Под небом

Легитимный Легат, 2021

Рони плевать на цену славы. Прогулки на крышах – вся его жизнь, а каждая ночь – вызов. Обчистить монетный двор, хранилище графа, арсенал жандармов? Раз плюнуть. Кажется, Рони вот-вот сможет доказать всему миру, что он больше не тот беспомощный мальчишка из трущоб. А может, Рони и сам в это наконец-то поверит. Виктору не нужно никому ничего доказывать: и слепой увидит, сколь он хорош в своем деле. Даже если дело это – охотиться на ночных воров, что гуляют под небом. Для чего такому охотнику якшаться с жандармами и ловить совсем зеленых юнцов? О том неведомо и городским легендам. Говорят, Джеки Страйд стал легендой не от того, что славно воровал. Где это видано, чтобы за мелочевку прославиться на весь штат? Ясно одно – это путь большой крови: чужой ли, своей. Легендами не рождаются. И не бывает легенд в хорошие времена.

II. Гэтшир, комната без окон

— Значит, легенда. Во плоти. Никак в Гэтшир вернулся? — Рони задрал нос, и от движения заболело все лицо, будто Виктор им раскалывал мостовую. Перекосило его очень правдоподобно. — Что, не так уж хорошо на островах, как сказывают?

— Да ты у нас смекалистый, — неискренне заметил кабан, а Виктор приструнил того жестом. Поднял ладонь, как замахнулся на визгливую собачонку — только злобно замерцали мелкие глаза на жирной харе соседа.

Порадоваться бы или спать лечь, а Рони взвинчен так, что ни того ни другого не предвидится.

— За бугор не поплыву, — решительно покачал головой Рони, хоть и сжалось от этой перспективы все, что могло сжаться пониже груди. — Не откомандируете.

— За бугром свои умельцы есть, себе не льсти, — без зла сказал Виктор и все-таки зевнул. — Берешься за дело?

Рони шмыгнул носом, пожалел себя и болючую голову. Ляпнул, не думая:

— В легенды я не выучен, много не ждите. — Это чистая правда. — Коли соглашусь, сделаю все, что под силу, — а это, как водится, ложь, — но выше облаков никому не прыгнуть.

— Виктор, да малой, никак, отказать тебе удумал? — кабан прихватил спинку стула, навалившись половиной веса. Мебель скрипнула, в любой момент готовая развалиться.

Рони перевел взгляд на черно-белого, где-то под сердцем зашевелилась светлая вера.

— Почему бы и не отказать. Это возможно, — тот повел плечом, будто и не расстроился бы с отказом, да не имел планов на воробья или городские легенды. — Очень даже.

Кабан шмыгнул носом так, будто собирался сплюнуть в сторону. Виктор потянулся за рюкзаком, который скинул по левую руку. Рони усмехнулся, вдохнув свободнее:

— Право выбора даете? Ну и щедрые же…

Из рюкзака вытащили шкатулку, и слова увязли в горле. Резные бока, золотое покрытие, петли для семи замков. Пустые.

— Выбор есть всегда. У каждого, — Виктор не глядел в его сторону, полностью поглощенный трофеем. — Хорошая работа, кстати, — приподнял крышку пальцами. — Чистая.

Кабан молчал, только в разнузданной позе пробивалось торжество. Виктор кивнул, будто самому себе, и закончил похвалу:

— Не зря ее клетка без замков.

Рони поджал пальцы на ногах. Там, где Лея — там и Ильяз. А если Ильяз с Леей не удрали, то Серж с Дагом…

— Не верю, — огрызнулся Рони, почти не различая рези в стоптанных ногах. — Кто угодно мог подделать это барахло…

Кабан собрал брови домиком, источая фальшивое сострадание, и покачал головой. Взял совет у Виктора:

— Придется девчонку показать? — в ответ ему зевнули, и Рони вклинился в тот же миг.

— Всех. Если поймали кого, то показывайте… всех, — он уже потерял так много, что дерзить будто и не страшно.

Хоть только и последняя мразь возьмет в заложники членов семьи, а от распоследних мразей пощады не ждут.

— И этого, — кабан прищурился, на носу проявились складки кожи — как кислятины обожрался, — показать?

От дурного предчувствия Рони медленно поднялся со стула, сам и не заметил — как. Виктор последовал его примеру. Обошел кабана по правую руку, хлопнул по предплечью, будто бы это могло заставить того сообразить быстрее. И лениво распорядился:

— Всех и каждого. Спокойной ночи.

— Дня, — буркнул кабан тихо-тихо, так аккуратно, что, кажется, и не стоило вовсе открывать ему рта.

— Что вы с ними сделали?! — угрожающе подался вперед Рони, не зная, бояться ему или уже оплакивать то, чего стоило испугаться раньше.

— Мы, — оскорбленно бросил Виктор, — ничего.

Кабан с жаром закивал:

— Не успели бы, пока тебя пасли.

Рони по привычке втянул воздух носом и издал какой-то жалобный всхлип вместо задуманного рыка:

— Если хотя бы один волосок, да хоть… с любой из голов, я вас…

Целиком его угрозу услышал только кабан — Виктор без намека на раскаяние повернулся спиной и покинул комнату. Дверь захлопнулась тихо, не грубо. Будто и сквозняка у коршунов не водилось.

— А… — Рони так опешил, что надолго прилип взглядом к безучастной двери.

Рони Младший. Заберись хоть на самый высокий шкаф к пяти годам или башню Хэлт в свои двенадцать. Младший, ненужный, пустое место. Никто не воспримет всерьез — пыжься ли, грозись.

Мир зашевелился вместе с тычком кабана — опять эта увесистая лапа на плече: толкает, помыкает. Оторвать бы ее и…

«Кого б ты еще испугал, кроме себя самого, мелюзга», — сказал как-то братец. Сказал — на всю жизнь одарил.

— Двигай, ну. Заснул, что ли? — потормошил его кабан, и Рони не сразу заметил, что руки ему освободили: вот иглами колется кровь, вернувшись в сосуды. Не боятся его совсем, и правильно делают — не убийцей уродился, да и старшим всех подвел.

Первые шаги до двери дались со скрипом, и не только от половиц. Пробежать половину города, а то и более — задачка не из легких. Под кожей все горело. Тело, почуяв отдых, сдало все позиции и явно мстило за марафон. К нему присоединилась и голова, упорно бодаясь с реальностью. Рони не верил.

Не верил тому, что выберется малой кровью. И тому, что спускались они в сырой подвал к его стае, а не каким-то недотепам, что к Рьяным отношения не имели. А потом, уже добравшись под конвоем к последней лесенке вниз, не поверил, что ушли его родные, миновав заслон из десятка жандармов.

— Просили же тебя, сто лет под небом, — Рони в Распорядителя и до того не верил, но в этот раз — совсем обозлился, будто сам себя обманул.

Проси — не проси, все одно. Что у графа, что у виконта, что у самого Распорядителя и всех его духовников.

На ржавеющей железно-бетонной лестнице Рони поверил в худшее.

С чего бы не верить, что звери, стрелявшие в спину, не побрезгуют и заложников брать? Или что не станут калечить беззащитных, только его носом отделавшись? С чего бы не верить, что кто-то из воробьев уже не вернется по его вине?

— Не хлебай сопли, — отчего-то смилостивился кабан. — Живы твои бандиты.

***

В подвале кабан красочно расписал, как разделили воробьев по двум клеткам. Только не пояснил, для чего. Первым делом причиталось посмотреть на Лею и Сержа. В узком коридоре, пригодном больше для хранения закаток и сыров, вширь помещалось полтора человека. Кабан пихнул его вперед, насоветовав долго не задерживаться.

— Я бы вообще с ребятами отсюда ушел, да ключей не дают, — устало огрызнулся Рони.

Он сделал еще пять шагов среди тусклого света, пыли в нишах стен. И увидел камеры. Пока — пустые. Всего две.

— Хедрик! — рявкнул кабан за спиной.

— Чаго еще?! — заголосил кто-то из коридора.

— Гость к тебе, на пяток. Пригляди.

Из-за угла послышалось бурчание и шорох ткани, будто бы поймали Хедрика при исполнении совсем иного долга. Перед природой. Рони повернул, куда указал кабан — за правый угол. И чуть не столкнулся с охранником. В него выдохнули вчерашним перегаром:

— Этот, шо ли?

— Этот, — устало ответил он вместо кабана.

— Рони! — донеслось из-за спины Хедрика. Бодро, звонко, знакомо. Рьяные узнают друг друга и по шагам.

И он потеснил жирную тушу перед собой, просочившись вдоль стены, на голос. Четыре шага, под желтушный свет тусклой лампы, к прутьям, почти вплотную. Под грязной, пропотевшей рубахой прошел холодок. На скамье лежал Серж, и по первости казалось, что он не дышит. Легкий всхрап с его стороны прогрел Рони от макушки до костей ног.

За толстыми прутьями из железа — напротив Сержа — на скамье сидела взломщица Рьяных. Живьем, не подбитая, своя. Рони путался в чувствах, бестолково открывая рот, чтобы назвать их по очереди, не зная, с которого начать. С радости — что увидел ее: целую, без синяков. Горечи, что не на воле. Или страха, потому что все это, быть может, надолго. Навсегда.

— Лея…

В полутьме казалась она ему еще краше, чем когда-либо на крышах. Не заметил, как в Ильязовы сапоги влез? А может, всяк становится дороже, чем был, едва замаячит весть о скорой утрате.

Она и сама удивилась — глаза синие широко раскрыты. Не ожидала от него такого промаха. Вот тебе и умелый воробей: и своих не защитил, и сам попался. Рябчик, птенец, дуралей…

— Тебя били, — не вопрос, не претензия. В голосе — обида, притаенная злость.

— А, — Рони потер нос — на место его поставили по прибытию в логово, а ныть еще дней пять будет, — да это так, ерунда. Послушай, Лея…

Но его прервал охранник, наплыв тенью из-за спины. Сам встал под свет:

— Пять минут, и тикай отседова.

По виду Хедрик ничем не лучше кабана: ячмень на глазу, форма грязная, обвислая. Показал еще своими кривыми пальцами знак, будто Рони числам не научен.

— Да-да, понял я, понял, — затараторил Рони, торопясь. — Лея, тот коршун, что за главного… Говорит, ему Джеки нужен.

— Джеки? Тот самый?! Он же не в городе, — Лея аж вспорхнула со скамьи. На второй безмятежно похрапывал Серж, не просыпаясь. — А мы тут каким боком…

— Не обниматься, — рявкнул охранник, голос полнился злобой и, кажется, завистью.

Рони опасливо сделал шаг назад, подняв руки к груди в жесте смирения. И продолжил сбивчиво объяснять:

— Затирали мне там, что вернулся. А я, стало быть, на него теперь охочусь. Таков уговор.

Лея недоверчиво склонила голову набок, приобняла себя за плечи, будто озябла. Есть над чем задуматься, есть о чем помолчать, когда старшего изловили, чтобы на легенду науськать. Да не на простого ветерана, вроде покойного Стивена, или отошедшей от дел Жанет. А на самого зубастого, если так позволено выразиться, из воробьев!

— На Джеки Страйда, — эхом повторила она.

И самому не верилось. Рони все детство трепетал от уважения, вспоминая зачистку Большой Часовни, налет на рынок Жаклин, дважды успешную кражу в замке Уинтерс…

Теперь он, пусть и не желторотый, но все еще обычный молодняк из Рьяных, положит конец легенде Гэтшира. Против воли, хоть и дали ему скудный, но выбор. Ни одна легенда не стоит своей стаи. Не стоит же? Рони потер лоб кулаком, будто заставляя мозги поработать. Паршиво и тошно. Восхитительно. То по очереди, то одновременно.

«Будто и забыл про свою свободу, да, как чижик мелкий? Поманили тебя славой, может, еще и сам за решетку после дельца полезешь или руку отдашь, а?» — внутри лепетала совесть.

Серж заелозил в дреме на кривых досках.

— Значит, за Джеки теперь свободу дают, а мы, вроде как, гарантия? — Лея цыкнула зубом.

Рони кивнул. Умница Лея, хорошо, что с ней посоветоваться дают.

— Помнишь, что Жанет говорила о коршунах? — Лея моргнула так, как обычно кивают в ответ. Помнит. Светлая голова.

Рони тоже помнил: «Коли коршун тебе на ухо запоет, не верь. Даже если скажет он, что перья у него черно-карие. Ни слову не верь».

— У него, ну, кто слово давал, клеймо, — Рони дернул правой рукой, показывая, — по ту сторону запястья.

Так показал, будто и не спрашивает — сам все знает. Лишь бы не поняли, что стыдоба, а не память у их старшого. Лея прищурилась и воскликнула:

— Перебежчик, значит. — Ее нос тут же поморщился, как учуяв выгребную яму. — Хуже повешенного. Залетный?

Она мотнула головой в сторону порта. Такие славные у него в стае — усади в клетку, а все равно подскажут лучше компаса, где что водится в Гэтшире.

— Божился, что местный, — Рони дернул плечами, почуяв легкость. Теперь-то все на места встало. — С городом знаком. В кобуре — квинс под шесть зарядов. Виктором назвался.

— Брешет, псина, — Лея перешла на шепот, хоть в полуметре от нее стоял охранник. — Всех старых воробьев Жанет знает. Особенно таких шустрых. Может, он тебя еле-еле догнал, так? В загоне под ружья попался?

В печени что-то ухнуло, когда Лея с надеждой посмотрела на него. И ведь не скажешь, что коршун землей накормил, что гонял поперек города ради того, чтобы для дела проверить. Будто коня на ярмарке выбирал.

— Вроде того, — затылок страшно зачесался, и Рони потеребил волосы пальцами.

Они помолчали. Серж снова засопел: глубоко, безмятежно.

Значит, Виктор не пальцем деланный, потому что сам в воробьях числился. Рони не вспомнил про оттиск клейма лишь оттого, что такого еще не встречал. Десятки их, этих оттисков: с якорем у невольников с моря, с кругом нахлебники ходят, а остальных — как бы упомнить, да различить. Выходит, черно-белый то хуже, чем коршун. Бывший воробей.

Перед внутренним взором замелькали картинки, в ушах — обрывки фраз. Если воробей, значит со стаей ходил. Какой, сколь давно? Поймали его — или сам пришел? Рони дернул головой: кто же сам приходит?

Может, Виктора так же прижали… Только и здесь неувязка! Так от чего не сбежал, коли оснастку дали да квинс под шесть патронов? Надоела подпольная жизнь, убийцей быть краше? Золота мало собрал за свои годы? И Рони теперь ждет та же участь?

А время все бежит, никого не щадя: часов нигде в подвалах не держат. Как приспичит Хендрику, так и погонят прочь.

— Лея, что же мне делать? — Рони поник, собрал пальцы в замок. Сел напротив, как чистильщик обуви на переулке — даже пнуть жалко.

— Пф, тоже мне, старшой. У меня совета ищешь?

— Ты всегда с головой дружила, — оправдался Рони. Не скажешь ведь, что охотнее бы обратился к своднице. — Мастерица, любую дверь откроешь.

— Дверь и оконце с грядущим не путай. Не гадалка я тебе.

«А лучше бы в гадалки пошла, родная», — чуть не взмолился Рони, почуяв только сейчас вес этой ночи. Прутья, грязь под ногтями у Леи, тяжелый замок, в тарелке — остывшая жижа…

— Сам чего думаешь? — она украдкой показала жест, чтобы лишнего при ушах чужака не сболтнул. И он сменил тему.

— Меня еще кое-что гложет. Я не видел Ильяза и остальных. Божились мне, что целы, — Рони не успел довершить свою мысль, как Лея выдохнула спокойно.

— Живы были с час назад, но целы не все. Ильязу крепко досталось, — она отвела глаза, будто извиняясь за чужую оплошность, — полез, куда не стоило. Рванул под конвоем, чтобы я уйти смогла.

Рони проглотил загустевшую слюну, всем взглядом выпрашивая продолжения.

— По ногам стреляли. Похоже, и правда в последний раз летал, — сказала и смолкла. В понурых плечах — вина, как у матери, что обязалась неразумное дитя сберечь.

— Лея, это не твоя вина. — Что верно, то верно — он один повинен. — Я проведаю их после вас, но… ты сперва скажи, что думаешь… Не дело это — с коршунами дела вести?

— Дурак ты, Рони, какой твой выбор? А вроде из Рьяных, — вдруг разозлилась она. — Лучших воробьев в коршуны вербуют за крутые деньжата. Такой слух не вчера родился. Здесь ни обмана, ни тайны нет.

Рони с сомнением поглядел на нее, пытаясь прикинуть, сколько ему предложили. Выкуп, цена за свободу — это по какому тарифу нынче? Полсотни? Помножить на стаю, если тех пустят… Больше двух десятков вылазок, если не считать еды, ночлега.

Может, и правда неплохая сделка. Одна беда — воробью коршун не товарищ.

— Ты там нос вороти как хошь, а я бы в дело пошла. И гадалки не нужны, — вздохнула она с чувством. — Жаль, что не меня позвали.

Жаль? Так вот, как емко и по делу можно описать весь денек и вылазку, если они живыми выберутся. Четыре буквы. И еще пять добавить бы для достоверности: очень жаль.

— Успеешь еще. Позовут. Сто лет под небом, Лея. Обещаю. Слышишь? — обещание вышло наружу придушенным, как глухой удар обуха.

— Ты еще и в Распорядители добровольцем пошел…

Она отвечала уже беззлобно, даже улыбалась. Улыбка подходила ее лицу больше всего. Казалось, что Лея никогда на него и не злилась до того. А зря. Прощались они скомканно, под едкие замечания охранника да Сержев храп. И уходил Рони понурый, будто все еще связан по ногам и нормально шага ступить не может. Но это все еще лучше, чем у Ильяза.

А заслужил он — худшее.

Из-за него их всех прижучили. Вот и расплата за легкое крыло, звериную чуйку и известность среди воробьев. Вся нога Ильяза была перемотана, как у калеки с войны. А сам он — бледнее Виктора.

Оказавшись запертым в крохотном чулане без окна, Рони еще долго вытирал слезы и злился на то, что под небом равных ему — раз-два, да обчелся.