Ты меня любишь

Кэролайн Кепнес, 2021

История о романтичном серийном убийце в поисках настоящей любви, легшая в основу сериала «ТЫ» от Netflix. БЕСТСЕЛЛЕР NEW YORK TIMES. ОДНА ИЗ ЛУЧШИХ КНИГ 2021 ГОДА ПО ВЕРСИИ MARIE CLAIRE. Убийца-романтик Джо Голдберг покончил с большими городами. Покончил с их мерзкими жителями, с интригами… и с девушкой, которую любил. Теперь он сливается с природой на уютном острове неподалеку от Сиэтла. Впервые за долгое время Джо может просто дышать. Он устраивается на работу в местную библиотеку… и там встречает ее: Мэри Кей Димарко. Без нее Джо нет жизни. Он станет для нее незаменимым, подставив плечо, на котором можно поплакать, протянув руку помощи. Со временем оба они исцелят свои душевные раны и будут жить долго и счастливо в этом сонном городке… Проблема в том, что у Мэри Кей уже есть жизнь. Она мать. Она друг. Она… занята. Значит, надо ее освободить… Блестящее продолжение мирового бестселлера «Ты» и «Новая ты». Сплав «Над пропастью во ржи» с «Американским психопатом», «Исчезнувшей» и «Мизери». Язык повествования настолько силен и достоверен, что кажется, будто главный герой сам написал эти книги. Компания Netflix экранизировала трилогию в одноименном сериале. «Совершенно уникальный персонаж… и совершенно уникальный автор». – Ричард Осман «Дьявольски, динамично и очень забавно». – Пола Хокинс «Кэролайн Кепнес – бесподобный автор, заставляющий меня, смеясь, снова возвращаться к только что прочитанной странице. Слава богам чтения, что Джо Голдберг вернулся и что он все такой же соблазнительный, опасный и остроумный, как всегда». – Джессика Кнолл «Гипнотически и ПУГАЮЩЕ. Никогда не читал ничего подобного». – Стивен Кинг о романе «Ты» «Фантастически пугающий триллер… Он из тех книг, ради которых ты приостанавливаешь свою жизнь». – Glamour «Умно и пронзительно». – Elle «Блестящая история… В ней „Исчезнувшая“ сплетается со зловещей версией „Девчонок“». – Marie Claire

7

В передачах про животных именно так и погибает лев. У него нет естественных врагов, и только назойливый человек, задавшийся целью нарушать законы природы, стреляет в короля джунглей.

— Вы же в курсе, что это мой дом? — спрашивает она.

Я закрываю глаза. Боже, прошу. Пожалуйста, не убивай меня сейчас.

Суриката застывает на месте. Никаких эмоций. Никаких движений.

— У вас все хорошо?

— Почти, — говорю я. — Мышцу свело.

Она кивает. Рассеянно. Хороший знак.

— Тут недавно один старик умер. Летом. Вроде от сердечного приступа.

Несмотря на слегка уязвленную гордость, я успокаиваюсь.

— Не такой уж я и старый.

— Ну извините, — отвечает она. — Я не в настроении, меня мама за углем отправила.

Ага, значит, ты переписывалась со своей Сурикатой…

— Пойдешь в супермаркет?

Она хмурится.

— У нас говорят не «в супермаркет», а «в супер». Господи, вы так и не освоились…

Прозвучало не слишком приветливо, но дети от взрослых ничем не отличаются. Дело всегда в них самих, а не в тебе. Она знает, что сказала грубость, и сжимает лямки рюкзака; я улыбаюсь. Прикольный Джо. Веселый Джо.

— Тогда я с тобой, — говорю. — Куплю витаминную воду.

Мы идем рядом, и это нормально. Так делают люди, когда сталкиваются на улице, и Суриката не испугалась, увидев меня, а навстречу нам трусит еще один бегун. Мол, привет, Номи, и она в ответ тоже обращается к нему по имени. Я вздрагиваю, когда из леса доносится лай, и Номи смеется.

— Это просто собака! Боитесь собак?

— Нет. — Я еще не пришел в себя, однако нельзя подавать виду. Да, меня застигли врасплох. Но не поймали. — Я здесь не в своей тарелке. Вы-то привыкли к такой обстановке, а вот меня лес немного пугает.

Вспоминаю, как вел в лес мою Бек, пусть земля ей будет пухом, и поеживаюсь, а Суриката хмыкает.

— Ой, ладно вам, какой же это лес, — говорит она. — Вот рядом с моей прежней школой был настоящий лес. Знаете, когда училась в седьмом классе, я среди деревьев старый «Бьюик» нашла.

Я киваю.

— Круто.

— Ага, — поддакивает она, точь-в-точь как ты. — В машине валялись пустые бутылки из-под алкоголя. — Для своих лет она еще очень инфантильна. Из-под алкоголя… — А за год до этого мы нашли большой заброшенный дом. Суперское место. Туда раньше выгоняли провинившихся мальчишек.

Я поднимаю брови, как и положено внимательному слушателю.

— Ого!

— Вот где действительно страшно. Поднимаешься на четвертый этаж и боишься, что дом рухнет, а там еще старые инвалидные коляски и паутина повсюду… Было круто. Хотя… неважно. Все крутое рано или поздно рушится.

— Это называется взросление. Знаешь, я болтал с местными стариками, по-настоящему старыми дедушками, и они говорят прямо как ты.

— Как я? Вряд ли.

— Поверь, Номи. Они вспоминают о том, как хорошо жилось раньше, как никто не запирал двери, как оставляли ключи в машине и не боялись угона, потому что сверчков и лягушек было больше, чем людей.

— Сомневаюсь.

— В том-то и дело. Каждое поколение считает себя лучшим.

— Но заброшенный дом для провинившихся мальчишек… Он и правда крутой. Он был местом, куда всегда можно прийти. А потом от него ничего не осталось. — Мы сторонимся, пропуская вперед группу велосипедистов. — А вы, значит, из Нью-Йорка?

Хороший знак, Мэри Кей. Номи демонстрирует социальные навыки!

— Ага. Совершенно другой мир. Например, там нет библиотек, похожих на здешнюю. Зато есть бомжи, наркоманы… Сейчас это звучит отталкивающе.

— По крайней мере, там реальный мир. А здесь сплошные подделки, одни подделки… — Она вцепляется в лямки своего рюкзака, и мне приятно, что я уже взрослый. Наверное, ужасно быть подростком и верить в существование места, где не всё вокруг сплошные подделки, одни подделки. — Извините. Я просто злюсь на маму. Перед Днем благодарения она всегда немного не в себе, но в этом году окончательно сошла с ума.

Сошла с ума от любви.

— Правда?

— Обычно мы оставались на праздники здесь, а теперь потащимся в Аризону, чтобы повидаться с моим папой.

Жаль, у меня нет лямок рюкзака, потому что я ошарашен. Спокойно, Джо.

— Ну, может, в Финиксе тебе понравится…

Она лишь хмыкает в ответ — мол, ну да, как же.

— А вы чем займетесь в дурацкий День благодарения?

Сборником эссе Франзена и пиццей из микроволновки.

— Сяду на паром и поеду на материк; хочу поработать волонтером в столовой для бездомных.

Суриката приветственно машет женщине, сгребающей листья, та машет в ответ, — мы ведь нормальные. Это нормально. А потом она, что называется, меня подловила.

— Вы же сказали, что ненавидите города. А здесь благотворительных столовых нет, вы же в курсе?

— Ненависть — слишком сильное слово, Номи. И в Бейн-бридже мне нравится, но в такой день приятно помогать нуждающимся.

Номи смотрит вперед.

— Любовь никто не называет сильным словом.

Она под кайфом? Нет. Всего лишь передозировка стихов этого Клиболда и одиночество.

— Гм… Как думаешь, почему?

— Без разницы. Мама запретила мне говорить, что я ее ненавижу, а я ненавижу ее за то, что снова отобрала у меня книгу про «Колумбайн» со всеми записями, а еще за то, что тащит меня в Финикс. Тут кто угодно взвоет. И не надо мне заливать, что мама обо мне заботится. Неправда! Она лицемерка. Она бесится из-за «Колумбайна». Она бы радовалась, выбери я какой-нибудь дурацкий романчик про нянек. Уж простите, но «Колумбайн» вне конкуренции. Это лучшая книга в мире.

Я скучаю по временам, когда был подростком, по непоколебимой уверенности в том, что нашел нечто, придающее всему смысл. Ты хотела от меня проявлений сочувствия, поэтому я поддакиваю Номи — мол, я тоже люблю эту книгу. Она смотрит на меня. Недоверчивый взгляд Сурикаты. И неудивительно. Взрослые вечно врут. Но только не этот взрослый!

— Ладно, — говорю я. — Мне запомнился эпизод, где рассказывается про Эрика и его условно-досрочное освобождение, как легко ему было убедить вроде бы умных взрослых в своей нормальности. Вот в чем проблема этой страны — система так называемой справедливости работает неэффективно.

Я хочу обсудить некомпетентность соцработников, однако Сурикате плевать на идиота Эрика, и поэтому у нее нет друзей: она не улавливает, когда собеседник хочет сменить тему. Она снова разглагольствует о стихах Дилана, и я вижу свой шанс протянуть ей руку помощи.

— Я тебя понимаю. — Первое правило беседы с ребенком. Нужно обозначить свои чувства. — И все же думаю, что твоя мама расстроена из-за… В общем, однажды я ходил к психотерапевту, и он сказал, что порой у нас дома заводятся тараканы.

— Вы что, неряха?

Я представляю, как она идет домой и сообщает тебе, что у меня тараканы.

— Нет. — Я мотаю головой. — Я использовал метафору. Тараканы символизируют то, что ты постоянно обдумываешь или делаешь.

— Ну да, а дом — это голова, бла-бла-бла.

— Знаю, звучит примитивно. На самом деле погружаться во что-то приятно. Но не всегда на пользу. Со мной так много раз бывало.

Номи молчит. Дети умеют отключаться и уходить в свои мысли, когда им хочется. Потом она смотрит на меня.

— И что было у вас?

Женщины. Кошмарные женщины из кошмарных городов.

— Ну, в детстве я любил фильм «Ханна и ее сестры»…

Номи морщится, и она, черт возьми, права. Меланда.

— Фу, — выдает она, — это же Вуди Аллен, он в списке НС у Меланды.

— То есть «не смотреть»?

— Ага. И он возглавляет список. Как вишенка на торте.

— Что ж, твоя наставница понимает в вишенках.

— Она мне скорее как тетя.

Меланда — таракан в моем доме.

— В общем, я хотел сказать… Этот фильм стал моим «Колумбайном», он изменил мою жизнь. Видишь ли, я жил в Нью-Йорке, но не в настоящем; я хотел жить в Нью-Йорке из фильма. Я украл кассету в видеопрокате и смотрел ее каждую свободную минуту.

Номи в ответ повторяет, что Вуди Аллен плох, как и его фильмы, а я не хочу еще раз облажаться, как тогда в кафе.

— Слушай, а Меланда считает нормальным, что ты читаешь стихи Дилана Клиболда?

Она запрокидывает голову и стонет от злости.

— Как можно сравнивать? Он же был моим ровесником.

— Хорошо… И все же согласись, он совершал ужасные поступки. Объясни, почему в твоем увлечении нет ничего странного.

Ни один ребенок не захочет участвовать в дебатах, и Номи снова издает стон.

— Да потому что!

— Знаешь, Номи, — я вспоминаю доктора Ники, — мы отклонились от темы. Я лишь хотел сказать, что тараканы в доме, какими бы они ни были, не всегда во благо.

— А вы правда читали «Колумбайн»? Всю книгу?

Я ведь не Бенджи, пусть земля ему будет пухом, я никогда не лгу о книгах, тем более — моей потенциальной падчерице.

— Ага.

— А вы читали в интернете дневники Дилана? — Дети так делают, особенно дети вроде Номи. Она выглядит младше своих лет, каждый день ходит в школу в этих нелепых очках и мечтает, чтобы какой-нибудь замкнутый мальчик или угрюмая девочка писали для нее стихи, прекрасно понимая, что ее желание не сбудется. Она ковыряет заусенец. — Вы знали, что он писал письма девушке, которую любил, и просил оставить в его шкафчике чистый лист бумаги, если она тоже его любит?

— Да, — говорю я. — Только письма он так ей и не отдал.

— Но ведь написал, — отвечает Номи. — Это трогательно. — Надеюсь, скоро сюда приедет какой-нибудь вихрастый студент с неровными зубами, перевернет ее мир и отвлечет от всяких глупостей. — Так или иначе, фильм Вуди Аллена я смотреть не собираюсь.

— Ладно, я переживу. Поступай как знаешь.

— Вам все равно?

Вопрос вызывает у меня смех; однажды я устроюсь в школу психологом.

— Слушай, Номи, все просто. Какое тебе дело, что думает Меланда? Какое тебе дело, что думаю я? Тебя должно волновать только то, что думаешь ты.

Она пинает камешек.

— Ну, завтра я фильм посмотреть не успею, у нас ведь дурацкий семейный ритуал…

Я не из вашей семьи, но все же часть вашей семьи, и я заставляю свой голос звучать ровно, будто спрашиваю дорогу у прохожего.

— И что за ритуалы у девочек Гилмор?

— Сначала мы заспимся. Проваляемся в кроватях до одиннадцати, хотя накануне поклянемся встать в десять.

— А затем?

— Мы садимся на паром, гуляем и глазеем на безделушки.

— Безделушки.

— Еще мы заходим в книжные магазины и все такое, ну, вы знаете, как обычно бывает. Но в основном — безделушки.

У тебя весь стол заставлен этими безделушками, и я смеюсь.

— Ясно.

— Затем мы идем в ресторан, там длинная очередь, и мама слишком голодна, чтобы ждать. Я посоветую ей вписать нас в лист ожидания, а она от меня отмахнется, и столик получат люди, которые пришли позже нас. И я скажу: «Вот видишь, мама?» — Ты утверждаешь, что проблема в Номи, она видит проблему в тебе, а мне не терпится стать частью вашей гребаной семейки. — Потом она захочет пиццы, потом лапши и скажет: «О, а давай пойдем в одно место, про которое мне Меланда говорила».

Я смеюсь.

— Знакомо.

— В общем, мы идем, а ресторан еще закрыт, ведь мама не догадалась посмотреть время работы в интернете, и мы просто шатаемся по улице голодные и глазеем на безделушки, а потом ей вдруг приспичит купить какую-то штучку, которую видела утром; она в панике, как бы кто-то ее не опередил, и мы мчимся в магазин, а той безделушки уже нет, и мама вся такая а-а-а-а…

А со мной ты всегда стараешься выглядеть спокойной, и я улыбаюсь.

— И что потом?

— Она не может решиться и купить какую-нибудь другую ерунду, ведь для этого нужна капля уверенности, и мы идем в кофейню, где мама разозлится, когда я достану из рюкзака книгу, как будто мы обязаны болтать без остановки. На самом деле ей и самой уже все надоело, она уткнется в свою книгу, а потом мы поедем домой. Вот такой у нас семейный ритуал. Конец.

Я аплодирую, Суриката хохочет, а затем, посерьезнев, превращается в юную версию тебя.

— Все не так глупо, как может показаться. Я преувеличила.

— Да, я знаю. Просто семья… это сложно.

— Так странно, ну, пытаться восстановить семейные узы, понимаете?

Понимаю. В памяти всплывает картинка: я сижу в тюрьме и пытаюсь полюбить Лав, — а Номи тем временем закончила беседу.

— Я пойду за кофе. До скорого.

Я машу ей вслед рукой.

— Передай маме привет.

Она слышала мою просьбу, но тут же отвлеклась, столкнувшись с моими говноглазыми соседями, так что едва ли Номи расскажет тебе о нашей замечательной прогулке. Она то и дело натыкается на знакомых — так уж здесь все устроено — и злится, что ты забрала у нее «Колумбайн». Я захожу в супер; там шумно. Чувствую подъем. Я нарушил правила и был вознагражден вселенной, Мэри Кей, — ведь я узнал твои планы на завтра, и мне они нравятся.

Пришло время нам обзавестись чертовыми семейными узами.