Остров собачьей радости

Лада Щербакова

Дети любят истории о том, как их родители были маленькими, про то, как их мамы и папы шалили, чудили, играли, да и вообще – жили без гаджетов и интернета. Подростки предпочитают истории о первой любви, коллизиях и переживаниях, свойственных их непростому возрасту. А самим взрослым, бывает, приятно вспомнить собственное детство и то неповторимое ощущение беспечности и радости от каждого дня, которое так трудно сохранить во взрослой жизни. В этой книге есть сюжеты для читателей любого возраста. Разлить любимые мамины духи, застрять на высоком дереве, устроить секретное логово на крыше, отчаянно влюбиться и завалить контрольную… С кем из нас не случались подобные истории? «Остров собачьей радости» – это сборник коротких автобиографических рассказов – смешных, курьезных, временами − немного грустных, но неизменно добрых и оптимистичных. Это книга для семейного чтения, в которой каждое поколение найдет для души что-нибудь своё.

Горшок под ёлкой

А был ли ангел?

Родилась я быстро и весело, не причинив своей маме особенных затруднений. Почувствовав схватки, она взяла заранее приготовленный баул, позвонила папе на работу и пошла рожать — благо роддом был всего в паре кварталов. Пока папа добирался до роддома, он стал отцом и даже не понял, с чем его поздравляют, когда обратился в регистратуру. Мама родила меня, лишив папу возможности полноценно поволноваться.

Единого мнения относительно имени младенца в семье не сложилось ни до, ни после моего рождения, более того — разразился нешуточный скандал: каждый упорно настаивал на своей версии. Компромисса достичь не удалось, и в какой-то момент кто-то в сердцах предложил радикальное решение — спросить у первого встречного. Как ни странно, но идея всем пришлась по душе. Точки над «i» решили расставить немедленно. Октябрь выдался тёплым, поэтому сборы были недолгими. Подхватив на руки безымянного младенца, вся семья в составе мамы, папы, бабушки и дедушки высыпала на улицу и стала поджидать «жертву». Представляю, как удивилась та особа, на которую накинулась моя родня. Никто не спросил, как её зовут, никто не смог впоследствии описать, как она выглядела, помнили только одно — маленькую белую собачку, с которой она гуляла. Уж не знаю, какой попутный ветер подогнал эту женщину к нашему дому, но явно он дул в нужном направлении. В итоге я не стала ни Юлей, ни Настей, ни Светой. Меня назвали Ладой. Мои близкие честно сдержали данное друг другу слово. Что удивительно — имя понравилось всем. Каким-то неведомым образом эта женщина прочитала его у меня на лбу. Или, отчаявшись докричаться до моих родственников, ангел шепнул ей на ухо. Радостно выдохнул и полетел отдыхать, бесшумно хлопая крыльями.

Я люблю свое имя и искренне удивляюсь, если вдруг в моем поле зрения оказывается какая-нибудь другая Лада. Мне всегда казалось, что это имя придумали специально для меня. Версия с ангелом грела мне сердце долгие годы. Лет в восемнадцать я села в поезд на Курском вокзале — решила вырваться на несколько дней из столицы и навестить родителей. Зайдя в вагон, я невольно обомлела: со всех полок, нижних и верхних, свисали длинные мохнатые морды. «Лада, а ну стоять!» — услышала я вдруг позади себя, резко остановилась и ошарашенно оглянулась. Позади меня дружелюбно махало хвостом шерстяное существо размером с теленка. Всю дорогу домой я дергалась от окриков. «Лада, немедленно убери лапы со стола!», — кричали в каком-то купе. «Лада, фууу, нельзя жрать одеяло», — вторили ему из другого. «Ладочка, девочка, шевели лапками, пойдем сделаем это по-быстрому!» — мурлыкал нежный мужской голос на остановке. В одном вагоне кроме меня ехало ещё три Лады. Лучших борзых Москвы везли на соревнования в провинцию — охоту за механическим зайцем. Развалившись в томной неге на полках, эти божественные создания выгибали свои изящные спины и помахивали роскошными хвостами. Хозяева покорно жались в проходе.

«Что ж тебе, деточка, за имя такое дали?» — причитала приютившая меня проводница. Я сбежала из своего купе от излишне любвеобильных четвероногих. Проводница поила меня чаем и явно жалела. «Какое такое?» — удивилась я. «Ну как какое — собачье!» — печально вздохнула она и подбросила мне в чай четвертый кусок рафинада.

В этот момент я вспомнила даму с собачкой, с легкой руки которой я стала Ладой, и вдруг подумала: а был ли ангел?

О пользе водосточных труб

Ровно в три месяца меня отдали в ясли — у мамы закончился официальный декрет, а вместе с ним и грудное молоко. Мама могла продлить отпуск по уходу за ребёнком ещё на несколько месяцев, но только за свой счёт. Увы, такой сценарий не вписывался в семейный бюджет учителя и инженера. Папа работал на заводе, и на одну его зарплату прокормить семью было сложно. Родители еле сводили концы с концами, бабушка сидеть с новорождённым младенцем отказалась, и маме пришлось возвращаться на полставки в музыкальную школу. Ясли не пошли мне на пользу: капризничала и голосила я безбожно и практически круглосуточно, да и колики наверняка мучили от искусственных смесей. Я надрывалась, родители ходили зелёные от недосыпа, а соседи время от времени стучали по батареям. Усыпить меня можно было только одним способом: туго запеленать по рукам и ногам, засунуть соску в рот, забросить в коляску и вывезти на мороз. Но гулять у мамы не было ни сил, ни времени, поэтому она наловчилась проделывать всё то же самое прямо на балконе.

Как-то раз, дождавшись, когда я наконец усну, она быстро впрыгнула в сапоги, набросила пальто и помчалась в молочную кухню. Вся дорога туда и обратно заняла не более получаса. Подбегая к дому, мама почуяла неладное: возле подъезда собралась толпа. Все активно жестикулировали, задирали головы и смотрели куда-то вверх. Подбежав ближе, мама поняла, что толпа разглядывает наш балкон (мы жили на втором этаже), а на балконе стоит какой-то незнакомый мужчина и держит на руках… меня! У мамы подкосились коленки, она попыталась закричать, но ничего не получилось — голос от ужаса исчез. Всё происходящее напоминало театр абсурда. Люди вокруг не бросались вызывать милицию, не кричали от ужаса, ровно наоборот: одобряюще кивали, а на маму смотрели хмуро и осуждающе. «Что ж ты, Аллочка, деточку одну оставила, — тронула маму за плечо пожилая соседка. — Так кричала, так кричала бедняжка!»

В конце концов мама поняла, что произошло. За полчаса её отсутствия я устроила образцово-показательный ор, подняла на уши всю округу и практически надорвала сердце случайно проходящего мимо мужчины. Недолго думая, он по водосточной трубе забрался на наш балкон, чтобы успокоить несчастную детку. Детку отняли, «героя» выпустили через дверь, маму отпаивали валерьянкой, а вернувшаяся из гостей бабушка тут же написала заявление в ЖЭК с требованием убрать водосточную трубу от нашего балкона. Трубу не убрали, но больше никто, кроме кошек, к нам в дом не забирался. Но это уже совсем другая история.

Пропавшая премия

Как-то под конец года папа получил то ли премию, то ли тринадцатую зарплату. Для простой советской семьи событие архиважное. Вся сумма была расписана заранее до последней копейки. Мама мечтала о новых сапогах, папа — о новых обоях, мне едва исполнилось два года, и срочно требовалась шуба. Папа торжественно возложил на кухонный стол новенькие, только что выданные в заводской кассе купюры и побежал в магазин за шампанским. Мама вытащила из духовки противень с песочным печеньем, сунула мне в руки старого плюшевого слона с надорванным хоботом и побежала звонить подруге — та недавно отхватила по случаю югославские сапоги, но промахнулась с размером. В общем, в доме царило радостное волнение, и меня ненадолго выпустили из поля зрения. В квартире зазывно пахло свежеиспечённой сдобой, хобот у слона был наконец оторван, делать мне было решительно нечего, и я двинулась на запах. Придвинув табуретку к кухонному столу, я забралась на неё и потянулась к печенью.

Когда папа вернулся с шампанским, на пороге его ждала бабушка с мусорным ведром. Не знаю, как это было у вас, а у нас выбросить мусор можно было ровно два раза в день — в семь утра и семь вечера. Огромный мусоровоз планомерно объезжал городские дворы, оповещая всех о своём прибытии ужасающим рёвом. Эта штука издавала такие звуки, которым бы позавидовал сам иерихонский рог. Утром из окрестных домов выбегали полусонные и полуодетые жильцы с вёдрами и сбрасывали их содержимое прямо в разверстую утробу мусоровоза. О такой роскоши, как целлофановые пакеты, никто и не мечтал. Ни мусорных баков во дворе, ни мусоропровода в подъезде у нас тоже не было.

Выбросив содержимое ведра, папа вернулся домой и увидел растерянно мечущуюся по квартире маму. Мама не могла вспомнить, куда переложила купюры, бабушка пожимала плечами и утверждала, что никакую премию в глаза не видела. Папа твёрдо помнил, что оставил деньги на столе. Деньги пропали. Родители перерыли все ящики, заглянули под все матрасы, вывернули все карманы — ничего. Долгожданная премия бесследно исчезла, как и добрая половина песочного печенья.

— Ладочка, — наконец, кто-то вспомнил обо мне. — Ты денежку не видела? Тут, на столе лежала.

— Видея, — честно призналась я.

— А где же она? — с облегчением вздохнули родители.

— В ведёе! — гордо ответила я, указав пухлым пальчиком на пустое мусорное ведро. Где-то за пару-тройку кварталов в вечерней мгле затихали звуки отчалившего мусоровоза.

Сапоги маме всё-таки купили — деньги заняли у знакомых, шубку мне пошили, а вот ремонт пришлось отложить. Всё-таки сапоги и шуба важнее обоев, это любая девочка знает!

Горшок под ёлкой

Родители мои были не самых строгих нравов и любили покуролесить. Они часто собирались с друзьями и устраивали весёлые посиделки. Оставить меня было не с кем: няня в те времена считалась немыслимой роскошью, бабушка оставаться со мной по-прежнему не хотела, поэтому меня всюду таскали с собой. Неизменным спутником наших походов был мой любимый горшок ярко-жёлтого цвета с синим бегемотиком на боку. Присесть под кустик на корточки или взгромоздиться на чужой унитаз — об этом не могло быть и речи. Столь интимный процесс я могла доверить только своему жёлтому другу.

Однажды тёплым субботним вечером мы возвращались из гостей. Погода была прекрасная, вечеринка удалась, родители, довольные и веселые, болтали без умолку. И тут мне приспичило. Дело было на главном проспекте города, в двух шагах от нас возвышался облицованный благородным гранитом обком партии, а у его входа росли разлапистые голубые ели. Родители отошли в сторонку, вытащили из пакета горшок, поставили его под ёлку, усадили меня на него, а сами продолжили беседу. Видимо, очень увлекательную, потому что завершили её они уже дома. «А где ребёнок?» — удивилась вышедшая им навстречу бабушка. Мама и папа переглянулись и, мгновенно протрезвев, пулей выскочили обратно. Мои молодые, безалаберные, слегка пьяные родители забыли меня на улице. К счастью, они обнаружили меня на том же месте, где и оставили, в целости и сохранности. Я сидела на горшке под ёлкой и даже не плакала, терпеливо ожидая возвращения родителей. А может, увлечённая процессом, и не заметила их отсутствия. Странно, но никто из прохожих не обратил внимания на маленькую девочку, одиноко сидящую под ёлкой на ярко-жёлтом горшке, и не вызвал милицию. В общем, всё закончилось хорошо, если не считать потери любимого друга, которого на радостях забыли, а на утро на прежнем месте не обнаружили. Видимо, бдительные дворники вовремя спохватились и выбросили его куда подальше, чтобы не оскорбить эстетические чувства работников обкома.

Муки фотографирования

Любите ли вы детские фотографии так же, как люблю их я? У меня их великое множество. В детстве меня никогда не ставили на стульчик, чтобы спеть гостям песенку. Впрочем, если бы такая безумная мысль и пришла моим родителям в голову, им пришлось бы меня к этому стулу привязать. Я бы скорее согласилась спеть песенку из-под стула или забравшись на шкаф. На большинстве снимков я бегаю, прыгаю, съезжаю с горки, лезу на дерево или свисаю с турника вниз головой. Усадить перед камерой меня можно было единственным образом: рассказать сказку. Мама читала мне книгу, а папа снимал. Вот я заворожённо слушаю, прижав пухлую ладошку к щеке, — так начинается сказка про Золушку. А вот насупила брови — как мачеха может быть такой злой? Здесь распахнула глаза от волнения — успеет ли главная героиня вовремя вернуться домой? А здесь блаженно улыбаюсь — они поженились и жили долго и счастливо!

Конечно, были и другие снимки — сугубо официальные, детсадовские и школьные: серо-зелёная папка с портретами в шаблонных рамочках и витиеватой надписью по диагонали: «Где бы ты ни был, кем бы ни стал, помни о тех, кто тебя воспитал!» Дети на них получались похожими на старичков и старушек и были с трудом отличимы друг от друга. Иногда и сам себя не узнаёшь, смотришь на подпись и думаешь: вот эта насупившаяся, будто проглотившая линейку особа с косичками — это действительно я?

Еще один ритуал — фото на пляже, с маленькой вертлявой обезьянкой на плече или верхом на грустном, замученном жизнью ослике. От животных неприятно пахло, обезьянка норовила цапнуть за ухо, а ослик нагадить прямо в процессе съёмки, фотографии стоили безумно дорого, каждый год всё повторялось снова и снова. Ритуал на то и ритуал, чтобы его соблюдать.

Ну, и семейно-студийные снимки, как же без них? Будто проглотившие аршин папы, измученные ночными папильотками мамы и дети с напряжёнными лицами на облупленных табуретках. К походу в фотоателье начинали готовиться за неделю, а в день съёмки творилось настоящее светопреставление. С раннего утра ребёнка мучили бесчисленными примерками, натягивали на него колючие колготки, втискивали в матросский костюмчик или парадное платье с пышными воланами, зализывали гелем непослушные кудри и злого, измочаленного тащили в фотоателье. А там настойчиво требовали изобразить счастливое детство. А поскольку всю радость жизни ребёнок растерял в процессе сборов (а ещё и про птичку наврали!), на фото вместо очаровательного принца или принцессы получался маленький злобный гоблин.

Раз в году в нашей семье наступал день «икс», а вместе с ним и все адовы муки — сборы, суета, нервное напряжение. Красное платье или белое? А может, розовое в горошек? Мне эти туфли уже малы, нога не лезет! Как это не лезет, им всего год! Давай втискивай! Сиди ровно, а то пробор будет кривой! Наконец, платье выбрано, косы заплетены, банты завязаны, и вся семья с торжественными лицами выходит на улицу. А ты, чтобы хоть как-то сбросить напряжение, начинаешь прыгать по бордюрам и гоняться за воробьями. «Ладочка! — кричит в ужасе мама. — Не запачкай колготки!» «Ага!» — кричу я в ответ, весело машу ей рукой и тут же сваливаюсь с высокого бордюра в огромную, грязную лужу.

Страшная месть

Мой папа искренне любил женщин. Он был внимателен и любезен с представительницами женского пола независимо от их возраста и внешнего вида. Не говоря ни на одном языке, кроме русского, он легко общался с девушками, женщинами и бабушками в любой стране мира и всегда находил полное взаимопонимание. Однажды, уже будучи пожилым человеком, он поехал с друзьями в Исландию. Там они сняли домик у семейной пары и как-то вечером устроили в саду пикник, благо вечер по исландским меркам выдался не просто тёплым, а невыносимо жарким — плюс 16 градусов. На шашлыки позвали хозяев дома, те жили рядом в припаркованном на лужайке трейлере и с удовольствием откликнулись на приглашение. Изрядно подвыпивши, глава семейства признался, что его жена когда-то солировала в местной опере, но вот уже много лет, увы, вообще не поёт, ни за какие коврижки. Никому так и не удалось её уговорить. И что вы думаете? Мой папа это сделал. Прекрасная Брунгильда поднялась, расправила могучие плечи и мощным контральто распугала всех тупиков в округе.

Всё это преамбула к маленькому эпизоду из моего детства. Дело тоже было на пикнике — семейно-корпоративном. Одним субботним июньским днём все сотрудники отдела, где трудился мой папа, с мужьями, жёнами, детьми и собаками выехали на природу. Погода стояла прекрасная, на мангале шкварчали шашлыки, безмятежно чирикали птички. В ожидании обеда взрослые решили поиграть в мяч. «Волейбол, волейбол!» — захлопали и завизжали от восторга девушки. Мама моя никогда любовью к спорту не отличалась, предпочитая подвижным играм занятия интеллектуальные. Лёжа под кустом, она читала книгу и на приглашение не откликнулась. Я неподалеку увлечённо лепила куличики из песка (у нас их называли «пасочки»), а папа решил присоединиться к одной из команд. В его отделе было много незамужних женщин, и как истинный джентльмен он взял на себя ответственную миссию их развлекать.

Папа сверкал очками и заразительно смеялся, высоко подскакивал, отбивая мяч, и играл мускулатурой. Вокруг него грациозно прыгали сотрудницы его отдела. Мама, будучи женщиной мудрой, смотрела на эти прыжки сквозь пальцы, а вот я медленно, но верно надувала губы и щёки. Лет мне было немного, года три с половиной, поэтому сейчас о своих эмоциях я могу только догадываться. Возможно, мне стало обидно из-за того, что папа не лепит со мной куличики, а скачет в обществе незнакомых тётенек в купальниках. Когда щёки мои приняли угрожающие размеры, я молча встала, подошла к папе и на глазах у всего честного народа… стянула с него трусы. На пару мгновений, как вспоминала мама, даже шашлыки перестали шипеть на огне. А через секунду громоподобный хохот расколол звенящую тишину. Дрожащими руками папа натянул трусы и кинулся в кусты. «Папа, давай играть!» — сказала я и вручила ему лопатку.

Нестандартный дефицит

Память перелистывает воспоминания как страницы альбома с немного стёртыми от времени фотографиями: лето, южный приморский город, неказистый дворик, вдоль и поперёк увешанный постиранным бельём, комната с короткими, пляшущими на ветру занавесками, посредине — огромный сундук, от которого пахнет нафталином и заброшенным подвалом одновременно. Чтобы попасть в дом, нужно было пробраться через лабиринт мокрых простыней, рубашек, штанов, то и дело раздающих тебе влажные пощёчины. Казалось, что местные хозяйки стирают весь день напролёт.

Мне было лет пять-шесть, не больше. Мы с родителями снимали комнату в одном из двухэтажных домов в старом Батуми. Комнатка была маленькая, неказистая, почти каморка, но зато дешёвая и до моря рукой подать. Море врывалось в наше окно круглосуточно — гомоном пляжа, криками чаек, шелестом ночного прибоя, подкидывало дырявые — счастливые — камушки и гладко вылизанные бутылочные осколки.

Первое, что я сделала, оказавшись на новом месте, — залезла на сундук и заявила, что спать буду только на нём. Родители идею не оценили, поскольку в качестве кровати этот объект был слишком высок для маленького ребёнка, но я была непреклонна. В конце концов они махнули рукой и надули пляжный матрас — на случай, если я все-таки свалюсь со своего царского ложа, что и произошло в первую же ночь. Но свежий воздух, бесконечные купания и сытный ужин сделали мой сон настолько крепким, что от моего полёта проснулись все, кроме меня. Я же благополучно «приматрасилась», даже не открыв глаз.

В Батуми мне нравилось всё: пахучие азалии, розовой пеной облепившие город; тёплое серовато-зелёное море, до которого папа нёс меня на руках, — слишком горячо было бежать по раскаленной гальке; приторно-сладкий вкус тягучей чурчхелы со спрятанными внутри орехами. И даже громкоголосая хозяйка дома Манана, которая пыталась задушить меня в объятьях при каждой встрече. «Ай, какой красывый дэвочка!» — восклицала она и совала мне в руки сливу или персик. В этом городе всё было прекрасно кроме одного: в нём не было молока.

В это сложно поверить, как и понять причину такого нестандартного дефицита. То ли на местном молокозаводе сломался конвейер, то ли доярки устроили забастовку, то ли аджарские коровы околели все разом от какой-то неведомой болезни, — теперь и не угадаешь. Молоком я привыкла запивать практически всё — от борща до жареной рыбы. Без него я жестоко страдала, и весь наш отпуск был омрачен бесконечными поисками моего любимого напитка. Мы действовали так: приходили в какое-нибудь кафе и разыгрывали спектакль, главным персонажем которого был несчастный ребёнок, а второстепенным — мама или папа в зависимости от того, кто нас обслуживал, — официант или официантка. Сценария было два: родители либо нещадно кокетничали с работниками батумского общепита, либо заламывали руки и умоляли спасти их единственную дочь: не найдётся ли у вас хоть капелька молока? Я же прижимала к груди панамку и смотрела на весь этот балаган глазами, полными грусти и надежды. Официантки строили папе глазки и сочувственно пожимали плечами, официанты цокали языком и осыпали маму комплиментами, но ни те, ни другие помочь не могли. Молока ни у кого не было — как корова языком слизала!

И только один раз нам несказанно повезло. Разомлевший от маминых стенаний повар принёс мне из кухни целый стакан, наполненный вожделенным напитком. И ровно в этот момент мне захотелось писать. Мама, чтобы сберечь бесценный дар от чужих глаз, прикрыла стакан моей панамкой и повела меня в туалет. Когда мы вернулись, я схватила панамку и потянула её к себе. Мама вскрикнула, папа попытался остановить мою руку, но было поздно: стакан свалился на бетонный пол и, взвизгнув от негодования, разлетелся на тысячи мелких осколков.

Мы с мамой рыдали в голос, папа пытался успокоить нас обеих, сердобольные посетители кафе засыпали меня конфетами, кто-то налил папе стакан чачи. Мы были безутешны и ушли, даже не поев. Вечером я заявила родителям, что никогда и ни за что больше не поеду на это дурацкое море, если на нём не будет хотя бы одной нормальной коровы.

На следующий день в магазины Батуми завезли молоко.

Коварный «Пуазон»

Если бы моя мама попала в современный торговый центр, она наверняка бы решила, что видит сон или умерла и попала в рай. А если бы ей каким-то непостижимым образом достались туфли от Шанель или сумка от Гуччи, она поставила бы их в сервант рядом с кузнецовским фарфором и любовалась издалека, опасаясь спугнуть как зыбкое утреннее сновидение. Модный кругозор рядовых советских женщин был сильно ограничен. Они, безусловно, знали о существовании французских домов моды — как знают о галактике Андромеды или племени маори, но не особо страдали от их отсутствия в своей жизни. Не будешь же ты переживать из-за того, что никогда не долетишь до Альфы Центавра и не спляшешь тотемный танец с гвинейскими папуасами?

Но был один волею случая прорвавшийся на наш рынок товар, о котором мечтала каждая женщина в СССР от шестнадцати лет и старше. Нет, это были не капроновые колготки, не американские джинсы и даже не афганские дубленки. Символом роскоши были французские духи. Именно они позволяли женщине любого возраста и размера чувствовать себя королевой при отсутствии брендовых вещей и изящных туфель.

До провинции вроде нашей такой сверхдефицитный товар не доходил — его продавали только в Москве, и духи приходилось «доставать» с большой переплатой. За небольшой флакончик нужно было отдать как минимум ползарплаты. Папа копил почти целый год и на тридцатипятилетний юбилей подарил маме легендарный «Пуазон» от Кристиана Диора. Мама использовала духи по крошечной капле — этого было вполне достаточно, чтобы свести с ума всех пассажиров троллейбуса, весь коллектив её музыкальной школы и даже пару сотен зрителей кинотеатра. Удушающе сладкий, тяжёлый аромат никого не оставлял равнодушным. Кто-то обожал его до фанатизма, а кто-то распахивал окна, учуяв ненавистный флёр. Спустя много лет я узнала, что в Европе на пике популярности диоровского шедевра в некоторых общественных местах щадили обонятельные рецепторы окружающих и на входе вешали таблички: «Женщинам с “Пуазоном” вход воспрещён».

Для меня этот знаменитый аромат был предметом экстатического восторга и страстного вожделения. Мне было лет одиннадцать, и строго настрого запрещалось брать в руки невероятной красоты фиолетовый флакон в форме яблока. Поэтому время от времени я открывала шкаф с маминым вещами и с упоением вдыхала густой сливовый запах, которым благоухали её платья и кофточки. Иногда мама в порыве щедрости мазала мне каплю на макушку, после чего я распрямляла спину и ходила так, будто на моей голове выросла корона.

Однажды я всё-таки не удержалась: в гости пришли подруги, и мне ужасно захотелось похвастаться маминым сокровищем. Дома никого не было, и я решилась открыть флакон, предупредив подруг, что нюхать духи можно только из моих рук. Девочки послушно выстроились кружком и, затаив дыхание, наблюдали, как я дрожащими руками вытаскиваю из малахитового цвета коробочки запретный плод. В фильме «Пятый элемент» Люка Бессона есть сцена, где Брюс Уиллис пытается включить волшебные камни, чтобы с их помощью спасти мир. Он должен зажечь огонь, и у него в запасе одна единственная спичка. «Замрите», — говорит он своим спутникам и чиркает по коробку. А в этот момент все остальные герои задерживают дыхание и в ужасе распахивают глаза. Именно так смотрели на меня мои подружки, когда моя рука потянула заветную крышечку. В этот момент раздался звонок в дверь, я дёрнулась от неожиданности, и флакон коварно выскользнул из моих рук.

«Чем это у вас тут пахнет?» — с удивлением спросила соседка, пытаясь просунуть нос в дверной проём. Тётя Света периодически заходила «одалживаться» разными мелочами — то луком, то солью, то подсолнечным маслом. Бабушка её терпеть не могла и называла «подъедалой». Тетя Света работала уборщицей в школе, у неё было трое детей и муж алкоголик, мои родители её всегда жалели и в просьбах не отказывали. Схватив пару луковиц и три картошины, я сунула их в руки тёти Светы, резко захлопнула дверь и побежала назад ликвидировать последствия своего необдуманного поступка.

Масштаб катастрофы был ужасающим: больше половины флакона расплескалось на пол. Гостьи мои впали в ступор: поджав ноги, они сидели на диване и не могли вымолвить ни слова. Я схватилась за голову и стала судорожно соображать, как собрать драгоценную жидкость. Аптечка! — вдруг осенило меня, и вскоре я вооружила оцепеневших подруг предметами скорой помощи. Одной достался стеклянный шприц без иголки, другой — пипетка, я же вооружилась бабушкиной клизмой. Мы ползали на коленках и пытались «всосать» растёкшиеся по полу капли. Через полчаса жидкости во флаконе прибавилось на пару миллиметров, а мы, одурманенные «Пуазоном», были на грани обморока. Чтобы сохранить бесценную влагу, я открыла шкаф, вытащила оттуда всю мамину одежду и протерла пол каждым предметом гардероба. Мой мозг был на грани отключки. В приступе надвигающегося безумия я отполировала линолеум собачьей подстилкой.

Так нас и застали родители: красные от усердия, растрёпанные, полузадохнувшиеся, с клизмой, шприцом и пипеткой, в ворохе разбросанной на полу одежды.

Коварный аромат категорически не желал выветриваться из квартиры — Кристиан Диор не зря получил за него парфюмерный «Оскар». Несколько месяцев мама пахла «Пуазоном» и дома, и на работе, и в очереди за колбасой. Никакие стирки не помогали. Собака переселилась под стол на кухню, а тётя Света ещё долго рассказывала соседям о том, как я невежливо захлопнула дверь перед самым её носом. Не зря её бабушка «подъедалой» называла!