Возвращение

Л. Андрияшев, 2020

Почему нам хочется что-то изменить в своей жизни? Как часто эти решения влияют на судьбу более чем одного человека? Что движет нами в эти моменты? И каким будет результат? Способен ли каждый из нас усилием воли переписать судьбу? Или она уже написана кем-то, и наши неимоверные усилия предопределены заранее? Есть ли нечто, управляющее окружающим нас хаосом, или река жизни прокладывает себе русло без чьей-либо помощи? В своем романе автор представит на суд читателей несколько вариантов того, как наши действия могут повлиять на судьбы целого мира. И пусть фантастичность происходящих в нем событий не вводит вас в заблуждение. Поменяйте место действия, героев, антураж, и вот уже в центре событий вполне может оказаться любой из нас. Надо только захотеть измениться самому и «заразить» положительным примером окружающих. Тогда на пути человечества не останется ни одного непреодолимого препятствия. Кто знает, возможно, описанные события уже происходили с кем-то из нас, а возможно, эти события нам только предстоит пережить…

Глава 2

Как же тут жарко!!! Эта мысль проносится сквозь сон каждое утро. Невозможно спать дольше, чем до десяти часов. Моя комната находится на солнечной стороне, и каждый раз я проклинаю знойное австралийское лето. Везет тем, кто живет на побережье, им хотя бы океанский бриз помогает не сойти с ума. Я еще отчетливо помню то время, когда электричество не было в таком дефиците, и в каждом доме был кондиционер. Но с годами эти воспоминания все больше становятся похожи на красивый сон. Как бездарно мы это потеряли… И теперь такие люди, как я, не могут позволить себе ничего, кроме бесплатных подачек от местного муниципалитета в виде одного литра пресной воды на человека в сутки и пары просроченных консервных банок со старых военных складов. А ведь много лет назад, когда срок годности на этикетках еще не намекал на опасность для здоровья, я сам их ел с большим удовольствием. Это было перед Большой Войной, во время очередных учений, где мне и сделали предложение попробовать себя на армейской службе. Я, конечно, отказался, ведь как бы легко мне ни давалась физическая подготовка и стрельба из всех видов оружия, моя уверенность в успехе своих научных исследований находилась на самом пике. Тогда я был счастлив, мне казалось, что все закончится очень быстро, ведь прошли темные времена средневековья и мы уже достаточно мудры, чтобы не ввергнуть планету в хаос. Вся политическая напряженность должна была утихнуть со дня на день. По крайней мере, нам так говорили.

Каждое утро в моей голове крутится одна и та же мысль: почему я ничего не сделал, чтобы предотвратить все это? Ведь я мог, но просто не захотел, надеясь на порядочность тех, чьей работой и было заниматься восстановлением всего потерянного. И я говорю даже не о материальных вещах. В конце концов, не мы первые, кто лишился всего. Я имею в виду то состояние души, в котором хочется творить, хочется двигаться вперед. Но все пошло по другому сценарию, а когда моя вера в людей умерла окончательно, было уже слишком поздно.

Эти рассуждения полностью прогнали мой сон. Они вызывались неким чувством вины, которое нельзя ничем заглушить. Уже несколько недель я не мог выспаться. Днем этому мешает сорокоградусная жара, а ночью — мысли, которые проникают в мою голову и не дают мне покоя уже много лет. Хотя они мучают не меня одного.

Он, как всегда, сидел в кресле напротив кровати. К слову, это была единственная мебель в наших скромных апартаментах. Не было даже стола. Вернее, он когда-то присутствовал, но я нашел ему другое применение, отдав одному хорошему человеку, который поставил его в небольшой читальный зал своего музея. В комнате я жил один, и мне многие завидовали. Как-никак герою войны не по статусу делить ночлег с кем-то еще.

— Как спалось? — спросил меня мой спутник, сидевший в кресле.

— Как всегда, плохо, — ответил я хриплым после сна голосом.

— Не надумал воспользоваться своими старыми связями? — он задавал мне этот вопрос каждую неделю, обычно я оставлял его без ответа.

— Давно надумал, — неожиданно для себя самого ответил я. — Просто никак не решался начать. Ты ведь знаешь, что итог нашей затеи, скорее всего, будет провальным. Но с другой стороны, мне уже давно нечего терять.

И действительно, что меня тут держит? Мои товарищи давно лежат в земле, родителей у меня не было, а опыт, которым я в свое время хотел делиться со всеми, тут никем не востребован… Хотя нет, он тут как раз жизненно необходим. Но не опыт в области астрофизики, а познания в искусстве освобождения людей из плена, в который мы все попали благодаря своей недалекости. А освободиться из него можно только одним способом — умереть. Да, в этом я мастер…

Странная штука — генетика, ведь я должен был стать гениальным ученым. Для этого мою ДНК собрали по частям, учили столько лет, потратили миллионы. И все сработало! Но помимо этого, я оказался способным еще и к армейской службе. Как говорил мой инструктор: «У тебя превосходный инстинкт охотника, сынок».

Только это больше не по мне. Главная прелесть войны в понимании, за что или против чего ты сражаешься. У тебя есть своеобразный договор со своей совестью. Вроде как мне приказали, вроде как я иначе поступить не могу, потому и сражаюсь насмерть. Всегда можно списать душевную боль на неизбежный долг перед Родиной и присягу.

Но война закончилась, и меня снова пригласили убивать, только теперь договор для совести предложили неприемлемый. Для большинства он подошел бы безо всяких проблем, но только не для меня. Быть начальником службы безопасности, чтобы охранять еду от тех, кого я еще вчера защищал… Или же пресекать любое неповиновение уставших от изнуряющей работы людей — это точно не по мне. А если прикажут — еще и стрелять на поражение… После такого я бы не смог жить, и пришлось бы одним нажатием на спусковой крючок оборвать у себя в мозге триллионы нейронных связей, которые так долго создавали то, что мы называем интеллектом. Поэтому я предпочел бесславную пенсию, отдельную комнату в муниципальном общежитии и двойной паек от тех, кого мы когда-то считали народными избранниками. По окончании этого бардака, называемого войною, власти забыли о том, что я существую и могу представлять какую-либо ценность. Мне повезло выжить в мясорубке, а впоследствии перенести все тяготы целенаправленного бездействия, приведшего к гуманитарной катастрофе. Она унесла больше жизней, нежели пули и снаряды, выпущенные всеми сторонами конфликта.

Надо было что-то менять, и я это чувствовал. Нет, я это знал! Меня к этому кто-то вел с рождения, но кто? Может быть, он? Мой друг смотрел на меня, прекрасно слыша то, о чем я думаю.

— Ты сам выбираешь свой путь, — ответил он. — Каждый человек сам себя ведет по этой земле, даже я — лишь твой помощник. Нам дана возможность выбирать, поэтому неправы те, кто считает нас животными. Ведь самое простое — сказать, что такими несовершенными всех сделал Творец, что мы вынуждены повиноваться инстинктам, и ради того, чтобы выжить, в определенные моменты забываем о морали и совести. Оправдать свою слабость очень легко, но в действительности всегда есть альтернатива. Этим выбором нас и проверяют: соблазнимся грехами или, проявив принципиальность и решительность, останемся порядочными? Немногие готовы идти в этом до конца, но ты пошел, и это обязательно зачтется. Не могу привести научных доводов, они скорее по твоей части, но в моем понимании жизни — ты все делал правильно.

— И люди зачастую выбирают не то, что им нужно, — вставая с мокрой от пота кровати, сказал я. — Мы вот навыбирали уже, и что в итоге произошло? Еда, вода, электричество — все в дефиците. Работы нет, такие, как я, нужны лишь для тяжелого труда или для частной армии. Даже понятия «Государство», в том виде, в котором мы его когда-то знали, больше нет.

— Но, тем не менее, твой выбор уже сделан. Ты бы мог жить в достатке, но предпочел сохранить свою честь. Мог бы не рисковать собой, вытаскивая раненых товарищей с поля боя, но делал это, осознавая всю опасность. В конце концов, мог бы смириться с судьбой и начать пить, как делают многие в наших местах, и через год умереть от обезвоживания. Но ведь нет, ты собрался сделать то, к чему шел всю свою жизнь.

— Я не к этому шел, — мой ответ был достаточно резким. — Меня в этот мир привел генетический эксперимент, и, судя по всему, ты тоже его часть. Я должен был изучать Вселенную, конструировать космические корабли, разрабатывать новые теории. А что в итоге? Кто сделал свой выбор настолько неправильно, что перенаселение планеты приняло такие масштабы? Кто сказал, что мы должны делиться землей? И почему за этот выбор теперь отвечают все?

— Кто знает, может, ты и на этот вопрос найдешь ответ, — с ухмылкой отвечал мой спутник. — Меня больше волнует другое. Зачем мы с тобой через это прошли? У любого, а тем более такого хитрого замысла всегда есть конечная цель. И тот, кто все так сложно распланировал, должен был четко ее осознавать. То, что ты задумал, как раз и должно пролить на нее свет.

Еще пару минут мы оба сидели в молчании. Далеко не в первый раз между нами завязывался подобный разговор. И, как обычно, он не мог привести к чему-то новому. Закончив нашу философскую беседу, я вытер пот сухим полотенцем, оделся и вышел из дома. На улице все будто вымерло. Неудивительно, ведь даже для местного климата было слишком знойно. Я уверенной походкой пошел в штаб Объединенного Содружества Наций. Всегда удивлялся этим странным названиям. Самые тоталитарные режимы зачастую прикрывались всевозможными патриотическими лозунгами: «Партия Освобождения кого-то» или «Демократическое Движение за что-то». Но в итоге освобождение на пару с демократизацией приводили к хаосу и разрухе.

Наш случай не оказался исключением. По своей сути, это была жесткая корпоративная диктатура, а в любой корпорации первостепенное значение имеет прибыль. И если учесть тот факт, что конкуренции в нашем мире давно уже не было, то и механизм, так слаженно работавший в довоенное время и хоть как-то сдерживавший их безграничное влияние, начал давать серьезные сбои. Именно такие люди собирались меня нанять. Если быть точным, должность называлась «Начальник службы безопасности и корпоративной этики Австралийского филиала Объединенного Содружества Наций». А проще говоря — карательный отдел местной исполнительной власти, в котором об этике вообще никто не задумывался. Из силовиков могущественнее только Инквизиторы, но ими могут быть лишь рожденные на Большой Земле. Слишком уж большая ответственность на них лежит, чтобы доверять ее кому-то не из близкого круга. Так что, по причине своего происхождения, я бы никогда до такого не дорос. Хотя многие в колониях мечтают ими стать, осознавая всю несбыточность подобных грез. Еще бы… Это же абсолютная власть! Инквизитор может за секунду предъявить обвинение, вынести приговор и тут же его исполнить.

Путь до Конторы был недолгим. Зайдя в проходную, я увидел двух новых часовых. Раньше они мне не встречались. Должно быть, прибыла новая смена охранников с других континентов, ведь местные, несмотря на острую нужду, редко соглашались на работу в этом ведомстве. А тех немногих, изъявлявших желание, старались отправить куда-нибудь подальше, во избежание чрезмерной лояльности к своим землякам. Очень грамотная кадровая политика. Вдали от своего народа намного проще поддаться низменным чувствам. Никто тебя не знает, все вокруг ведут непривычный образ жизни. Создается впечатление, что попал на другую планету. И то поведение, которое далеко не каждый может себе позволить в привычной среде обитания, мгновенно становится нормой. В психологии своих сотрудников они разбирались очень хорошо.

— Куда прешь, пролетарий!!! — выкрикнул первый из них и начал подходить ко мне, сняв оружие с предохранителя.

— По уставу ты должен сначала выяснить, назначена ли мне встреча, потом предельно вежливо попросить меня показать карту гражданина, и только при ее отсутствии тебе дается право считать меня нарушителем паспортного режима, а следственно, считать лишенным всех законных прав, — очень спокойно и неторопливо ответил я.

— У нас тут, похоже, юрист нашелся! — рассмеявшись, выкрикнул он. — А ты знаешь, что я могу тебя просто пристрелить и закопать в общей могиле с неопознанными покойниками? И твою карту гражданина кину туда же!

— Остынь, по нему видно, что он равноправный, — неожиданно вступился за меня второй часовой. — Зубы все на месте, трезвый, чисто одет. Вы к кому?

— Очень приятно, что не у всех вас отсутствует воспитание, — с улыбкой поблагодарил я своего заступника.

Происходящую картину наблюдал мой извечный спутник. При этом ничего не предпринимал, а только ждал, чем все закончится. Последнее время он вообще неразговорчив. Лишь смотрит на мою реакцию в подобных ситуациях, а потом комментирует ее. Вот и здесь он, лишь молча улыбнувшись, прошел между моих потенциальных обидчиков; его фигура скрылась в здании. Как хорошо в такие моменты побыть одному. За столько лет я привык, что он всегда рядом; но в те минуты, когда его нет, мне становится так свободно и хорошо. Правда, недолго. Потом я снова осознаю ту пустоту, которой и так было предостаточно в моей судьбе, и мне становится одиноко. Хотя одиночество — это мое нормальное состояние, оно преследует меня всю жизнь. Если бы не мой необычный спутник, то я, скорее всего, давно бы сошел с ума. Но он постоянно меня куда-то направляет. Дает стимул и энергию. Даже то дело, за которым я пошел в это место, как раз заслуга моего товарища. Уже не представляю, как бы я жил без него.

— Впустите этого человека, — донесся командирский бас из верхнего этажа здания.

— Сэр, нам проверить его документы? — полюбопытствовал хам, который выискивал повод, чтобы сцепиться со мной.

— Нет, лучше запомните его лицо. Если увидите этого парня на улице — обходите стороной, иначе есть риск досрочной демобилизации в пластиковом мешке.

Чувство юмора обладателя мощного голоса было поистине солдафонским. Все шутки — лишь о суровых мужчинах и о смерти. При этом — все несмешные. Растерянные охранники расступились и дали мне возможность пройти. А ведь несколько лет назад я бы не стал ждать приглашения. За такую дерзость, исходящую от ненавистного моей природе человека, я мог и кадык вырвать. Но в таком случае второй схватился бы за оружие, подумав, что я нарушитель, и мне пришлось бы убить и его. Хорошо, что я этого не сделал, ведь парень еще не прогнил на этой работе окончательно. Кто знает, может, он сделает верный выбор, и Бог его направит в нужную сторону. Как раз поэтому мой спутник и наградил меня одобрительной ухмылкой. Настолько хорошо меня знает, что с легкостью предугадал мою реакцию на происходящее. С годами я становлюсь спокойнее. Или это просто старость, которую я пытаюсь замаскировать под мудрость?

Зайдя внутрь, я подумал, что попал в рай! Легкая прохлада обволокла все мое тело. Я уже и забыл, насколько приятно пользоваться кондиционерами. На мгновение во мне заговорила темная сторона. Со скоростью света в голове промелькнула мысль о том, что отказаться от всех этих благ было не самым правильным решением. Но я тут же одернул себя, загнав соблазны поглубже, и пошел по лестнице наверх, к тому человеку, который остался одним из немногих, кто на этой работе не потерял голову от творившегося бардака и безнаказанности. К тому, чье израненное тело я на себе выносил из индонезийских джунглей.

Не успел я постучать, как дверь уже распахнулась передо мной. Боевой товарищ, с которым мы пережили очень многое, расплылся в улыбке, и даже шрам на половину лица ничуть ее не портил. Он обнял меня, и мой нос сразу учуял запах алкоголя. Я, конечно, давненько его не видел, но раньше он никогда не пил. На войне всем свойственно заливать боль и усталость чем-нибудь горячительным, но мы с ним были немногими, полностью отрицавшими такой вариант расслабления. И это неоднократно спасало нас от смерти. На жизненном пути должно было произойти нечто из ряда вон выходящее, чтобы этот волевой человек изменил своим принципам. После горячего приветствия он пригласил меня присесть. Мой спутник был уже там и стоял в углу кабинета, не привлекая к себе излишнего внимания.

— Рад тебя видеть, господин полковник, — сказал находившийся когда-то в моем подчинении капитан, а ныне командующий Внутриконтинентальными силами безопасности Пятого округа Австралийского континента. — Давно ты к нам не заходил, неужели передумал насчет работы?

— Тебе ведь известно, что я никогда не передумаю, — улыбнувшись, ответил я. — Слишком упрямый, чтобы прогибаться под новую систему. Столько лет прошло, а твое лицо почти не изменилось. Только вот раньше ты не пил, если мне память не изменяет. Что-то случилось?

При этих словах оттенок улыбки на его лице стал каким-то грустным. Подумав пару мгновений, он ответил:

— Понимаешь, я последнее время к зеркалу подхожу, смотрю на себя — и не узнаю. Вроде внешне все то же самое, а чувствую, что уже другой человек внутри сидит. Знал бы ты, чем нам тут иногда заниматься приходится… Ну, не будем об этом. Тем более последнее время то, от чего меня коробит, мы делаем все реже и реже. Но доброжелателей всегда хватает, не надо лишний раз не по теме беседовать. В моей организации даже у стен есть уши. Запросто могут Инквизитору наш разговор передать, а нам с тобой этого точно не нужно. Лучше ты расскажи, с чем пожаловал в гости?

— Пришел коррупцию в вашем ведомстве разводить, — иронично отвечал я. — Мне нужна выездная виза.

— А ты, оказывается, коррупционер! — с еще большей иронией заметил мой боевой товарищ. — Пиши заявление на мое имя, вот тебе бумага. Хотя я еще в школе все заносил в одну электронную тетрадь, а наши учебники были на переносных носителях. Но теперь словно на пару веков назад откатились… Ну, меня снова куда-то в сторону от темы понесло. В общем, пиши, что я, такой-то, прошу разрешить мне неограниченный проезд по континенту, а также посещение всех социальных уровней в городах. Короче говоря, форму знаешь, заполняй. Только бланки у нас старые, там еще 2067 год указан. Зачеркни и на 2070 исправь.

— Ты не понял, — сказал я. — Мне надо сделать визу на Большую Землю.

После этих слов улыбка с его лица ушла окончательно.

— Ты же знаешь, что это практически нереально. Мне самому туда уже редко выезд одобряют. Все жестко привязаны к своим поселениям. Я могу сделать тебе свободную визу для передвижения по континенту, но разрешение для поездки на Большую Землю нужно согласовывать с главным Инквизитором. Других вариантов нет.

— Знаю, — настойчиво продолжал я. — Вот и устрой мне с ним встречу.

— Легко сказать, — взволнованно возразил мой старый знакомый. — Я сам неделями могу ждать, пока меня примут, а ты говоришь — устрой. Тем более этот новый, которого два года назад прислали, уж очень странный. Казалось бы, за такое время все должны были с ним общий язык найти, а он, словно проверяя каждого, держит нас на расстоянии. С прежним всегда могли договориться. Чего греха таить, тоже в своих интересах политику проводил. С ним все было предсказуемо. Истинный человек системы. Проявляй лояльность к режиму, исполняй приказы, требуй того же самого от других. В таком случае и на твои прегрешения глаза закроют. Но этот — очень подозрительный, тем и опасен. С одной стороны, на словах ничего не поменялось, но на деле… Не могу объяснить, но уверен на сто процентов, что он знает все темные и слабые стороны каждого из своих подчиненных. А сам при этом кристально чист. И команда с ним такая же. Подобные люди в один момент могут накрыть всех сразу. Только вот зачем все эти игры? Боюсь я его. И не потому что мне, как и другим, есть за какие проступки переживать. Причина в новых правилах игры, в которые нас не посвящают. И, значит, мы рано или поздно окажемся вне системы. Так и сидим, как на бочке с порохом, почти два года. А чтобы с ума не сойти — приходится чуть ли не каждый день расслабляться, — он показал на пустую бутылку виски, — вот и спиваюсь потихоньку. Господин полковник, во что я превратился? Мы же с тобой на войне ничего не боялись, хоть и смерть нас постоянно караулила. А тут я каждый день просыпаюсь с мыслями о том, что именно сегодня за мной и придут.

— А все из-за того, мой друг, что на войне у нас совесть чистой оставалась. Правительство нам заранее подписало индульгенцию. Но потом ты согласился работать с новым режимом, а я нет. И теперь рано или поздно придут за нами обоими. Но я пойду на встречу с Богом со спокойным сердцем, а ты нет. Именно поэтому мне в своей душной комнатушке в общежитии спокойнее, чем тебе в своей прохладной тюрьме. Но кто знает, возможно, я после встречи с этим загадочным Инквизитором исчезну навсегда. А твоей участью будет до глубокой старости сидеть и ждать, пока за тобой придут. Ждать и бояться. Не подумай, что хочу оскорбить тебя этим. Раз мы друзья, то обязаны честно все высказывать. Я пришел к тебе — иначе до верха не достучаться; но с твоей помощью это вполне реально.

— Знал бы ты, как сильно я не хочу звонить в его канцелярию. Потом ведь спросят, почему я за тебя ходатайствовал… Давай, может, что попроще сделаем?

— Нет, — настаивал я. — Мне нужно именно это. Тем более, ты же не профсоюзного активиста к нему отправляешь, возможно, он обо мне даже что-то слышал, раз уже два года на этом месте.

— Этого я и боюсь! Скажет еще, что я с вольнодумцем дружбу вожу. Ты же многое себе говорить позволяешь, а у нас все записывается. И поверь, никто про это не забывает.

— То есть ты мне отказываешь — после всего, что я сделал лично для тебя? — намеренно возмутившись, спросил я.

— Нет, не отказываю! Просто хочу, чтобы ты придумал нечто не настолько опасное и сложное, — отвечал он, отводя взгляд.

— А мне не надо проще. Я вот не искал простых и менее опасных путей, когда тебя раненного на себе вытаскивал…

— Молчи, прошу тебя, — вставая со своего кресла, виноватым голосом произнес мой фронтовой друг. — На совесть мою давишь. Я пытаюсь о ее существовании забыть, а ты напоминаешь. Видели бы мои подчиненные, как я перед тобой оправдываюсь — не поверили бы в реальность происходящего. Для них я другой. А ты мое лицо и душу еще без шрамов застал, вот и чувствую должок за собой. Дай мне минуту подумать.

С этими словами он встал и вышел из кабинета. Мой спутник, наблюдавший за происходящим из угла комнаты, обратился ко мне:

— Как ты считаешь, что он решит?

— Да ничему уже не удивлюсь, — тихо ответил я. — Не удивлюсь, даже если он предполагает, что все это — провокация. Будто бы я пытаюсь его подсидеть на столь завидном, для большинства, месте, и записываю весь разговор. Если он и правда так подумал, то вернется со взводом солдат, арестует меня и передаст как раз туда, куда мы и стремимся попасть.

— Он просто запутался. Жизнь подходит к концу, а он в ней себя так и не нашел. Вроде и должность шикарная, и уважение в своей среде, а счастья нет. Так что не думай о людях слишком плохо, — сказал мой необычный собеседник.

— Раньше я думал о них слишком хорошо, больше такой ошибки не повторю.

Но я оказался не прав, и был этому несказанно рад. Осталось в нем что-то человеческое, даже при такой работе. Через полчаса мой фронтовой товарищ вернулся, держа в руке пластиковый пропуск и тонкую папку с бумагами.

— Тут написано ходатайство и рекомендации от меня. Внутри континента действует на каждом КПП, в столице дает право на перемещение по всем уровням. Как зайдешь в здание Главного управления безопасности, найди отдел по борьбе с инакомыслием. Там предъявишь этот пропуск и скажешь, что хочешь получить визу на Большую Землю. Дальше тебя проводят в нужный кабинет. Но я бы, на твоем месте, туда не пошел. Если откажут, то, скорее всего, недолгий остаток своей жизни проведешь у них же в подвале.

— Не худший вариант. Хоть помогут мне мучения прекратить, — иронично заметил я.

— Глупости говоришь, — с досадой сказал когда-то подчиненный мне капитан. — Чем тебе тут не живется? При твоем славном прошлом, тебе можно было бы как раз в том здании работать, куда за визой пойдешь. У них там все иначе, еще лет тридцать, и жизнь наладится. Мог бы и поспособствовать этому. Новое общество всегда тяжело строить, бывают и перегибы.

— Надеюсь, тебя эти перегибы не коснутся, друг мой, — с благодарностью отвечал я. — Мне и в нашей глуши хорошо, но так и жизнь пройдет незаметно. А я не могу без движения. Впрочем, как и ты, иначе бы не искал смысл существования в выслуге перед начальством и на дне бутылки. Спасибо тебе, и завязывай пить, до добра это не доведет. Кстати, мне же надо какие-то бумаги заполнить?

— Иди уже, — выдавив улыбку, произнес он. — Сам все заполню. Твои анкетные данные в моей голове навсегда остались, да и не только в моей. Я часто бываю в разных городах и поселениях, тебя до сих пор везде помнят и уважают. И ты, несомненно, этого заслуживаешь.

Я не стал ничего отвечать, выразив взглядом всю мою признательность. Мы молча обнялись. Наши дороги опять расходились. Я вышел в раскаленную духовку дня, оставив позади столь приятную прохладу. До дома мы с моим вечным спутником дошли молча. Там мне предстояли короткие сборы в поездку и последующее ожидание вечера, когда гиперпоезд, в котором я так давно не путешествовал, доставит нас обоих в столицу. Завтрашний день обещал быть насыщенным — а возможно, даже последним в нашей с ним жизни.