Родня. Крепион. Прадеды

Л. Крепьён

Какой-нибудь предок мой был – скрипач,Наездник и вор при этом.Не потому ли мой нрав бродяч,И волосы пахнут ветром!М. Цветаева

Часть I. Alexandre Crepion (1790—1861)

Чуть-чуть истории…

«Через 5 лет я буду господином мира. Остается одна Россия, но я раздавлю ее».

Наполеон

«Наполеон вошел с 480 000, а вывел около 20 000, оставив нам не менее 150 000 пленных…».

Кутузов

Первый представитель рода Крепион, двадцатидвухлетний Alexandre Crepion, вступил на русскую землю как захватчик. Это был июнь 1812 года, Наполеон шел завоевывать Россию. Стратегия была такова: далеко не заходить, дать приграничный бой и разбить русских. В первых приказах Бонапарта говорится именно о 20-дневной кампании: иметь продовольствие на 20 дней, боеприпасы на 20 дней и так далее. Но давно уже миновали эти 20 дней, а запланированной победы не было и в помине. Русские вели себя странно: на серьёзные бои не шли, отступали, и французам волей-неволей приходилось всё глубже увязать в неприятельской территории. Только через месяц после вторжения в Россию в русской глубинке произошло, наконец, долгожданное для Наполеона генеральное сражение — знаменитое Бородино. Результат всем известен: «Москва французу отдана». Известно и дальнейшее. Когда Наполеон с войсками вошел в город, улицы белокаменной были безлюдны, а Москва в ту же ночь запылала.

Великая многонациональная армия постепенно превращалась в мародерствующее неуправляемое стадо. Не солоно хлебавши, Наполеон вынужден был покинуть Москву, приказав напоследок взорвать Кремль.

«Стояла прекрасная погода, когда мы выступили оттуда 19 октября», — записал участник похода Анри Бёйль (будущий писатель Стендаль). Но тепло оказалось обманчивым. Морозы ударили внезапно и крепко. Отступление стало трагичным: на непокоренной земле остались тысячи и тысячи пленённых и мертвых воинов.

Отступающие, голодные, замерзающие солдаты и офицеры, уцелевшие в боях, теперь больше всего боялись попасть в руки партизан — там ждала смерть лютая. Населению внушалось, что злодей-француз не просто враг, а некрещёный враг, и потому «вали его живого и мёртвого в могилу глубокую»³. Последнее исполнялось буквально: крестьяне зарывали «басурман» живьём, искренне считая, что коли враги своей смертью в земле помрут, то они не будут отвечать за убийство перед Богом.

Один русский офицер, проезжая мимо освобожденной русской деревни, видел, как крестьяне, положив пленных в ряд головами на большом поваленном стволе дерева, шли вдоль него и разбивали головы дубинами. О подобных расправах вспоминал и бывший военнопленный: «Я видел, как одного пленного француза продали за двадцать рублей крестьянам, которые облили его кипятком из котла, а затем посадили на кол. О, ужас! От этого содрогается человеческая природа! Русские женщины ударом топора убивают пленных и мародеров, которые заходят в их селения».

Одно свидетельство чудовищнее другого: «В одной из деревень Калужской губернии крестьяне при прохождении партии пленных выкупили у конвоя несколько десятков человек, которых тут же живьем закопали в землю». «Крестьяне сжигали пленных живьём, заперев в деревянных строениях; сжигали, обмотав тела соломой или облив горючим материалом, насаживали на кол, запарывали вилами, топили; казаки продавали их за пятак бабам и детишкам для медленного умерщвления; раненых солдат в плен не брали, добивали».

Историки рассказывают, что когда партизаны и ополченцы вошли в Москву и увидели разграбленные храмы, растоптанные сапогами иконы, они сгоряча, в мстительном порыве умертвили в лазаретах 4000 больных и увечных иноверцев.

Колонны военнопленных партиями по 2—3 тысячи человек двигались в различные российские губернии в своей лёгкой одежде и ветхой обуви. В дороге их ждал другой ад — русские морозы.

Вот как описал это бывший пленный француз Мерсье Франсуа:

«7-го декабря термометр упал до 35 градусов. Страшная угроза голодной смерти побуждала кое-кого не брезгать даже человеческим мясом. Случалось, что люди, чувствуя уже себя в объятиях смерти, собирали последние силы и поднимались с ужасом среди ночи на ноги, чтобы в таком положении продолжать борьбу с начавшейся агонией. Скованные морозом, в последних предсмертных конвульсиях, они продолжали стоять до утра в том же положении, навеки неподвижные и оледеневшие, прислоняясь к стене какого-либо строения или к стволу дерева. Трупы их оставались в таком положении, пока их не отрывали оттуда, чтобы предать сожжению. Затем, когда все эти трупы были собраны в одно место, казаки разложили огромный костер и стали бросать в него останки наших несчастных сотоварищей, но при этом иногда случалось, что в огонь бросали людей, еще не испустивших последнего дыхания. Оживая на мгновение от неимоверной боли, эти несчастные, заживо сжигаемые, оканчивали свою агонию в невероятных криках».

Адъютант Наполеона Ф. де Сегюр записал:

«Вместо великой победоносной московской колонны была вереница призраков, покрытых лохмотьями, женскими шубами, кусками ковров или грязными, продырявленными выстрелами шинелями, призраков, ноги которых были завернуты во всевозможные тряпки». «Ночь, холод, голод, гибель массы офицеров, массы раненых, которых бросили и которые в отчаянии катались по окровавленному снегу». «Повсюду в то время можно было видеть разбросанными по дороге драгоценные вещи, из-за которых в Москве было немало ссор во время грабежа. Менее сильные и выносливые из солдат, цепенея от холода, предпочитали бросать оружие и отдаваться в руки казакам».

Как попал в плен Александр Крепьён⁴: во время ли боя, схвачен ли был партизанами или при иных обстоятельствах? Казалось бы, на эти вопросы уже невозможно ответить. Но как знать: сколько еще нетронутых документов пылятся в архивах…

Ярославль

Итак, военнопленных русское правительство отправляло партиями вглубь империи: было выбрано пять губерний. В одну из них — Пермскую и предстояло попасть Александру. Из Московской губернии через Переславль-Залесский и Ростов половина пленных двигалась пешком, не получая ни денег, ни провианта, а «кормились в пути единственно тем, что обыватели из жалости им уделяли». Среди бывших воинов французской армии было много больных, и в результате многие, с трудом добравшись до Ярославля, падали замертво.

В Ярославле было два начальника: генерал-губернатор принц Ольденбургский и гражданский губернатор князь Голицын, по-разному смотревшие на проблему военнопленных.

Обретя в лице оборванных и больных военнопленных чудовищную проблему для своего тихого патриархального города, Голицын сразу заявил, что ярославская казенная палата не может отпускать деньги на одежду и обувь для пленных, и принял решение отправить злополучную партию дальше. Однако возмущенный принц Ольденбургский потребовал немедленно возвратить партию: сначала вылечить и одеть⁵.

В Ярославле их разместили на площадях: Ильинской (ныне Советской) и Плацпарадной (ныне Челюскинцев). На площади у храма Ильи Пророка находился целый лагерь военнопленных. «В великом множестве начали пригонять пленных, и поворотиться в городе было трудно», — записывал в дневник писатель Ф. Ф. Вегель.

Для провинциальных обывателей это было чрезвычайное событие. Со всех сторон сбегались посмотреть на живых французов; один из них позднее расскажет: «Толпа зевак смотрела на нас как на диких зверей. Ни с одним из жителей я не мог завязать разговор, всякий бежал от меня как от бешеного волка».

Иную, излишне романтизированную картину рисует графиня Нарышкина: «Надо отдать справедливость ярославцам того времени: сострадание их к обезоруженному врагу было безгранично. Каждый раз, когда обоз с пленными появлялся на площади, можно было видеть, как тотчас же со всех сторон туда устремлялись разного рода люди с корзинками, наполненными провизией и одеждой. Эти несчастные были по большей части одеты в лохмотья, вместо обуви они обертывали ноги соломой или кусками войлока. К концу октября холода стали невыносимыми для полуголых людей и сердце сжималось при виде страданий, переносившихся с поразительным мужеством и веселостью. После нескольких дней отдыха пленные могли продолжать свой путь обильно снабженные всем необходимым, что могло предохранить их от холода».

В воспоминаниях Нарышкиной как раз и отразилась политика Ольденбургского: накормить, одеть и только потом продолжить «путешествие».

К ноябрю в Ярославле скопилось до двух тысяч пленных, которых стали расселять по ближайшим деревням. Казенные средства, выделяемые на их содержание, никак не контролировались, что порождало злоупотребления и коррупцию. Так, например, лица, сопровождающие партии на поселение, присваивали себе выданные деньги, вступали в сговор (не бескорыстно, разумеется) с жителями богатых деревень и не приводили к ним больных французов на постой, а вынуждали едва стоявших на ногах людей делать изнурительные переходы в дальние маленькие убогие деревеньки.

Чтобы в самом городе не возникла эпидемия привнесенных заразных болезней (чесотки и горячки⁶), больных пленных по-возможности старались изолировать. Избы, где находились больные, предписывалось вымораживать и выкуривать можжевельником.

Сохранился любопытный циркуляр Департамента медицины, в котором рекомендовалось при входе в больницу «во отвращение прилипчивости болезни держать во рту кусок хлеба, обмоченного в ореховое, коровье, конопляное или льняное масло; по выходе на чистый воздух хлеб следовало выбросить.

Умерших пленных французов, не перенесших тягот похода, хоронили в отдалении от православных погостов. Тела заворачивали в лошадиные попоны и укладывали в братские могилы (курганы). Под Ярославлем, недалеко от деревни Меньшиково, находилось одно из таких «французских» кладбищ⁷, и о нем до сих пор помнят местные жители.

В Ярославском архиве (ГАЯО) сохранилось несколько документов 1812—1814 гг., по которым я реконструировала дальнейший маршрут военнопленных. Из Ярославского уезда их сначала отправляли в Кострому, а оттуда планировалось конвоировать дальше. Но высокая смертность среди пленных вынудила российское правительство приостановить их дальнейшее перемещение. Был издан Циркуляр, требовавший, чтобы «все пленные без изъятия оставлены были там, где повеление их настигнет, и отнюдь далее не были отправлены».

Александра Крепьён это повеление настигло в губернском городе Костроме.

Кострома. Галич. Макаровы

В Костроме, как и в Ярославле, тоже не избежали искуса поживиться за счет казенных средств, предназначавшихся на содержание пленных французов. И видимо так лихо воровали на всех уровнях, что, как следует из архивов, даже губернатор Пасынков был привлечен к суду за злостные злоупотребления и пропажу больших сумм денег. Но это так, к слову.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

3

Из воззвания московского губернатора Ростопчина.

4

Именно так писалась изначально наша фамилия, позже трансформированная в Крепион.

5

Принц руководствовался европейскими нормами международного права в отношении военнопленных.

6

Осматривая один из госпиталей, принц Георгий Ольденбургский сам заразился горячкой и умер в ночь с 14 на 15 декабря 1812 года.

7

Сейчас на этом месте деревни Дедова Гора и Алексино.