Ружьё

Лейла Лаверна (2025)

После неожиданного известия о смерти бывшей подруги, Кристина — жена следователя — начинает собственное расследование, обнажающее не самые приятные тайны человеческой натуры. Ей предстоит узнать, какие секреты хранит старый гараж, найти убийцу и встретится со своим пугающим прошлым.

Глава 3

Три часа дня. Слишком рано. Зачем я пришел сюда так рано? Теперь придется ждать здесь, в этом проклятом гараже. Пока она на работе…

С другой стороны, что мне было делать дома? Смотреть фильмы? Пересматривать фотографии счастливых дней? Думать о ней? Ну уж нет. Только не о ней. Только не сейчас. Надо подумать о чем-то еще.

Почему так тихо на улице? Начало дождя обещали еще два часа назад. Не могу посмотреть. Окон в гараже нет, а выходить слишком опасно. Но я не слышу дроби капель по жестяной крыше, так что даже с этим мне не повезло.

Тишина была лучшим другом моего отца, но не моим. Как только я оказываюсь окружен тишиной, я нервничаю. Как сейчас. Руки дрожат, дыхание сбивается и раздражающие биение сердца заполняет мысли, громом молота отдаваясь в черепной коробке. Я не выдерживаю. Это невозможно долго терпеть. Я уже мысленно вижу, как мои руки поднимают ружье и с силой кидают его в стену. Уничтожить ружье, а что потом? Спалить гараж и уйти? Уехать из города, куда-нибудь, где меня никто не знает. Оставить все свое нехитрое наследство супруге и начать жизнь заново?

Я думал и об этом варианте. Отличный, надо сказать, вариант. А если еще и не оставлять записку, а просто исчезнуть, то она будет мучиться еще долгие годы. Бояться каждого скрипа половицы, каждого звонка и даже теней деревьев в темную лунную ночь. Она потеряет покой. Нечистая совесть навсегда лишена покоя.

Страх поселится в ее душе. Сможет ли она быть счастливой, когда душу разъедает страх? Хотя… Она же женщина. И женщина непростая. Так что может и сможет. Все равно не узнаю. Даже если бы она и смогла жить без меня счастливо, то я не представляю свою жизнь без нее.

Дождя все еще нет. Мысли невыносимы. Не думать о ней, не думать о нем…

Не могу больше сидеть. Ноги затекают. Еще чуть-чуть и не смогу подняться тогда, когда это будет нужно. Придется походить. Мама часто любила говорить: «Иди подумай». Не посиди, не постой, всегда только «иди». Смотрела на беспорядок, устроенный мной в квартире, вздыхала и почти шептала: «Иди подумай». Именно благодаря этой волшебной формулировке я понимал, что сейчас лучше уйти из дома ненадолго.

Мама… Такая мягкая, спокойная, рассудительная и правильная. Я не могу вспомнить о ней ничего особенно яркого и выдающегося. Она всегда была рядом, даже когда работала, даже если уезжала отдыхать одна или лежала больная — я всегда чувствовал ее поддержку.

Мама любила гладить своей мягкой рукой мои светлые волосы, едва касаясь их. Каждый раз, когда я делал что-то правильно, приносил хорошие оценки или помогал с домашними делами, она гладила мои волосы, тихонько нашептывая одними губами: «Ты у меня такой молодец». Она могла повторять это несколько минут, не произнося больше ничего другого. В этот момент она уносилась мыслями куда-то далеко. Лицо ее озаряла грустная полуулыбка. Тайные мысли, неизвестные никому печали и прошлые радости — все сплеталось в этом выражении лица, вид которого наполнял сердце невыносимой грустью.

Она чахла на глазах. Маленькая, хрупкая женщина, на плечи которой свалилось немало забот и горя за время, когда ее супруг, Дымов Анатолий Владимирович, неожиданно осознал свое истинное предназначение. Может, поэтому она покинула меня так рано. Слишком рано. Мне кажется, она ждала только момента, когда я окончу университет и найду работу, чтобы навсегда покинуть меня. Ее грыз изнутри червь. Точно так же, как и меня. Различие только в том, что у каждого из нас он свой. Мой червь сомнения не сравнится с ее всепоглощающим червем печали.

Воспоминания о ней даются мне с трудом. Странно, ведь я искренне любил ее. Тяжелее всего вспоминать о том, кого любишь больше всего. Но воспоминания о ней неразрывно связаны у меня со школой.

Школа — место моего отдохновения. Место, куда я бежал с радостью. Не многие разделяли мои чувства. Неудивительно, ведь в своем классе я был одним из умнейших. С друзьями мне, правда, не очень везло. Да и с девушками…

Удивительно, девушки постоянно упоминают в характеристике идеального парня такие черты, как ум, рост, доброту. Ищут ли они на самом деле умного, высокого и доброго? Нет. Не ищут. Никогда не понимал, что именно они ищут, но меня они точно не искали, хотя я был умным, добрым и высоким. Вот он я! Подходите и берите! Так нет же… Меня они нередко использовали в качестве консультанта по вопросам учебы, особенно в области математики или как «понимающего друга».

Несмотря на некоторые подозрения, в то время я не понимал этого. Я был уверен, что нравлюсь девчонкам, просто они слишком стеснительны для откровенного признания. Как же они могут не сходить с ума по такому интеллектуалу!

Я не подвергался откровенной травли от одноклассников. Один раз постояв за себя перед главным хулиганом школы, я снискал его уважение, и никто больше не обижал меня. К слову, я был настолько тихим и спокойным, что меня часто и не замечали.

Воспоминание о той драке до сих пор преследуют меня во сне.

Он был моим одноклассником. Его звали Руслан. Крупный боров с улыбкой обделенного умом на лице. Оценки его, состоящие из колов, двоек и троек, танцевали хоровод, перескакивая с одной страницы дневника на другую. Но он был достаточно харизматичен, чтобы собрать вокруг себя верных прихвостней.

Издевки, травля, запугивание — все умники, умницы и вообще все младшеклассники разбегались, едва он переступал порог элитной гимназии.

Резонный вопрос мог бы звучать так: «Как же он попал в стены ЭЛИТНОЙ ГИМНАЗИИ?». И все разумные люди, естественно, знали ответ на этот вопрос. Даже дети знали. Где же еще мог учиться ребенок мэра?

Никто даже в самых смелых мечтах не мог представить, что этому борову можно дать отпор. Даже взрослые опасались вступать с ним в спор. Характер у Руслана, как и у его отца, был отвратительным. Оба вспыльчивые, нетерпимые, жестокие. Никто не рискнул бы пойти против них, кроме моей бабушки.

Ни одного художественного средства выразительности не хватит, чтобы описать эту необыкновенную женщину. Даже если бы у меня получилось сплести из всех доступных в русском языке слов необычайно тонкую и изящную паутину, она бы все равно не покрыла всей сущности моей бабушки.

В ней соединилось множество черт характера, иногда полностью несовместимых, но они находились в такой гармонии друг с другом, что у вас бы ни на секунду не возникло сомнений в том, что она делает все из самых лучших побуждений.

— Чего это ты шастаешь тут с кислой миной? — спросила она меня однажды, едва я вошел на кухню.

Никогда не понимал, как в этой маленькой кухоньке, где даже овчарка с трудом бы развернулась, чтобы увидеть свой хвост, крупная высокая женщина с легкостью бабочки порхала, с утра до ночи готовя обеды, завтраки и ужины на семью из трех человек, убирая и бесконечно намывая посуду. Я посмотрел на нее исподлобья, не имея ни малейшего желания делиться своими школьными проблемами.

Борисова Надежда Геннадьевна — основа нашей семьи. Без нее наша с мамой жизнь превратилась бы в испытание. Для нас Надежда стала настоящей НАДЕЖДОЙ. Она взвалила на себя бытовые и финансовые вопросы, а также наши психологические проблемы.

— Так чего? — снова спросила она.

— Ничего, — ответил я, изо всех сил мешая ложкой чай.

Чай выплескивался. Фарфор гремел, вопя о помощи. Бабушка подошла и дала мне легкого подзатыльника.

— Чего чашку мучишь? Если злишься на кого, так его и избивай. А чашка тебе ну ничегошеньки плохого не сделала, за это могу ручаться. Я на нее весь день смотрела, и она отсюда никуда не отлучалась.

Я прыснул от смеха. Меня всегда поражал контраст того, как легко она находила грань между добром и злом. Ей было жалко чашку, при том, что она только что предложила мне избить другого человека.

— Не могу я его избить… — нахмурился вдруг я.

— Это еще почему? Он что, медный, что ль?

— Почему медный? — опешил я.

— Ну так если ж он медный, то понятно, что его избивать себе дороже, а если живой человек, то нужно и за себя уметь постоять. Тем более тебе. Ты ж мужчина. Что ты будешь делать, если у тебя барышня появится и кто-то к ней приставать начнет? Кружку пойдешь ложкой молотить?

Я задумался. Она была права, но в случае с Русланом я бы предпочел избивать памятник.

— Ты не понимаешь, бабушка… Он — сын мэра. Не мне с ним тягаться.

— А почему бы не тебе? Возьми, да и книгой его огрей. А потом скажи, что знания дают силу. Вот умора-то будет.

И бабушка захохотала. Ее громкий искренний смех заразил меня. Ее невозможно было не любить. С этим утверждением согласились бы все ее многочисленные знакомые, коих даже в нашем подъезде было не меньше сотни.

Нахохотавшись, она шумно выдохнула воздух и развернулась к плите. Это означало только одно — конец разговора. Бабушка вернулась в свой мир. Когда она готовила, отвлекать ее было нельзя. Говорить с ней можно было только в том случае, если она заговорит сама. Иначе ждало неминуемое изгнание из кухни с громом преследующих по пятам шутливых ругательств.

Я думал о бабушкином совете всю ночь. Мысли разбежались по разным углам, как противники на ринге. Только ринг был не квадратной формы, а многоугольной, и противники наступали со всех сторон сразу, смешиваясь в неистовой драке. Я наблюдал за этой дракой с интересом и отвращением. Из общей массы попеременно выглядывала то чья-то рука, то нога, то окровавленный нос. В этом бою не было победителей и проигравших.

Из-за бессонной ночи я пришел в школу уставшим и злым. Руслан, увидя мое лицо, решил, почему-то, что у меня проблемы дома. Не помню, что именно он говорил мне. Это все не имело значения. Что могут хулиганы говорить в таких случаях? Наверняка, ничего умного или хотя бы необычного он придумать не смог. Его прихвостни мерзко гоготали сзади. Гиены, желающие угодить своему повелителю. Я больше не мог выдерживать. Не мог терпеть его перекошенное тупой улыбкой лицо. Это было выше моих сил. Я поднял книгу и врезал ему по щеке.

Он покачнулся и ошалело заморгал.

— Ты чего это? Офонарел? — заревел он.

— Знание — сила, видал? — как можно грубее сказал я и ушел в кабинет.

Честно сказать, боялся я как никогда в жизни. Сердце выпрыгивало, книга выскальзывала из потных рук, а колени дрожали. До кабинета нужно было сделать всего десять шагов. Самых тяжелых и долгих шагов в моей жизни.

Больше всего я боялся коленей. Мне все казалось, что если предательское колено решит все же вывернуться именно в тот момент, когда я буду на полпути, то я просто упаду на колени и разрыдаюсь. Нельзя было допустить этого. Ни в коем случае. Только не теперь.

Со мной ничего не случилось. Более того, Руслан больше никогда не задирал меня. Он вообще игнорировал мое существование. Я исчез из его мира. Хотя бы как жертва. Меня это устраивало.

И в тот переломный момент своей жизни я понял: иногда нужно уметь дать отпор. Даже если страшно или не уверен в результате — отступать не стоит.

К счастью, это знание в жизни пригодилось мне до этого момента всего только раз. В драке с Русланом. К сожалению, пора заново вспомнить, какого это, давать отпор. Смогу ли я и в этот раз сделать все достойно? Не изменят ли мне колени сейчас, когда мне уже не одиннадцать, а тридцать пять? Скоро узнаю. Осталось всего… Всего-то четыре часа.