Одно солнце на всех

Лариса Порхун, 2022

Любовь и ненависть, предательство и верность, счастье и горе, а также огромное количество других чувств, их нюансов и оттенков переполняют героев данного сборника, состоящего из двадцати четырёх коротких и не очень рассказов. Вместе с ними можно смеяться и плакать, им можно переживать и сочувствовать, но скучать или остаться равнодушным не получится.

На все четыре стороны…

— Я не хочу их видеть! — даже не сказал, прорычал в телефон он, и бросил трубку. И долго ещё потом не мог успокоиться, хотя и прекрасно понимал, что сестра, с которой он только что разговаривал, здесь совершенно не причём. Но ничего с собой поделать не мог. Он всегда приходил в такое состояние, когда речь шла об их родителях, которые к их обоюдному ужасу, снова затевали что-то сообща.

К тому же, отец звонил несколько дней назад и тоже притворно-таинственным голосом предлагал встретиться «всем вместе, как в старые добрые времена».

Ха-ха-ха! Эти старые добрые времена ему прекрасно известны. Точно так же, как и его сестре-двойняшке Дине. Хотя они оба, он уверен, дорого бы заплатили за то, чтобы всё это забыть.

Всё дело в том, что вплоть до двенадцатилетнего возраста, родители изводили себя и своих детей постоянными скандалами и бесконечными разборками.

Они страшно ругались, изменяли, поливали друг друга грязью, шумно, до поздней ночи выясняли отношения и устраивали из собственной жизни и жизни своих детей, — настоящий ад.

То к матери почти в открытую приходили «друзья» и «коллеги» исключительно мужского пола, то к отцу звонили и просили позвать его к телефону какие-то женщины. Однажды прямо к ним домой заявилась девушка с маленьким ребёнком и громко, на радость соседям, потребовала у отца оставить семью, а у матери дать ему свободу.

После такого, как правило, начинались разборки. Долго и шумно. С криками, слезами, взаимными обвинениями, непременным рукоприкладством, страшными оскорблениями и ужасными проклятиями, от которых у него лично до сих пор мороз по коже.

Затем родители постепенно успокаивались, весьма оживлённо мирились, а затем выходили из спальни пристыженные, умиротворённые и почти счастливые… Чтобы через несколько дней всё началось сначала. Если кто-то вдруг подумает, что хотя бы в эти несколько дней в доме воцарялись мир и тишина, он сильно ошибётся. Всё было совсем не так. Нет… Папе и маме необходимо было закрепить достигнутое таким трудом хроменькое взаимопонимание и отпраздновать шаткое перемирие. Что они с превеликим удовольствием регулярно и делали, организовывая разномасштабные вечеринки.

Причём для них не имело значения, закатить пирушку человек на двадцать или, если финансовое положение семьи плакало горючими слезами, только для них двоих. Эмоциональный взрыв и накал страстей присутствовали в любом случае. На таких мероприятиях, сразу после них или даже на этапе подготовки, чаще всего и происходили новые скандалы и разбор полётов. Потому что кто-то из предков начинал ревновать, предъявлять претензии или перебрав со спиртным, вспоминал прошлые обиды и тогда всё начиналось по новой…

После одного из таких разудалых гулянок, когда папаша с искажённым злобой и ненавистью лицом, начал душить мать прямо посреди валяющихся на полу бутылок, разбитой посуды и остатков еды, его сестра — двенадцатилетняя Динка, рывком распахнула окно и ступила босой ногой на карниз девятого этажа. Он и сейчас помнит её заполошный крик, многоэтажным эхом прокатившийся в предрассветном, холодном воздухе:

— Отпусти её или я прыгну… Ненавижу вас! Господи, как же я ненавижу вас!

Он хорошо помнит, как у него перехватило дыхание, и он был уверен, что сейчас задохнётся. Он хотел позвать сестру, но не смог даже разлепить губ. И молчал почти месяц после этого случая. Тогда это случилось впервые. Но осталось с ним на всю жизнь. В особенно сложные периоды, в случае нервного перенапряжения у него как будто останавливается дыхание, и он теряет речь.

Для его сестры этот опыт жизни с родителями тоже не прошёл бесследно. Она может быть им «благодарна» за то, что к своим двадцати семи годам так и не смогла построить нормальных отношений ни с одним мужчиной. Потому что уверена, что ей непременно изменят или предадут.

После того её демарша, когда она, тоненькая, с горящими от какой-то внутренней решимости глазами, в развевающейся сорочке стояла на карнизе девятого этажа, они выдвинули родителям ультиматум — либо те разводятся, либо они обращаются в опеку с требованием лишить отца с матерью родительских прав. Говорила Дина за них двоих. Он лишь молча присутствовал и крепко держал сестрёнку за руку.

— Вас лишат, не сомневайтесь! — громко озвучила Дина их обоюдное требование, — Все соседи, все родственники подтвердят, что вы за родители такие… Особенно, если мы приложим выписку из Денискиной карты, что онемел он в результате сильнейшего нервного потрясения, спровоцированного вашими попойками, драками и скотским поведением в целом…

Это возымело действие. Динка говорила горячо, убедительно, не зря впоследствии стала юристом по семейному праву. Родители несколько поутихли и вскоре развелись.

И вот теперь, спустя пятнадцать лет, поступает это идиотское приглашение на семейный ужин в ресторан. Дина говорит о том, что нужно пойти. И встретиться, наконец, всем вместе. Особенно в свете предстоящих событий. Он был категорически против, хоть и признавал в глубине души справедливость её слов.

Но что-то недоброе, тёмное и желчное не давало набрать номер сестры и сказать, что он согласен. То, что когда-то в детстве не давало ему уснуть, когда он и под толстым стёганым одеялом слышал грохот музыки или очередную матерную очередь из комнаты родителей. То, что заставляло замедлять шаг, подходя к дому, задирать голову и прислушиваться к долетающим из окон звукам. То, что со всей силы ударило его однажды под дых, заперло дыхание и отобрало речь, когда он увидел свою сестру в белой сорочке на карнизе девятого этажа, которая кричала родителям о своей ненависти…

Он знал, что Динка, единственный близкий человек, здесь совсем не причём… Не стоило орать на неё и швырять трубку… Но…

Дело в том, что невыносимы родители были только в своём разрушительно-увеселительном тандеме. Поодиночке мириться с их присутствием было вполне по силам.

Когда после развода они с сестрой остались с матерью, он даже не может вспомнить ни одного мало-мальски запоминающегося потрясения. А если они приезжали к отцу, который женился чуть ли не на следующий день после развода, всё было тоже вполне пристойно. Не просто терпимо, а мило и славно, даже до приторности. Он подозревал, что мать с отцом и здесь соревнуются друг с другом, кто окажется родителем года на этот раз.

Он взял в руки телефон, чтобы позвонить сестре. Напрасно он её обидел. Вот уж кому доставлять неприятности ему хотелось бы меньше всего. Рука безвольно повисла. Что за чёрт, — думал он… Ну неужели сестра не понимает к чему весь этот китайский цирк. Опять какие-нибудь дурацкие, нереальные планы, которые умница Динка называет прожектами. Что-нибудь неосуществимо грандиозное, многозатратное и настолько же абсурдное.

И самое главное, что они вынесли из своего детства: их родителям нельзя находиться рядом друг с другом. И боже их упаси вступать в какое-либо взаимодействие! Ни под каким видом и никогда! А может, они знают об отъезде и хотят собраться семьёй? Нет, нет… Будь это так, Дина ему обязательно бы сказала.

Он вздрогнул, когда вдруг в его руке завибрировал телефон и секундой позже раздался звонок… Он не смог сдержать улыбки: Динка, сестрёнка… Вот что значит родная кровь… У них и направленность мысли, и чувственная сфера, и побудительная сила мотива взаимосвязаны и идентичны.

… В маленьком, второсортном ресторанчике, который по всем параметрам как бы ни старался, никак не мог перешагнуть планку провинциального кафе, играла бравурная музычка и сильно пахло жареной рыбой. Они сидели за прямоугольным столиком напротив друг друга: папа, мама и их двадцатисемилетние сын и дочь. Все молчали и натужно улыбались друг другу.

Лично он терпеть не мог этих театральных пауз. Он покосился на Дину. Она тянула коктейль через соломинку и сосредоточенно изучала геометрический рисунок на скатерти. Он почувствовал, что начал заводиться.

Денис наперечёт знал все эти штучки. Сейчас родители будут сидеть тужиться, загадочно улыбаться и перемигиваться друг с другом, как парочка влюблённых девятиклассников из коррекционного класса, а потом, стоит заговорить одному, второй тут же начнёт перебивать, спорить и доказывать что-то своё, а там и до скандала рукой подать… А ведь им обоим, он быстро прикинул в уме, уже скоро по пятьдесят… И как их самих не тошнит от всего этого? Он показательно и протяжно вздохнул, давая понять, что пора бы и приступить к сути. Отец откашлялся, сделал большой глоток вина из бокала и заговорил, без конца поглядывая на мать:

— В общем, это, — хрипло начал он, — мы с матерью решили…

— Ну что ты мямлишь, ей-богу, — зарумянилась мать, — мы, дети, решили снова пожениться…

— Ты прямо, как обухом, — покачал головой отец и допил вино в два длинных глотка.

Дина закашлялась и потянулась за салфеткой. Её брат сначала застыл на месте, а затем стал беззвучно смеяться, вздрагивая плечами и вопросительно глядя на родителей.

— Серьёзно?! — сумел сквозь душивший его смех выдавить он.

— Ну а чё, — нахмурив брови, отозвался отец, — мы уж, как говорится, покуролесили достаточно, нагулялись оба точно… Он с неудовольствием посмотрел сначала на сына, заходящегося в безмолвном, и от этого особенно обидном хохоте, а затем на всё ещё странно покашливающую дочь. Что-то шло не совсем так, как он себе представлял, а что именно сказать было трудно. Но не запретишь же собственным детям кашлять или смеяться, тем более что они сами так настаивали на встрече.

— Ничего не хотите сказать? — хмуро поинтересовалась мать через пару напряжённых минут.

Он переглянулся с Диной, заметил её смеющийся взгляд, тут же успокоился и глубоко выдохнул:

— У нас тоже есть для вас новость, — произнёс он, — через месяц мы уезжаем в Канаду… Моя компания открывает в Торонто филиал и я, как торговый представитель, беру Дину в качестве юрисконсульта.

Больше он ничего не сказал. Хотя очень хотел. Например, добавить: «А вы, придурки, можете валить на все четыре стороны и делать со своей жизнью всё, что вам угодно… Но только уже без нас…»

Он посмотрел на сестру и понял, что она думает то же самое. Его это ничуть не удивило. Так было всегда. И, пожалуй, только это и имело сейчас значение. Это было то, что не просто помогало жить. Это было то, что помогло им выжить…