Грустная любовь. Романтический парадокс и поиски смысла жизни

Кэрри Дженкинс, 2022

Что, если наше счастливое будущее… не такое, как мы думали? Эта книга о грустной любви. Или, точнее, речь пойдет об эвдемонической любви, в которой есть место для всей гаммы человеческих переживаний, как позитивных, так и негативных. Термин «эвдемония» в исконном смысле относился к благожелательным духам. Правильное понимание эвдемонии сегодня требует, чтобы мы принимали во внимание глубокие и драматические последствия нашей взаимосвязанности с другими людьми: мы должны видеть смысл в сотрудничестве и творчестве. Эвдемоническая любовь – это совместное, творческое и динамичное чувство. Оно ориентирует нас на осмысленную жизнь, но не на «погоню за счастьем». Когда мы сосредоточиваемся на эвдемонии, а не на романтике, мы можем понять, почему грусть и печаль в любви не обязательно являются условием неудачи. Нам нужна новая философия любви. В ней боль и страдания, причиняемые любовью, будут естественной и неотъемлемой частью того, что делает любовь стоящей наших усилий. То, что Кэрри Дженкинс называет «грустной любовью», не предполагает фальшивых «счастливых времен». Скорее она пытается найти способ правильно интегрировать горе и разочарование в жизненный опыт любви. В формате a4.pdf сохранен издательский макет.

Введение

Скажите философу, что вы ее любите, и приготовьтесь дать определение использованным терминам.

Это смешно, потому что это правда. В какой-то степени. Некоторые философы всю жизнь работают над определением или анализом понятий. И это не патология. Это важно. Стоит поместить под микроскоп такое понятие, как любовь, и вы увидите, насколько оно зыбкое и неоднозначное. Насколько оно многослойное. Обо что в нем можно уколоться. Скрытые от невооруженного глаза паттерны вдруг становятся захватывающими объектами изучения.

Вот почему некоторые из нас проводят жизнь, пытаясь рассмотреть всё это получше. Философия в своем лучшем виде обеспечивает нас богатым набором инструментов для интеллектуальной работы и работы с образами: новыми способами взглянуть на вещи. Разумеется, речь идет о понятийных микроскопах, но также о понятийных телескопах, и искажающих зеркалах, и цветных линзах… нам требуются самые разные инструменты. Нам необходимо изучать эти понятия как вблизи, так и внимательно рассматривать те из них, что кажутся далекими; мы нуждаемся в способах смотреть на вещи под новыми углами, через разные фильтры. Это касается и тех вещей, которые кажутся нам понятными и привычными. Исследование именно этих вещей особенно важно, поскольку они часто влияют на структурирование нашего образа жизни (независимо от того, осознаем мы их влияние или нет). Преломление и рассеивание наиболее знакомых образов открывает нам нечто совершенно новое, возможно, то, что мы никогда не предполагали увидеть.

Как я заметила в предисловии, эта книга — попытка соорудить концептуальное зеркало. Я стараюсь отразить в нем образ нас самих, в частности, наши представления о романтической любви, ее идеалы. Образ, который в итоге у меня получился, не особенно лестный. Он практически гротескный. Безусловно, в нем есть искажения. Но, как я уже сказала, иногда, чтобы увидеть привычное иначе, нам нужен новый угол зрения, другая точка обзора.

Моя отправная точка — любопытство к реальному опыту грустной любви — любви, которая опровергает предположение, будто любовные истории заканчиваются «счастьем навек». Грустную любовь в современных песнях и историях чаще всего рисуют как ситуацию провала: это катастрофа и трагедия. Но я думаю, что всё гораздо сложнее. Реалии грустной любви — намек, что мы упускаем что-то из вида. Мы что-то упускаем, рассказывая только определенные истории о любви. Конечно, грустная любовь не может быть «счастьем навек». Но она может быть чем-то другим, и я буду называть ее эвдемонической (подробнее об этом слове чуть позже). Эвдемоническая любовь переплетена с творческой активностью и наполнением отношений смыслом того типа, который невозможно обрести в погоне за «счастьем навек».

Но кто эти «мы», о которых я всё время говорю? Слова вроде «мы» ведут себя весьма коварно. Если мы теряем бдительность, «мы» склонны негласно исключать «их». За простым словом скрывается масса предположений о том, для кого пишут, кто включен, а кто исключен, кто нормальный, а кто «другой».

В рамках этой книги «мы» относится ко мне и к моим единомышленникам в вопросах романтической идеологии. Данное «мы» определяется людьми, которых кормили тем же культурным бульоном, что и меня, как и я, впитавшими в себя «выученную мудрость» о том, что такое (настоящая) романтическая любовь. В самом широком смысле это те из нас, для кого доминирующая (белая, патриархальная, капиталистическая и колониальная) культура Северной Америки и Великобритании стала базой для формирования мировоззрения. Весьма неоднозначный и путаный способ определить целевую аудиторию, однако эта неоднозначность намеренна. Это единственный способ охватить группу, на которую я ориентируюсь и которая сама по себе неоднозначна. Эта книга о — и для — тех из нас, кто до сих пор барахтается в этом бульоне.

Бульон этот по большей части состоит из рассказанных историй. И наши истории любви поразительно однородны, точно мы снова и снова рассказываем одну и ту же историю. Вот ее краткая версия:

А и Б сидят на пеньке,

ЦЕ-ЛУ-ЮТ-СЯ.

Сначала влюбятся, потом поженятся,

потом родят малыша^[13].

Мы рассказываем эту историю детям. Они знают ее с ранних лет, еще до того, как у них сформировались критическое мышление взрослого человека и детекторы брехни — защитная броня разума. Мы кормим детей этой историей, этой порцией культурного бульона в простой рифмованной упаковке, благодаря чему они так легко ее проглатывают и повторяют другим. Снова и снова они узнают о ней из сказок и рассказов, а также из отрывков взрослой культуры — из ромкомов, любовных романов, поздравительных открыток ко Дню святого Валентина. И разумеется, дети наблюдают за взрослыми, которые воспроизводят эту историю в реальности. Став взрослыми, мы должны воплощать эту историю в жизнь, или, по крайней мере, сделать всё возможное, чтобы ей соответствовать. Ради детей. Если мы не можем или не хотим соответствовать этой истории, мы должны не допустить того, чтобы дети это заметили.

Это напоминает мне слова Витгенштейна о правилах: мы попросту продолжаем. Мы называем это «следованием» правилу. Однако как бы это ни ощущалось изнутри, на самом деле мы ничему не «следуем». Наш путь не предопределен существующими ограничениями: он определяется нами. Мы создаем правила, идя тем путем, который мы прокладываем.

Не буду утверждать, что так работают все правила, но это применимо ко многим из них. В частности, большинство известных нам «правил» романтической любви — последствия наших поступков, как индивидуальных, так и совершаемых в социальных группах. Практикуя любовь определенным образом, представляя ее только такой, мы создаем правила, нормы и ожидания того, как должны выглядеть любовные отношения. Всему этому мы учим детей. Мы воспроизводим и называем это «движением вперед». И речь идет не только о формировании правил, но и о формировании «нас самих».

Разумеется, этот процесс не заканчивается, когда мы вырастаем. На нас постоянно обрушиваются культурные посылы. Они наступают на нас со всех сторон, заполоняют все доступные медиумы: журналы, новости, музыку, друзей, коллег, членов семьи. Всё что угодно может стать аватаром, передатчиком культурного бульона. (Вы когда-нибудь замечали, каким количеством текста вы окружены в ванной, пока чистите зубы?)

Мы не способны заглушить всё это полностью, но мы можем уделять этому внимание осознанно. На самом деле мы обязаны

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

13

X and Y sitting in a tree, K-I-S-S-I-N-G. First comes love, then comes marriage, then comes baby in a baby carriage (англ.). Детская песенка в североамериканской традиции. Сравнимо с дразнилкой «Тили-тили-тесто, жених и невеста» в русскоязычной традиции, однако в американской песне прослеживается традиционный сценарий в любви, который критикует Кэрри Дженкинс. — Прим. пер.