Тот самый одноклассник

Лара Дивеева, 2022

Со школьных лет Ника помнила Данилу Резника – популярного, привлекательного шалопая. С точки зрения учителей он был ужас как плох, а для девчонок – чудо как грешен. Для Ники он был источником вдохновения для выпускной картины, и только. Однако чувства Данилы всегда оставались для неё загадкой.Прошли годы, и они встретились. Случайно. Ника бы и рада не влюбиться, но не может устоять перед магией бывшего одноклассника. Её затягивает всё глубже, закручивает всё сильнее, пока череда событий не сбивает её с ног.Иногда самое правильное, что ты можешь сделать, – это допустить ошибку.

Глава 1. Резник

Я знала, что Данила Резник был плохим парнем, со школьной скамьи знала. С точки зрения учителей он был ужас, как плох, а для девчонок — чудо, как грешен. Я замечала его, как же не заметить, ведь мы учились вместе с десятого класса. Вернее я училась, а он заходил потусоваться с друзьями и впечатлить девчонок. Данила был шумным и популярным, и не замечать его не удавалось. Как староста, я часто приходила в учительскую по делам, а он отбывал там очередную повинность.

Он был классическим плохим парнем, а я…

Однажды я забыла подготовиться к контрольной. Заболел папа, и я напрочь забыла об остальном. Пришла в школу, вспомнила о контрольной — и меня как кипятком окатило. Я получила первую и единственную в жизни тройку. Даже сейчас, как вспомню, в животе скручивается тошнотный комок. Вот вам и полный список моих школьных грехов — тройка по математике в восьмом классе. В остальном я была хорошей девочкой.

Говорят, противоположности притягиваются, но такие парни, как Данила, не вызывали во мне ничего, кроме раздражения. Он был хулиганистым шалопаем, не по возрасту наглым, и я воспринимала его как шум. Надоедливый, но, к счастью, отдалённый.

Мы и разговаривали-то всего раз. Или два, не помню точно.

Вру. Помню.

***

Десятый класс

Я разминала глину в школьной мастерской, когда со мной впервые заговорил Данила Резник. Он проучился в моём классе четыре месяца, но до этого дня мы почти не общались и, даже сталкиваясь в коридоре, не тратили время на приветствия. Даже если столкновения не всегда были случайными, в них не было ничего личного: Резник задирал всех девчонок без разбору.

— Я купил Гибсон. Деньги сам заработал, два года копил.

Оглядевшись, я не обнаружила рядом адресатов этой странной фразы. Кроме меня.

— Молодец! — протянула неуверенно.

Знать бы, что за зверь этот Гибсон, и при чём тут я.

Почесав нос предплечьем, я отложила глину. В художественной мастерской пыльно из-за используемых материалов и множества старых работ.

Опустила измазанные руки на стол и улыбнулась однокласснику, дожидаясь объяснений.

— Нос чешется? — Резник потянулся ко мне, потом нахмурился и запихнул руки в карманы.

— Чешется. Тут пыльно.

— Давай почешу! — предложил, краснея. Резник умеет краснеть? — Нос твой почешу! У тебя же руки в глине!

— Спасибо, я могу сама почесать. — Демонстративно потёрла нос о грубую ткань защитного халата.

Какое-то время мы молчали. Жирный голубь вышагивал по отливу за окном, разглядывая нас любопытной бусиной глаза.

— Наверное, трудно так чесать… — сдавленно сказал Резник. Никогда не видела его таким смущённым. Может, с ним что-то случилось?

— Я привыкла.

Он молчал, поэтому я снова взялась за глину. В среду после уроков я посещала художественный кружок и зачастую оставалась позже всех. Однако уж кто-кто, а Данила Резник не ходил на дополнительные занятия.

Я разминала глину, незаметно поглядывая на одноклассника. Словно сам не свой. Обычно самоуверенный донельзя, шумный, языкастый, а тут вдруг топтался рядом, недовольно пыхтя.

— Хочешь, я тебе Гибсон покажу? — спросил.

Нет уж, не попадусь на грубую шутку.

— Сам свой Гибсон разглядывай, желательно в ванной и в одиночестве.

Отодвинулась от него на всякий случай. Кто знает, вдруг парни решили подшутить над старостой.

— Дура! — рассмеялся Резник. — Гибсон — это гитара, самая лучшая в мире. Я о ней с десяти лет мечтал. Хочешь, сыграю?

— Я слышала, как ты играешь.

Когда их группа выступила на школьной вечеринке, я ушла, не дожидаясь завершения концерта. Как говорится, на вкус и цвет… Однажды у бабушки в кухонном шкафу обрушилась полка с кастрюлями и сковородками, и звук был похожий.

— Хочешь, я… ну… для тебя сыграю.

Я искренне не могла понять, с какой стати Резник явился в мастерскую и мучал меня странными вопросами. Может, его выгоняют из школы, и он хочет заручиться поддержкой старосты? Нет, не может быть, я бы уже об этом знала. Они с братьями перевелись в нашу школу в начале учебного года и ещё не успели натворить бед.

— Что сыграешь? — спросила неохотно.

— Смотря что тебе нравится. Или вообще могу специально для тебя песню написать.

— Про что?

— Могу написать песню о том, что тебе нравится. — С сомнением покосился на моё последнее творение. «Рука скульптора». Глиняные пальцы, истончённые к кончикам, переходящие в скульптуру, созданную рукой мастера.

Проследив направление его взгляда, я прикрыла «Руку скульптора» тряпкой. На прошлом уроке учительница заставила меня показать работу классу, и это обернулось полным фиаско. Я попыталась объяснить, что руки скульптора вкладывают вдохновение в работу. Что тут началось!

«А работе нравится, когда в неё вкладывают?» «А как именно скульптор вкладывает?» «А это не противозаконно?»

Стоит ли объяснять, что Резник принимал в этом фиаско самое активное участие?

А теперь он стоял рядом с красными пятнами на щеках и придуривался.

— Красиво получится, — сказал тихо.

— Что красиво?

— Песня про человека, который вложил себя… — кашлянув, он оглянулся на дверь, — … в искусство.

Мне никогда не посвящали песен. Наверное, внимание Резника должно было мне польстить, однако подозрения не позволили расслабиться. Разбитной шалопай, хулиган, смущавший покой одноклассниц, взволнованно переступал с ноги на ногу посреди пыльного класса, заваленного подростковыми картинами и скульптурами. Вдруг это розыгрыш? Вдруг в мастерскую ворвутся друзья Резника и учинят погром?

— Я не интересуюсь музыкой, но поздравляю тебя с покупкой гитары, — ответила искренне.

— Слушай, а правда, что из мастерской пропали твои работы?

— Правда.

Я нахмурилась, не желая обсуждать случившееся. Одну из моих работ разбили в туалете, вторую кинули на крышу гаража, третью пока не нашли. Так как я работала с глиной, мои работы были очевидной мишенью для гадких проказ.

— Хочешь, я разберусь? — спросил Резник, сжимая кулаки. — Найду, кто это сделал, и устрою им…

— Нет, спасибо! Директор уже разбирается. Малолетки развлекаются, с ними всегда так.

Тоже мне, защитник справедливости!

Резник нахмурился, но не ушёл. Кивнул на темнеющий школьный двор за окнами и предложил.

— Ты долго ещё? Могу проводить.

— Не надо, я живу в соседнем доме.

— Знаю. Думал, тебе захочется пройтись.

— Нет, не хочется.

Я чихнула и, когда открыла глаза, обнаружила, что в мастерской никого нет. Резник исчез бесшумно, так же необъяснимо, как и появился.

Когда через двадцать минут я попрощалась с учительницей и выскользнула на тёмную улицу, у гаражей тусовалась обычная мужская компания. Они там зависали каждый вечер — покуривали, трепались, играли на гитаре. От толпы отделились две тени. Одна из них знакомая — Гриша, мой сосед, учившийся в параллельном классе. Папа платил ему за мытьё машины, помощь в гараже и другие поручения, на которые у меня не хватало времени и умения. В знак благодарности сосед приглядывал за мной.

— Эй, Туманчик! Чего крадёшься в темноте? — хихикнул Гриша. — Зубрилка зубрилистая, а ну марш домой! Сейчас сдам тебя на руки родителям.

Старше меня на полгода, он пытался командовать.

— Эй, оставь её в покое! — приблизилась вторая тень, и свет фонарей окутал фигуру Резника.

— Это ты её оставь! — моментально напрягся Гриша.

— Ребята, да вы что! Вон же моё окно, даже видно, как мама у плиты стоит. — Я перевела недоуменный взгляд с одного парня на другого. Гришка такой всегда, а вот что творится с Резником, я не понимала.

Парни смотрели друг на друга с вызовом, и я сделала быстрый и безошибочный выбор.

— Гриш, пойдём! Сдашь меня маме как товар, раз уж тебе приспичило.

Сосед выдохнул и отвернулся от Данилы. Тот смотрел нам вслед.

— Резник что, грибами отравился? — проворчал Гриша, когда мы отдалились. Данила двинулся было следом, но рядом появились его братья и не позволили вмешаться.

— Не знаю, что с ним. Тестостероновая буря, не иначе.

— Он к тебе подкатывал?

— Да нет вроде. Так, рассказал про Гибсон.

— Гибсон — это круто, — вздохнул Гриша, выводя меня из школьного двора. — А Резник — гиблое дело. Если привяжется, я ему врежу, но и ты на него не заглядывайся, а то скажет, что провоцируешь. Таких как он, лучше не задирать. Пусть думает, что мы с тобой встречаемся, и если он не отстанет, я с ним разберусь.

— Все и так думают, что мы встречаемся. — Фыркнув, я оглянулась, всё ещё чувствуя на себе пристальный взгляд Резника.

— Так подтверди!

Мы с Гришкой знали друг друга с пелёнок. Реально, с самых пелёнок, мамы клали нас в один манеж. Никакой романтики между нами и быть не могло, но для других это не было очевидно. Сосед был безответно влюблён в равнодушную одноклассницу, поэтому предложил стать моей ширмой. Я, не раздумывая, согласилась. Не то чтобы я подозревала Резника в романтических чувствах, но уж очень не хотелось повторения неуклюжей беседы в мастерской. От его внимания холодели кончики пальцев, а по телу бежали мурашки, и я не знала, нравится мне это или нет.

Склонялась к «нет».

После странной беседы в мастерской Резник вёл себя как раньше. Если он и собирался сыграть надо мной злую шутку, то ничего не вышло. Томных взглядов он на меня не бросал, только злые. Иногда толкал плечом, проходя мимо, пинал мою сумку и даже дёргал за хвост, как в первом классе. Но Гриша быстро положил этому конец.

Однажды, убедившись, что моего грозного защитника рядом нет, Резник поймал меня в коридоре и, пристально глядя в глаза, спросил:

— Григорий действительно твой парень?

— А как ещё бывает? Понарошку? — попробовала выкрутиться. Почему-то не хотелось врать, хотя другим одноклассникам я без зазрения совести солгала, что встречаюсь с Гришей.

— Может быть по-всякому. Ты его любишь?

Не сдержавшись, поморщилась. Ложь неприятно жгла язык. Взгляд Резника был строгим, почти учительским, и в нём читался заслуженный укор.

А ещё в его взгляде было что-то непонятное. Слишком сильное. И синее.

Синее и сильное.

— В нашем возрасте любовь — понятие относительное, — выдала снисходительно.

— Значит, не любишь.

— Какая тебе разница?

— Не было бы разницы, не стал бы спрашивать.

— Только не говори, что ты в меня влюблён! — Насмешливо фыркнув, я отвернулась от пристального синего взгляда и направилась на урок. Не верила, что Резник воспылал чувствами к моей скромной персоне. Скорее всё это было частью странной и очень неприятной игры.

— Нет, я в тебя не влюблён, — подтвердил Резник, догоняя меня и удерживая у самых дверей. — Знаешь, что я ненавижу больше всего? Ложь. Когда вместо того, чтобы сказать правду, придумывают игру. Ты лжёшь, Ника, причём бездарно.

Острый стыд превратился в багровые пятна на щеках, а следом пришёл гнев. Сильный.

— Что ты из себя строишь? — завопила я, вырывая локоть из цепкой хватки Резника. — Я тебе ничем не обязана. Наши с Гришей отношения — не твоё дело. Отстань от меня и больше никогда не приближайся!

Только сев за парту и отдышавшись, я призналась себе, что испугалась. Не Резника, а того, что чувствовала в его присутствии. Словно меня засасывает в трясину, а вокруг нет ни одной живой души, способной прийти на помощь.

Резник послушался, причём в буквальном смысле. Нарочито избегал меня, даже пересел подальше. Соседнюю парту занял сводный брат Данилы, Иван, умный парень, да и лицом не плох. На этом закончилось моё школьное знакомство с Данилой Резником, если не считать одного крайне неприятного инцидента перед самым выпуском.

Перед самым выпуском мы поставили спектакль «Маньчжурский император». Жуткая история о жёнах умершего китайского императора, которых похоронили заживо в гробнице вместе с покойником. В середине спектакля «жёнам» предстояло переодеться в особое похоронное одеяние. Толкаясь в крохотном отсеке за кулисами, мы стянули с себя традиционные китайские костюмы, ханьфу, и надели жертвенные платья. Вернее почти надели, когда на головы повалилась металлическая стойка с освещением, увлекая за собой занавес. Во всеобщей панике и толкотне меня вытолкнуло на сцену. Выбросило, как огромной волной, и разбило о потёртые доски.

Скрестив руки на обнажённой груди, я в ужасе замерла перед «умершим» императором и парой коленопреклонённых подданных.

И перед зрительным залом.

Посреди сцены. В трусиках и балетках.

В ушах загудело. Тело отяжелело, врастая в дощатую сцену. Хотелось невозмутимо сыграть на публику — помахать рукой и воскликнуть что-то остроумное, типа: «А за это зрелище с вас соберут отдельную плату!» Или притвориться, что мой спонтанный полу-стриптиз — часть спектакля.

Однако меня сковал ужас.

Время измерялось в долях секунды. Или в годах.

Меня скрутило от боли. От разбитых коленей и ладоней, от удара о сцену, от стыда.

«Мёртвый» император соскочил со стола, с трудом удерживая накладное брюхо. Остолбеневшие подданные не сводили с меня глаз.

И в этот момент я увидела Его.

Резник нёсся к сцене, огибая зрителей. Прыгнул через ступени и бросился ко мне, грозя расплющить своим телом. Ярость на его лице была настолько ослепляющей, что я не заметила других людей, спешащих на помощь. В том числе Гришу, бегущего с другой стороны, и учителей.

С размаху приземлившись на колени, Резник схватил меня за плечи, укрывая собой.

— Иди ко мне, Ника! — шептал, притягивая меня к груди. — Я унесу тебя отсюда. Всё будет в порядке.

Громко ругаясь, Гриша отпихнул его, и они сцепились в злобной схватке, расталкивая остальных. Я осталась на полу. Рядом крутилась запыхавшаяся учительница, наступая на мои пальцы и не предлагая ничего путного.

Хаос. Вокруг полуобнажённой меня царил сплошной хаос.

В тот момент на мои плечи опустилась мягкая ткань. Синяя мужская рубашка, большая, пахнущая незнакомым одеколоном. Шершавые пальцы застегнули пуговицу у самого горла.

— Я помогу тебе встать и уйти со сцены. Если не можешь идти, возьму на руки, — сказал уверенный, спокойный голос за спиной, и я кивнула, не сводя глаз с яростно дерущегося Резника.

— Я сама дойду, — поднялась, опираясь на чужие руки. — Я в порядке.

Рядом заворковала учительница.

— Молодцы, ребята! Василий Степанович, Нику к медсестре надо побыстрее. А кровь надо подтереть, чтобы никто не поскользнулся.

Меня затошнило от того, что кто-то может поскользнуться на моей крови.

Я стояла на сцене в балахоне из мужской рубашки, опираясь на мужчину за моей спиной. Если бы не он, если бы не его спокойная уверенность, я бы заплакала. Зарыдала, наверное. Но его хватка на моих руках, его голос и запах держали моё отчаяние под контролем.

Особенно запах. В последующие дни я развлекала подруг тем, что пыталась незаметно понюхать Василия Степановича, учителя химии, чтобы проверить запах его одеколона. Мне удалось «случайно» столкнуться с ним в коридоре, но в тот момент бедняга пах чем-то горелым и химическим и очень спешил в лабораторию. Я поблагодарила его за помощь на сцене, но спросить об одеколоне не решилась. К своей превеликой радости, я умудрилась найти одеколон в магазине. Перенюхала несколько десятков, как одержимая, и всё-таки нашла. Купила и наслаждалась, нюхая перед сном.

Но в тот страшный момент на сцене, балансируя на грани истерики, я смотрела на Данилу Резника. Его удерживали несколько человек, и он не сводил с меня горящего синего взгляда. Ярость ли это? Чувства настолько сильные, что они исказили его лицо, подчинили тело. Он трясся, скрежетал зубами и рычал от вынужденного бессилия.

Его чувства передались мне, ударили в голову, как крепкое вино. Я смотрела на одноклассника и гадала, почему он бросился мне на помощь. Почему смотрел на меня так… необычно.

— Я отнесу Нику! — в который раз потребовал он, но учительница преградила ему путь.

— Мы с Василием Степановичем отведём Нику в медкабинет. Оставайтесь на местах, спектакль продолжается. На сцене должны остаться только актёры.

Школьная медсестра обо мне позаботилась и забрала мужскую рубашку. За дверью кабинета меня дожидался Гриша, он и отвёл меня домой.

— Я напомнил Резнику, чтобы не лез к тебе.

— Спасибо.

Это было самое неискреннее «спасибо» из всех, сказанных соседу.

Резник мне не нравился, но его бешеная ярость, животный прыжок ко мне через всю сцену то и дело всплывали в памяти. Словно я подсмотрела в замочную скважину и увидела нечто очень личное, тайное, тщательно скрываемое от остальных. Чужие эмоции, волнующие и безжалостно влекущие.

Я хотела узнать, какие чувства скрывает Данила Резник. Хотела и боялась одновременно. Не знала, готова ли я к эмоциям такой силы.

Я не спала всю ночь. Стояла у окна, глядя на побитые ступени школьного крыльца и дожидаясь, когда уборщица Агриппина Степановна откроет школу. Как только она появилась во дворе, как всегда размахивая сумкой и разговаривая сама с собой, я оделась и поспешила в мастерскую.

Всем, кто посещал художественный кружок, предлагалось сделать выпускной проект. В конце года проходил городской конкурс, на котором лучшие работы получали грамоты и денежные призы. Я ждала вдохновения, и в ту памятную ночь оно пришло. Настолько сильное, что я забыла о недавнем публичном стриптизе. Пусть дразнят, пусть отпускают глупые шутки, меня этим не удивишь. Когда приходит вдохновение, всё остальное отодвигается на второй план.

Я нарисовала потёртые доски сцены. На них — сердце, раскрывшееся перед всеми. А вокруг — брызги чувств, выпуклых, ярких и противоречивых. Выходящих за границы холста.

Я закончила выпускной проект за два дня. Назвала его «Секрет».

На следующий день после спектакля Резник попал в больницу с аппендицитом и отсутствовал почти месяц. Я сочувствовала однокласснику, но втайне радовалась, что он не увидит мою картину. Пусть абстрактная, но она изображала тайну, которую я подсмотрела в его глазах. Чувства, которые я не понимала, но сила которых завораживала.

Однако Резник появился в школе в день выставки и направился прямиком к моей работе.

Казалось, его тайна подмигивает с холста разбрызганными красками.

Он разыскал меня в толпе и посмотрел тяжёлым, долгим взглядом. На секунду мне показалось, что он разгадал смысл картины. Но нет. Насмешливо закатив глаза, он отошёл к друзьям.

На городском конкурсе «Секрет» выиграл денежный приз. Отпраздновав с родителями, я закрылась в комнате и долго смотрела на картину, поглаживая пальцем три большие по тому времени купюры.

Этично ли зарабатывать на чувствах другого человека? Тайных, непонятных чувствах, свидетелем которых ты стала случайно.

Очень надеюсь, что ответ — «да», потому что в этом моя жизнь. Я собираю эмоции, свои и чужие, и размазываю их по холсту.

На этом закончилось моё знакомство с Данилой Резником. Для меня он был источником полуночного вдохновения, странным одноклассником и больше никем.

До случайной встречи.

***

Сегодняшний день

Я закрепляю зажим на диске Нирваны², когда в кармане джинсов пиликает телефон. Второе сообщение приходит сразу после первого. Потом третье.

Кому приспичило?

Сняв перчатку, выуживаю телефон из кармана. Все три сообщения пусты. Номер отправителя мне незнаком.

Вдруг это насчёт конкурса? Нет, ещё рано.

Пустые сообщения выглядят странно.

— Ника! Почему Джеггер рядом с Хендриксом? Ты не там просверлила!

Вздыхаю, закатив глаза под защитными очками. Мантра частного учителя — клиентам грубить нельзя.

— Олег Максимович, прошу вас, сами сверлите! Я не знаю, кого с кем ставить и куда крепить зажимы.

— Мне надоело сверлить! — ноет мой великовозрастный ученик.

«Ценный клиент, ценный клиент», — повторяю про себя, ощущая вибрацию телефона на бедре. Родители на работе, результаты конкурса ещё не готовы. Продолжаем сверлить.

У Олега Максимовича кризис среднего возраста. Раньше я бы посмеялась, но теперь, столкнувшись с проявлениями лицом к лицу, уважаю и побаиваюсь. Успешный мужчина сорока девяти лет нырнул в кризис с решимостью самоубийцы. Бросил семью, нашёл молодую любовницу и вёл богемный образ жизни. Чтобы заслужить право называться свободным художником, он нанял меня — учительницу изобразительного искусства или, как меня называют некоторые клиенты, музу. Вместе мы пытаемся найти хоть какой-то вид искусства, который погасил бы пожар в душе Олега Максимовича. В данный момент мы трудимся над перегородкой, сделанной из старых компактных дисков. Я сверлю дырки и креплю зажимы, а он соединяет их вместе согласно только ему понятной логике. За всё про всё я получаю астрономическую почасовую оплату.

И Олег Максимович не один такой, есть и другие клиенты. Кризис среднего возраста надо пережить и переждать, как грипп, как дождь, и я рада помочь. Как я дошла до такой жизни? Раньше работала в художественной школе, а потом разговорилась в магазине с одним таким страдальцем и помогла ему выбрать краски и холсты для нового увлечения. Пара уроков — и у нас сложились отличные отношения. А потом появились другие клиенты. Кто-то замолвил словцо, кто-то порекомендовал, и понеслось.

На уроках я выкладываюсь по полной, это вам не натюрморты штамповать. Что мы только не придумываем, даже мебель делаем, светильники и скульптуры в человеческий рост. А иногда просто общаемся. Над перегородкой мы трудимся уже четыре недели, а всё из-за ностальгии. Перед тем, как продырявить диск, Олег Максимович его слушает и вспоминает молодость. Стыдно брать деньги за такие «уроки».

Мобильник щекочет бедро вибрацией. Поглаживаю его рукой, словно пытаюсь успокоить.

— Названивают? — усмехается Олег Максимович. — Новый мужик?

— Наверное, это мама.

— Мама — это неинтересно. А про конкурс что слышно?

— Пока ничего.

Не сдержавшись, смотрю на телефон.

«Ты знаешь, кто я»

Да, знаю.

Откуда у Резника мой номер?

Он проверяет, думаю ли я о нём. Получается, что думаю.

Снимаю перчатки и печатаю: «Кто это?»

— Судя по тому, как ты улыбаешься, сообщение не от мамы, — смеётся Олег Максимович.

В двери поворачивается ключ, и в студию заходит его любовница, Кристина. Она любит появляться внезапно, будто надеется застать нас в компрометирующей позе. Ей хочется закатить скандал и избавиться от женского присутствия в жизни любовника, однако придраться не к чему. Учительница в защитных очках, нарукавниках и переднике, да ещё и с паяльником в руке не представляет угрозы для фигуристой модели.

— Привет, Ника! — выдаёт она сквозь зубы.

Я машу ей в ответ паяльником. С её приходом Олег Максимович подтянулся, помолодел. Вроде польза от их отношений есть, но конец не за горами. Не дурак он. Был бы дурак, было бы легче.

Закрепив последний диск, прибираю рабочее место, когда телефон подаёт сигнал о сообщении.

«Придёшь в субботу на ужин?»

Мама.

Такого разочарования я не испытывала очень давно.

Резник не ответил.

С какой стати я так жду его сообщений? Ведь совсем не думала о Резнике и вдруг… словно подсознание живёт собственной жизнью.

Может, позвонить ему? Или написать: «Да, я угадала, привет, Резник».

Нет.

Поспешно стёрла сообщения, чтобы не было соблазна, и побежала домой.

***

Живу я в крохотной квартире-студии. Кровать за ширмой, маленькая кухонька в углу, а всё остальное место отдано работе. Не зря нашу высотку называют домом художника. Среди жильцов затесалась всего парочка «штатских», остальные — творческие люди. На первом этаже — магазин «Товары для художников», так что всё нужное под боком. Да и квартплата приемлемая. Все знают, что с творческих людей много не возьмёшь.

Моя мечта — иметь отдельную мастерскую для работы, с видом на горы. Где-нибудь в Альпах, в тишине.

Ага, размечталась! Может быть, однажды… А пока я называю мою квартиру «студией», напоминая себе, что в ней есть крохотная мастерская, зажатая между кухней, ванной и кроватью.

Телефон звонит в субботу утром через два дня после странных сообщений. Вернее телефон звонил и до этого, но не так. Друзья, родители, всё как всегда. А потом телефон звонит.

Даже не глядя на экран, я знаю, кто это.

Моё «алло» звучит слишком взволнованно.

— Чем занимаешься, Ника? — усмехается Резник.

— По лестнице шла и запыхалась.

На самом деле я лежала на кровати в обнимку с любовным романом.

— Надо чаще тренироваться, могу предложить способ.

— Догадываюсь какой.

— Могу предложить много разных.

— Не сомневаюсь.

— Ника, признайся, ты ведь знала, что сообщения были от меня.

— Догадалась, но не сразу.

— Терпеть не могу ложь. Почему ты мне врёшь?

Что у него за пунктик такой насчёт лжи? Всего лишь крохотная неправда: я не хотела признаваться, что думала о нашей встрече в кафе.

— Откуда у тебя мой номер?

— Успенская поделилась. Кстати, я оказался прав. Она заявилась в магазин, устроила скандал и пыталась качать права.

— Откуда она узнала про магазин?

Резник вздыхает.

— Есть такая штука, называется «интернет». Зайди на страничку моей группы, там про меня всё написано. Заодно посмотришь знаменитую рекламу.

Я уже посмотрела рекламу и не раз, но признаваться не стану.

Бросаю взгляд на ящик со старыми картинами. Вчера я достала «Секрет», мою выпускную работу, и тут же убрала обратно. Эта странная картина до сих пор излучает эмоции с такой силой, что меня потряхивает.

Тишина затягивается. Хорошие девочки не выносят таинственных пауз в разговорах с плохими мальчиками.

— Надеюсь, тебе удалось избавиться от Успенской. Извини, что причинила неприятности.

— Меня зовут Данила. Или Даня, если хочешь. Чем занимаешься?

— Собираюсь к родителям на ужин.

— Здорово.

Здорово?! Почему-то показалось, что он ждёт приглашения. Представляю, как изумится мама, если я приведу с собой бывшего школьного хулигана.

Передёргиваю плечами, стряхивая мурашки. Они-то откуда?

— Ладно, бывай, Резник!

Разговор исчерпал себя, поэтому нажимаю «отбой». Осталось странное чувство, словно я упустила нечто важное. Это всё «Секрет», его проделки. Проклятая картина намекает на связь, которой не может быть. Выбросить бы её подальше от греха. От неё волнами исходит прошлое, и мне это не нравится.

Когда я говорю маме, что встретила Резника, та восторженно ахает:

— Такой разгильдяй был, а какого успеха добился! Талантливый парень.

— Талантливый-шмалантливый, — ворчит папа. — Я из-за их дурацкой рекламы телевизор боюсь смотреть. А они этот кошмар музыкой называют.

— На вкус и цвет… — пожимает плечами мама.

Точно, на вкус и цвет.

Может, сходить на вечер встречи?

***

Вечера встречи ждать не приходится, Резник звонит на следующей неделе. Я запомнила его номер, теперь он числился в списке контактов как «Секрет».

— Надо поговорить! — заявляет без преамбул.

Я не стала притворяться, что не знаю, кто звонит.

— У меня урок через час.

— Дай адрес, я подъеду после урока. Вечером свободна?

Нет. Да. Нет.

— Да.

Принимаю душ, одеваюсь, а в мыслях всё ещё звучит череда «нет» и «да».

Наряжаться нет смысла, всё равно испачкаюсь на уроке. Клиентка учится работать на гончарном круге, и это зрелище не для слабых. Комки глины летят во все стороны, в центре круга крутится бесформенная масса… Она пытается сделать вазу.

А я собираюсь выиграть конкурс, но давайте говорить честно: и для того, и для другого потребуется чудо.

После урока привожу себя в подобие порядка и выхожу на вечернюю улицу. Резник стоит, прислонившись к фонарю. Почему-то я думала, что он приедет на машине, но нет, он пешком. А ведь я ничего о нём не знаю. Водит ли он, где живёт, почему притягивает взгляд даже с покрасневшим от мороза носом. Небритый. С синим взглядом такой силы, что я моргаю, пытаясь разорвать нашу невидимую связь.

— Ты тепло одета? — ведёт взглядом по измазанным глиной джинсам и улыбается.

— Нормально.

— Пойдём, я провожу тебя до дома! Если замёрзнешь, поймаем машину.

Пожимаю плечами, и Резник принимает этот жест за согласие. Берёт меня за руку и выводит на проспект.

Это слишком интимный жест, поэтому я пытаюсь высвободиться.

— Здесь не скользко. Я не упаду.

— Если из нас двоих кто-то упадёт, это буду я. — Его голос слишком резок, а слова настолько двусмысленны, что я теряюсь.

Про падение женщин пишут романы. Его боятся, о нём сплетничают. Иногда о нём мечтают.

Про падение мужчин говорить не принято, они гордятся своей силой.

Но с Резником всё не так, с ним я проваливаюсь в неведомую глубину, кувыркаюсь в его секретах, в его чувствах, как в штормовой волне.

— Тогда держись крепче! — отвечаю чуть слышно, предлагая ему то, что не собиралась давать.

Чтобы разрядить атмосферу, рассказываю о клиентах, вспоминаю забавные истории. Резник заметно расслабляется, шутит и, склоняясь ближе, щекочет ухо тёплым шёпотом.

Мне кажется, что мы на свидании, и это ощущается неправильно. Понять бы почему. Мы оба свободны, не связаны обязательствами и обещаниями. Резник хорош до неприличия, задорной мальчишеской красотой. В школе меня раздражало его шалопайство, но теперь он состоявшийся музыкант, владелец магазина.

Чего я опасаюсь?

Глубины синего взгляда. В ней есть нечто пугающее, слишком сильное. Я не уверена, что готова к чувствам такой глубины.

Остановившись посреди дороги, поворачиваюсь к Резнику. Прохожие, ворча, обходят внезапное препятствие.

— О чём ты хотел поговорить?

Резник морщится и смотрит себе под ноги. Он одет со стилем, но не броско. Мне это нравится. Мне вообще слишком многое в нём нравится, особенно артистическая небритость.

— Я не собираюсь говорить об этом на улице, — говорит сурово. — Провожу тебя до дома и зайду ненадолго, там и поговорим.

Киваю, и к Резнику возвращается весёлое расположение духа. Он рассказывает забавные истории о фанатках, о недавнем концерте и об Успенской. Когда перед нами возникает громада дома художников, я вздрагиваю от удивления. Уже пришли? Кто бы догадался, что с Резником так интересно и легко.

Многие бы догадались. Например, одноклассницы, которые страдали по нему до самого выпуска, а то и дольше.

Мы поднимаемся по лестнице, и я открываю дверь чуть дрожащей рукой.

— Кофе будешь? — спрашиваю, подходя к плите.

— А покрепче ничего нет?

— Чай.

— Очень забавно. Водка есть?

— Нет, только вино.

— Розовое?

Угадал или помнит? Я пила при нём всего один раз — на выпускном вечере. Они с братьями зашли минут на десять, а потом уехали за город с большой компанией.

Но он запомнил.

Тщательно прячу улыбку, изо всех сил сопротивляюсь восторгу, произрастающему из этого нехитрого факта.

— Там твоя кровать? — Резник смотрит на ширму, отделяющую мою так называемую спальню.

— Да, а что? — Волнуюсь, но не хочу, чтобы Резник это заметил.

— У тебя сесть негде! — усмехается, показывая на стулья, загруженные картинами. — Давай уж разливай своё розовое вино. — Его взгляд мечется по комнате, то и дело останавливаясь на мне. Он тоже волнуется, и это немного успокаивает. Почему-то вспоминается, как он пришёл в школьную мастерскую в десятом классе.

Наливаю вино и делаю огромный глоток. Для храбрости.

— Слушай, Резник, скажи уж, зачем пришёл, а то ты меня пугаешь.

Глядя в окно, он крутит бокал между пальцами и глухо говорит.

— Ты не прошла в финал конкурса.

Моя реакция озадачивает. Вместо того, чтобы думать о конкурсе, о жизненной несправедливости и о творческом тупике, я разочарована по другому поводу: оказывается, Резник пришёл по делу. Я втайне надеялась, что он искал меня по совсем другой причине. Личной. Очень личной.

Если я не буду осторожна, то меня притянет к Резнику. Гриша предупреждал ещё в школе, что Резник — гиблое дело, да я и сама об этом знала. Девчонки чего только ни делали ради его внимания и ничего не получали взамен.

Я не собираюсь ввязываться в его игры, это наша последняя встреча.

— Откуда ты знаешь результат конкурса?

— Случайно узнал от знакомых.

Случайно.

Как можно случайно узнать конфиденциальный результат частного конкурса?

— Резник, скажи, ты не пытался замолвить за меня словцо? — спрашиваю дрожащим голосом.

Кто знает, насколько обширны его связи в творческом мире? Если он пытался вмешаться, пусть и безуспешно, то я никогда его не прощу. Лучше несправедливо проиграть, чем знать, что твоя победа ненастоящая.

Глаза Резника полыхнули гневом.

— Думаешь, я бы так с тобой поступил?

Не знаю. Я не знаю, как Резник поступает с другими людьми, кроме того, что видела в школе.

— Ты мне не веришь! — возмущается. — Интересно, чем я заслужил такое отношение.

Он обиделся, но я бессердечно хмыкаю в ответ. Одно слово — репутация. Её не стряхнёшь, как пыль.

— Арк Молой, мой приятель — помнишь, мы о нём говорили? — продолжает Резник. — Он организовывает благотворительную выставку. Уже заручился поддержкой знаменитостей, а теперь делает свой вклад в продвижение молодых талантов. В прошлом году он и сам был в числе начинающих, поэтому старается. Так вот, он попросил у Лиознова адреса полуфиналистов, чтобы выслать приглашения. Лиознов дал ему семь адресов и сказал, что это отказники.

— И моё имя…

— Да, ты в списке отказников. И Успенская тоже.

От этого мне не легче.

В квартире слишком яркий свет. Как же я раньше этого не замечала? Видна припухшая усталость под глазами Резника, неровные мазки его эмоций.

Мне нравится линия его небритости и придавленные шапкой волосы, растрёпанные пятернёй. Мне нравится то, что Резник волнуется, сообщая мне плохую новость. Ему неприятно меня расстраивать.

— Зачем ты мне об этом рассказал? Мог промолчать, я бы и так узнала. Доставлять плохие новости — это сомнительное удовольствие.

Резник смотрит мне в глаза. Быстро и прямо, без гримас и увёрток.

— Раз я узнал, то должен сказать тебе. Так честнее. Представил, как ты откроешь письмо, как расстроишься. Не хотел, чтобы ты была одна, когда узнаешь о проигрыше и тебе станет больно.

Его ответ мне нравится.

Обычно люди бегут от чужих неудач, оставляя за собой клочки сочувствия. Резник же садится на стул и смотрит на меня, дожидаясь реакции. Хочет пережить неудачу вместе со мной.

Вспоминаю его слова: «Если из нас двоих кто-то упадёт, это буду я». В данный момент я в этом не уверена.

— Дерьмо! — провозглашаю, суммируя ситуацию.

— Дерьмо! — легко соглашается он.

Залпом допиваю вино и ставлю бокал на пол.

— Спешу тебя разочаровать, но я не собираюсь биться в истерике и выпрыгивать из окна. Спасибо, что пришёл, но утешать меня не надо. Это всего лишь конкурс, причём не единственный в городе. У меня стабильный заработок и интересная жизнь. Всё будет хорошо.

Склонив голову, Резник изучает меня, проверяя на искренность. Потом кивает и, поставив бокал на стол, поднимается на ноги.

— Что ж, — усмехается, — а я-то надеялся тебя утешить. Если всё-таки расстроишься, обращайся! Поверь, тебе понравится.

— Не сомневаюсь! Спасибо, что доставил новости.

Уходи, Резник! Быстро уходи, иначе мы шагнём на территорию, которой я боюсь. Которой боялась со школы. Ты опасен для моего сердца.

Резник берётся за дверную ручку, потом вздыхает и оборачиватся.

— Где она? — спрашивает тихо. — Где картина?

Он помнит «Секрет» до сих пор. А ведь я подозревала, что он разгадал смысл моей работы.

— Я её выбросила.

— Врёшь! Я хочу на неё посмотреть.

— Если и не выбросила, то она у родителей на чердаке.

— Опять врёшь!

Да, я вру, картина здесь, а у моих родителей нет чердака. Я лгу Резнику в каждом разговоре, это уже стало традицией.

— После окончания школы мы с друзьями решили стать знаменитыми, — вдруг говорит он, прислоняясь к двери. — Продали почти всё, что имели, ночами разгружали грузовики, чтобы заработать. Много репетировали, готовились к прорыву, к мировой славе. Когда решили, что готовы, потратили деньги на аренду концертной площадки. Но вместо славы получили разочарование. Если не считать родителей и друзей, на наш первый концерт пришли одиннадцать человек. Я помню их всех в лицо. Одиннадцать, представляешь? На второй и того меньше. Это был полный провал. Тогда мы уехали в Москву, жили там, учились, играли. Когда вернулись домой, я случайно познакомился с человеком, который снимал рекламу новых квартир. Она-то нас и прославила. Никогда не знаешь, откуда придёт успех…

— Спасибо, что пришёл, — прерываю его монолог, потому что не хочу откровенничать. Мы не друзья. Мы не обмениваемся боевыми историями, не показываем друг другу старые шрамы. Мне не нравится напряжение между нами.

Резник уходит, а я достаю «Секрет». Всего на минутку, а потом убираю обратно и накидываю покрытие.

Других планов на вечер нет. Горевать не хочется, думать о Резнике слишком опасно, поэтому я прихватываю остатки вина и погружаюсь в душистую ванну. Придёт время, и я позвоню друзьям, пожалуюсь, а пока ни с кем не хочется делиться новостью, что я не прошла в финал.

Вино заканчивается на удивление быстро, и я даже умудряюсь задремать в ванне. Мне снится Данила Резник. Он вернулся, чтобы меня утешить, и у него это очень хорошо получилось. До дрожи в коленях хорошо.

Во мне говорит вино, и мне нравится этот внутренний голос.

Примечания

2

В этой сцене приводятся названия музыкальных групп и имена музыкантов, популярных во второй половине прошлого столетия.