А тебе слабо?

Кэти Макгэрри, 2013

Бет Риск всегда была той, кого называют трудным подростком: неблагополучная семья, плохая успеваемость, дурная компания. Все меняется, когда дядя Бет, в прошлом знаменитый бейсболист Скотт Риск, забирает девушку в свой дом. Новая семья, новая школа, новые знакомства, первая любовь. Но готова ли героиня к таким переменам и не помешают ли новой жизни неприглядные тайны прошлого?

Бет

Я уснула. Или мой добрый старый дядюшка Скотт накачал меня чем-нибудь. Нет, скорее всего, просто уснула. Скотт, конечно, тот ещё подонок, но он подонок с принципами: никаких наркотиков детям и всё такое. Мне ли не знать?! Однажды он приволок в мой детский сад красные ленты^[14] и куклу полицейского в полный рост.

Какая ирония!

Лунный свет пробивается сквозь белые кружевные занавески, висящие на вычурном коричневом карнизе. Я сажусь, розовый вязаный плед падает вниз. Подо мной идеально заправленная кровать, я одета в ту же одежду, которая была на мне вечером в пятницу. Кто-то аккуратно поставил мои ботинки на деревянном полу рядом с кроватью. Я бы этого не сделала, находясь даже в твёрдой памяти. Я вообще ничего не делаю аккуратно.

Наклоняюсь, включаю лампу. Тихонько звякают стеклянные висюльки, болтающиеся под абажуром. В тусклом свете в глаза сразу бросается душераздирающе весёленькая розовая краска на стенах. Закрываю глаза, подсчитываю дни. Так, посмотрим. В пятницу вечером я гуляла с Исайей и Ноем и поставила на место красавчика из «Тако Белл». Утром в субботу мама чуть не угодила в тюрьму. В субботу днём Скотт разрушил мою жизнь.

В машине я притворилась спящей, чтобы не разговаривать со Скоттом, но расслабилась и уснула по-настоящему. Видимо, Скотт разбудил меня и перенёс в дом. Вот чёрт. Написала бы себе сразу на лбу: я лузер, помогите кто-нибудь.

Открываю глаза, смотрю на часы, стоящие на прикроватной тумбочке. Пятнадцать минут первого. Воскресенье. Начало воскресенья.

В животе урчит. Я же целый день ничего не ела. Впрочем, не в первый раз. И не в последний. Вылезаю из постели, всовываю ноги в свои псевдоконверсы. Настало время задушевного разговора с дядюшкой Скоттом. Если, конечно, он ещё не спит. Хорошо бы, он уже лёг. Тогда можно будет просто сбежать, тихо и без скандала.

Может быть, я добуду что-нибудь поесть, прежде чем звонить Исайе. Судя по этой комнате, дядюшка должен покупать фирменные хлопья.

В доме чувствовался ни с чем не сравнимый запах новой постройки и свежих опилок. За дверью спальни оказался не коридор, а просторный холл. Гигантская лестница — до сих пор я думала, что такие бывают только в кино, — поднимается на второй этаж. С потолка свисает модерновая люстра. Похоже, бейсболистам неплохо платят.

— Нет…

Женский голос доносится откуда-то из глубины дома. Я слышу, что она продолжает говорить, но уже гораздо тише. Он женился или продолжает бросаться на всё, что движется, как было во времена моего детства? Скорее всего, второе. Я однажды подслушала, как Скотт говорил моему отцу, что никогда не женится.

Иду на звук приглушённых голосов и застываю на пороге огромной гостиной. Вся задняя стена дома — простите, особняка — представляет собой одно огромное окно. Гостиная переходит прямо в кухню.

— Скотт! — в голосе женщины слышится остервенение. — Я на это не подписывалась!

— Месяц назад ты со всем согласилась, — говорит Скотт.

Я чувствую себя отчасти отомщённой. Наконец-то он утратил свою бесящую непрошибаемую невозмутимость!

— Да, но ты сказал мне только, что хочешь снова наладить отношения с племянницей. Согласись, есть разница между налаживанием отношений и вторжением в нашу жизнь!

— Ты не возражала, когда в прошлом месяце я позвонил из Луисвилла и сказал, что хочу забрать её к нам.

— Это было после того, как ты сказал, что она сбежала! — огрызается женщина. — Я же не думала, что ты её найдёшь! Когда ты рассказал, в каком гадюшнике она живёт, я решила, что она пропала с концами. Она же преступница! Неужели ты думаешь, что я могу чувствовать себя в безопасности, живя с ней под одной крышей?

Её слова переворачивают всё у меня внутри. Я не такая плохая! Нет, конечно, я не лапочка, но и не такая плохая. Опускаю глаза, осматриваю себя. Джинсы. Майка без рукавов. Чёрные волосы падают на лицо. Какая разница?! Эта женщина ещё не видела меня, а уже решила для себя, кто я есть. Проглотив обиду, я вхожу в комнату и даю волю своему гневу. Да пошла она.

— На твоём месте я бы к ней прислушалась. Я дико опасная.

Увидев их перекошенные лица, я почти перестаю жалеть, что оказалась здесь. Почти. Поджимаю губы, чтобы не расхохотаться над Скоттом. На нём брюки-чинос и рубашка с короткими рукавами. Полная противоположность тому, что он носил во времена моего детства: обычно это были рваные джинсы, из которых торчали трусы.

Женщина совершенно не похожа на девушек, с которыми Скотт встречался в восемнадцать лет. Натуральная блондинка, не крашеная. Худая, но это не измождённая алкоголическая сухощавость, и выглядит неглупой. Неглупой настолько, что, наверное, смогла окончить среднюю школу.

Она сидит перед большим островом посреди кухни. Скотт облокотился на стойку перед ней. Он бросает быстрый взгляд на женщину, потом обращается ко мне.

— Уже поздно, Элизабет. Иди-ка спать, а утром поговорим.

У меня сводит живот, головокружение лёгкой волной обволакивает мозг.

— У тебя есть что-нибудь поесть?

Он выпрямляется.

— Да. Что тебе сделать? Яичницу?

Раньше Скотт каждое утро готовил мне яичницу. Яйца — продукт, одобренный программой обеспечения дополнительным питанием для женщин и детей раннего возраста. Это воспоминание причиняет боль и в то же время вызывает новую волну тёплой дурноты.

— Ненавижу яйца.

— О!

О! Я смотрю, он мастер поддержать разговор.

— Хлопья у тебя есть?

— Конечно.

Он уходит в кладовую, а я плюхаюсь на табурет перед кухонным островом, выбрав место подальше от девушки Скотта. Она уставилась в одну точку прямо передо мной. Ха. Смешно. На расстоянии вытянутой руки от меня — деревянная подставка с арсеналом мясницких ножей. Могу представить, какие мысли проносятся в её гладком мозгу с одной извилиной.

Скотт ставит передо мной коробки с «чериос», «брэн флейкс» и «шреддед вит».

— Ты издеваешься, твою мать?

Где «лаки чармс», чёрт возьми?

— Какая богатая речь, — замечает женщина.

— Спасибо, — отвечаю.

— Это не был комплимент.

— Думаешь, мне не по фиг?

Скотт подаёт мне тарелку и ложку, отходит к холодильнику за молоком.

— Давайте успокоимся.

Я выбираю «чериос» и лью молоко до тех пор, пока несколько румяных колечек не выплёскиваются на стойку. Скотт садится рядом со мной, они оба в тишине разглядывают меня. Впрочем, какая тут тишина. Мой хруст по громкости может соперничать с ядерным взрывом.

— Скотт говорил мне, что ты блондинка, — произносит женщина.

Я глотаю, хотя это не так просто сделать, когда горло сжимается. Маленькая светловолосая девочка, которой я была когда-то, умерла много лет назад, и я ненавижу думать о ней. Она была милая. Она была счастливая. Она была… я не хочу о ней вспоминать.

— Почему у тебя чёрные волосы?

Садовые украшения, виднеющиеся за стеклом, определённо становятся невыносимо назойливыми.

— А ты вообще кто? — спрашиваю я.

— Это моя жена, Эллисон.

Колечко «чериос» застревает у меня в горле, я давлюсь и кашляю в кулак.

— Ты женат?

— Уже два года, — отвечает Скотт.

Тьфу. Он слащаво переглядывается с ней, совсем как Ной с Эхо.

Я отправляю в рот очередную ложку хлопьев.

— Сейчас доем, — хрум-хрум-хрум, — и пойду домой.

— Теперь твой дом здесь.

Опять этот спокойный тон!

— Ни фига.

Взгляд Эллисон мечется между мной и ножами. Правильно мыслишь, дамочка. За пару часов, проведённых в тюрьме, я проделала путь от разрушительницы чужой собственности до социопатки.

— Может, тебе стоит к ней прислушаться? — спрашивает она.

— Ага, — поддакиваю я с полным ртом, — тебе точно стоит ко мне прислушаться. Твоя жена опасается, что я типа выступлю в стиле Мэнсона^[15] и перережу ей глотку, когда она уснёт. — Я улыбаюсь ей в лицо для закрепления эффекта.

Кровь отливает от её лица. Иногда я обожаю быть самой собой.

Скотт окидывает меня быстрым взглядом: начинает с чёрных волос, потом переходит к чёрному лаку на ногтях, к кольцу в носу и заканчивает одеждой. После этого он поворачивается к своей жене.

— Ты не могла бы ненадолго оставить нас?

Эллисон выходит, не сказав ни слова. Я загружаю в себя одну порцию хлопьев и нарочно говорю с полным ртом.

— Тебе пришлось покупать для неё строгий ошейник или он был в комплекте?

— Не надо говорить неуважительно о моей жене, Элизабет.

— Что хочу, то, блин, и делаю, дядюшка Скотт! — я пародирую его вальяжный тон. — Потерпи, сейчас я доем эти дурацкие хлопья, позвоню Исайе и свалю домой.

Он молчит. Я — хрум-хрум-хрум.

— Что с тобой случилось? — ласково спрашивает он.

Я проглатываю всё, что у меня во рту, кладу ложку и отодвигаю от себя полупустую тарелку.

— А ты как думаешь?

Скотт — мастер долгих пауз.

— Когда он ушёл?

Не нужно быть телепатом, чтобы догадаться, что Скотт спрашивает о своём придурочном брате. Чёрный лак на моих ногтях облупился по краям. Я соскребаю его ещё больше. Прошло восемь лет, а мне до сих пор тяжело об этом говорить.

— Когда я была в третьем классе.

Скотт меняет позу.

— А мама?

— Слетела с катушек, как только он ушёл.

Это должно произвести на него впечатление, поскольку мою маму и до ухода отца вряд ли можно было назвать образцом идеальной матери.

— Что у них случилось?

Не твоё дело.

— Ты не приехал за мной, как обещал.

И перестал звонить после того, как мне исполнилось восемь. Холодильник вздрагивает. Я соскребаю ещё немного лака. Скотт проникается осознанием того, какой он урод.

— Элизабет…

— Бет, — перебиваю я. — Я предпочитаю Бет. Где твой телефон? Я еду домой.

Копы забрали мой сотовый и отдали его Скотту. Когда мы ехали в машине, он сказал, что выбросил его в урну, потому что мне «больше не нужны контакты с прошлой жизнью».

— Тебе недавно исполнилось семнадцать.

— Неужели? Ну и ну, а я и забыла. Наверное, потому что никто не догадался устроить мне праздник.

Он пропускает мои слова мимо ушей и продолжает:

— На этой неделе адвокаты юридически оформят мою официальную опеку над тобой. До тех пор, пока тебе не исполнится восемнадцать, ты будешь жить в этом доме и подчиняться моим правилам.

Отлично. Раз он не даёт мне телефон, я сама его найду. Я вскакиваю со стула.

— Мне уже не шесть лет, и ты больше не центр моей вселенной! Ты вообще чёрная дыра!

— Я уже понял, что ты злишься из-за того, что я уехал…

Злюсь?

— Нет, я не злюсь. Тебя просто больше нет. Ты мне по фиг, так что дай мне побыстрее долбаный телефон, чтоб я могла уехать домой.

— Элизабет…

Нет, он не понимает. Ну и фиг с ним.

— Иди к чёрту.

В кухне телефона нет.

— Ты должна понять…

Я выхожу в его охренительную гостиную с охренительной кожаной мебелью и продолжаю искать его охренительный телефон.

— Засунь себе в задницу всё, что хочешь сказать.

— Я просто хочу сказать…

Я поднимаю руку и изображаю пальцами хлопающую пасть.

— Бла-бла-бла, Элизабет, меня не будет всего пару месяцев. Бла-бла-бла, Элизабет, я заработаю столько денег, что смогу вытащить нас обоих из Гровтона. Бла-бла-бла, Элизабет, ты никогда не будешь расти так, как я. Бла-бла-бла, Элизабет, я позабочусь о том, чтобы ты, мать твою, никогда не голодала!

— Мне было восемнадцать.

— Мне было шесть!

— Я не был твоим отцом!

Я всплёскиваю руками.

— Нет, не был. Просто была надежда, что ты будешь лучше! Поздравляю, из тебя вышла отличная копия своего никчёмного братца. Ладно, где этот долбаный телефон?

Скотт грохает обеими руками по стойке и орёт:

— Сядь, чёрт тебя возьми, и заткнись, твою мать!

Внутри я вся сжимаюсь, но годы жизни с маминым уродом-бойфрендом научили меня не показывать этого.

— Ого! Как говорится, можно вывезти мальчика из трейлерного парка и переодеть его в форму Главной лиги, но нельзя вывести трейлерный парк из мальчика.

Он делает глубокий вдох, закрывает глаза.

— Прости. Сорвалось.

— Проехали. Где телефон?

Ной однажды сказал, что у меня есть талант на грани суперзлодейства — умение доводить людей до исступления. Судя по тому, как Скотт делает ещё один прерывистый вздох и потирает лоб, на этот раз я крепко его приложила. Вот и славно.

Теперь Скотт опять говорит тем же противным спокойным тоном, но я отлично слышу пробивающееся раздражение.

— Хочешь говорить на языке трейлерного парка — изволь. Или ты будешь жить в моём доме и по моим правилам, или я отправляю твою мать в тюрьму.

— Это я разбила окна в той машине. Я, а не моя мать. У тебя ничего на неё нет.

Скотт прищуривает глаза.

— Хочешь поговорить о квартире твоей матери?

Меня бросает в сторону, кровь отливает от лица, перед глазами всё плывёт, я ощущаю покалывание во всём теле. Ширли меня предупреждала, но услышать это от него — совсем другое дело. Скотт знает то, чего я не хочу знать, — мамину тайну.

— Не доводи дело до того, чтобы я рассказал об этом в полиции.

Я пячусь назад, пытаясь устоять на ногах. Натыкаюсь на кофейный столик. Сажусь; я проиграла. Телефон лежит прямо передо мной, но, как бы мне ни хотелось, я не притрагиваюсь к нему. Скотт меня победил. Этот сукин сын обменял мамину свободу на мою жизнь.

Примечания

14

Красная лента — символ борьбы с употреблением наркотиков; в американских школах проводятся недели красной ленты.

15

Чарльз Миллз Мэнсон — американский убийца, лидер коммуны «Семья», члены которой в 1969 году совершили серию жестоких убийств.