Там, где смерть и кровь, не бывает красоты

Лариса Соболева, 2010

На улице найдена почти раздетая девушка, не помнящая ни своего имени, ни недавних событий, ни того, почему она вся в крови. А вскоре у себя дома обнаружен убитым некто Усманов, отпечатки в квартире совпадают с отпечатками девушки, страдающей амнезией. Работник пресс-службы милиции София и ее друг Артем, только что получивший звание майора, пытаются разобраться в этом деле. Успешному расследованию мешают личные обстоятельства: София давно разлюбила мужа и теперь вынуждена подолгу выяснять отношения, а Артем устал от связи с истеричкой Ликой, требующей, чтобы он всегда был только с ней… Ранее книга издавалась под названием «Злодеи-чародеи»

5

— Опять бабушка Марго и пыльный, побитый молью девятнадцатый век? — раздалось возле ее уха.

— А! — вскрикнула София, подпрыгнув на месте как ужаленная. Оглянулась — муж! Она схватилась за грудь, словно удерживая скачущее сердце, и не хуже своей прапрабабушки Марго выпалила тираду без пауз: — Борька! Я тебя убью! Пишу про покойников, кругом ночь, а тут — ты! Сколько раз я тебе говорила: не подкрадывайся так ко мне! Ты специально, да?! Хочешь, чтобы я умерла?

— Что ты несешь? — сморщился он, падая в кресло и вытягивая ноги. — Я нормально вошел, а вовсе не подкрадывался…

— Всегда ты говоришь, будто не подкрадывался, но почему-то все одно и то же случается каждый раз! Надоело мне твое вранье.

— Я не вру, просто ты вся целиком улетаешь в свои романы, здесь-то от тебя ничего и не остается, поэтому и не слышишь шагов. Днем она работает в ментовке (милицию и работу своей супруги муж Софии не любил), ночью пишет книжки (книжки он тоже не любил)…

— Ты днем тоже сидишь на работе, — София поняла, куда он клонит.

–…а на меня у тебя вообще не остается времени!

— И ты не тратишь свое время на меня!

— Не понимаю, у тебя же есть все, чего еще тебе надо? — завел он старую песню, хорошо хоть не на повышенных тонах.

— Боря, когда у человека есть все, он обычно теряет нечто, для него важное, причем безвозвратно.

— Что именно?

— Например, себя! Тебе этого понять не дано, потому что терять себя обязаны все другие, но только не ты.

Она высказалась в мирном тоне, так что нельзя было бы придраться ни к слову, ни к эмоциям. Но под этим миром «считывалось» полнейшее ее равнодушие, внутренний холод, а это никак не могло устроить Бориса, привыкшего быть всеобщим идолом.

— Брось умствовать, — в отличие от нее Борис уже несколько взвинтился. — Тебе захотелось мировой славы и общественного восхищения? Ну, посмотри же, София, на себя в зеркало… (Нет-нет, Борька ее вовсе не оскорблял, он скорее страдал.) Писатель — это звучит солидно, внушительно, мощно! Например, идет мужчина… маститый такой, крупняк… и сразу видно: писатель. Но появляешься ты — эдакий стебелек с челочкой (это весьма иронично прозвучало), и штамп можно сразу ставить: ты — кто угодно, но не писатель! Понимаешь, слабовата ты для этой роли. Тебе стоит поправиться хотя бы, килограммов на двадцать…

— Ну да, конечно, тогда при моем росте я превращусь в кадушку, и никто в мою сторону и не посмотрит — ты на это надеешься, да?

— Кстати, где же твоя слава? Ее нет! И денег, достойных этому наименованию — «писатель», тоже нет.

— Во всяком случае, мне не приходится клянчить их у тебя, а потом давать тебе же отчет, куда я потратила твои деньги! Это противно. Не заговаривай мне зубы, я твои методы знаю. Боря, уже половина второго ночи, ты не считаешь нужным объяснить мне, где ты был?

Ох, Борька… огурчик с грядки! Холеный, самодовольный, уверенный в себе и одновременно мальчик, психология-то у него чисто мальчишеская: мне, мне и еще раз мне, потому что я — главный. Смешно! Он протянул ей свой сотовый со словами:

— Позвони на пост охраны, пусть лучше не я тебе скажу, где я был. Даже не поинтересовалась, что у меня случилось, почему я задержался, голоден ли!

София улыбнулась, подперев щеку ладонью. Ее умиляла эта его манера — нападать, вызывать в других чувство вины, когда у самого-то рыльце в пушку. Разумеется, она не взяла телефон и не стала звонить охранникам офисного здания: с ними ведь всегда возможно договориться. Сейчас София смотрела на этого большого ребенка — Борю — с чувством легкой досады: пенять-то ей не на кого, изначально она сама испортила мужа своей любовью, рабской преданностью ему, угодливостью, покорностью… Исправить его невозможно, впрочем, София уже и не хотела его исправлять, но только сегодня у нее сформировалось четкое желание покончить со своей семейной жизнью раз и навсегда, как ей давно советовал папа.

— Я же вижу, что ты не голоден, — спокойно сказала она. — Иди, я еще посижу.

— Скоро ты свалишься, нельзя же спать только четыре часа в сутки! — Он ушел было, но тут же вернулся: — Запомни, ты у меня — одна!

Борис чмокнул ее в шею. В его заботе и в этом благодарном, но вовсе не волнующем поцелуе просматривалось эдакое примитивное заискивание перед «мамочкой» со стороны маленького шкодника, милого проказника. И выражение лица его при этом было такое преданное, любящее… Самое смешное — он действительно любил Софию, не хотел ее потерять, он ее и не отпустит; а в двух кратких словах их совместную жизнь можно назвать только так — бытовой идиотизм. Ну, как говорится, хоть живут они без драк!

— А я сразу поняла: не она — убийца…

— Стоп, София, — оборвал ее Артем, открывая очередную дверь. — Не делай таких скоропалительных выводов. Сейчас ты послушаешь нашего «психа» (так он называл врача-психиатра), но я тебя очень прошу: ни звука!

— Мне льстит, что Денисович и меня пригласил.

— Ну, — протянул Артем, — он же к тебе неравнодушен.

— Глупости!

— Ты не так меня поняла, я имел в виду, что Денисович любит тебя, как папа родной, с тех самых пор, когда мы выводили на тебя, как на живца, того маньяка. Входи.

София вошла в кабинет. Ким Денисович представил ее какому-то незнакомому человеку с непроницаемым лицом фантома (или фанатика), предпенсионного возраста:

— Это — наша гордость, работает у нас в пресс-службе и пишет книги, которые издают в Москве, — София!

— Да? — «господин фантом» развернулся, чтобы еще раз повнимательнее посмотреть на Софию. — Что же вы пишете?

— Чтиво, — усаживаясь в углу, скромно сказала она. — Детективы.

Артем хотел было сесть поближе к шефу, но она успела схватить его за руку и слегка потянуть к себе, то есть на свободный стул — дескать, садись рядом со мной.

— София хорошие книжки пишет, мне они нравятся! — категоричным тоном заявил Ким Денисович, словно с ним кто-то спорил. — А это — Маркел Кузьмич, он поможет нам разобраться с подозреваемой. Итак… А где же наш следователь?

— Я здесь! — в кабинет влетел взмыленный Валентин и прямо у порога упал на стул. — Прошу прощения за опоздание, машина сломалась.

— Артем, давай, только коротко, — отдал команду Денисович.

Взгляд Артема, предназначенный Софии, означал: придется тебе потерпеть и посидеть в уголке одной. Он поднялся, подошел к своему начальнику, открыл блокнот, в котором набросал план, и начал:

— Первое: та кровь на теле девчонки…

— Ее зовут Алина, — вставил Маркел Кузьмич.

— Она вам сообщила свое имя? — удивился опер.

— Я заставил ее назвать мне свое имя.

— Ну, тогда — на Алине была кровь Усманова, это уже определено экспертизой. В ее же крови на тот момент, когда девушку привезли в больницу, нашли следы незначительной дозы алкоголя — и все, никаких наркотиков. Отпечатки ладоней и пальцев в квартире оставила тоже она, но вот она ли убила — это вопрос, до сих пор открытый. Сейчас объясню вам, почему. Вчерашние два трупа повторяют обстоятельства убийства Усманова. Первое: лезвием бритвы перерезали горло Яминой, только в первом случае складную бритву оставили на кровати, а во втором ее обнаружили под рукой парня, спрыгнувшего с балкона. Второе: парень, как и Алина, оставил в квартире Яминой полный набор своих кровавых отпечатков, вплоть до следов ступней. Третье: они оба, эта Алина и парень, очутились на улице раздетыми, но в квартирах убитых никаких вещей, принадлежавших им, мы не обнаружили. Они не могли прийти к хозяевам практически голыми, значит, вещи Алины и парня кто-то вынес из квартир убитых. Четвертое: личности обоих подозреваемых до сих пор не установлены. Пятое: в крови парня — небольшая доза алкоголя, и более ничего. Шестое: мотивы обоих убийств неизвестны, версий нет…

— Достаточно, — поднял руку Ким Денисович.

— Я еще не все довел до вашего сведения, — ослушался его Артем. — Налицо мы имеем вот что: спланированные заранее кем-то убийства, в которых оба подозреваемых скорее являются свидетелями. Но один такой свидетель погиб, экспертизой не установлено, сам ли он выпрыгнул или ему помогли. А вот Алина мне рассказала, будто она убежала, испугавшись чего-то…

— Смерти, — закончил Маркел Кузьмич. — Своей смерти!

— Да, наверное… Поэтому я предполагаю, что и парень убегал от смерти, в панике он не соображал, куда идет, а также не рассчитал расстояние до земли и погиб.

— Я согласен с Артемом, — подал голос Валентин.

— Значит, — принялся подводить итоги Ким Денисович, — по твоей версии выходит, что в обеих квартирах побывал один и тот же убийца?

— Точно, — согласно кивнул Артем. — Мне кажется, он был не один: их как минимум двое.

— А как же они оставили в живых свидетельницу? Алину эту?

— Не знаю, — развел руками опер. — В том-то и дело, что Алина и парень должны были по всем показателям стать в глазах следствия неоспоримыми убийцами. У меня такое ощущение, будто их к этому и готовили… Но получилось все так грубо… и нелепо. Только идиоту не придет в голову, что оба эти убийства — одних рук дело! У меня все.

— У нас свидетельница и подозреваемая в одном лице, — вздохнул Денисович. — Но у нее поехала крыша.

— Если бы я с такой же уверенностью мог поставить диагноз. — Это было чистосердечное признание, что сей знаток психов далеко не все о них знает. — Дело в том, что Алина вполне могла совершить первое убийство.

У Софии непроизвольно вырвалось в защиту девочки:

— Она выглядит слишком беспомощной для убийцы, к тому же с памятью у нее проблемы, она патологически всех боится…

Не привлекая к себе внимания, Артем взял ее за кисть и крепко сжал. София вспомнила, что она дала обет молчания, и опустила голову, слушая Маркела Кузьмича.

— Повторяю: Алина могла совершить убийство, находясь при этом в сумеречном состоянии сознания, для этого состояния характерны расстройство сознания — при сохранении возможности действовать — и последующее выпадение из памяти человека чего-либо, им совершенного. При этом восприятие внешнего мира затруднено и происходит обрывочно, неясно, как бы в сумерках. Больной не ориентируется в окружающем, случается, у него возникают обрывочные, бредовые, неясные для него самого идеи, галлюцинации и двигательное возбуждение. Иногда эти симптомы отсутствуют, зато на первый план выступают заторможенность, растерянность, неупорядоченные бессмысленные действия, которые также в дальнейшем выпадают из памяти больного. Должен обратить ваше внимание и вот на что: психогенные сумеречные состояния возникают в результате сильных психических потрясений. Похоже это на ваш случай?

— Один к одному, — согласился Артем и посмотрел на Софию, проверяя ее реакцию. Она поджала губы, что означало несогласие с версией врача. Артем махнул рукой — мол, ты безнадежна — и задал вопрос Маркелу Кузьмичу:

— А причиной этого психического потрясения не могло стать первое наше убийство, совершенное при ней?

— Могло, — не стал отрицать тот. — Еще реже встречается в практике судебно-психиатрической экспертизы патологическое просоночное состояние больного. Это своеобразное расстройство в форме крайне трудного, замедленного, то есть растянутого во времени, пробуждения после глубокого сна. Пробуждение происходит неравномерно, оно носит частичный характер, захватывает в первую очередь низшие функции, например, моторно-двигательные, в то же время высшие функции, я имею в виду психические, остаются не полностью пробужденными. Патологически замедленный переход от сна к бодрствованию сопровождается у человека расстройством сознания, искаженным восприятием окружающего мира, переплетающимся со сновидениями, иллюзорными и даже бредовыми переживаниями с кратковременными галлюцинациями. Представляете, что способен сотворить человек в подобном состоянии? Но самое любопытное, что он ничего не будет помнить!

— Я так и не понял, который вариант — наш? — спросил Денисович, ему слушать всю эту лабуду было неинтересно, он был сторонником конкретностей, простоты и ясности.

— Так ведь и я не понял, — усмехнулся Маркел Кузьмич. — Нужно время, необходимо провести полное обследование Алины, это не делается быстро.

— А под воздействием гипноза она не могла бы совершить убийство? — вдруг осенило Валентина.

— Сложнейший вопрос, на который я затрудняюсь ответить, потому что, чем глубже я изучаю человеческую психику, тем больше понимаю: ни черта мы о себе сами не знаем, — вторично признался Маркел Кузьмич. Однако он уже крепко сел на своего конька и с воодушевлением продолжал: — Но случай исключительный, поэтому давайте разбираться вместе, раз уж мы затронули и гипнотический транс. У человека есть в мозге два полушария — левое и правое. В мозге выделяют кору головного мозга толщиной примерно около четырех миллиметров, и подкорковые (сублиминальные) глубинные структуры. Поверхность самой коры и эти глубинные структуры разбиты на участки, управляющие различными функциями организма. Кора головного мозга обеспечивает физиологию сознательной жизни (то есть осознавание реальной действительности), а подкорковые, сублиминальные, слои мозга — бессознательную деятельность…

«М-да, пару часов послушаешь этого интеллигентного дядечку — и прямиком в психушку поедешь, на лечение, если успеешь сообразить, что тебе срочно требуется подлечиться». София решила так: если ей понадобится консультация, она поедет к Маркелу и душу из него вытрясет, но слушать сейчас весь этот бред… увольте! На чем там она в своем романе остановилась? Ах да: Зыбин надумал ночью раскопать могилу…

ПРОДОЛЖЕНИЕ, КОТОРОЕ ОНА НАКАТАЕТ ПОЗЖЕ

«Дом затих. В связи с последними событиями, когда мертвая Элиза якобы пришла сюда и забрала деньги, этот дом по ночам теперь казался зловещим. Но именно сейчас, слушая тишину, Марго пришла в голову великолепная идея. Она взяла подсвечник и босиком, чтобы никто не услышал ее шагов, выскользнула в коридор. Однако тишина вокруг стояла какая-то адская, страшная, заставлявшая тревожно постукивать ее сердце. А Марго, если уж что-то надумала, не в состоянии была остановиться.

На цыпочках она добежала до комнаты Элизы, взялась за ручку двери и замерла. Вдруг она сейчас войдет в комнату умершей девушки, а там… Элиза! Справится ли с собой Марго, не дрогнет ли она? Разумеется, она дрогнет, у нее уже заранее холодные мурашки стайкой разбежались по всему телу — ведь не с живым же человеком она встретится!

Некоторое время она боролась с искушением войти в комнату и с ужасом перед непонятным явлением. А если ей вначале просто слегка приоткрыть дверь и, не заходя, одним глазком заглянуть внутрь? Если она Элизу… увидит — поднимет шум на весь дом, домашние сбегутся и поймают этого призрака… Правда, еще никому не удавалось сцапать призрака, а вот объяснений самой Марго впоследствии не избежать. Зачем она ночью пошла в комнату мертвой девушки, что ей здесь понадобилось? И что ей отвечать?

— Ай, потом придумаю, — шепотом сказала Марго и…

Дверь оказалась запертой на ключ — какая досада! Марго побежала к себе, забралась под одеяло и задрожала. Без Дуняши тут не обойтись, горничная должна знать, где хранится ключ от комнаты Элизы.

А ветер выл поистине чудовищно, он набрасывался на дом, как зверь, даже стекла в окнах дребезжали. Как там сейчас Зыбин на кладбище? Нет, в такую погоду он вряд ли соизволит копать, при всем своем уме и прочих талантах Виссарион Фомич весьма ленив. И все же завтра с утра она поедет к нему! Только вот все ей не спалось, а ночь — это время, которое проходит незаметно, только когда спишь.

— Элиза?!! — вырвалось у Викто́ра.

Безусловно, она услышала его возглас, однако не остановилась, не оглянулась, а продолжала идти в прежнем темпе вдоль улицы, и стук ее каблучков разносил, рассеивал ветер. Викто́р с трудом пришел в себя; ему захотелось посмотреть на ее лицо еще разок, ведь не исключено, что он просто обознался. Князь нагнал девушку быстро, опередил ее и обернулся.

— Элиза!!! — вновь вскрикнул Викто́р потерянным голосом.

Поскольку он загородил ей дорогу, Элиза вынужденно остановилась и, глядя исподлобья на князя, хмуро произнесла:

— Дайте мне пройти.

— Элиза… Это невозможно! Тебя ведь больше нет!!!

— Уйдите!

— Стой, стой, Элиза! — не дал ей обойти себя Викто́р, вновь загородив девушке дорогу. — Скажи мне, это ты?! — Она сделала новую попытку обойти его, но Викто́р схватил ее за плечи. — Нет, ты не уйдешь! Сначала ты объяснишь мне, что все это значит!

— Как вы смеете! Я вас не знаю!

Элиза ударила его по щеке, но Викто́р пребывал в состоянии такого потрясения, что ударь она его хоть палкой, да хоть пудовым молотом, вряд ли он это почувствовал бы. Князь только сильнее сжал плечи девушки и все вглядывался в ее лицо, не веря своим глазам…

Дуняша резко затянула шнурки на корсете, и Марго невольно ойкнула.

— Прошу прощения, — пролепетала девушка.

— Да уж потерплю… Кто только придумал эти корсеты?! Явно мужчина, чтобы женщины мучились ежесекундно. Их сиятельства уже проснулись?

— У нас так рано господа не встают, одна прислуга.

— Какая жалость, а мне надобно ехать! Что ж, выпью чаю и поеду. Подай платье. — Кажется, настала пора коснуться темы, ради прояснения которой Марго и осталась здесь на ночь. — Скажи, Дуняша, ты скучаешь по Элизе?

— А то, — вздохнула девушка, помогая ей надеть траурное платье. — Элиза Алексеевна были добрая! Поверить не могу, что их не стало.

— Послушай… — Марго повернулась к ней лицом. — А то, что рассказывали нянька и сторож, будто Элиза приходила в дом…

— Ежели то не враки, страх-то какой! — перекрестилась Дуняшка. — Я теперь, как свечереет, одна и шагу лишнего боюсь ступить.

— Полно тебе, глупая. Сама говорила — Элиза доброй барышней была, отчего же ее надо бояться?

— Так ведь покойница!

— Не бойся, кто плохого не сделал Элизе, тому бояться нечего, а вот кто ей навредил… — Марго умело подогревала суеверные страхи в душе у Дуняши: у той глаза стали совсем круглыми, брови сложились домиком. — Думаю, мается она в своей загробной жизни, потому и ходит, обидчика своего ищет.

— Неужто правда?! — обомлела Дуняша. — Так ведь в доме ее никто не обижал, все барышню нашу любили…

— Стало быть, есть и те, кто ее обижал вне дома? Ты знаешь, кто это?

От проницательной Марго не ускользнуло, что девушка замялась, оттого и потупилась — лгать она явно не умела, глядя прямо в лицо ее сиятельства.

— Отчего не хочешь мне сказать? — с ласковыми интонациями спросила графиня. — Я же вижу, ты знаешь…

— А как барышня на меня рассердятся и станут по ночам ко мне приходить? Я ж умру на месте!

— Глупая! Обида, нанесенная ей при жизни, — вот что ее тревожит после смерти! — В находчивости Марго было не отказать. — А сейчас она не слышит нас. Ну говори же! Возможно, Элиза и умерла-то от нанесенной ей обиды.

— Насчет обид мне неведомо, но барышня страдали-с очень…

— Страдала? Из-за чего?

— Любовь с ними приключилась, — шепнула горничная.

— Любовь?! — О, как это щемящее чувство было знакомо Марго, оно действительно приносит страдания, когда нет рядом с тобою того, кого ты любишь. — Но за Элизой был присмотр, одну ее не отпускали из дому.

— А вы будто не знаете, что лазейку завсегда можно отыскать, коль душа на волю рвется?

— Она убегала из дому на свидания?

— Убегали-с, — опустила голову Дуняша. Ну уж тут все яснее ясного!

— А ты помогала ей, не так ли? — Девушка еще ниже опустила голову. — Отчего же она так страдала? Судя по тому, что Элиза бегала на свидания, любовь у нее была взаимной.

— Так, да не так! Поначалу барышня расцвели, а потом все тухли, тухли… Плакали часто. Однажды попросили меня отнести записку князю Викто́ру, а опосля мы с нею отправились к нему на свидание, а домашним сказали — за покупками, мол, идем. Барышня просили князя Викто́ра разорвать ихнюю помолвку, а он отказался.

— Даже до этого дошло?! Немудрено, что Викто́р отказался, приданое за Элизой было обещано завидное… Но кто же он, тот, кого она полюбила? Как его имя?

— Не знаю-с…

Лицо Марго стало строгим, не терпящим лжи, и Дуняше пришлось с жаром доказывать, что она честна с графиней:

— Христом Богом клянусь, не знаю я! Ни разу не видала его. Бывало, я записки от барышни носила в трактир, что на Полежаевской…

— В эдакое скверное место? — изумилась Марго.

— Отдавала их половому по имени Оська, а он, ежели было что для барышни, мне письмецо вручал. Вот и все!

— Ну-ка, честно мне ответь: ты на их свидания тоже ездила?

— Ездила, — призналась Дуняша со слезой в голосе. — Я в карете оставалась, а барышня в другую карету пересаживались. Вы уж не говорите никому…

— Не скажу, не скажу, не бойся, — заверила ее Марго. — А на той карете, в которую садилась Элиза, были какие-нибудь знаки, вензеля, украшения?

— Не было ничего. Нешто вы думаете, меня любопытство не разбирало? Я и так и эдак присматривалась, нарочно выходила и близехонько так к карете ихней гуляла, но не видала, кто с ними там был, с барышней Элизой.

Теперь Марго требовалось обдумать эти новости; их было немало, и важно было не упустить какие-то мелочи, все запомнить. Ко всему прочему, девушку требовалось сделать своей добровольной сообщницей, следовательно, не напирать на нее сильно, иначе она замкнется. Дуняша должна видеть в мотивах действий Марго родственную доброжелательность и обеспокоенность, а не любопытство женщины, обожающей сплетни, тогда девушка раскроется и станет ей помогать.

— Поди, Дуняша, — сказала мягко графиня, — прикажи запрягать лошадей, а я покуда чаю изопью…

Виссарион Фомич, будучи в скверном настроении, вызвал сыщиков, а тут и ее сиятельство пожаловали-с. Не заставлять же ждать столь значимую особу! И он выгнал сыщиков вон, сел, скрестил руки, локти уложил на стол, нахохлился…

— Доброе утро, Виссарион Фомич.

— Мое почтение, — пробубнил он, почти не раскрывая рта.

— Что я вижу — вы не в духе?

Марго неплохо уже изучила характер Зыбина, что говорило о ее наблюдательности и уме, а умная женщина, по мнению Зыбина, — это сущее наказание!

— Как почивали? — пробурчал он дежурную «любезность» таким тоном, будто спросил: «Отчего вы не умерли во сне?»

— Худо, сударь. — Она присела на стул, своим внешним видом вовсе не соответствуя определению «худо», так как была она свежа и блистала молодостью, тем вызывая невольную зависть даже у него, у старика Зыбина. — Что скажете? Вчера так лютовал ветер, впрочем, и сегодня он не утих. Я переживала за вас! Вы провели… раскопки?

— Провел, провел, — громко засопел он.

— А что такое? — насторожилась Марго. — Вы не удовлетворены?

— Совершенно не удовлетворен-с! М-да.

— Что же вас так расстроило, Виссарион Фомич? — продолжала допытываться любознательная графиня.

Зыбин весь раздулся от изрядного недовольства, его нижняя губа уже буквально касалась подбородка, лохматые брови словно бы срослись в один пучок, он взирал на поверхность стола, будто и не услышал вопроса графини. Марго догадалась: он не хочет ей ничего говорить, значит, случилось нечто непредвиденное.

— Ежели вы боитесь… — вкрадчиво начала она.

— Боюсь, — с вызовом сказал он. — Боюсь разглашения тайны!

Чтобы она поддалась глупому чувству обиды и ушла, вновь только-только соприкоснувшись с сею загадкою? Никогда!

— По-моему, я не давала вам повода не доверять мне! — дерзко проговорила Марго: пора уж и на место поставить этого упрямца. — Какие же между нами могут быть тайны? Разве я не была вам верной помощницей, когда вы искали Камелию?

Зыбин терпеть не мог баб — пардон, дам! — вмешивающихся в мужские дела. Он полагал, что уже натешилась графинька следствием в прошлый раз, и довольно с нее, теперь она займется своими булавками да шляпками. Но затруднение состояло в том, что Зыбин прекрасно понимал: и в этом случае без помощи Маргариты Аристарховны ему будет крайне трудно во всей этой чертовщине разобраться. Это его злило. От ощущения своего бессилия и в сердцах Виссарион Фомич гулко ударил своими пальцами-обрубками по столу, прорычав:

— Подсуропили же вы мне дельце, сударыня! Худшего на моей памяти я и не припомню-с!

— Да что же случилось, господи?! — захлопала ресницами Марго. — Не пугайте меня! Вы нашли то, что искали?

— Не нашел-с!

— Как это понимать? — Она ожидала всего, чего угодно, но не…

— В гробу ваша покойница… не покоилась! — рявкнул он.

Марго непроизвольно ахнула. После таких новостей люди, бывает, и чувств лишаются, особенно женщины, но графиня Ростовцева была отнюдь не экзальтированной особой. Именно крепость и сила ее характера, достойная мужчины, вызывала в Зыбине уважение к ней, которое он тщательно от Марго скрывал. Но менять свои привычки, становиться сладеньким «галантом» и щелкать каблуками перед светской штучкой — это не для него! Раз уж сия мадама ввязывается в то, что приличной даме совершенно не придет на ум, пусть и терпит — чем она лучше других?

— То есть… ее там не было? — уточнила Марго, не понимая смысла его слов. — А… простите, куда же Элиза подевалась?

— И мне хотелось бы сие знать, ох как хотелось бы!

— То есть… вы вскрыли пустой гроб?! — никак не могла поверить она.

— Все так, в точности, сударыня! Однако не совсем уж гроб был пуст: там лежали подушка, флердоранж, покрывало, но отнюдь не тело вашей родственницы. Да-с!

— Я была на ее похоронах…

— Знаю, знаю, — махнул он рукой. Заметив неестественную бледность графини, Виссарион Фомич пожалел ее: — Водички вам налить?

— Пожалуй…

Зыбин наполнил стакан водой из графина. Пришлось ему встать из-за стола и поднести стакан ее сиятельству. Она отпила несколько глотков, стакан ему не вернула, опустила его на колени и задумалась.

— Творится нечто весьма невероятное, сударыня, — расхаживая по кабинету и заложив руки за спину, принялся рассуждать Зыбин. — Покойникам надлежит лежать в гробах, а они их покидают! Да-с, покидают! А скажите мне, каким образом они покидают свои гробы, крепко забитые гвоздями?! Как они выбираются из-под толщи земли? Не знаете-с? Вот и я не знаю! Чепуху эту про призраков, мистику и прочую чертовщину я не признаю, стало быть, это что ж такое?!

— И что же? — подала робкий голос Марго.

— Узна́ю! Выведаю! — прорычал вторично Зыбин, не имея в запасе каких-либо вразумительных объяснений. — Поверьте, мадам, я все узна́ю. И тогда… — потряс он кулаком в воздухе, а кулачок у него был — дай бог каждому! — Всех этих призраков с привидениями в острог засажу! В кандалы их закую, чтоб другим неповадно было-с!

— А сейчас что вы намерены делать?

— Могилу надобно раскопать, — с достоинством ответил он. — Сегодня же.

— Могилу? Еще одну?! Чью же?

— Господина Загурского.

Пропустить вторично сей знаменательный миг, когда у нее появилась возможность самой заглянуть в гроб исчезнувшего трупа?! Зыбину не удастся в этот раз оставить ее в городе, чтобы она мучилась неизвестностью до следующего утра! Марго так и подскочила — главное, не дать ему слова вставить:

— Голубчик, Виссарион Фомич, возьмите меня с собой! Я вам не помешаю, посижу в сторонке, в карете… Кстати! А как вы собираетесь добираться до имения Загурских? Неужто в коляске? Так ведь сейчас холодно, вам будет неудобно, весна нынче отнюдь не радует нас теплом. А если еще и дождь примется? Почту за честь сопровождать вас в моей карете! И потом, Виссарион Фомич, дело это — такое загадочное, такое необычное, к тому же оно вновь касается гранями своими сфер высшего света! Я вам пригожусь, вы ведь помните, что от меня-то уж побольше вам пользы бывало, чем от ваших дураков-сыщиков! Да и что вы там найдете? Пустой гроб? Я уверена: Загурского в его могиле не окажется, как и Элизы! В котором часу мы выезжаем?

Ну и скорчил же он в ответ на ее пламенную речь физиономию — смех, да и только! Губы расквасил, в глазах — тоска, брови — скорбные, а бакенбарды… страшнее этих бакенбард его лишь полное облысение! И выговорил обреченным таким тоном, словно ему предстояло самолично в кандалы заковаться:

— Ввечеру-с. Часов в пять, чтоб засветло прибыть на место.

— Буду! Обязательно буду! Благодарю вас, Виссарион Фомич, вы так милы! Прощайте.

Конец ознакомительного фрагмента.