Напомни мне умереть

Ксюша Павлушина, 2020

Он – маргинал и звезда подвальных рок-тусовок, она – ангел, сгорающий от сочувствия к окружающим. Судьба столкнула двух людей из разных миров, чтобы они смогли спасти друг друга. Настолько ли разными они окажутся на самом деле?

11

Тим

Легкий ночной ветерок навевал знакомые воспоминания и запахи. Хотелось заткнуть нос. Закрыть глаза и уши. Чтобы не возвращаться в прошлое. Тим шел по знакомым улицам так медленно, как только мог. Родной район приближался против его воли. Казалось, даже если он остановится и не сделает больше ни шагу, то все равно окажется в своем дворе, квартире, в своей маленькой обшарпанной комнате. В ее… теперь это ее комната… вернее, уже ничья.

Дверь подъезда противно скрипнула, нога ступила на первую ступеньку тускло освещенной лестницы. В нос ударил запах кошачьей мочи, сырости и табачного дыма. Квартира была на первом этаже, именно оттуда просачивались эти неприятные ароматы. Тим повернул ручку двери и надавил, но та не поддалась. Раньше мама часто забывала запереть дверь. Он тихо постучал, но за дверью не было ни звука. Он постучал громче — ничего. Парень развернулся и тяжело вдохнул, навалился на дверь спиной, закрыв глаза. Из соседской квартиры напротив послышался шорох, затем тихо щелкнул замок. Баба Надя выглянула через приоткрытую дверь и внимательно посмотрела на Тима.

— Тимоша, ты? Ох. Чего это у тебя на голове? — бабушка была в ночной рубашке, бледная, в глазах страх и любопытство.

— Где мать? — хрипло выдавил он, едва приоткрыв глаза. Сил шевелиться почти не было, даже дышать заставлял себя с трудом.

— Дык, дома, где ж еще? Спит уже, наверное.

— Запасной ключ еще у вас?

— Д-да, а как же? Сейчас, погоди, милый… — бабушка вернулась в квартиру и стала рыться в шкафу, звякнули ключи. Она протянула их парню, сверля его ошалевшим взглядом. Тим долго пытался попасть в замочную скважину дрожащей от нервов рукой.

— Ты не бойся, входи, его дома нету… забрали… — на последнем слове ее старческий голос сорвался. Тим ничего не ответил, повернул ключ и вошел в темный коридор, закрыв за собой дверь.

В голове зашумело, он нащупал выключатель, и тусклая голая лампочка слабо осветила маленькую прихожую. Вокруг валялись пакеты с мусором, бутылки, в углу стояла старая перекошенная детская коляска. Парень сморщился, сглотнул ком и прошел в комнату. Под кедами хрустел песок. Он включил свет в гостиной и осмотрелся. Мрак, разруха и вонь. Мать лежала на расправленном диване вниз животом, тонкая рука повисла, касаясь грязного пола, темные крашенные волосы, похожие на паклю, с отросшими седыми корнями, закрывали ее лицо.

Тим прошел на кухню, включил свет, и толпа тараканов с топотом бросилась врассыпную. Он достал с сушилки замызганную кастрюлю и набрал холодной воды. Пьяную мать не разбудил бы работающий двигатель боинга — пришлось окатить ее, чтобы хоть как-то привести в чувство. Получив свою порцию освежающего душа, женщина глухо замычала и с трудом подняла руку, чтобы убрать с лица мокрые волосы. Пока она кряхтела, пытаясь совладать с непослушным телом, Тим подтащил к ее лежбищу тяжелый табурет советских времен и сел, глядя на немощную женщину. А ведь ей всего сорок пять.

— Т-тима? Тима… ты… чего тут… ты… как? З-зачем тут? — промямлила она, кое-как усевшись и разлепив глаза.

— И я рад встрече, мать.

Она вымученно выдохнула, и на ее глаза накатились пьяные слезы, женщина захлюпала носом, утирая трясущейся рукой лицо. Один глаз был подбит, губы потрескались.

— Где Соня? — выдавил парень, и его голос дрогнул, глаза тут же наполнились слезами, которые он с ненавистью смахнул рукавом.

Мать горько усмехнулась.

— Соня? С каких пор тебе стала интересна собственная сестра? Ты ее сколько раз видел, вообще? Два? Три?

— Ты сама ее сколько раз видела? Два? Три?! — зарычал парень и швырнул в мать полотенце, валявшееся на полу. — Ты, сука, хоть раз показалась ей на глаза трезвой?! За что? Она же мелкая совсем… была.

Тим подскочил с табурета, тот грохнулся на бок и, получив пинка, отлетел к дивану. Женщина вздрогнула и завыла как собака. Из-за хлипкой двери послышался старческий взволнованный голос:

— Тима! Тима! А ну перестань, я полицию вызову!

— Леня где? — не обратив внимания на крики соседки, Тим снова обратился к матери, но уже спокойнее.

— Где и всегда. В интернате он, — сквозь рыдания проговорила мать.

— В интернате, — злобно усмехнулся Тим, — Ты когда его в последний раз видела, а? — он выдохнул, пытаясь успокоиться. — Когда?

— На Новый Год приезжала — подарки ему возила, — прошипела она, сощурив глаза: утрись, мол, выкуси.

— Мать Года, блять, — выплюнул он ей в лицо и снова пнул табурет, отчего содрогнулся подпертый им старый диван. Мать снова подпрыгнула, всхлипнув.

— Вот такие мне дети достались! Вот так мне повезло! Один самостоятельный до чертей, взрослый. Видите ли, ушел он! Еще молоко на губах не обсохло, а он пошел! Выставил меня идиоткой перед соседями! Второй такой же, никакого покоя от него, никак спокойно на уроках не мог себя вести, натравил инспекцию, выблядок! — осмелела вдруг женщина. От крика на ее лбу вздулась вена, глаза метали искры.

— Давай, давай… ну, а третья? Третья, что? — процедил Тим, сжав руки в кулаки. — Дай угадаю: пить начала? По мужикам шлялась? В СВОИ ТРИ ГОДА?! Сссука… — он сжал челюсти с такой силой, что, казалось, еще чуть-чуть, и зубы скрошатся в мелкие осколки.

— Вот Сонечка хорошая девочка была. Хорошая она, только вот рядом старшего брата не оказалось. Глядишь, хорошо бы все было… — ее голос задрожал, слезы покатились по впалым щекам.

Тим сжал пальцами глаза, шумно вдохнув, затем резко отдернул руку и, слегка наклонившись в сторону матери, произнес:

— Твое место там, где сейчас твой жирный ублюдок. Ты виновата ничуть не меньше. Даже больше, потому что позволила, — его голос сорвался на шепот, слезы все же вырвались наружу. Впервые за много лет.

Тим брезгливо осмотрелся. А чем ЭТО отличается от того, как он сам живет сейчас? Те же бутылки и грязь. Те же пьянки и непонятные компании. Он ничем не лучше своей матери. Абсолютно такой же, только пока никому ничем не обязан и ни за кого не несет ответственности. Парень развернулся и направился в сторону спальни, которая когда-то была его личной комнатой. Потом Лени. Потом Соньки.

Все выглядело как раньше. Казалось, даже самые мелкие вещи остались лежать так, как он их когда-то оставил. Добавилась лишь видавшая лучшую жизнь детская кроватка и пара сломанных игрушек. Все Ленькины вещи переехали с ним в детский дом, когда мать лишили родительских прав незадолго до рождения Соньки. Почему они позволили второму ребенку остаться в этой семье? Почему не забрали вслед за братом? Только слепой бы не заметил, что мать лишь строила из себя «все осознавшую, любящую и заботливую». Ненадолго ее хватило. Но хватило для того, чтобы инспекция отстала.

Тим облокотился на хлипкие бортики детской кроватки и опустил голову. Слезы капали на замызганное детское одеяльце. Слезы обиды и вины. Он должен был предотвратить это. Должен был сделать хоть что-то. Мог приезжать чаще или вообще остаться, чтобы присматривать за сестрой. Но обида на мать не позволила ему вмешаться.

Надо было грохнуть тогда в детстве этого ублюдка. Идиот.