронили еще лет пять назад, наследство разделили… Хоть бы кто-нибудь воевать начал — так ведь нет! Мир везде. Я уже в долги влезаю понемногу. Скоро пропью патент поручика да пойду разбойничать.

Он вновь пригубил вина. Невеселые мысли о жизни, которая закончилась с последним выстрелом великой войны, вновь охватили его. Двадцать пять лет, и никому не нужен. Веселые дела. Просто животик надорвать от смеха. Все юношеские мечты разлетаются, как пух на ветру.

Старший собеседник тоже молчал, но какая-то идея буквально рвалась из него. Наконец он не выдержал:

— Аль, есть вариант!

— Да? — встрепенулся собеседник. — Какой? Америка?

— Ну, можно и об этом поговорить. Хотя я подумал о другом направлении. На востоке, за твоей Пруссией, есть Московия.

— Знаю. И что? Такая же нищета, как и дома.

— Не совсем. Там у меня есть знакомый. Ну, не совсем знакомый, но судьба сводила. Зовут Герман фон Штаден. У него еще предки перебрались в Московию. Их король собирает наемников для войны с поляками. Что-то они там не поделили. Сам Герман у них капитан, командует полком. Я могу написать ему письмо. А там…. Здесь-то у тебя совсем вариантов нет.

Ехать в далекое восточное королевство не хотелось страшно. Да и как ехать? Вот он я! Берите! Хотя… а что он теряет? Здесь ничего нет. А там хоть надежда. Вон, знакомец его бывшего капитана устроился как-то. Может, и ему, поручику Альфреду фон Бейтону, улыбнется старуха Фортуна. Может, не все, что намечталось одинокими ночами в родительском доме, окажется пустым.

— Ладно. Только давай ты напишешь письмо. Если ответ будет положительный, то я поеду.

— Будешь ждать?

— Буду. Делать-то нечего.