Голь на выдумки хитра. Фантастическая повесть

Лариса Малмыгина

Что делать, если исчез муж, а на руках малолетние дети и больные родители, к тому же совершенно нет денег, чтобы их прокормить? А тут появилась возможность попасть в прошлое и наладить там торговый бизнес. Почему бы и нет? И главная героиня повести Машенька Серова начинает действовать, а в прошлом встречает большую любовь – князя Григория Оболенского.

Глава 4. Влипла

На улице, поросшей гусиной травкой, важно вышагивала домашняя птица. Возле соседней избы-близнеца перебирала копытами белая коза и косила на нас любопытным глазом.

— Антисанитария! Тараканы даже по столу разгуливают! — накинулась я на Прохора, когда он, ничего не понимающий, выбежал за мной.

— Аки без тараканов? — растерялся Ефремов. — Чай оне к зажиточности. И таракановка дюже справная, с ног сшибат.

— То-то вы разжились, — презрительно ухмыльнулась я. — У нас в подвалах, где обитают бомжи, чище и богаче.

— Чево-сь? — не понял мужик и поскреб в затылке.

О вшах и водке с изысканным названием «Таракановка» думать не хотелось, я обречённо махнула рукой, мечты быстро обогатиться улетучились. Значит, в данной ситуации подойдёт скрупулезный и пошаговый план, но для него необходимо узнать, куда я попала: в параллельный мир или прошлое. Если в прошлое, то в какой век?

— Ваше мнение о Петре Первом? — пришло на помощь внутреннее Я.

— Петр Алексеич преставился, — откликнулся Прохор. — Полно, ох, полно он душ загубил!

— А кто сейчас на престоле? — мое подсознание в надежде на прибыль работало с энтузиазмом, достойным успешного предпринимателя.

— Супостаты подпихнули Анну Иоановну, — загрустил Ефремов, — а она Расею изничтожает.

Анна Иоановна? Не помню! Что-то слышала о ней на уроках истории. Но что?

Внезапно замычала корова, я вздрогнула и увидела, что, собравшись в стайку, на меня с любопытством смотрят голоногие ребятишки лет пяти-шести в длинных, до колена, холщовых рубашках. И тут я им позавидовала — отличная экология, сыты, одеты, родители рядом и никаких налогов, жилищных поборов и шокирующих ценников!

— Кыш! — шикнул на зевак абориген. Мальчишки засмеялись и разбежались в разные стороны, а у меня сжалось сердце. Как там мои дети?

— Расскажи о царице, — попросила я и, повертев по сторонам головой, увидела поваленное бревно под слепым оконцем ефремовской лачуги. — Сядем, и расскажи. Обо всём расскажи.

— Аки любопытно? — улыбнулся Прохор и тяжело плюхнулся рядом.

На этот раз уроки истории обещали быть интересными.

— Немцы Расеей правят, — уныло начал повествовать он. — Нонеча Бирон, полюбовник ейный, злобствует, казну царску растащили, не только бояр за недоимки, а и простой народец на каторгу засылают, изводят изрядно, в остроги садят. Нас, тягловых, черносошенных, оброками и податями заволокли, бумаги поганы пишут, аки пращуры наши крепостными были, и в крепость берут. Держимся покамест, но что дале будет, не ведам. Ужели про оно Василий не сказывал? Говор дюже у тебя диковинный.

Значит, я в прошлом, а передо мной черносошенный, то есть, свободный крестьянин. Прошлое — это хуже или лучше параллели?

— Сказывал про оно, сказывал, — взяв себя в руки, закивала я и прикусила губу. Если хочу добиться успеха, надо переходить на их тарабарский язык. Хорошо ещё, что изъясняются не так запутанно, как написано в прабабушкином молитвослове, иначе бы мне конец. И ещё повезло, что я явилась сюда не в джинсах!

— Говор? — внезапно изрекло моё второе Я. — Говор с севера, там так говорят.

— Василий-то тутошний, — раскрыл рот Прохор. У него оказались крепкие, не тронутые кариесом, зубы.

Я поняла, что сморозила глупость, но, слава Богу, послышался цокот копыт, в конце улицы показался всадник. Пригнувшись к крупу белой лошади, он, как угорелый, несся по деревенской дороге, пыль расстилалась за ним шлейфом.

— Боярин тутошний, Оболенский, — быстро проговорил абориген и встал, чтобы поклониться. Я осталась сидеть на бревне.

К удивлению крестьянина, возле нас всадник остановился. Спешившись, он похлопал коня по холке и всем корпусом развернулся.

Я во все глаза уставилась на боярина, видеть такое чудо приходилось впервые. Во-первых, он был красив и молод: вьющиеся черные волосы, усы, бездонные очи, благородный овал лица, прямой нос, выше среднего роста, стройный. Во-вторых, у него была особая харизма, а вот одет…. почти так же как и Ефремов, только кремового цвета рубашка из шёлка со сверкающими камушками на кокетливом воротнике, вышитая золотыми нитками на груди затейливым орнаментом, штаны из тафты, шпага и мягкие кожаные сапожки отличали дворянина от землепашца.

— Это кто? — строго спросил у Прохора Оболенский и смерил меня высокомерным взглядом.

— Из Кирилловки девка, Григорий Михайлович, — кланяясь, потупил глаза крестьянин. — Василья Петрова дщерь.

— Ужели? — хмыкнул боярин. Моя ухоженная внешность горожанки из двадцать первого века не вызвала у него доверия. — Как величать?

— Марией, — промямлила я, — Валенти… мммм… Васильевной.

— Што Мария Васильевна делает в твоей избе? — поинтересовался местный олигарх и осуждающе посмотрел на Ефремова. — В полюбовницах али в холопках ходит?

— Сёдни на озере повстречалась, — оторопел тот. — За мной увязалась.

— Што увязалась-то? — поднял брови Григорий Михайлович.

— На гуслях я бренькал. Грит, песня ей приглянулась. Дык у самого сумнение имеется, завирается Машка.

— Садись, Мария Васильевна, — скомандовал боярин и кивком показал на холку нетерпеливо бьющей копытом тонконогой лошади, — домой тебя повезу, туда следую.

— Сама дойду, — побледнела я и попятилась.

— Перечить мне? — возмутился Оболенский. Сделав широкий шаг, он схватил меня за талию и водрузил на коня. Сам взлетел на седло, прижал к себе и помчал далеко от дуба с его спасительным дуплом.

Я плакала в голос, молила о свободе, вырывалась, но похититель, усмехаясь в усы, косил на меня черным цыганским глазом и молчал.

Мимо проплыли убогие деревенские хозяйства, затем пашни, густой сосняк, и, наконец, другая деревня появилась на горизонте.

«Главное, никуда не свернули, — между взрывами отчаяния успокаивала себя я, — так что выход в свой мир обязательно найду».

«И что ты будешь делать в своем мире? — высунулось из тьмы подсознания моё второе Я. — Как прокормишь и обслужишь всю нуждающуюся в тебе ораву»?

«А что я буду делать здесь? — моё сердце рвалось на части. — К тому же, Яна и Стас остались дома одни»!

— Пррррр! — приказал боярин, лошадь резко остановилась, а я чуть не вывалилась из его крепких рук.

Точно такая же, как и у Прохора, одноглазая, без трубы, избёнка приткнулась к мощному стволу высокой березы. По периметру рассыпались небольшие надворные постройки.

— Эй, хозяйка! — прижимая меня к себе, крикнул Оболенский. — Принимай утрату!

Несколько минут, проведенных в объятиях упрямого, как осел, феодала, показались мне вечностью.

Но тут дверь избушки распахнулась и из неё вышла пожилая женщина. На ней была белая рубашка с длинными рукавами, поверх которой красовалось нечто типа красного сарафана до пят, голову обнимал завязанный под подбородком светлый платок.

Женщина, вытянув вперед руки, осторожно пошла на наши голоса.

«Незрячая», — констатировала я.

— Где Василий? — осведомился мой похититель.

— На пашне, — уныло отозвалась хозяйка.

— Што ты, Маланья Кузьминична, дочь не берегёшь? — опуская меня на землю, незлобиво проворчал боярин.

— Каку? — не поняла слепая.

— Таку, — передразнил её Григорий. — Марию Васильевну.

— Машку? — баба вздрогнула, остановилась и как будто задумалась. Её бескровные сморщенные губы мелко задрожали, из глаз потекли слёзы.

— Приношу слезницу, не уберегла, боярин, — неожиданно завыла Маланья и пошатнулась.

Я бросилась к ней и обняла. Тело несчастной трясло и колотило.

— Што ревёшь? — не понял Оболенский. — Радоваться надо.

— Аки радоваться? — возмутилась слепая, её крупные ладони сжались в кулаки. — Помёрла моя Маня, вчерась схоронили.

— Как… схо-ро-ни-ли? — старательно разделяя слова на слоги, проговорил Оболенский и, словно прокурор, сурово уставился на меня.