Под небом

Легитимный Легат, 2021

Рони плевать на цену славы. Прогулки на крышах – вся его жизнь, а каждая ночь – вызов. Обчистить монетный двор, хранилище графа, арсенал жандармов? Раз плюнуть. Кажется, Рони вот-вот сможет доказать всему миру, что он больше не тот беспомощный мальчишка из трущоб. А может, Рони и сам в это наконец-то поверит. Виктору не нужно никому ничего доказывать: и слепой увидит, сколь он хорош в своем деле. Даже если дело это – охотиться на ночных воров, что гуляют под небом. Для чего такому охотнику якшаться с жандармами и ловить совсем зеленых юнцов? О том неведомо и городским легендам. Говорят, Джеки Страйд стал легендой не от того, что славно воровал. Где это видано, чтобы за мелочевку прославиться на весь штат? Ясно одно – это путь большой крови: чужой ли, своей. Легендами не рождаются. И не бывает легенд в хорошие времена.

III Гэтшир, мишени

Рони спал паршиво: в их-то ночлежке тараканов не было. Так ему полдня и казалось, что ползают щетинистые лапки то по плечу, то под майкой, единожды и в паху зачесалось. Но на этот раз проснулся он не от насекомых. На первом этаже загудели голоса, и один показался до отвращения знакомым.

–… каков план?

— Храпят уже час как…

На улице уж наверняка разгулялись сумерки. А это значит…

Услышали, узнали Рьяные? Того и гляди — подмогу соберут, обдурят коршунов, вытащат на свободу. Жанет ведь не бросает своих?

Рони поискал источник звука, бесшумно поерзав на кровати. Сполз с нее. Ухом приложился к половицам, подслушивая без стыда. Кто-то перестал топтаться в комнате под ним, и пробились громкие, хорошо дошедшие до слуха фразы:

— Да говорю тебе, знает он все укрытия в Гэтшире, висельник хренов.

— Так и че? Ежели знает, чего жандармов не собрать?

Бормотание. Снова шаги. Забренчало стекло — пьют. Казалось, весь дом шатается и вот-вот накренится вбок, издав прощальный треск в основании.

Рони приложил ладонь к ушной раковине — слишком неразборчиво забормотал кабан.

–… воду мутит. Будь его воля, Джеки бы гнил вторую неделю.

Разумная мысль прибилась не сразу. Рони аж затаил дыхание, туго соображая после сна. Говорили, вестимо, не о нем. И даже не о других воробьях.

— Конрад… — голос кабана сместился, источник звука пополз к выходу на первом этаже, — … все по местам расставит, вот увидишь.

— Седьмой год этого жду, — буркнул неизвестный собеседник. А потом заблеял совсем приглушенно, слово-то разберешь одно через пять. Из жадности Рони дополз до самой двери, но остался с носом. Еще и подмерз.

Коршуны ушли, оставив за собой лишь то же, что и всегда: недовольного воробья.

Так же не потревожив ни одной ветхой доски, Рони укутался в одеяло. Постель приняла его с почти материнским теплом. С той разницей, что от родной матери тепла ему почти не досталось.

Поворочавшись еще треть часа, Рони все придумывал, что бы насоветовала Жанет. Так бы и мучился без сна, если бы не вспомнил их разговор в канун весны.

«И на крыше спешить опасно, не то что в быту. Примерься, ступай вперед по надежным опорам», — кому еще лучше всех знать о том, как решать сложнейшие из вопросов? Доверившись своднице, Рони взялся за посильную задачу. Уснул.

***

Из приятной неги, где крыши дышали свободой, а топливо в оснастке не кончалось, его вытащили грубым стуком. Поднялся он, как в тумане: ощупью натянул еще влажные сапоги, а ремень затянуть не успел. На пороге объявился кабан.

— Ну и паршивенький у тебя видок! — хрюкнул он и швырнул полотенце в лицо.

— В зеркало поглядись, — запоздало просипел Рони. На удивление, полотенце ничем не смердело и даже имело относительно белый цвет. Чистое, свежее. В отличие от пропахшей потом рубахи, в которую он с неохотой продел руки. — Авось прозреешь, что не для тебя раздетым спал.

— Коль Виктор прикажет, и днем с голым задом пройдешься. Давай, на выход.

Рони хотел сочинить что-то горькое, острое, над чем бы точно посмеялась Жанет или Лея. Но силы оставили его еще вчера, и он только толкнул кабана плечом, выбираясь наружу.

Хорошо хоть умыться дали, отхожее место показав. Половиной работающего ума Рони искал пути отступления, так и не свыкшись с тем, что намертво пригвоздило его к логову врага. Самые близкие. Якорь, потянувший на дно.

— Да не топись раньше времени, — забарабанил кабан в дверь. Явно назло — от этого Рони не мог расслабиться еще с минуту, стоя как дурак над унитазом.

— Чтоб ты сдох, — шепотом попросил Рони у потолка. Сполоснул руки. Крепко толкнул дверь, надеясь задеть наглеца, но тот предугадал замысел. Стоял, ощерившись, у стены: в полнейшей безопасности.

В том же настроении они и спустились на этаж ниже — в залу с низким потолком и рядом несущих столбов. Половицы скрипели на манер крыш в Сан-Дениже, доживая свое. Те же столы, те же стулья: зашкурить бы их, обдать лаком из сострадания.

Но у коршунов нет сердец.

— Утреца, Хорас. Как ты, вчера под небо-то смог залезть? — заговорил горластый низкий коршун. Даже не встал со скамьи.

Кабан отбивался:

— Смог, да тебя там не заметил. — В группе присвистнули, его начали перебивать, и тот повысил голос. — Ну все-все, завоняли. Вы это… приглядывайте за воробьем, чтоб не поперхнулся, а я по делам, — буркнул кабан, ткнув мясистым пальцем в ближний стол. На том уже высилась стопка грязной посуды.

— Да когда они у тебя водились, дела-то? И удрал, гля…

— И без тебя разберемся, кого и как нянчить, — огрызнулся высокий и чумазый паренек, помоложе на вид, чем Рони.

В самом конце стола, за горой посуды, обнаружилось приятное соседство: две тарелки с остывающей едой (видимо, им с кабаном оставлено). Жаль, что к ним прилагалась компания ловчих птиц.

— Ну, подлезай, рассказывай, — похлопал по столу горластый. — Мы не кусачие. — Нестройный гогот. — Приятного аппетита, Рали.

Исправлять чужую ошибку Рони не собирался. Через пару дней он забудет эти рожи. А может, и не успеет запомнить, если судьба милостива.

А вот помирать от голода — удел дураков. Бесплатно у негодяев отзавтракать — считай, искупил грехи. Не успел Рони дойти до стола, как собрал всеобщее внимание. Коршуны окружили кольцом, еще и стул пододвинули, как девице на свидании. Гневно блеснув глазами, Рони уселся, перед тем демонстративно стряхнув грязь с сидения. Сора на пальцах не осталось. Вся грязь расположилась вокруг, задорно болтая:

— Добро пожаловать в команду, — и тут же на плечо опустилась рука. Шершавые пальцы, бывалая птица. Оглянулся Рони и тут же понял — самый высоченный к нему пристал, еще и зоб у того припухший, будто хворь какая.

В зале с ним прохлаждалось человек семь навскидку. Виктора не видать, свинорылого и след простыл. Хоть какая-то радость в начале дня. Помимо курицы с остывшим рисом.

Рони не отвечал, поторапливаясь с едой, — и как тут спокойно отзавтракать, когда на тебя хищники смотрят? Будто и сам он в тарелке нарезан, приправой улучшенный.

— Молчит.

— Хамит, — звонко подначил девичий голос где-то у Рони за плечом.

— Еще и грубый какой, а! — закивал коршун-коротышка с забавно оттопыренными ушами.

«Сами жрать позвали, а теперь и пожевать не дают. Лжецы, лицемеры. Одним словом — коршуны», — мрачно решил про себя Рони.

На стол, неподалеку от нетронутой вилки, примостилось женское бедро. Рони моргнул, быстро осмотрел соседку — даже девицу к подлому делу привлекли, душегубы! — и отодвинулся на стуле, пока не приглянулась.

Звонкий голосок не отставал:

— Слишком важная особа, ой ли?

— Не умеет коллективничать…

— Одна у меня команда, — проворчал Рони, выуживая из зуба застрявший кусок мяса. Как бы его ни подкармливали, подружиться не выйдет.

И молчал до победного. Больше его не трогали, как следует прополоскав: выведать пытались про стаю, повадки, навыки. Ничего им Рони не сдал, быстро наскучил. Только тарелку протереть за собой успел, чтобы пример добрый показать — может, и научатся коршуны чему хорошему.

Но не удалось, стопка посуды осталась нетронутой — в комнату зашли: резко, по-хозяйски. Разве что дверь не пнули, как и пристало господину: быть бережливее к утвари, чем к прислуге. Зашел некто седовласый,остромордый: еще пару годков, и будет в летах. Одна бровь выросла вместо двух — и та хмурится: явно в свои владения заглянул и чужой работой недоволен. Рони за две секунды приценился к новому лицу, а точнее, его одежке (нет способа верней!). Пуговицы на рукавах костяные, плащ не для ночных вылазок, а для парада с его высочествами и прочими вельможами. Высокие ботинки грязью не тронуты, словно и шагу по Гэтширу не ступил (а значит, с шофером прибыл!). Важная шишка: то ли смерть его пришла, то ли надежда на свободу.

Разговоры тут же стихли, а за спиной у гостя вдруг оказался Виктор. С видом таким, что преследуй он этого франта на крыше, стрелял бы сразу в затылок, не чинясь.

Заерзали коршуновы зады, соскакивая с насестов.

— Здоровьица желаем, господин Стофф, — будто снимая шляпу, которой в помещении ни у кого не завелось, чуть склонился горластый коршун.

Рони поджал губы, не признав фамилии. Не граф и не градоначальник. И не грабили этого франта еще, на такое у Рьяных память золотая.

— Всем пригодится, — фыркнул тот себе в усы и исчез на лестничном пролете, направившись к верхнему этажу. Виктор оглянулся, не уделив Рони и полувзгляда — махнул рукой. Одним жестом оставил Рони недоумевать, а команду коршунов — ухмыляться, — и последовал за Стоффом.

Еще долго скрипели доски под их неторопливым шагом.

— Приперся, — горластый хотел сплюнуть на пол, но его пихнули в бок.

— Тише ты, болван.

Рони держал нос по ветру. На сытый желудок в голову пришла дельная мысль.

— Значит, Виктор у вас за старшего? — спросил он, не таясь.

— Нет, блин, его величество Хорас, с окнами не дружный!

Горластого перебили, сражаясь со смехом:

— Ты что несешь, Эд! Под графом Йельсом все ходим, ну…

— Славься, господин Стофф!

Девчонка сложила руки лодочкой, деланно помолившись на благодетеля. За ее спиной хрюкали, проиграв битву с гоготом.

— Значит, так и есть. — Рони не обижался, только кивнул, гадая, какая ему от этого может быть польза.

— Только Конраду не брякни, — сквозь смех выдавил какой-то мужичок, срезавший кожуру с яблока. Сидел в углу, как наказанный, — ничего в тени не разберешь.

— А будто бы он не знает, ну, — обернулась девчонка, убрав, наконец, свой наглый зад со стола.

Рони кивнул, оставшись более довольным, чем начинал свой завтрак. Значит, у коршунов и здесь все тылом вперед, навыворот: старший не по воле стаи выбран, а приставлен с верхов. Наверняка самим Йельсом из ближней прислужки.

Один теперь вопрос — как до Йельсового ставленника добраться незамеченным. Что кабан, что эта шайка — все они знают, как Виктор ведет дела. Понравится ли это графу?

Рони отодвинул поясницей стул, зловеще заскрипели деревянные ножки. Он преисполнился мрачной решимостью. За свободу борются не одним путем. И уж тем более выбирают не из тех, что коршуны силком подсунули.

— Спасибо, — буркнул он. Не за еду, коршунами поданную, а за наводку. Только им того знать не обязательно.

— Благодарности нам тут на хер не сдались, Рали, — ковырялся в ухе другой тип, поплечистее, с широкими кистями. Мизинец плохо подходил под задачу, и паренек морщился, только размазывая серу между пальцев. — Полезным будь.

— За это не тревожьтесь, — заверил всех Рони, умолчав главное. Благодарить они его будут до конца недолгих дней. А если не благодарить за урок, так поминать с чувством уж точно.

***

Через два часа ему нашли дело.

Кабан поднялся в зал да хлестанул по плечу, только приблизившись. Передал очередной приказ. На удивление — даже без отсебятины: Виктор ждал его во дворе. Рони не стал отказывать себе в удовольствии поупрямиться. И чуть дольше хлебал дармовой чай, хоть и презирал местные вкусы: зачем портить молоко чаем или чай — молоком?

Небо и без того не виднелось, а во дворе воробья больше ничего хорошего и не ждет. Сидеть бы так вечность, ни о чем не горюя, тревогу отогнать…

Через десять минут ему вспомнилось лицо Леи. Через пятнадцать — полуобморочный Ильяз. Через двадцать пять он уже кутался в чей-то китель, приготовившись к холоду.

За дверью его и правда ждала беда. Стрельбище. Вот здесь и начинают, вот с этих самых тряпиц, дрожащих на ветру при заднем дворе. Грязная мешковина да две краски — синяя с красным, обе блеклые, хуже, чем жизнь теперь у Рони.

Начинают с тряпиц, а падает замертво Стивен, такой доли не заслуживший. Рони бы никогда не подумал, что обе руки потерять — участь куда добрее. Может, и сам мыслить стал, как коршун, на одно дело с ними снюхавшись. Едва на порог штаба ступил, — не как заключенный, а хуже подельника, — тут же испортился. Возьмут ли его к Рьяным назад, коли живым выберется?

— Эгей, глянь-ка! Свежачок твой пожаловал, Виктор.

Подхватили Рони под локоть, он аж вздрогнул. Хорошо, что не взбрыкнул, в драку не полез — женщина подкралась. Точнее, на редкость непривлекательная, когда-то бывшая женщиной особа. На подбородке будто выбоина. И лицо, и кожа рук — почти щербатый бок какой-то амфоры.

«Женщина, порченая жизнью», — точнее не скажешь. Так сказала про себя Жанет, красуясь перед мутным зеркалом в заброшенной купели. И была не права. Вот это — достойный образец ее словам. Хворая на вид, точно доживать ей совсем малость осталось. И руки на месте не лежат — признак норова трусливого. Больше карманница, чем коршунам подруга.

— Тащи сюда, — громче обычного сказал Виктор.

Рони и не сразу его признал — в обычной одежде, со спины, не коршун и не воробей — служка канцелярии. Хорошо вливается в ряд горожан, по вечерам снующих в Гэтшире. Может, и в монетный двор как родной бы прошел да вынес по частям ценные бумаги.

«Только не с такой хмурой мордой уж точно», — хмыкнул Рони, как Виктор к ним повернулся.

— Теперь графья за опоздание приплачивают, я не пойму?

Сказал с такой злобой, словно весь мир не ко времени прибыл, а он один проклят в срок отбывать и захаживать. Рони хотел что-то заметить о том, что в такой неволе и просто на место явиться — уже щедро, но его мятеж перехватила незнакомка:

— Не помню, чтоб они и за дело норму платили.

Черты на лице Виктора смягчились, и он указал большим пальцем за свое плечо: к самой стойке. Там не пофилонишь, стрелять придется. Рони насупился — понял, что снова им распоряжались. Тяжело на сердце, а ноги сами идут, не для того уж явился, чтобы теперь бодаться.

— Ладно. Делай ставки, Ульрика. — Еще один унизительный кивок в его сторону от Виктора. — Опыт есть?

— Я не убийца.

Не распознал коршун выпада — или пропустил мимо ушей. Блеснуло железо на уровне груди, и Рони притих и побледнел, забыв на миг, как дышать. В руке у Виктора — тот самый квинс. Полновесный, всегда голодный до крови с одного легкого касания. Пока Стивена вспомнил, не сразу заметил, что дуло в ноги целит.

— Не заряжен, не трясись, — сказал Виктор, и страх подменился на злость. — Бери.

Зазнался, любимец графов. Не побоялся вот так протянуть оружие. Словно ничего вовсе не грозит: заелся, расслабился, как на жердочке, при кормушке…

Рони тряхнул головой. Оснастку для прогулок под небом и то проще достать. Не то что хранить — за детальку к квинсу жандармы засадят на год, если при обыске попадет. А за целые крылья на чердаке и не спросят.

Издевается коршун: и карасю ясно, что Рьяные — честные воробьи. С хищниками попутал, оклеветал, теперь стоит наглая морда, ответа ждет.

— Зачем мне в охотники? Я не из ваших.

Брезгливость почти завязала губы узлом, и Рони сделал шаг назад. Виктор и не терялся, точно каждому прохожему вручал шестизарядный револьвер, что и высшим чинам не всегда выдают.

— Убивать не буду, — посуровел Рони, кулаками подперев бока. Тело знает, что не в праве спорить, потому и сипит что-то из горла невнятное, со слабиной.

Коршун отмахнулся, будто бы это воробей с пять минут назад уговаривал выдать ему револьвер.

— И не надо. Это для защиты, а не трофеи собирать.

— Да?! — не удержался Рони, задохнувшись от возмущения. — Защита, значит?! А руки-то отнятые — эта ваша забава не в счет? А в спину беглецам — это тоже…

Остыл, правда, почти тут же: пойди-ка не остынь под таким черным взором.

— Ты бы так под небом ходить научился, как дерзишь, — глянул коршун исподлобья, а голос не повысил. И этого хватило, чтобы Рони свел плечи.

Словно и не дорос воробей до той планки, с которой коршунов злить выходит.

— Как ты собрался легенду под небом ловить, а, семинарист? Или я за тебя всю работу сделать должен?

Рони не сдавался, сжав кулаки. Ульрика, до того молчаливая, открыла рот:

— Упрямый совсем. Баран, а не воробей. Хорошего помощничка нашел…

— Лучшего в городе. Да только не по уму отбирали. Скажи-ка мне, Рони. Ты думаешь, что человека можно убийцей сделать против его воли, а? — Виктор усмехнулся, как показалось — ни капельки не весело.

— Уж точно нет.

— Так научись стрелять метко, чтобы не убивать!

Сказал — да бросил пушку вперед, на воробья, едва по подбородку не угодив. Рони сплоховал: бездумно вцепился в квинс, как схватился бы за выступ крыши. А потом рассматривал злой подарок судьбы, поражаясь его весу. Держал он вещи и потяжелей, да только никогда — тяжелее отнятой жизни. Один Распорядитель знает, сколько мертвецов у этой крохи на счету.

«Может, нисколько, и так оно и останется», — успокаивал он себя, выискивая компромисс между свободой для стаи и несмываемой грязью до смерти.

— Легенда-то стрелять не брезгует, — заметила Ульрика и погладила его по плечу.

Не отрывая взгляда от квинса, так и взвешивая его на ладони, Рони подошел к стойке. Хоть в чем-то коршуны не врут — убивать они его не заставят.

— Ладно. Я понял. — Он пошире расставил ноги, будто земля нетвердая или заманили его коршуны на лед. — Показывайте ваше грязное дело.

И подарил уже лихой, почти злостный взгляд мишеням.

Ох и пожалеет еще этот Виктор со своей страшной бабой, что его — лучшего из воробьев! — оружием снабдили.

Как Рони и предполагал — особого ума для перезарядки и стрельбы из квинса не требовалось. Только привычка, да готовность стать последней тварью.

— Плечи не уводи и так не задирай, — вздохнул Виктор, почти брезгливо надавив на левую лопатку.

С такой же небрежностью Рони бы скидывал его труп в Войку, будь он душегубом. А так — оставалось скрипеть зубами и фантазировать, подобно бедняку — о стейке.

— Ага, уже лучше, — словами Виктор обещал одно, а тон его выдавал другое.

Для коршунов, небось, спина Стивена ничем не отличается от мешковины. Все одно: попадись им Лея, Жанет или девчонка-подросток, что под небо только забралась. Синее с красным, живое станет неживым.

Рони стрелял, и с непривычки звенело в ушах. Есть у острого слуха и обратная сторона. Казалось, голова начала потрескивать, как хрусталь в багаже: еще малость — и расколется от уха до лба.

Он и не сразу подметил, как беззвучно ругает самого себя. И вовсе не за то, что рукоять держит и прогнулся под чужую волю. За все время в коршуновом гнезде — ни одной знакомой хари, кроме Йельса. Как так сталось, что за эти годы ни разу своего врага Рони в лицо не признавал: столкнись они хоть на площади под вечер, хоть ранним утром, до отбоя?.. Жанет предостерегала года четыре назад, нашептывая пару имен: то ли Фритц, то ли Финчер. Или то был жандарм? Быть может, их специально меняют, отсылая из города в город, чтобы не примелькались? Или…

Рони почти прорычал, вновь промазав.

— Малой, — захрипел женский голос у него над ухом, — ты в каких облаках витаешь? Напрягись, не то за порох полы мыть пойдешь.

В ушах еще звенело, и Рони обернулся. Вид на Виктора перегородила Ульрика. От нее тянуло чем-то кислым и тяжелым, то ли пойлом, то ли лекарством. Вернулась, у жаровни погревшись. Одного взгляда вблизи ему хватило, чтобы заметить очередной недостаток: вес тела смещен на левую, так не стоят и не ходят здоровые люди. Если и порхала эта птичка, то недолго и давно.

— Нужно соединить в тебе то, что умеешь, с тем, чего отродясь не делал, — подошла она поближе.

Рони мучительно вздохнул. Не о такой близости с женщинами он мечтал. Ульрика рубанула ладонью у его пояса, где оснастку на вылазках крепят.

— Клином ты метко бьешь и без прицела. Здесь и того проще.

На словах у нее все ладится, а сама ногу подволакивает, и коршунам сгодилась не пойми чем. Сначала Рони посмеялся над ее менторскими потугами. Потом, как Ульрика показала, что и девица с квинсом управиться может, насуропил брови. Из соревнования со слабым полом дело пошло чуть легче.

Ульрика быстро потеряла к нему интерес и ушла греться, соединившись со стайкой коршунов у огня, в метре от двери в штаб. Виктор за воробьем и приглядывать перестал, долго и молча стоял на холоде, так, что казалось — примерз к этой стойке.

Стало ясно, что мучить воробья грязным делом будут долго. А значит, надо и для себя чего-то выгадать.

— Как давно клеймо носишь? — будто невзначай поинтересовался Рони, бережно вдевая патроны в барабан.

Виктор на секунду поднял глаза и тут же опустил обратно. Вопрос заметил. По обычаю, не посчитал нужным отвечать: отошел погреться у двери, где трещали коршуны. Как будто вспомнил, что людям положено в тепле жить, а он — один из них.

Рони не сдался, проведя хитрый маневр. Отстрелял весь магазин, щурясь от усердия, почти не дышал, целясь. Получилось лучше, чем в прошлый раз. Только Виктор объявился у стойки проверить результат, Рони вернулся к старой колее:

— А все-таки?

— Эй, Ульрика! — Виктор крикнул и деланно отвернулся от Рони, привалившись к стойке локтем.

— Аю?

— Как полагаешь, я создаю о себе превратное впечатление? Может, скормил пачку ложных надежд кому-то из ребят?

Со стороны штаба хмыкнули, кто-то заржал. Рони с показной невозмутимостью перезаряжал квинс.

— Это навряд ли, — заверили коршуна с той части двора.

— Может, — не унимался Виктор, — рожа у меня слишком набожная?

— Пф, сплюнь.

— Тогда объясни-ка мне, Ульрика, с чего наш невольник решил ко мне в друзья набиваться?

Рони мрачно вздохнул, выжидая, когда этот цирк подойдет к концу.

— Думаю, в его обстоятельствах еще не так спляшешь. Берегись, как бы чего не подлизали, — ответил незнакомый коршун. Ульрика тут же загоготала не по-девичьи, запрокидывая голову от смеха.

— И за деньги не сунусь, — обиженно буркнул воробей себе под нос.

— Ты что-нибудь понял, Рони? — Виктор повернулся к нему, склонив голову набок.

— Понял.

Коршуну и этого не хватило, пристал хуже соринки в носке:

— Мало понять, надо запомнить хорошенько. Я не ищу новых друзей.

«А даже если б тебе они и понадобились, ни одного бы не нашел», — смолчал Рони, глянув исподлобья. Стоило что-то ответить, сохранив достойный вид. Не рискнув здоровьем стаи.

— Размечтался. Мне для дела, никаких обид.

— Дело у нас с тобой одно, и, видит небо, — он вздохнул, — я надеюсь, что ненадолго.

— Хоть в этом соглашусь, — бросил Рони и прицелился. Бах! Новая дыра возникла между рисованной шеей и подбородком на мишени.

Не туда выстрелил. Считай, убил.

А Виктор кивнул, довольный, как кровь воробьев почуял:

— Неплохо. — Рони это и сам видел, без подсказок. — Только рано радуешься.

— По мне видно, что я радуюсь? — улыбка и не тронула губы. Нечему воробью радоваться, когда в дело идет порох, и неважно, кто подает искру.

— Должен бы, мне косой помощник и бесплатно не нужен.

Рони стрелял по мишеням, попадая в краску тремя патронами из шести. Промахнулся даже пару раз совсем обидно — так руки крепко сжимали рукоять. И представлялись на месте мишеней совсем другие пейзажи. И почти срывались с губ слова: «Негоже тому, кто почти летать научился, таким дураком быть!» И тянул палец за крючок, отжимал, выпуская пулю. Прямо в наглое фарфоровое лицо.