Несравненная Жозефина

Лев Каневский, 2003

Писатель и переводчик Лев Дмитриевич Каневский (1939–2006) родился в г. Нальчике. В 1963□г. окончил переводческий факультет Московского института иностранных языков, работал военным переводчиком. После демобилизации сотрудничал в различных периодических изданиях. В 1979□г. занялся литературной работой. За почти 30 лет творческой деятельности Лев Каневский перевел около ста художественных и историко-документальных произведений с четырех европейских языков. Он также является автором нескольких книг («Чудотворная жизнь Мишеля Нострадамуса», «Колдовство и оккультизм», «Знаменитые куртизанки», «Каннибализм» и др.). В данном томе публикуется роман Каневского «Несравненная Жозефина», повествующий о той, которую само Провидение воцарила на вершину мировой истории. Эта сумасбродная красавица, овдовев и оставшись с двумя детьми на руках, смогла вскружить голову будущему императору Франции Наполеону Бонапарту. В книге рассказана непростая история женщины, нрав которой укротить было не подвластно никому.

Глава II

«Вы изведаете с ним короткое счастье»

Лишь спустя восемь дней после благополучного прибытия корабля в Брест Александр получил в своем розовом особняке на улице Тевено депешу от нарочного, извещающую его о приезде его невесты с отцом. Он мигом бросился к свахе, мадам Реноден, и вместе они выехали в Брест первым же почтовым дилижансом.

Он впервые увидел ее лишь через неделю: она ухаживала за больным отцом в номере захудалой брестской гостиницы с давно немытыми, подслеповатыми окнами. При тусклом свете он ее толком не разглядел, но все же нашел ее «красивой, благовоспитанной, с элегантными, достойными Версаля манерами».

В общем, он не ошибся в этой достойной во всех отношениях шестнадцатилетней смуглянке.

На следующий день, правда, когда возбужденность пылкого жениха спала, он ее судит более трезво и строго. В своем письме к отцу, маркизу де Богарне, он отмечает:

«Мадемуазель де ла Пажери может показаться вам не такой красавицей, как вы ее, наверное, представляете, но, должен признаться, ее искренность, честность, кротость и ласковость, мягкий характер с лихвой восполняют этот единственный недостаток…»

Она, со своей стороны, тоже старалась собрать воедино свои впечатления о нем. Да, красив, да, элегантен, хорошо держится, белый мундир с серебряной отделкой отлично сидит на его стройной фигуре…

Молодой, красивый, живой офицер, Александр де Богарне, конечно, отнюдь не был девственником. Его военная служба начиналась здесь, в Бретани, в гарнизоне, стоявшем в Коке, всего в трех милях от Бреста. Там у него было несколько «амурных похождений», которые не оставили в его жизни ничего, кроме зыбких, приятных воспоминаний. Там же он встретился с красивой замужней женщиной — Мари-Франсуазой де Лонгпрё, которая была старше его на десять лет. Она стала его любовницей и даже родила ему сына. По странному, просто невероятному совпадению ее муж, Ле Вассер де ла Туш де Лонгпрё, оказался дальним родственником семьи Туше, и маленькая Роза в детстве даже называла его отца «своим дядей». Судьба продолжала свои каверзные игры. Но молодому любовнику, будущему первому мужу Розы, не удалось так легко отделаться от Мари-Франсуазы, которая вскоре овдовеет, поведет энергичную борьбу за Александра и сыграет зловещую роль в устранении своей соперницы, ставшей его законной женой, приблизив таким образом, сама того не желая, тот благословенный день, когда она, Жозефина, взойдет на французский престол.

Здесь, в Бресте, молодой повеса старался об этом не думать. Он ведь дал своей «приемной матери», мадам Реноден, которая столько возилась с ним, честное слово жениться на ее племяннице, и он, как офицер, просто обязан сдержать слово. О своих близких отношениях с мадам де Лонгпрё он, конечно, ничего не сказал Розе — для чего ее расстраивать в первые же дни, когда лишь начиналось их безоблачное супружеское счастье. Нет, все же он не настолько «честен и искренен», как его юная, невинная невеста…

В середине ноября Роза впервые в своей жизни въезжала в Париж, в Париж, в котором она станет королевой, как нынешняя Мария-Антуанетта, и в придачу еще и императрицей.

Было сыро и сумрачно, накрапывал дождик, и Роза, поеживаясь от холода, вспоминала о том, что еще пару месяцев назад она наслаждалась жарким солнцем Мартиники. Там всегда над головой безоблачное голубое небо, все вокруг брызжет яркими красками.

В красивом, элегантно меблированном особняке маркиза де Богарне Роза, к великому своему удивлению, узнала, что ее красивый, такой предупредительный и любезный жених в преддверии свадьбы выхлопотал себе титул… виконта. Он, конечно, ей не лгал, лишь «экономил на правде», скрывая от нее, что просто присвоил этот титул, на который не имел никакого права. Роза была поражена такой радостной вестью. Не успела она приехать в Париж, а уже стала виконтессой!

Теперь ее муж виконт наверняка представит ее высшему парижскому свету и даже поведет в королевский Версаль, и она наконец наденет этот тяжелый, на проволочном каркасе кринолин и элегантно, с отменной выучкой, сделает перед королевой тройной реверанс.

Никто, конечно, не мог запретить этой девочке самообольщаться — вполне простительная слабость в ее возрасте. Она пока еще не знала, что капитан Саарского пехотного полка, ее виконт, как и все тщеславные молодые люди, любит набивать себе цену, выдавать желаемое за действительное.

Она, бедняжка, не ведала, что самозваного виконта при дворе никто и в грош не ставил. Он не мог пользоваться каретами из королевской каретной, ему не разрешалось сопровождать Людовикa XVI на охоту, и его никогда не приглашали на официальные приемы во дворце.

Злые языки утверждали, что как раз из-за обиды на королевскую власть он с восторгом воспринял революцию, с радостью сменив «свой» титул виконта на звание «гражданина».

Правда, он слыл отчаянным танцором, и посему его иногда приглашали на многочисленные балы, которые так любила устраивать королева. Говорят, она даже один раз станцевала с капитаном, оставшись весьма довольной своим ловким партнером.

Александр, конечно, не мог привести свою молодую супругу в королевский дворец, но он выполнил свое общение и ввел ее в парижский бомонд. Теперь они часто появлялись в модных салонах, и ее, островитянку, поражал, ослеплял этот головокружительный вихрь столичной жизни, полной самых приятных удовольствий и развлечений. Ей все нравилось в Париже. Благожелательные, простодушные, улыбчивые французы, новая для нее, прежде невиданная изысканная обстановка богатых домов, потемневшие от времени картины в тяжелых золоченых рамах, мраморные, с прожилками античные величественные статуи, золотые и серебряные безделушки, ошеломляюще дорогие наряды знатных дам, усыпанные драгоценными камнями и золотыми украшениями, подаваемые за замысловато сервированными столами заморские яства, выдержанные, пенящиеся в бокалах дорогие вина, занимательные, легкие, как само шампанское, светские беседы щеголей и острословов, передаваемые шепотом сплетни о сильных мира сего, о членах королевской семьи, дворцовых интригах. Все это завораживало, восхищало ее, не давало угаснуть ее богатому воображению.

Как ей хотелось уже сейчас, долго не дожидаясь, стать вровень с ними, а может, даже возвыситься над ними. У нее есть порука — незабываемые пророчества мартиникской гадалки.

Но ее сладкие, возвышенные грезы вдруг были резко, безжалостно развеяны собственным мужем.

Впервые он стал осыпать ее незаслуженными, как ей казалось, упреками. Она, мол, дикарка из тропических лесов, необразованная, невоспитанная девчонка, не умеющая вести себя в высшем обществе, и ей там, следовательно, не место. Как она осмелилась явиться в монастырь со своим уставом — постоянно следить за ним в салонах, не позволять удаляться с приглянувшейся ему дамой, нудно твердить при всех о своей большой к нему любви, устраивать отвратительные сцены ревности. В Париже все уже давным-давно забыли о супружеской верности, и напоминание о ней вызывает лишь снисходительную улыбку как у мужчин, так и у женщин. Ее ревность — нечто старомодное, годится для заморских департаментов, а не для Парижа.

Более того, до чего додумалась, просто умора! Пишет ему нравоучительные письма. Что за моветон! Что из того, что ее фразы литературно отточены, умело закруглены, а стиль легкий, прямо-таки воздушный? Чему-то же ее научили там, в пансионе, на Мартинике?

Роза сильно страдала от того, что ее муж считал ее деревенщиной. Она старалась, как могла, исправиться, наверстать то, что было упущено там, дома. Она стала много читать, подолгу беседовать с обратившими на нее внимание поэтами, писателями, учеными, впитывала, как губка, небрежно рассыпаемые ими на ходу знания, но муж как будто и на замечал ее стараний, ее желания стать послушной, а лишь постоянно недовольно ворчал, как старый брюзга, и рядился в тогу ее ментора, формирующего характер своего ученика.

Он даже приставил к ней в качестве мэтра своего друга Патриколя — любителя Вольтера и такого распутника, как он сам. И чем больше она ему покорялась, тем Александр все больше входил в свою роль перевоспитателя и становился вторым занудливым Патриколем. «Упорно следуя моему намерению, — свысока поучал он все больше впадающую в отчаяние супругу, — ты приобретешь знания, которые возвысят тебя над другими, и тогда, сочетая ученость высокую со скромностью, ты станешь самим совершенством среди женщин».

Роза, несомненно, понимала, что, подвергая ее жестокому остракизму, обидным издевательствам, он преследовал только одну цель — внутренне выговорить себе право на супружескую измену. От этой мысли ей становилось не по себе, и она заливалась слезами.

В январе 1781 года Александра из Бретани, из Бреста, перевели в Страсбург, и он снизошел до того, что позволил ей приехать туда к нему. В этом городе «прекрасная креолка» стала главной достопримечательностью местного аристократического общества. При ней виконт не позволял себе привычного пренебрежения, и Роза по наивности искренне считала, что здесь, в провинции, они наконец смогли обрести чуть было не ускользнувшее из рук семейное счастье.

Довольно скоро она убедилась, что ее присутствие тяготит любвеобильного супруга, все сильнее раздражает его. Она решила уехать, чтобы не доводить дела до печальной развязки. Несмотря на свои огорчения, она уезжала из Страсбурга в приподнятом настроении. Она знала, что внутри нее зародилась новая жизнь, и радовалась этому. Скоро она станет матерью, и тогда Александр, даст бог, образумится. Но грозовые облака все сгущались у нее над головой.

Александр продолжал заниматься своим любимым делом — покорять женские сердца, весело и беззаботно танцевал на балах, умножая свои победы. Он по-прежнему редко появлялся в мрачном особняке отца на улице Тевено, где в заточении изнывала его молодая супруга.

3 сентября 1781 года произошло событие, которое оторвало его на время от привычного вихря удовольствий. У Розы в этот день появился первенец, мальчик, будущий вице-король Италии. Она назвала его Эжен-Роз. Александру волей-неволей пришлось находиться у изголовья роженицы. Обрадованный рождением своего законного наследника, виконт, казалось, раскаялся в своих беспутных заблуждениях, и как образцовый муж и отец целых два месяца не отходил от счастливой Розы. Малоопытный притворщик, однако, долго не выдержал такого испытания супружеским спокойствием. Тяга к абсолютной, ничем не ограниченной свободе взяла верх. Он вновь стал порхать от одной смазливой мордашки к другой, как бабочка от одного красивого цветка к другому. Строгая мадам Реноден, чтобы положить конец его парижскому распутству у всех на глазах, выхлопотала ему назначение в действующую армию в Италию, где он тоже весело проводил время на карнавалах, обхаживая огненно страстных брюнеток. Он вернулся с Апеннин почти через год — 25 июля 1782 года. Эту дату Роза никогда не забудет — она попортит ей немало крови.

Побыв с женой ровно столько, чтобы зачать второго ребенка, он вновь откликнулся на заманчивый призыв вольности и вновь надолго исчез из поля зрения. Дотошные биографы подсчитали, что за два года и девять месяцев супружеской жизни виконт де Богарне прожил со своей женой всего лишь год.

Недели через три Роза получила от него письмо, в котором он сообщал ей, что «уезжает искать воинской славы на родине, на Мартинике», которой угрожали англичане. «Я делаю это и ради тебя, — лицемерно заявлял он, — потому что к освободителю своей родины ты будешь испытывать гораздо более нежные чувства. Я не забуду своего отцовского долга перед детьми, смею тебя в этом заверить, но сейчас долг простого солдата, защитника отечества, куда важнее».

Эти насквозь фальшивые строчки не вызывали, разумеется, слез умиления у Розы, все было шито белыми нитками. Она, правда, терялась в догадках — для чего ее сладострастному супругу понадобилось ехать в такую даль ради праздных удовольствий и продажной любви. Может, захотелось экзотики, накаленной жарким мартиникским солнцем юной креольской плоти? Она и не предполагала, до какой низости может дойти беспечный виконт, который, отправляясь на Мартинику, преследовал свои личные, далеко не геройские цели.

Во-первых, он считал свой чин капитана довольно скромным, не отражающим в должной степени всех его воинских заслуг. А в мирное время получить повышение по службе — трудное дело, для этого нужна война, поле боя или хотя бы подобие сражения.

Во-вторых, он хотел лично убедиться в финансовом благополучии семьи де ла Пажери, выяснить, сколько денег у них на счетах, смогут ли они содержать свою дочь во Франции, если он с ней разведется.

И в-третьих, самое пикантное. Какой-то «доброжелатель» сообщил ему о «многочисленных любовных связях» его креолки на острове. Хотя, как ему показалось в первую брачную ночь, она была девственницей, но ведь на этом диком острове полно колдуний, знахарок, даже искусных отравительниц, которые за деньги сделают все что угодно. Трудно ли восстановить при их мастерстве такую мелочь, как девственная плева? Существуют сотни ухищрений, чтобы облапошить легковерного супруга.

Не знала Роза и о том, что он отправится в далекое и опасное морское путешествие через Атлантику не один, а в компании своей прежней давнишней любовницы Мари-Франсуазы де Лонгпрё, которая к этому времени уже овдовела и теперь собиралась на Мартинику, чтобы получить наследство своего тестя, месье ле Жирарду, скончавшегося в Фор-де-Франс. Это его маленькая Роза когда-то называла «своим дядюшкой».

Александр поехал к ней в Брест. Но фрегат, на котором они должны были отправиться на остров, целый месяц не мог поднять якорь, так как на рейде постоянно маячили английские боевые корабли. Александр не унывал и целый месяц не вылезал из постели своей любовницы, которая ввиду кончины супруга теперь весь свой любовный жар страстной тигрицы передавала ему, своему единственному партнеру.

Роза ему не писала, не зная, где в это время находится Александр, — на суше, в Бресте, или в открытом море? А тот, воспользовавшись этим, разыгрывал несвойственную ему роль ревнивого супруга, вероятно уже подготавливая почву для грядущего развода.

«Вам, видно, очень трудно радовать меня своими письмами, — картинно возмущался он. — Извините, но ваше поведение приводит меня в бешенство…»

18 ноября Александр с мадам де Лонгпрё вступил на палубу фрегата «Венера». Но не все складывалось гладко. Целый месяц им пришлось в ожидании попутного ветра простоять возле берегов Испании, у острова Экс страны басков.

Только 21 декабря «Венера» смогла наконец выйти в открытый океан и долго, около четырех недель, кружными маршрутами добиралась до Мартиники. Когда 21 января 1873 года «Венера» бросила якорь в гавани Фор-де-Франс, дышащий отвагой капитан, к своему великому изумлению, узнал, что накануне между англичанами и французами было заключено перемирие, так что столь желанная ратная слава, которой Александр жаждал покрыть себя, нагло ускользала от него.

— Ладно, черт с ней, со славой, — выругался в сердцах разочарованный Александр. — Ей от меня никуда не уйти. Схвачу ее за хвост в другом месте. Ну а коли так, прежде разберемся с этой шлюхой!

Прямо из порта он поехал в Труаз-Илё, в имение де ла Пажери, на разведку. Он был поражен не только весьма скромными размерами сахарной плантации, принадлежащей семье Розы, но еще и тем, что ее главе теперь приходилось самому, своими руками, заниматься обработкой тростника и гнать из него сахарную патоку. Полуразрушенное в 1766 году сильным ураганом поместье так и не было восстановлено. Повсюду бедность, нищета, разруха. О каких крупных счетах в банках можно в таком случае говорить? Он нашел время, чтобы познакомиться с матерью Розы, мадам Таше, с ее красивой младшей сестрой Манеттой, которую уже незримо поджидала смерть. Он провел в гостях в этом мрачном, покосившемся доме всего полтора дня, после чего уехал в столицу развлекаться с молодыми мулатками, не забывая и о постели своей старой и опытной любовницы.

В Фор-де-Франс он не нашел письма от Розы.

— За все время моего отсутствия ни одного письма от жены. Где это видано? — возмущался он. Подозрения в супружеской измене вспыхнули с новой силой.

12 апреля он написал ей взволнованное письмо:

«Насколько помнится, моя дорогая подружка, вы мне как-то откровенно сказали, что в случае вашей неверности я узнаю о сем прискорбном факте из ваших писем. Я уже три месяца здесь, на Мартинике, сюда приходят корабли из разных стран, но от вас нет ни строчки…»

За два дня до этого, 10 апреля 1783 года, Роза родила второго ребенка, на этот раз девочку, будущую королеву Голландии и супругу брата Наполеона Луи. Ее назвали Гортензией.

Тем временем ее ревнивец муж неутомимо проводил свое собственное расследование о любовных похождениях своей жены на острове. Отбросив стыд, наплевав на все приличия, он подолгу расспрашивал рабов, знавших Розу до ее отъезда во Францию; тем, кто отвечал расплывчато, неохотно, он предлагал деньги. Ее чернокожая служанка Брижжит напрочь отвергла все обвинения в распутстве своей бывшей юной хозяйки.

— Что вы, это была святая девочка, ее нельзя было ни в чем заподозрить! — отвечала она на все его расспросы.

Нашелся, однако, один негр по имени Максимен, который рассказал Александру, что у Розы на самом деле было несколько любовных приключений, и даже назвал имена нескольких морских офицеров, якобы побывавших у нее в постели. Обрадованному положительным результатом своего дознания виконту пришлось все же разочароваться.

Та же Брижжит сообщила ему, что этого негодного лживого раба подкупила несколькими золотыми… мадам Лонгпрё.

Возведенная в ранг нынешней из бывшей любовницы, вдова старалась вовсю, чтобы дискредитировать несчастную Розу, и, как видим, не чуралась подкупа — так ей хотелось поскорее сделать своим мужем Александра. Свой главный удар эта злодейка приберегла напоследок и нанесла его в точно рассчитанный момент.

Личное расследование Александра зашло в тупик. Списка любовников жены у него так и не оказалось. Нельзя же строить столь серьезные обвинения на песке — это понимал даже рассвирепевший от мнимых измен своей жены молодой виконт. Правда, ему и в голову не приходило сосчитать свои собственные измены, чтобы как-нибудь на досуге поразмышлять над своим далеко не безупречным поведением. Но на сей счет у него была своя твердая концепция:

— Моральные критерии, нравственность — такие понятия существуют только для жен, но не для мужей.

Теперь приходилось рассчитывать лишь на письма самой Розы с покаянием в содеянных грехах. А они как назло не приходили.

В начале июня 1783 года на Мартинику приехал месье Перро, бывший лакей отца Розы в Париже. Александр, узнав об этом, помчался сломя голову к мулату. Тот лишь печально покачал головой:

— Нет, мессир, от мадам де Богарне нет никакой весточки — вот лишь письмецо от ее камеристки, мадемуазель Филипп.

Александр нетерпеливо выхватил из рук слуги голубой конвертик, быстро его разорвал, судорожно развернул крохотную записочку: «Передайте господину, что мои дамы постоянно заняты, — у нас столько забот в связи с балами и зваными обедами, что нет свободной минутки, чтобы написать».

— Какая тварь! — громко выругался Александр, возмущенный до глубины души. — Я тут подыхаю от скуки среди дикарей, а она там развлекается на званых обедах и пляшет на светских балах. Ну, погоди!

Этого желанного момента долго ждала мадам де Лонгпре. Развязка наступила 8 июля 1783 года.

…О рождении дочери Александр Богарне узнал, конечно, не от Розы — та продолжала молчать как рыба, — а из других источников.

В салоне мадемуазель Юро в Фор-де-Франс гости дружно поздравляли отца, который пыжился, выкатив грудь колесом. И тут мадам де Лонгпрё выпустила свое жало.

— Эта девочка не ваша, мой друг, — громко, чтобы все слышали, сказала она. — Она появилась на свет раньше срока на двенадцать дней, бывает, конечно, что роды наступают позже… Но раньше… вряд ли…

Пораженный этой вестью новоиспеченный отец стал мысленно лихорадочно подсчитывать дни. Из Италии он вернулся 25 июля 1782 года, Гортензия родилась 10 апреля 1783 года. Да, все точно, — восемь месяцев и шестнадцать дней. Выходит, Роза до его возвращения побывала в объятиях какого-то ловеласа, утешавшего ее в разлуке с ним, Александром, ее законным мужем. Выходит, она наставила ему рога и ребенок не его.

Ослепленный абсолютно беспочвенной ревностью, разъяренный капитан 8 июля написал Розе грозное письмо, ставшее прологом их скорого расставания:

«Если бы я взялся за перо в ту минуту, когда меня охватил дикий приступ гнева из-за вашей неверности, боюсь, раскаленное перо сожгло бы листок бумаги, — рьяно начал он, не забывая об элегантности стиля. — Сдерживая себя насколько возможно, я тем не менее заявляю вам на основании того, что я разузнал о вашем чудовищном постыдном поведении на острове, что вы — самая порочная, самая бессовестная и самая извращенная тварь на свете. Вы еще имели при этом наглость родить второго ребенка без моего участия в этом процессе. Какой же младенец рождается спустя восемь с небольшим месяцев после зачатия? Нет, в жилах этой несчастной девочки течет кровь чужака, вашего гнусного любовника…

Больше я не желаю жить с вами под одной крышей, и соблаговолите по получению этого моего письма немедленно отправиться в монастырь. Это — мое последнее слово. Ничто, никакая дьявольская сила на земле не заставит меня вернуться к вам!»

Можно только догадываться о реакции Розы на такое оскорбительное для нее послание. Была ли она на самом деле в чем-то виновата, заслужила ли поток грубых упреков и обвинений со стороны мужа?

Или же там, на острове, будучи неопытной девчонкой, она и совершила мелкие, необдуманные поступки, раздутые впоследствии хитроумной мадам де Лонгпрё до поражающих воображение сцен распутства на древнеримский манер?

Если обо всем судить с высоты далекого будущего, когда она станет императрицей и когда о ее многочисленных любовных связях будут ходить легенды, то, вероятно, что-то могло на самом деле произойти, — дыма без огня не бывает. Но это, скорее всего, был дым от тлеющих угольков, а не от полыхающего пожара.

Как бы там ни было, Роза после возвращения в Париж в октябре предпринимала через своих друзей из высшего света попытки примирения, но высокомерный Александр холодно их отверг, отрезав себе пути к отступлению. Покоритель женских сердец и мастер задирать юбки смазливым девушкам не желал больше утрачивать вновь обретенной свободы.

Нужно сказать, что коварство и злоба интриганки мадам де Лонгпрё не принесли ей желанных плодов. Понимая, что ей, быстро стареющей любовнице, не удержать возле себя молодого Александра, она решила сама его бросить и вернулась во Францию в объятиях графа Лийона, за которого она вскоре выйдет замуж.

Огорченная Роза, не видя другого выхода, отдала своего сына Эжена на попечение мулатки Эвфемии, а Гортензию пристроила в пансион для девочек в Нуази. 27 ноября 1783 года она в сопровождении мадам Реноден удалилась в монастырь бенедектинок (цистерцианок) в аббатстве Пантемон, где провела целых два года.

В те времена во Франции расторжение брака было делом неслыханным, такого института просто не существовало. Брачный союз, осененный Всевышним, Церковью, считался святым и нерасторжимым. Для тех, кто страстно желал снять с себя ненавистные оковы, существовал только один юридический способ — так называемое «раздельное проживание» по постановлению парламента.

11 декабря Роза подала прошение в парламент. Началась обычная, почти двухлетняя парламентско-судебная волокита, которая все же завершилась победой истицы. В конце концов было вынесено постановление о «раздельном проживании» супругов, парламентский суд к тому же заставил виконта принести своей бывшей жене извинения за нанесенные ей оскорбления из-за его подозрений в ее супружеской неверности. Струсив перед властями, он лицемерно признал, что «заблуждался на этот счет и сожалеет о своем обвинительном письме от 8 июля 1783 года». Он признал Гортензию своей родной дочерью.

В феврале 1784 года главный судья Парижа вынес решение по этому делу, заставив Александра де Богарне выплачивать ежегодно по 6000 луидоров на содержание детей и его бывшей жены, не имевшей никакого дохода.

Роза не верила собственному счастью. Ей всего двадцать один год, и вот она обрела полную свободу, да еще столько денег в придачу. Теперь она могла жить там, где хотела, заниматься тем, чем хотела, и говорить все, что ей заблагорассудится.

— Свобода, свобода, свобода, — как завороженная шептала она.

Она не спешила расставаться с монастырским одеянием, тем более что ей там было очень хорошо, — никто ее там не притеснял, и она в любое время могла выходить за стены обители. Лишь в сентябре 1785 гола она решилась наконец покинуть аббатство, сохранив все же за собой на всякий случай скромную келью, за которую ей приходилось выкладывать по 300 луидоров, и последовала за маркизом де Богарне и своей теткой мадам Реноден, которые по соображениям экономии (так как ушлый Александр оттяпал у отца с любовницей почти все движимое имущество) продали свой особняк в Нуази и переехали из Парижа в предместье, где купили небольшой уютный домик с двориком и садом на улице Монморен.

Теперь Роза стала вольной птицей, но ее будущее было укутано завесой густого тумана, ничего не разглядеть…

…В том же сентябре 1785 года, когда Роза собиралась переехать на постоянное местожительство в Фонтенбло, в военном училище в Париже состоялся очередной выпуск воспитанников. Один из них, обучавшийся за казенный счет, на средства, пожалованные королем Людовиком XVI, невзрачный, маленького роста, чуть смугловатый корсиканец, после успешной сдачи экзаменов нацепил на мундир погоны лейтенанта артиллерии. Ему было шестнадцать лет, и его звали Наполеон Буонапарте. По распределению он получил назначение в полк Ла-Фер, расквартированный на юге, в Балансе, на берегу тихой Роны. В начале октября расхлябанный дилижанс, в котором он следовал до Лиона, сделал остановку на постоялом дворе в Фонтенбло. Наполеон там пообедал в придорожной гостинице. Здесь, где-то поблизости, вот уже две недели жила мадам де Богарне.

Так впервые по воле судеб их жизненные пути подошли очень близко. Но скрестятся они позже, под грохот артиллерийских залпов при подавлении Наполеоном в Париже роялистского мятежа.

…Фонтенбло — главный уголок Франции, знаменитый своим заповедным густым лесом, раскинувшим свои угодья на территории 10 000 гектаров. Его в середине XIII века облюбовал французский король Людовик VII Святой, где повелел срубить для себя скромный охотничий домик. Но истинным творцом Фонтенбло, ставшего летней резиденцией французских монархов, был Франциск I (1494–1547). Соперничавший всегда и во всем с Италией, он превратил этот маленький городок в центр французского Ренессанса. Он построил в нем роскошный дворец, разбил великолепный парк с просторной площадью, с фонтаном посредине. Здесь во дворце хранились собранные им в ходе многочисленных боевых походов выдающиеся произведения европейского искусства. Его сын Генрих II постоянно украшал Фонтенбло, и здесь состоялась свадьба его сына Франциска II с шотландской королевой Марией Стюарт. Немало внимания уделял королевскому загородному ансамблю и первый Бурбон на французском троне — Генрих IV, придавший ему особый блеск.

Фонтенбло пришелся по вкусу и императору Наполеону I, который проводил здесь большую часть свободного времени. Здесь обретался в заточении несговорчивый Папа Пий, здесь по настоянию Наполеона он подписал с ним конкордат (от которого потом, правда, отказался). Здесь 2 апреля 1814 года Наполеон в первый раз отрекся от престола. Здесь 26 апреля он со слезами на глазах прощался перед отъездом в ссылку на остров Эльба со своей преданной гвардией.

…Осенью королевский двор обычно на несколько дней выезжал в Фонтенбло, где проходили шумные выезды на охоту на кабанов и на лося. Роза часто видела на узких улочках города скопление золоченых королевских экипажей, гарцевавших на холеных лошадях высокомерных придворных в дорогих охотничьих костюмах и шляпах с перьями, с узорчатыми ружьями поперек седла, и вот однажды ей пришла в голову идея: почему бы и ей не поохотиться с парижской знатью? Как-никак, она все же виконтесса, а один из ее предков, Армин де Таше, принимал участие в Крестовом походе в Палестину с Людовиком XII Святым в 1248 году, да и свекор у нее — маркиз. Она была неплохой наездницей, и в грязь лицом перед этими напыщенными вельможами, конечно, не ударит.

Там в лесу в погоне за затравленным зверем можно поближе познакомиться с кем-нибудь из сильных мира сего, а это ей в неопределенном положении полувдовы было просто необходимо. В Париже она почти не бывала, так что на нужные, полезные знакомства можно было рассчитывать только здесь, в Фонтенбло.

Через маркиза ле Богарне ей удалось выхлопотать разрешение на участие в королевских охотах, и уже через несколько дней, получив нужную бумагу, она лихо скакала по лесам на взятом напрокат еще нестаром жеребце.

Смуглую, порывистую, смелую амазонку, конечно, не могли не заметить похотливые царедворцы. По свидетельству Андре Гавоти, биографа императрицы Жозефины, составившего подробный список всех мужчин, которые побывали в постели Розы, а потом и на императорском ее ложе, именно здесь, в Фонтенбло, завела она своих первых высокопоставленных любовников. Ее сексуальной свободе теперь ничто не мешало. Первым на ее прелести клюнул маркиз Монморанси, пожилой управляющий королевским замком. Его жена была фрейлиной брата короля, графа д’Артуа (будущий король Франции Карл IX). У этого своего первого любовника она познакомилась со вторым — сорокадвухлетним графом де Креннэ, бригадным генералом, хранителем гардероба графа де Прованс, брата казненного короля (будущий король Людовик XVIII). Его жена была фрейлиной невестки короля. Сблизилась Жозефина и с герцогом де Лоржем, пэром Франции.

Ее «третьим завоеванием» стал брат герцога де Куаньи, кавалер по прозвищу Мими, веселый, озорной молодой человек, насмешник и фат, и он больше всех нравился Розе. Он пользовался ее особой благосклонностью и позже, когда она уже стала женой первого консула. Она и тогда помнила о проведенных с ним божественных ночах, и благодаря ее заступничеству этот человек не был казнен за участие в заговоре против Наполеона. По ее настоянию ему выплачивали небольшую пенсию при новом режиме — даже после того, как он за свою мятежную деятельность был выслан за пределы Франции.

Мадам Бонапарт своей щедростью пыталась замолить грехи, совершенные мадам Богарне…

Таким образом, у нее было три постоянных «утешителя», целая армия претендентов на ее любовь, но в кармане, увы, пусто. Ей становилось все труднее жить, содержать двоих детишек, хотя Александр, нужно отдать ему должное, хоть и с опозданием, но платил ей алименты. Приходилось утешаться поговоркой «бедность не порок». Ввиду того что никаких доходов в ближайшем будущем не предвиделось, Роза все чаще стала подумывать о возвращении на родину, на Мартинику. Там ей будет куда легче в кругу семьи, там жизнь дешевле, спокойнее, приятнее, без излишних треволнений. А в Париже да и здесь, в Фонтенбло, становилось все тревожнее. Голодные люди требовали хлеба, работы, на улицах города то и дело происходили стычки черни со стражами порядка, с армейскими частями. Начинали вызревать первые, брошенные на благодатную почву мятежа семена грядущей кровавой революции.

Наконец решение было принято. Всё, она едет. 2 июля 1788 года она со своей пятилетней дочуркой Гортензией поднялась на корабль «Султан» в Гавре. Причем с самого начала их корабль чуть не потерпел крушение. И где? В устье Сены!

Берега находившейся в тревожном ожидании страны скрылись за кормой. До кровавых событий Великой французской революции оставался год и двенадцать дней…

…Вновь началась прежняя, такая привычная, лениво-тягучая жизнь в родных местах возле трех островков. Все шло размеренно, без спешки, по давно заведенному неторопливому распорядку — утренняя чашка кофе в постели, легкий завтрак с обилием тропических фруктов, сытный обед, долгие сиесты в раскачивающемся гамаке, купания в теплом море, вылазки на острова. Маленькой Гортензии там очень нравилось, она была на седьмом небе от счастья.

Роза довольно часто, чтобы не умереть с тоски, ездила в столицу — Фор-де-Франс, где веселилась и танцевала до упаду на балах с морскими офицерами, и даже в одном из писем просила мадам Реноден прислать ей с оказией «ее бальное платье с глубоким декольте и дюжину вееров».

От своих знакомых моряков она узнала, что ее муж, виконт де Богарне, после созыва Генеральных штатов выставил свою кандидатуру от дворянского сословия в Блуа, чтобы стать одним из двух депутатов от этого города. Она ужаснулась. Неужели ее Александр — сторонник новых революционных идей? Нет, на него это не похоже. И он сам, и все его родственники всегда были заядлыми роялистами. Скорее всего, он, как опытная гончая, держал нос по ветру, чтобы первым оказаться в нужный час в нужном месте, где будут делить добычу. Обычный авантюрист, каким был всегда. Неужели начинается его возвышение? Неужели оправдаются слова Элиамы о том, что «королевство франков погрузится в пучину несчастий, и ваш муж трагически погибнет»?

Кстати, вдруг осенило ее, почему же она до сих пор не встретилась с этой колдуньей, мулаткой, напророчествовавшей ей столько несчастий? Вот теперь она, считай, вдова с двумя детьми на руках!

— Где сейчас Элиама? — спросила она у какой-то негритянки.

Та в глубоком отчаянии закатила глаза.

— Разве вы ничего не знаете? — удивилась она. — Несчастная матушка Давид сломала ногу, и ее принесли в хижину без сознания. Как все мы любим ее, как уважаем! Знаете, в колонии не происходит ни одного события, которого она не предсказала бы заранее. Ничто не может избежать ее ясновидящей силы. Даже самые глубоко хранимые людские тайны она видит как на ладони. Никаких секретов для нее не существует. Вот она какая!

Повернувшись, Роза пошла по знакомой тропинке к убогой хижине колдуньи, стоявшей все там же — возле устья речонки Мышкин Ус.

Постояв в нерешительности перед дверью несколько мгновений, она толкнула ее, вошла. Гадалка на этот раз не сидела на грязной циновке, а лежала на большой деревянной кровати. Одна из ее тумб-ног была забинтована. С потолка свисала горящая лампадка. Элиама заметно постарела, кожа на лице во многих местах обвисла, глаза казались еще мутнее от царившего в хижине тревожного сумрака.

Колдунья смотрела в упор на непрошеную гостью и, видимо, ее не узнавала. Еще бы! Тогда перед ней стояла робкая пятнадцатилетняя девочка, а сейчас взрослая двадцатипятилетняя женщина, мать двоих детей. Роза назвалась. Ее имя, казалось, не произвело на сивиллу абсолютно никакого впечатления.

С безразличным видом она продолжала ее разглядывать.

— Если помните, — начала, чуть смутившись, Роза, — вы мне напророчествовали, что я стану больше чем королевой, но пока на мою голову сыплются одни несчастья.

— Терпение, милочка, терпение, — наконец прохрипела колдунья. — Все будет так, как я сказала.

Она вдруг впала в забытье и начала бормотать что-то несвязное, и из произносимых ею отрывочных фраз Роза, к своему леденящему ужасу, поняла примерно следующее: «твой муж возвысится в силу своих заслуг и дарований, но его враги однажды попытаются лишить его жизни, и в конце концов ему отрубят голову острым мечом».

Роза попыталась было задать ей еще несколько вопросов, но Элиама упрямо качала головой, отказываясь ей отвечать. Только повторяла иногда, словно очнувшись:

— Уезжай отсюда скорее, если хочешь остаться в живых, уезжай! Очень скоро наши жестокие и коварные враги придут сюда и все порушат огнем и мечом. Они ждут лишь твоего отъезда.

Вся дрожа от страха, Роза выбежала из хижины. А что, если сбудется и это ее зловещее предсказание? «Что будет со мной, с маленькой Гортензией? — спрашивала она себя. — Нет, лучше не искушать судьбу».

Через несколько дней после встречи с мулаткой Роза начала собираться в обратный путь — на континент.

…Грозные раскаты французской революции докатились и до Мартиники, правда, с большим опозданием. Тут тоже началась пока еще бескровная вакханалия, точно такая, как на первых порах в обезумевшем революционном Париже. Идеи революции о равенстве и братстве возбуждали угнетенных негров и мулатов, и те все настойчивей стали требовать равенства с белыми. В своем освободительном угаре они часто преступали границы дозволенного. На Мартинике была создана своя Национальная ассамблея, повсюду возникали комитеты, подкомитеты, избирались депутаты, уполномоченные, комиссары. Эти резкие политические перемены будоражили чернокожих, звали их к еще более решительным действиям. «К оружию, граждане!» — этот парижский лозунг уже повсюду гремел над островом.

В феврале 1790 года восставший народ разграбил казармы Мартиникского полка, повернул на город пушки укрепленного форта, грозя открыть огонь в любой момент.

Наступил сентябрь. Восставшие все бесновались, никак не могли успокоиться. Им не терпелось пролить кровь белых господ. Роза понимала, что больше ждать чего-то на острове небезопасно, и по совету своего дядюшки, начальника порта, захватив с собой Гортензию и Эвфемию, укрылась с ними в трюме фрегата «Разумный». Несколько других французских кораблей готовились к отплытию к берегам Франции. Повстанцы решили их не пускать и без предупреждения открыли по ним огонь из пушек. Но корабли были уже далеко, на рейде, вне пределов досягаемости снарядов, выпущенных неопытными артиллеристами.

Подождав еще сутки, чтобы удостовериться, как будут развиваться события, корабли стали поднимать якоря. К «Разумному» подтянулись еще два корабля — «Просвещенный», «Ла Левретт» и корвет «Эпервье». Маленькая французская эскадра с будущей императрицей на борту на всех парусах понеслась к Бермудским островам, а оттуда с помощью Всевышнего и попутного ветра — прямиком во Францию.

Когда они благополучно прибыли 29 октября 1790 года в Тулон, Роза, к своему удивлению, узнала, что гадалка снова оказалась права.

Александр де Богарне стал знаменитой в стране личностью. Он был не только влиятельным членом Национальной ассамблеи, но и одним из самых активных якобинцев. Все его внимательно слушали, а он, войдя в раж и почти не покидая трибуны, распинался перед депутатами обо всем на свете — о легитимности королевской власти, о правах народа, о положении ненавистных ему евреев, о конце монашеской жизни, о строительстве дорог и наведении мостов. В общем, не было такой темы, о которой он не рассуждал бы с видом знатока.

— Боже, какого эрудита я потеряла, — с наигранной горечью усмехнулась Роза.