Толкала, толкла

Ксения Салихова

О чём может писать красивая девочка?О королевах и цветах. Вот Ксения Салихова и пишет. Только они странные, эти королевы, и цветы пахнут землёй.В Ксении Салиховой есть главное, что должно быть у поэта: она слышит, как бежит кровь. В нас, в ней самой (кровь всегда бежит одинаково), во всех. Ксения знает, какая она там бежит, и не боится её.(При поддержке АНО «Молодая русская литература») Книга содержит нецензурную брань.

Жребий

***

1.

В приёмной врача эстетической клиники многолюдно:

красивые люди с плотными, до кости, губами,

прокрашенными лиловым, бордовым, густым веществом;

красивые дети с маленькими руками,

большими глазами, наполненными

неизвестным мне веществом.

И ещё, прислонившись к стене, сидит одноглазая мама,

большая, тёплая мама с редкими волосами,

с толстой кожей поверх левой глазницы,

а правый глаз смотрит на сына-подростка, он рядом.

Он в чёрном старом спортивном костюме,

он в старых очках с крупными стёклами, он коротко стрижен,

с птичьим профилем, сухой плотной кожей,

покрывающей тело его как будто не полностью.

Я спрашиваю врача: «Приглашаю к нам мальчика?

Он там, он в приёмной, он, кажется, следующий».

Но врач, понижая голос, снимая маску,

мне врач говорит: «Это девочка, девочка.

Я тоже сначала подумала — мальчик, мальчик.

Потом слышу — глагольные окончания ала-ала.

Это девочка, посмотри запись, зовут Ирина.

Приглашай, позови, пусть проходит».

И Ирина проходит,

действительно, точно — Ирина.

Я смотрю на ирины руки, они — красивые.

С пальцами женщины, девушки, девочки,

С правильными ногтевыми пластинами.

2.

У Господа так не принято — предупредить:

«Это девочка, девочка».

В приёмной всё смешано и, как всегда, многолюдно.

Возможно, что ассистент Бога смотрит и думает:

«Мальчик. Я приглашаю?»

Или не успевает спросить и думает:

«Мальчик. Я приглашаю».

И приглашает, назвав его Павлом, Петром, Андреем,

и девочке долго приходится соглашаться.

Из уважения, из воспитания, из смирения.

3.

Так нас зовут, и так мы приходим,

так приглашают, и мы идём —

двуполые,

смешанные,

одетые не по погоде,

не по половому признаку

и не по возрасту,

а так,

словно бы не успевала,

накинула первое попавшееся тело

и мамин живот скорее освободила,

где долго потом было слышно:

ала-ила,

да кто же теперь разберёт.

***

Каждое утро мы снимаем слепки с детских челюстей. Ложку и мягкую массу помещаем в рот ребёнка, прижимаем к зубам и удерживаем там, пока масса не застынет.

Это совсем не страшно и не больно.

Но иногда очень страшно и больно — когда у ребёнка развивается рвотный рефлекс. В такие моменты чувствуешь себя беззащитным, ничтожным, жалеешь то себя, то ребёнка, а чаще себя именно потому, что ребёнок задыхается и кашляет, но держится и даже не трогает твою руку, не пытается оттолкнуть.

Ты же стоишь перед ним и продолжаешь давить, ждать, потому что нужно сделать эту работу качественно, потому что от неё зависит всё остальное, а он кашляет, и трудно дышит, и хрипит, и это всё какой-то ад.

Но есть такой приём.

Песенка.

Очень простая: состоит из одной буквы — «А».

Мы просим ребенка сидеть с ложкой во рту и петь песню «ааа».

Срабатывает физиология: мягкое нёбо принимает такое положение, что рвотный рефлекс ослабевает, дыхание идёт только через нос, ребёнку становится легче.

Вот этот приём — обоюдная работа мягкого и твёрдого, физиологии и звука — это мои стихи.

Когда тошнит, когда нечем дышать — нужно просто начать говорить. Произнести хотя бы один звук, первую букву алфавита.

Чью-то большую руку изо рта ты всё равно не вынешь. А дышать и говорить — сможешь.

***

В ожидании осадков,

над гипсовочным столом,

отливаю модели

детских маленьких ротиков,

взрослых ртов.

По нёбному своду,

по переходной складке,

по уздечке течёт,

в горло не попадает.

Ничего не мешает?

Язычок к нёбу приподнимите,

дышите носом,

ртом не дышите,

пропойте песню,

молитву,

хорал.

Язык небу тогда отвечал:

«Ничего не мешает —

Отче лишнего не замешает —

только вода, вода, вода

и осадочный

минерал».

***

Я работаю ассистентом стоматолога,

такая помощница богова

собирать слюну, кровь, кости,

говорить «сплюньте».

До того, как другой пациент постучится в больницу,

и накопит слюну, пустит кровь, оголит надкостницу,

у меня есть пара минут убрать стол, помолиться,

сказать «проходите» чужому гостю.

Но иногда

я не делаю так,

я всё бросаю.

Никому не молюсь, бранюсь,

кусаюсь,

говорю —

Я не буду больше заливать свои руки аламинолом,

он едкий, он страшный,

от него больно.

Не надо гипохлорана или паркана.

от него остаются неровные шрамы

с тонкой розовой кожей,

подсвеченной изнутри,

я смотрю на неё и другим говорю: смотри.

Там стихи, посмотри, там стихи,

вот как прямо сейчас.

Вы же смотрите.

Здравствуйте.

Проходите.

***

Когда мне начинает казаться, что я поэт,

кто-то докладывает: «К вам пациент».

И я забываю про стихи.

Я иду мыть руки,

надеваю перчатки, шапочку, маску,

закатываю рукава.

Что болит? И когда началось?

Но я молода,

оттого моя вымытая рука дрожит, и слаба,

и роняет на пациента

вату, скальпель, пинцет и, наконец, слова.

И я забываю, что я врач.

Я иду мыть руки, тянусь за шапочкой — не нахожу,

маска — гипсовая, надевать её не хочу.

Ничего не болит, началось,

закатываю глаза.

На стихотворение падает скальпель, вата, и я забываю,

что я хотела сказать.

***

что ты что ты

что плачешь соколик не плачь

мы намажем вареньем десну

польём сонной водой

заморозим микробов

надуем для зуба мяч

какой тебе хочется? розовый? голубой?

вот они копошатся

а мы их возьмём за хвост

вот они убегают

а мы в них иглой иглой

дом построили в зубках —

так мы им разрушим дом

мы их выгоним выгоним

вот они вот хватай

и не плачет соколик

ему удалили нерв

и не плачет Татьяна Ивановна

(врач с пятилетним стажем)

только S.Mutans бредёт

по кровавой костной земле

и не может найти ни хвоста, ни домика, ни детей

вот его отпускает и всасывает в трубу

вот он мчится в прозрачной пластмассе за чистой водой

а за ним шарик катится — розовый

голубой

сплюнь, соколик мой,

сплюнь

и пойдём домой.