Любовь по обмену

Лена Сокол, 2019

Зоя готовится принять у себя в гостях студентку из Штатов по имени Челси, но на пороге вместо девушки появляется ее самовлюбленный братец Джастин. Грубиян, наглец, не поддающийся контролю смутьян способен превратить размеренную жизнь бедной Зойки в сущий кошмар. Эта встреча изменит их жизни навсегда. И языковой барьер далеко не самое сложное, что встанет между молодыми людьми.

-4-

Джастин

— Черт! — ругаемся мы шепотом, синхронно и сразу на двух языках.

Я понимаю это по тому, как она вдруг смотрит на меня удивленно и ошарашенно, а затем пытается убрать улыбку, проступающую на лице.

— Одновременно, — говорит Зоя, поджимая губы, и вскакивает.

Уже достаточно темно, и мне не видно, покраснела ли она. Хотя и так знаю — конечно. Эта ее особенность — краснеть через каждые пять минут — ужасно милая и забавная, а еще почему-то не на шутку заводит меня.

— Blin! — выдает девчонка, прислонив ладони к стеклу.

Мне плевать, что окно снова закрылось. В душе я радуюсь, как мальчишка, потому что мы с ней теперь одни на этой крыше и никто не может мне помешать пялиться на развевающийся на ветру подол ее платья. Мне отчего-то плевать совершенно на все. На Фло с ее попытками всё «уладить», на отца, пытающегося доказать всему миру, что он самый крутой, на то, что мои мечты вдруг разбились в одночасье. Плевать на весь мир, который стал для меня невидимым, потому что я спятил.

Это совершенно очевидно — просто спятил. У меня нет ни прошлого, ни будущего. Стою на краю этой крыши, как на краю собственной жизни, и ныряю в неизвестность. Я только что сам согласился на это сумасшествие. На то, что никогда не планировал, и то, от чего готов был отмахиваться и руками, и ногами, и всем телом сразу.

Потому что она мне предложила, а я так засмотрелся на ее голубые глаза, что не смог отказаться. Все слушал, как она произносит мое имя — тихо, шепотом, будто катает его, как леденец, на своем языке, и хотел слышать это еще и еще.

Точно идиот. Говорю вам.

Идиот, которому все равно, что мы оказались заперты на крыше. Ведь главное — вдвоем. И у меня теперь есть абсолютно законный повод находиться рядом, стоять к ней плечом к плечу и чувствовать, как внутри тела взрываются огненные фейерверки, стоит лишь нам нечаянно соприкоснуться руками.

Я схожу с ума. У меня еще никогда такого не было. Что это?

— Что еще за «blin»? — спрашиваю, наклоняясь и тоже прислоняя ладони к стеклу.

Зоя печально опускает плечи — окно действительно закрыто.

— Трудно объяснить, — говорит она, закусывая губу, убирает руки. — Это как «черт», только съедобное… — И прячет лицо в ладонях, сквозь которые тут же слышится ее стон. — Что я говорю? Blin!

— Blin… — повторяю я, выпрямляясь. — Мне нравится это слово. Blin. Blin.

Осторожно двигаюсь вдоль крыши, то и дело поглядывая вниз. Похоже, придется звать кого-нибудь на помощь.

— Есть у нас такое блюдо, — слышится тоненький голосок Зои. — Вроде ваших панкейков. Тоненькие, круглые лепешки. Сладкие. — Слышно, как она злится сама на себя за то, что не может подобрать нужных слов. — И когда мы ругаемся, тоже говорим blin. Господи, да я даже не знаю почему!

— Blin, — улыбаюсь я. Встаю на колени и свешиваю голову вниз, чтобы отыскать что-то подходящее для спуска с крыши. — А как сказать «черт»?

— Ch’ort, — отзывается Зоя.

Пытаюсь повторить и слышу, как она хихикает.

— Что? — выпрямляюсь.

— Ничего, — мотает головой девчонка, пытаясь выглядеть серьезной. — И что нам теперь делать?

— Я, кажется, нашел кое-что. — Ложусь на живот, подтягиваюсь к краю и проверяю рукой на прочность старую деревянную лестницу, прислоненную к стене, можно попробовать спуститься.

Внизу, под нами, на первом этаже уже горит свет.

За моей спиной раздается ворчанье. Зоя уже подползла к краю, сидит рядом и боится взглянуть вниз.

— Что? — усмехаюсь. — Если хочешь, можем спуститься по дереву.

— Под нами кухня. — Ее голос хрипнет от волнения. — Мама нас увидит.

— И? Она будет недовольна?

— Хм… Даже не знаю. — Глаза Зои округляются, когда она видит, что я спускаю вниз ноги. — Ей точно будет интересно, чем мы здесь занимались.

— А мы делали что-то плохое?

— Вроде нет. Если не считать, что ты… курил.

— У вас что, не курят? — Ставлю ногу на верхнюю ступеньку, осторожно переношу на нее вес всего тела. Та скрипит, но выдерживает.

— Не все, — она комкает подол платья, глядя, как я, спускаясь вниз, исчезаю в темноте, — и точно не при родителях.

— Хочешь сказать, твой отец не знал, что твой брат тусуется на крыше? У него ведь даже пепельница здесь к стене привернута.

— Я вот не знала… — Голос Зои кажется печальным, и мне приходится задержаться, чтобы попытаться выхватить из темноты черты ее лица. Так и есть — уголки рта опущены вниз, лоб нахмурен. — Видимо, у нас не самые лучшие отношения с братом.

— Бывает, — говорю, невольно вспоминая о Челси, и делаю еще пару шагов вниз.

— А разве спортсмены курят? — пищит она, выглядывая с края крыши.

Зоя дрожит, как заяц, боясь высоты.

— Бывает, — хмуро повторяю я.

Сигареты, прихваченные с собой, достались мне от Фло. Помню, выхватил пачку у нее из рук, когда она в очередной раз хотела закурить, чтобы избежать неприятных объяснений. И она так и лежала в кармане, а обнаружилась только несколько дней назад. Тогда и закурил впервые. Можно сказать, с горя.

— Это же вредно, — зудит Зоя с крыши полушепотом. — Как ты бегаешь тогда на поле?

— Нормально. — Спрыгиваю в траву и оказываюсь в окошке света как раз в тот момент, когда хозяйка дома подходит к плите.

— Но ведь футболисту за время игры приходится делать столько… — она задумывается, — толчков? Э-э… тяги? Всплесков? Буксир?

— Рывков? — подсказываю я шепотом.

— Да, — выдыхает она смущенно.

И я вижу, как мелькают в темноте на крыше пряди ее светлых волос.

— И эта женщина еще собирается учить меня своему языку… — пытаюсь ее поддеть.

— Да, придется туго… — соглашается Зоя, вздыхая.

— Жёстко? — усмехаюсь я.

— Плотно? — не сдается она.

— Сильно?

— Тяжело! — это слово срывается с ее губ почти победоносно.

— Оу, да мы начинаем понимать друг друга! Нужно это отпраздновать. — Обхватываю обеими руками лестницу и шепчу: — А теперь слезай.

— Что?! — Ее глаза становятся такими огромными от ужаса, что мне даже отсюда виден их блеск.

— Слезай, говорю!

— Ни за что…

Так можно препираться сколько угодно, но вот ее мама за окном уже поглядывает на часы.

— Быстрее!

— Нет, иди, поднимись и открой мне дверь! — просит Зоя.

— Нет, — улыбаюсь я. — Сейчас зайду, сяду за стол, а тебя оставлю здесь.

— Не-е-ет, — не может поверить девчонка.

— Не будь трусишкой, Зо-я, слезай.

Она рычит. Натурально! Обрушивает какие-то русские ругательства и, громко копошась, спускает ноги вниз.

— Давай, детка! — подбадриваю я.

Но в ответ Зоя снова ворчит. Встает на ступеньку, спускается ниже, цепляется руками в лестницу и что-то говорит по-русски. Кажется, это проклятья. Она проклинает меня, всю мою семью, мою страну, затем весь мир. С ее подачи нас ждет апокалипсис!

— Еще немного, еще. Ты молодец!

Припадаю к лестнице всем телом и смотрю вверх. Розовенькие. М-м-м, как же это по-девичьи. Так мило…

— Эй, куда ты смотришь?! — восклицает вдруг она, остановившись.

— Кто? Я? — прочищаю горло. Мне бы сейчас и холодный душ не помешал, если честно. — Беспокоюсь, как бы ты не упала, детка.

Когда остается всего две ступеньки, Зоя спрыгивает вниз. Ее мягкие тапочки тонут в траве, а маленькие цепкие кулачки ударяют мне в грудь.

— И не зови меня деткой, понял?

Отступаю назад.

«Розовенькие. Они розовенькие, — стучит в висках и разносится жаром по всему телу. — Интересно, а бюстгальтер у нее такого же цвета?»

Не успеваю ничего сказать, как Зоя обходит меня и, яростно топая, направляется к входной двери. Едва поспеваю следом.

— Научишь меня грязным русским словечкам? — спрашиваю ехидно, почти касаясь губами ее уха.

Зоя отпрыгивает и активно трёт ухо плечом — ей щекотно.

— Чего? — морщится, будто лимон проглотила.

— Ну, ты так ругалась, я даже завелся… — играю бровями.

Ее лицо вытягивается от удивления, рот приоткрывается.

— Я молитву читала! — Несколько слов по-русски, затем: — Чтобы не упасть и не сломать себе руки и ноги!

— Правда? — хмыкаю, когда она тихонько приоткрывает входную дверь.

— Да! — шепчет она и приставляет палец к губам. — Детка… Blin… — качая головой, входит в дом.

Стараясь не шуметь, следую за ней. Из гостиной доносится звук телевизора. На диване уже восседает ее отец, отсюда хорошо видна его лысеющая макушка.

— Представляю тогда, как ты ругаешься… — мечтательно произношу я.

Зоя бросает на меня уничтожающий взгляд и шумно выдыхает. Затем мы крадемся, как два вора, по направлению к лестнице. Ступаем осторожно и тихо. Нужно признать, нам весело. Обоим. Когда мы оказываемся за спиной у ее отца, беру девчонку за локоть и резко разворачиваю к себе.

Она замирает и таращится на меня. Шикает беззвучно и угрожает одними глазами, но мне так смешно, что я еле сдерживаюсь.

— Что? — спрашивает Зоя, разыгрывая передо мной целую пантомиму.

И я тоже все время спрашиваю себя об этом. Что? Что я делаю здесь на самом деле. Почему мне больше не хочется уезжать? Почему нравится все, что здесь происходит? Особенно — она.

Приказываю своему мозгу заткнуться, но все бесполезно. Мысли опять предательски крутятся вокруг ее простенького личика и тонкой, хрупкой фигурки.

— Вот что, — достаю запутавшийся в светлых девичьих волосах яблоневый листочек и протягиваю ей на ладони.

Зоя пожирает меня взглядом. Уставилась, как на умалишенного, и плотно сжимает губы, чтобы не рассмеяться. Или не психануть. Не знаю.

Она медленно протягивает руку, чтобы взять желтоватый листик с моей руки, я тотчас перестаю дышать. Сердце в груди толкается так, будто ощущает сильный прилив адреналина.

И в эту секунду слышится радостный возглас ее мамы. Она нас увидела. Мы вздрагиваем, и я быстро прячу находку в карман.

— Мама рада, что мы наконец спустились к ужину, — переводит Зоя, прячет глаза и кивает в сторону кухни: — Пойдем.

— Привет, как дела? — по привычке говорю я ее родителям, на ходу поправляя растрепавшиеся на ветру волосы.

Догадываюсь, что нас приглашают за стол. Отец Зои здоровается со мной за руку и тоже следует на кухню. Мы молча моем руки и садимся за стол. Они втроем что-то оживленно обсуждают. Мне остается только догадываться, что именно.

— Им интересно, что же такое произошло с твоим лицом, — поясняет Зоя, отчаянно стараясь сохранять спокойствие.

Ее руки до сих пор в мурашках с прохладного вечернего воздуха.

— Ну, расскажи, — пожимаю плечами.

Родители переглядываются и качают головами, а мой личный переводчик долго что-то им объясняет. Немного поохав, мама Зои успокаивается и накладывает мне в тарелку какие-то кусочки теста, которые, надо признаться, пахнут приятно. Даже догадываюсь, что это.

— Pel’meni, — гордо провозглашает отец семейства.

Послушно киваю и втягиваю носом пар, поднимающийся от блюда. Пахнет мясом. Вкусно. Мне подают тарелку с хлебом. Видимо, здесь так принято — все есть с хлебом. Хозяин дома, внимательно глядя на меня и активно жестикулируя, что-то говорит.

— Папа спрашивает, как прошел твой первый день в университете, — вздыхает Зоя.

Она не на шутку раскраснелась.

— Ну, так скажи, что я там не был.

— Эм-м… Окей.

Девчонка берет вилку и с улыбкой что-то им рассказывает. Ее родители довольно кивают и дружно передают мне емкости с соусами. Мама Зои, широко улыбаясь, на своем примере показывает, как именно нужно макать в них горячие pel’meni.

— Оk, pel’meni, — повторяю я и беру вилку.

Хозяева дома чуть не начинают хлопать в ладоши, услышав, как я это сказал. Примерный мальчик, ничего не скажешь. Все рады.

Замахиваюсь столовым прибором над тарелкой и вдруг застываю. Меня осеняет. Смотрю на Зою, которая следит за каждым моим движением, и тихо произношу:

— Ты не сказала им, что я не был на занятиях, да?

— Да, — хитро улыбается она, помахивая вилкой а-ля «ну же, смелее, пробуй». — Вот выучишь русский и сам расскажешь, — протыкает самый толстенький кусочек теста с мясом, хмыкает, — если сможешь, конечно.

Я бы злобно прищурился, но на меня все еще пристально смотрят ее родители. Не хочу их расстраивать, поэтому натягиваю улыбочку и насаживаю на вилку pel’meni.

— Сомневаешься, значит? — спрашиваю, не глядя в сторону Зои.

— О да, — звучит в ответ.

Макаю в соус. В один, затем сразу в другой.

«Она думает, что мне слабо».

— Вызов принят, — говорю и отправляю еду в рот.

Глаза на лоб лезут — такое оно горячее. Выдыхаю пламя, как огнедышащий дракон, и утираю выступившие слезы. Русские громко перешептываются, и мама виновато подает мне стакан питьевой воды.

— Спасибо, мэм.

Прожевываю, глотаю, запиваю, беру еще одно. Делаю в этом странном комочке из теста дырочку зубами и выпускаю наружу бульон. Дую, а затем уже кладу в рот, жую.

— М-м-м… — прикрываю веки и признаюсь: — Вкусно…

— Vkus-na, — подсказывает Зоя.

Неумело повторяю за ней русское слово, и на меня вдруг обрушивается шквал аплодисментов. Удивленно хлопаю глазами. В последний раз кто-то так радовался моим успехам, когда я научился ходить на горшок.

Зоя

Родители слишком бурно реагируют на любое движение Джастина, но плюс в том, что они не переигрывают — действуют искренне, ведь этот парень почему-то реально им нравится. Хорошо хоть, их устроило объяснение, что он разбил лицо, навернувшись со скейта. Не представляю, как хлопотала бы мама, узнай она, что над ним издевались незнакомцы в первый же день пребывания в чужой стране.

— Дочь, скажи ему, что пельмени — это ерунда. — Отец отламывает большой кусок хлеба. — Другое дело — уха! Да на природе, на костре, в котелке!

Пельмень застревает у меня в горле: «Нет, папа, только не это. Не сейчас».

— Чем тебе пельмени не угодили? — морщится мама.

— Я возьму парня с собой на рыбалку. — Отец гордо ударяет кулаком по столу, хлеб выпрыгивает из его пальцев и, прокатившись по столу, ныряет в чашку с соусом.

— Не-е-ет, — умоляет мама, устало откладывая вилку в сторону.

Джастина никто даже не спрашивает. Парень, еще не догадываясь, что ему грозит опасность, преспокойно жует свой ужин.

— Переводи, дочка, переводи! — Отец не на шутку заводится. — Поедем с ним на природу, наловим рыбы, сварим, — выбрасывает вперед руку с выпяченным вверх большим пальцем, — во будет!

— Э-э-э-э… — теряюсь я.

— Какая рыбалка, Миша? — терпение мамы лопается. — Ты сам с рыбалки еле возвращаешься, да еще и без рыбы! Этим летом вообще сапог потерял…

— С рыбой! — не унимается папа. — Вспомни того сома в прошлом году. На семь килограммов вытянул, еле в ванной поместился.

— Ага. Скажи еще, что это ты его поймал.

— Ну, так привезли его ко мне домой? Значит, я. — Отец поворачивается к Джастину: — Сом знаешь какой наваристый был? Жирный, вкусный! — Затем ко мне: — Ты не молчи, доча, переводи.

— Напóите мне парня до поросячьего визга, будет возле палатки валяться, даже удочек не увидит. Знаю я вашу рыбалку! Рыбу из магазина привозите, чтобы не позориться.

Папа мрачнеет — задето его самолюбие.

— Знает она! Ты меня перед иностранным гостем пьяницей не выставляй.

— Да я твоих удочек сто лет не видела, — усмехается мама. — Они у тебя вообще есть? Нет?

— Удочки мои в гараже все лежат. Что их таскать-то домой?

— В твоем гараже сам черт ногу сломит, тащишь туда всякий хлам и складируешь.

Джастин оживляется: он услышал знакомое слово — «черт». Кажется, до него доходит, что за милым перебрасыванием фразами кроется настоящая перепалка.

— Да дай ты мне пацана приобщить к мужскому делу! — Папины брови сходятся на переносице.

Мне уже не по себе.

Но мама не собирается сдаваться:

— Сына уже приобщил! Хватит. Бежит теперь от тебя с твоими рыбалками как от огня.

— Пф! — Отец и здесь не теряется. — Степка наш в твою породу, в бабскую. А тут сразу видно — мужик, — указывает в сторону Джастина. — Первый день в России, а уже по морде получил!

— Папа… — сглатываю я, растерянно втягивая голову в плечи.

— А что? Будешь мне и дальше сказки рассказывать про скейт? Да его покатушки бы в двадцати метрах от дома закончились, до магазина по нашим дорогам не доехал бы.

— Миша… — Мама обмахивается салфеткой и виновато улыбается, косясь на американца. — Ты что такое говоришь?

— В чем дело? — аккуратно интересуется Джастин.

— Папа собирается взять тебя на рыбалку… — поясняю.

— Оу, круто, — он мотает головой, — мой папа только в офисе сидит. Да иногда в гольф играет. Рыбалка интереснее.

— Видишь? — улыбается отец. — Он рад. Молодец, сынок. Тебе у нас понравится. Мы с тобой еще на охоту съездим — вот это точно самое мужское занятие, которое только бывает, — бросает в мою сторону хитрый взгляд. — Давай, зайка, переводи.

— И на охоту… — добавляю я по-английски.

Лицо Джастина оживляется.

— Видел, как наш президент на медведе скачет? — Папа гордо выпячивает грудь. — Вот мы с тобой так же будем.

Мама отчаянно зарывается лицом в ладони и качает головой.

— Охотник хренов, — теперь она смеется, — да у тебя ведь даже ружья нет!

— Эх, Людка. — Он смотрит на нее по-отечески снисходительно. — В охоте же не ружье важно, а состояние души.

— Да. — Мама поджимает губы. — Толька твой сходил уже на охоту. Завалил лося, теперь до конца жизни будет штраф выплачивать.

Отец надувается, как мяч для фитнеса.

— Это не он. Это мы все завалили. Коллективно. Просто он мужик — взял на себя всю ответственность, иначе бы мы как организованная браконьерская группировка пошли под суд.

— Мужик, мужик… тьфу, — злится мама, возвращаясь к ужину.

— Запричитала… — закатывает глаза папа.

Я сгораю от стыда. Прямо чувствую, как на мне сейчас вспыхнет платье.

— А на футбол он меня не хочет с собой взять? — интересуется Джастин как ни в чем не бывало.

— Что? Что он сказал? — оживляется отец.

— На футбол с тобой просится, — вздыхаю я.

Лицо папы сияет, как у кота, который только что налакался сметаны.

— С удовольствием, сынок! Как раз сезон начинается!

— Знаем мы ваш футбол… пиво, семечки… — начинает мама и, уловив угрожающий папин взгляд, тут же прикусывает язык.

— Вообще-то, они любят друг друга, — говорю я гостю, опуская взгляд в тарелку. — Вроде…

Джастин кивает, и дальше мы едим молча.

Когда ужин подходит к концу, американец помогает нам с мамой убрать посуду со стола.

— Почему вы не пользуетесь? — удивленно интересуется он у нее, указывая на посудомоечную машину.

Я в замешательстве, но перевожу вопрос. Мама смотрит на Джастина так, словно он сморозил какую-то глупость.

— Потому что я вымою посуду лучше, — отвечает она и включает воду в раковине.

А что, все очевидно. И даже логика присутствует. Перевожу ее ответ американцу, и того он, кажется, тоже устраивает. Поблагодарив маму еще раз, парень поднимается к себе.

Я тоже иду в свою комнату. Со страхом открываю ноутбук и пытаюсь дозвониться Славе. Он не отвечает. Ничего удивительного, я бы тоже обиделась. Пишу длинное письмо, отправляю. Всю ночь ворочаюсь в постели, то проваливаясь в сон, то снова просыпаясь. Вот только снится мне не мой парень, а крыша в вечерних сумерках, розовый закат, желтоватые листочки яблони и нечаянные прикосновения Джастина к моей коже.

* * *

Когда утром я иду в ванную, в комнате брата тихо. Принимаю душ, одеваюсь и снова возвращаюсь к его двери, чтобы сказать, что нам пора на учебу. Набираюсь смелости, стучусь, но мне никто не отвечает. Открываю дверь — пусто. Американца уже нет. Я спускаюсь вниз и замираю на последней ступеньке.

Происходящее на кухне кажется идиллией. Джастин сидит на стуле, а перед ним большая тарелка с блинами, рядом стоят чашки со сгущенкой и вареньем. Выключив плиту, мама поворачивается к американцу и показывает, как правильно скатать блин в трубочку или сложить треугольником, чтобы потом макнуть в одну из чашек.

— Нравится? — спрашивает мама, нажимая костяшкой пальца на экран планшета.

— Do you like it? — отзывается электронным голосом онлайн-переводчик.

— О да, — кивает Джастин, прожевав кусочек, а затем (держите меня семеро) говорит: — Спа-сы-ба!

Мама чуть не подпрыгивает от радости. Пишет что-то в планшете, читает внимательно, а затем выдает:

— Ай эм вери хэппи!

Парень, сворачивая очередной блин, улыбается ей.

Круто.

Меня мучает только одна мысль: нужно научить его проговаривать букву «р». А маму — отучить.

— Всем привет, — говорю, тихо входя на кухню.

Оба поворачиваются ко мне.

— Привет, — отзывается мама.

— Привет, — вторит на английском Джастин.

Беру чайник, кружки, расставляю их на столе, кидаю внутрь чайные пакетики и заливаю кипятком.

— А теперь на русском, пожалуйста, — улыбаюсь, не глядя парню в лицо.

Он не обижается. Усмехнувшись, пытается произнести:

— П… Пуи… При… — С буквой «р» ему еще долго не удастся справиться, зуб даю. — При-вэт.

— При-вет, — подсказывает мама. — Приии-вет.

Я довольна. Еще минут двадцать мы пьем чай с блинами, пытаясь научить его произносить «привет», «спасибо» и «хорошо», хотя следовало бы начать с всемогущей фразы: «Извините, я не говорю по-русски». Но легкие пути ведь не для нас.

* * *

— Давай пройдемся пешком, Зоу… — спотыкается Джастин, желая, видимо, по привычке исковеркать мое имя и тут же исправляется: — Зоя.

— Пешком? — переспрашиваю, надевая обувь в прихожей.

Сегодня на мне джинсы, свитер и тонкий плащ — на улице прохладно.

— Да, — отзывается парень уже с крыльца и, поежившись, застегивает толстовку под самое горло. — Ты говорила, что здесь недалеко.

— Хорошо, — пожимаю плечами, беру сумку и выхожу за ним следом.

— Наконец-то собрались! — усмехается папа.

Они с мамой уже ждут нас в машине.

— Пап, мы сами дойдем, — говорю я, бросая взгляд на американца, — Джастин хочет прогуляться.

Тот в подтверждение моих слов отчаянно кивает.

— Правильно, — соглашается отец, — пусть посмотрит достопримечательности.

— Хорошего дня! — желает мама.

И они, помахав на прощание рукой, отъезжают от дома.

Надо признаться, без них мне как-то неловко в обществе Джастина. После вчерашнего разговора он кажется более расслабленным, будто решил открыться мне, довериться или что-то вроде того. А может, у него просто нет выхода? Рядом никого, кто мог бы помочь ему освоиться на новом месте и хоть как-то скрасить предстоящие несколько месяцев.

Указываю направление, и мы начинаем движение в сторону университета. Я — по бордюру, Джастин — рядом, слева. Спрятав руки в карманы, он задумчиво оглядывает дома, стоящие вдоль дороги. Идет, стараясь пнуть носком кроссовки каждый опавший листочек, встречающийся на пути, — ну, точно мальчишка!

— Ты поговорила со своим бойфрендом? — спрашивает он наконец после недолгого молчания.

Моя жизнерадостность моментально улетучивается. Кажется, что серые тучи, проплывающие над городом, улеглись мне на плечи и давят, давят.

— Нет, — отвечаю ему по-русски.

За завтраком мы договорились о том, что таким образом будем пополнять его словарный запас. Пусть привыкает.

— Нет, — категорично и жестко повторяет он. Его все еще беспокоит, что наш язык звучит достаточно твердо и строго, затем добавляет: — Да, я бы на его месте вообще с ума сошел. Такой красавчик, атлетически сложенный, подтянутый, в одних трусах врывается в комнату к его девушке.

Джастин говорит это очень серьезно, поэтому мне приходится вытянуть шею, чтобы убедиться — он улыбается. Я тоже расплываюсь в улыбке. Иногда его шутки выглядят излишне самоуверенными и даже пошлыми, но я ценю попытки поднять мне настроение.

— Все образуется, — отвечаю, пытаясь успокоить в первую очередь саму себя.

Вдыхаю ярко раскрашенный и увядающий запах осени, и мне почему-то жутко хочется узнать, каково это — идти и держать этого парня за руку. Я уже знаю, что его ладони большие и горячие, и то, каким он может быть: уютным, спокойным, рассудительным, когда никто не видит и не лезет ему в душу.

Реннер — настоящий раздолбай, но я уверена, что это просто маска. Потому что мне вчера случайно удалось заглянуть под ее завесу и увидеть там настоящего Джастина.

— Зоя, а что такое «zay-ka»? — Парень поворачивается, и его взгляд цепляется за меня тысячами маленьких невидимых крючков так, что становится невозможным отвернуться. Смотрю в его глаза и чувствую, как теряю над собой контроль.

— Это… — задумываюсь и тут же чуть не падаю с бортика. Не стоит забывать о безопасности, когда строишь глазки парням. Восстанавливаю равновесие и замечаю, что лицо Джастина уже совсем близко: всего в нескольких сантиметрах от моего. Он бросился, чтобы подхватить меня. — Это… брат так называл меня в детстве. Не Зоя, а «Зойка». Это вроде как… обидно. И мама с папой постоянно одергивали его, а потом стали называть меня созвучно — «зайка», что значит «заяц». Это слово в нашем языке звучит ласково, даже влюбленные часто друг друга так называют. Похоже на ваше «hunny bunny», не знаю, с чем еще сравнить… — Смущенно улыбнувшись, прячу взгляд. Выпрямляюсь и осторожно ступаю дальше.

Краснею. Жутко, дико, отчаянно краснею и ничего не могу с этим поделать.

— Значит, ты… zay-ka… — Парень странно прищуривается, и мне не удается понять, о чем он думает.

Прохладный ветерок, налетевший вдруг ниоткуда, кажется мне благословением. Надеюсь, хоть щеки немного остынут.

— А что такое… zad-nit-sa? — громко выдает Джастин, делая почему-то ударение на букве «i».

Проходящая мимо пожилая женщина вздергивает брови, сурово глядя на нас.

Я в недоумении пялюсь на Джастина.

— Что? — спрашивает тот. — Неправильно произнес? Ты вроде сама это слово говорила.

— Лучше скорей забудь его, — прошу я, хихикая.

— Так и знал, что это что-то оскорбительное, — наигранно обижается он и опускает взгляд на свои намытые до идеального блеска белые кроссовки.

Уж я-то знаю, что не успеем мы дойти до универа, как они станут грязно-серыми. Каждая проезжающая по дороге машина тянет за собой столько грязи, что гуляй мы целый день, на нас вечером были бы плащи из пыли толщиной в сантиметр.

— Не оскорбительно, — закусываю щеку изнутри, — это значит… — Перехожу на шепот, бросая в его сторону короткое: — Попа.

— Что?

Понимаю, что он не врубается, и начинаю перечислять все синонимы, какие приходят в голову:

— Ass, booty, butt, cheek…^[1]

Хлопаю себя по соответствующему месту и краснею еще больше.

— Blin, — восклицает американец, глядя на меня. — А покажи еще раз, как ты это делаешь. Мне нравится!

Его глаза загораются. Напряжение снято, и мы хохочем, отворачиваясь друг от друга. С ним легко. Интересно только, как долго это продлится?

Первым успокаивается Джастин:

— Вряд ли у меня получится. Учеба, русский и все такое. — Он качает головой.

Спрыгиваю с бордюра. Теперь между нами снова около тридцати сантиметров в росте. Просто бездна! Мы как волк и заяц из мультфильма «Ну, погоди!» — смех, да и только.

— А что ты теряешь? — набираюсь смелости и толкаю его плечом, чем вызываю очередной удивленный взгляд. — Прими это не как испытание, а как веселое приключение — например как отдых. Будет сложно, но весело. Это я тебе обещаю. Здесь нет океана, здесь холодно девять месяцев в году, но в этой стране люди умеют веселиться.

— У вас тоже есть фратернити? — спрашивает он безрадостно.

— Ты про студенческие братства, в которых все обычно напиваются до беспамятства на вечеринках?

— Да.

Щурюсь, смотрю, как из-за тучки выглядывает солнце. Его лучи уже не греют, но все равно приятно. Впереди маячат высотки. Тот район города более оживленный, парню будет на что поглазеть. И вообще, неплохо было бы организовать ему настоящую экскурсию.

— У нас нет фратернити, — улыбаюсь, — мы сами себе фратернити. У нас в каждой группе по пять таких братств. Неофициальных. Никаких разделений, взносов, клятв, испытаний и правил. Парни и девчонки — вместе. Мы просто дружим и отрываемся по выходным, но зато с русским размахом.

Джастин притормаживает и смотрит на меня в упор:

— Кроме того, что мне нужно будет учить русский, придется заняться и основными предметами. Я этого дома толком не делал, Зоя. Понимаешь?

— Я уже поняла, что ты… — не могу подобрать ничего похожего на «разгильдяй». — Не важно. — Останавливаюсь и смотрю на него снизу вверх. — У нас все проще. Вот, смотри: у вас меньше лекций, больше самостоятельной работы, у нас — наоборот. Много лекций, но после них мы отдыхаем дома. Задания для самостоятельной работы у вас присылают по почте, у нас обычно отдают прямо в руки. Групповые работы, презентации тоже проходят не так часто, как у вас.

— Но учиться все равно надо.

— Конечно, — беру за локоть и тяну его в сторону пешеходного перехода. — Но тебе будет интересно сравнить, как наша система обучения отличается от вашей. Есть плюсы и минусы. — Когда загорается зеленый, мы переходим на другую сторону улицы. Вдали уже виднеется университетская площадь. — Мы не выбираем предметы и дисциплины, которые хотим изучать. Все экзамены сдаем в основном по материалу, который дают на лекциях, поэтому тебе придется много писать.

Изо рта Джастина вылетает ругательство, которое мне доводилось слышать разве что в кино.

— Не переживай, тебе помогут, — успокаиваю, — преподаватели, ребята. Я, наконец. — Замираю, когда наши локти случайно соприкасаются. — С утра ты будешь ходить с нами на лекции, в одиннадцать у тебя изучение русского языка, далее иностранный курс, где вы с другими студентами будете изучать профильные предметы на английском.

— Много у вас студентов из других стран?

— Да, но все в основном русскоговорящие: из Казахстана, Узбекистана, Беларуси и стран ближнего зарубежья. Даже среди тех, кто имеет российское гражданство, много студентов разных национальностей. У нас многонациональная страна.

— В Сан-Диего так же.

— Оценки у нас не от F до А, от 1 до 5. Что еще? — перебираю в уме информацию, решая, что могло бы быть полезным для иностранца. — В наших университетах тоже есть библиотеки, кафе, спортзал, но они не круглосуточные и мало напоминают ваши кампусы. Здесь все гораздо скромнее.

Мы останавливаемся возле главного корпуса. Джастин оглядывается вокруг, и его взгляд цепляется за стоящий в отдалении большой университетский стадион.

— О, — глаза парня загораются, — кажется, здесь я и играл в футбол. Надо же.

Ничего себе. Значит, он вчера кружил поблизости.

Смотрю на часы.

— Ты готов?

Он застывает на месте. Выглядит удрученным, ссутуленным, смотрит в одну точку и дышит тяжело, точно приговоренный к смерти.

— Нет, — уголки его губ опускаются. И повторяет уже по-русски: — Нет.

— Эй, — подбадриваю я, вставая на цыпочки, чтобы поймать его взгляд. — Ты чего?

Джастин вздыхает. Смотрит на меня. Синие глаза полны обреченности.

— Может, не надо? — спрашивает после недолгой паузы.

— Надо, Джастин, надо! — смеюсь я.

Примечания

1

Ягодица (пер. с англ).