Последняя жертва Евы

Лариса Джейкман

Молодая женщина по имени Ева подвергаются нападению и, защищаясь, совершает убийство. С этого момента ее преследуют события, которых, как говорят, врагу не пожелаешь. Она старается противостоять им, но это не так просто: одна неудача влечет за собой другую. Ева не впадает в отчаяние, но противоборство лишь усугубляет ее незавидное положение. Сколько жертв на счету этой убийцы волею случая, и кто окажется последней из них?Текст ранее был опубликован в составе сборника «В тихом омуте».

4

Вернувшись с гастролей, Ева заявила родителям, что она вышла замуж.

«Не сердитесь пожалуйста. Папа ведь не согласился бы никогда, и ситуация зашла бы в тупик. Я решила, что так будет лучше. Станислав Урбенич очень хороший человек. Я давно его знаю. Если вы не против, я могу вас познакомить. Он ведь теперь ваш зять», — как можно мягче проговорила Ева, дрожа внутри от предчувствия непредсказуемой реакции отца.

«Вон! Вон из моего дома», — тихо и зло сказал Егор Васильевич. Потом он вышел в прихожую и вытащил с антресолей маленький старый чемодан.

«Забери столько барахла, сколько сможешь сюда вместить. Это тебе мой свадебный подарок. И запомни, ты еще горько пожалеешь о том, что посмела осквернить мое доверие к тебе. Ты дрянь, гнусная, ничтожная дрянь. И вся жизнь твоя с этой минуты будет тоже такой же дрянной и гнусной. А теперь вон, и чтобы духу твоего здесь больше никогда не было, еврейская подстилка».

Отец повернулся и вышел из комнаты. Мама плакала и жалела Еву, но та, казалось, не особо переживала. Она привыкла за свою жизнь к оскорблениям отца настолько, что ее чувства как-то притупились, и она уже никак не реагировала на его ужасные слова, адаптировалась.

Ева ушла, взяв самое необходимое, и, придя домой к Станиславу, дала волю слезам. Она рассказала мужу о своих отношениях с отцом, и он был потрясен. Тем не менее, Урбенич попытался успокоить жену и сказал, что у нее теперь есть защитник, то есть он, ее муж, и бояться ей больше нечего.

Ева была безмерно благодарна Станиславу, который относился к ней очень бережно и казалось, что они счастливая семейная пара. Ева иногда виделась со своей мамой. Та приходила к ним, правда очень редко. Отец об этом, якобы, не знал.

«Ну как ты, дочка? Ты хоть счастлива?» — спрашивала сердобольная мать, и Ева, не задумываясь, утвердительно кивала в ответ.

Так прошло больше года. За это время все, казалось, утряслось и успокоилось. Ева и Станислав жили душа в душу и стали всерьез подумывать о ребенке.

«Мне уже за сорок, девочка моя, и тебе под тридцать. Куда тянуть? Или сейчас, или никогда», — говорил жене Станислав, и она понимала, что он прав. Ей хотелось ребенка, но что-то останавливало ее.

«Господи, люблю ли я его?» — как-то ни с того, ни с сего вдруг подумала Ева.

У нее все чаще и чаще стали появляться подобные мысли. Она ловила себя на том, что рада, когда Станислава нет дома. Она предпочитала ходить к подругам одна, и даже маму она просила приходить, когда его нет. Это был нехороший симптом. Нет, она по-прежнему была ласкова и дружелюбна с ним, но в глубине души оставалась равнодушной к его ласкам, и их интимная близость стала все чаще и чаще утомлять ее.

«Может родить ребенка и переключиться на него? Тогда у меня не будет времени для всяких дурацких переживаний по поводу люблю-не люблю», — думала Ева, но с решением оттягивала.

Станислав в свою очередь был очень загружен в театре. Он приходил домой усталый и буквально валился с ног. Никаких перемен в настроении жены он не замечал, либо от усталости, либо от того, что она удачно их скрывала.

За все это время Ева только однажды виделась с отцом, они летели одним самолетом в Москву: она в гости к подруге, вышедшей замуж за москвича, а отец в командировку. Ева сама попросила, чтобы ей поменяли место и уселась рядом с отцом, который до этого ее, казалось, не замечал.

«Здравствуй, папа», — сказала она, усевшись поудобнее. — «Я, честное слово, рада тебя видеть. Ты в командировку?»

«Если это важно, то да, в нее самую. А ты, наверное, тоску разгонять? Я вижу, одиночество — твой удел. Не надоело еще притворяться, что ты любишь и любима?» — вопрошал отец, даже не глядя на Еву.

«Ну почему же притворяться? Это так и есть. У нас счастливый брак и…»

«И поэтому у тебя нет детей, и ты мотаешься в Москву одна. В счастливых семьях все несколько по-другому».

Ева лишь пожала плечами. Она уже пожалела, что пересела к отцу.

«Папа, давай о чем-нибудь другом. Расскажи о себе, как твой бизнес, как самочувствие, какие планы на будущее?»

«Бизнес процветает, самочувствие отменное, планы на будущее — никогда не прощать предательства, даже самым близким. Еще вопросы есть?»

«Нет, Егор Васильевич. Вы исчерпали мое любопытство», — и Ева подозвала бортпроводницу. — «Извините, мне нужно пересесть, я зря поменялась местами».

«Девушка, вы что, серьезно? Свободных мест у нас нет, а менять я вас больше ни с кем не буду. Сидите здесь», — ответила та и удалилась.

Ева всю дорогу спала. Она больше не проронила ни слова и даже не попрощалась с отцом, выходя из самолета. Она чувствовала, как тот был весь пропитан ненавистью к ней, и она ощущала это почти физически.

* * *

Наступила зима, слякотная серая и дождливая, как осень. Ева была дома одна, Станислав проводил большую часть времени в театре, и ей было тоскливо. Что-то тревожило ее с утра. Около полудни раздался звонок в дверь.

«Кто бы это?» — подумала Ева и открыла.

В дверях стоял дородный незнакомый мужчина, который, едва поздоровавшись, спросил: «Вы Ева Урбенич?» И получив утвердительный ответ, продолжил:

«Вам надлежит поехать со мной. Меня Егор Васильевич прислал за вами. У вас дома кое-что произошло, но они вам сами все объяснят. Поехали, у нас мало времени».

Ева испугалась, она подумала, что несчастье с ее мамой и, не раздумывая, бросилась за мужчиной вниз по лестнице, кое-как одевшись и захлопнув за собой дверь. Внизу их ждала машина, на заднем сидении которой сидел еще один человек. Еву это не смутило. Она села на переднее сидение рядом с водителем, волнуясь и трясясь от нехороших предчувствий. Они отъехали совсем недалеко от Евиного дома и вдруг свернули в противоположную сторону.

«Нам не туда, куда вы едете?» — спросила Ева, испугавшись не на шутку.

«Нам туда, и вам туда, спокойно, птичка», — проговорил водитель, и Ева не успела и рта открыть, как ей зажали рот и нос.

Последним ее ощущением был стойкий пьянящий запах эфира, который она глубоко вдохнула, резко дернувшись и потеряв сознание.

Очнулась она на полу в маленькой полутемной комнатушке. Ее бил озноб, горло нестерпимо болело, и голова раскалывалась на части. Ева попыталась сесть, опираясь на слабую, плохо ощущаемую, словно ватную руку и огляделась. В другом углу комнаты лежал грязный полосатый матрас, стояла табуретка и на ней стакан с водой.

Ей нестерпимо захотелось утолить жажду, и она почти ползком добралась до табуретки. Два глотка воды прошли через ее горло так, будто она проглотила раскаленные мелкие гвозди. Ева тихо застонала и повалилась на матрас. В комнате было окно, плотно закрытое снаружи проржавевшими ставнями, и дверь, но у нее не было сил до нее добраться. Она лежала и ждала, когда кто-нибудь появится и объяснит ей, в чем дело.

Ждать ей пришлось долго. Обессилившая женщина засыпала и просыпалась, с трудом проглатывала по глотку воды и опять забывалась тяжелым болезненным сном. Никто к ней не приходил, и ей стало казаться, что она может здесь умереть.

Внезапно Ева проснулась от того, что услышала за дверью голоса. Трудно было бы с точностью сказать, сколько времени — часов, дней — она провела здесь. Самочувствие было по-прежнему прескверным, но уже лучше, чем тогда, когда она первый раз пришла в себя. Девушка прислушалась к разговору за дверью.

«Ну и долго мы будем мариновать ее здесь?» — спросил первый голос.

«Сколько скажут. Наше дело маленькое. Покормить ее надо, уже вторые сутки на стакане воды сидит», — посочувствовал второй.

«Так она же в откиде. Чего ее кормить? Или ты из ложечки собираешься это делать?»

«Ладно, давай посмотрим. Да не базарь много. Помнишь, говорили, что она не должна ничего знать, так что держи язык за зубами».

«Сам-то! Двое суток она здесь… тебя-то кто за язык тянет? Тоже мне».

В двери провернулся ключ. Ева села на матрасе, поджала ноги и обхватила их руками. В комнату вошли двое, те, что увезли ее на машине.

«Вот те на! Здрасте! Очухались, мадам?» — спросил здоровый тип, который вел машину.

Второй, щупленький, но, судя по всему, жилистый и цепкий, стоял у него за спиной. Ева поняла, что это именно он предложил ее покормить.

«Привет, ребята! Заходите, чего встали в дверях? Я не кусаюсь и эфиром никого не травлю, не бойтесь», — беспечно сказала Ева, и сама удивилась такой своей храбрости.

Здоровый заржал, а щуплый вышел из-за его спины и тоже осклабился.

«А бабенка-то с юмором», — сказал он и подошел поближе.

«Ну раз ты забалдел от ее юмора, то ты и будешь ее здесь пасти. Покормишь, как ты и мечтал, погутаришь, пописать-покакать сводишь, а я по делам в город. Обстановочку доложу и получу дальнейшие инструкции. Идет?»

«Да мне-то что? Из меня водила сам знаешь какой, да еще после четвертной. Я уж тут с мадамой посижу. Езжай себе, Толян. Только, блин, возвращайся. А то я тебя знаю: сгинешь и с концами, а мне тут париться».

«Ну с концами, не с концами, а я пошел, сгинул. Пока, ребятки. Да смотри, глаз с нее не спускай».

Ева чуть-чуть приподнялась и сказала:

«Анатолий, можно вас попросить об одной услуге? Не могли бы вы мне теплых вещей из города привезти, зубную щетку, пасту и шампунь. Здесь есть, где помыться?»

«Ага, джакузи вон там во дворе, за уборной», — ответил щуплый, а Толян показал ему кулак и ответил:

«Вы, барышня, заложница, а не курортница и ведите себя соответственно. В доме есть хозяйственное мыло, так что будет вам чем перышки почистить».

С этими словами он повернулся и ушел, а щуплый подошел к Еве поближе.

«Ну что, Ева Батьковна, будем знакомиться? Ева… ишь ты. Ну а я тогда Адам, и я вас дорого продам!» — он криво усмехнулся и потер руки.