Три секунды до

Ксения Ладунка, 2023

Белинде восемнадцать, и она влюблена в лучшего друга своего отца. Он – взрослый мужчина, мировая звезда и человек, в чьем шкафу немало скелетов. Она – девушка со сложным прошлым и кучей проблем, которая просто хочет, чтобы ее любили. Они совершили ошибку, запустившую целую цепочку событий. Есть лишь несколько секунд, чтобы принять правильное решение – и не разрушить жизни друг друга…

6

Те времена запомнились мне сплошным темным пятном, будто на улице всегда была ночь и я несколько лет не видела солнечного света.

Мне было девять, и единственное, что доставляло мне радость, — игры с моими друзьями-соседями. Мы бегали по домам, катались по району на велосипедах, устраивали соревнования из разряда «кто дальше прыгнет» или «кто больше всех отобьет мяч от земли». В эти моменты я забывалась, абстрагировалась от всего, что происходило дома, и была обычным счастливым ребенком.

Ничего не отличало меня от других, кроме одного: гулять я выходила редко.

Я не могла просто взять и уйти из дома, как делали это другие дети. Когда я видела, как свободно они могут перемещаться, то до дрожи завидовала. Мне так делать было нельзя.

Мама разрешала мне выходить из дома только тогда, когда я уберусь в квартире. Но уборка в понимании моей мамы — это явно не то, что имеют в виду все нормальные люди.

Все должно было выглядеть идеально. Ни одной пылинки на полке. У всех вещей есть свои места, и не дай бог какой-то из них оказаться не там.

Брызги на зеркале, отпечатки пальцев на ручках дверей — я протирала их каждый раз, когда они появлялись. Каждый день забиралась под потолок и стирала пыль с лампочек — едва ли хоть кто-то из людей делает это чаще, чем раз в неделю.

Если у мамы было плохое настроение, мне могло влететь за крошки на столе. Я до сих пор вспоминаю те годы с содроганием.

В тот день я очень хотела играть с друзьями. Но вот незадача — кран в моей ванной комнате протекал и оставлял лужицы в ванной. Я знала, маме это не понравится, и если она увидит их, то никуда меня не пустит.

В голове созрел план. Я выдраила полы до блеска, вытерла всю пыль и быстро закрыла окна — всегда так делала, потому что знала: с улицы летит пыль и к тому времени, как мама придет проверять, она снова осядет на полки. С той же целью я выключила вентиляцию. А потом сделала гениальную, по своему мнению, вещь: перекрыла в доме воду.

Я знала, никакие оправдания не помогут — мама не будет слушать, что кран протекает, поэтому избавилась от проблемы как могла.

И это сработало. Пройдя ее доскональную проверку, я побежала к друзьям.

Несколько счастливых часов я веселилась, но когда вернулась домой, окунулась в сущий кошмар. Мама не оценила то, что я сделала, потому что не смогла принять душ.

Тогда в первый раз у нее по-настоящему сорвало крышу. Как только я зашла в квартиру, она стала кричать на меня и ударила.

* * *

— Не корми его своей вегетарианской едой, ему надо есть нормально, — говорит Марта, — и не пей при ребенке.

— Разумеется, — отвечает Том.

Я проснулась минут пять назад и теперь стою у лестницы на втором этаже, слушаю разговор внизу.

— Папа, я хочу в «Макдоналдс»!

— Никакого «Макдоналдса»! — шипит Марта.

— Ну мама!

Том смеется, говорит:

— Я позвоню тебе завтра вечером.

— Не забудь дать Джоуи таблетки.

— Конечно. До встречи.

— Пока.

Входная дверь за Мартой закрывается, и я наконец-то спускаюсь. На звук моих шагов Том и Джоуи оборачиваются.

— Белинда! — удивляется малыш. Он срывается ко мне и обнимает, прижимается щекой к животу. Я обнимаю его в ответ, глажу по голове.

— Ты пришла поиграть со мной? — спрашивает он.

— Ну конечно! Я уже соскучилась.

— Как прошел день рождения?

— Было круто… жалко, что тебя не было.

— Мама сказала, мне нельзя там быть…

— Моя сказала так же, — смеюсь я, но на душе гадко.

— Джоуи, куда ты хочешь? — спрашивает Том у сына и опускается перед ним на колено. — Чем хочешь заняться?

— Хочу играть с Белиндой. Не хочу никуда.

Джоуи так искренне и крепко обнимает меня. Улыбается самой лучезарной улыбкой из всех, что я когда-либо видела. Я чувствую от него нескрываемую детскую искренность. Мне хорошо, ведь я так скучала по ощущению добра, совсем отвыкла от него. Никогда бы не подумала, что эти эмоции мне подарит ребенок.

— Малыш, ты что, влюбился в Белинду? — посмеивается Том, глядя на нас.

— Да, — смело отвечает Джоуи.

— Оу, — говорю я.

— И что тебе в ней нравится? — спрашивает Том.

— Она красивая.

— Позовешь ее замуж?

— Да.

— Хочешь поцеловать ее?

— Да.

Том смеется и смотрит на меня.

— Ну давай в щечку, — говорю я Джоуи и наклоняюсь к нему. Он без промедлений чмокает меня.

Дальше мы решаем поесть. Джоуи по-прежнему настаивает на «Макдоналдсе».

— Папа, я буду то же, что и ты, — говорит он.

— Там не будет мяса, — предупреждает Том.

— Я не люблю мясо! Мясо — это невкусно!

— Хорошо. Только не рассказывай маме.

Джоуи кивает.

— А я буду мясо, — вмешиваюсь, — хочу «Биг Тейсти». М-м-м… вот что я люблю.

Следующие два часа мы тратим на поход в «Мак». Проводить время с Джоуи и Томом — замечательно, я почти полностью забываю обо всех проблемах. Когда после долгой прогулки мы возвращаемся домой, Джоуи просит Тома сыграть с ним на барабанах. Наверху здесь целая мини-студия, с кучей техники, микрофоном, несколькими гитарами и барабанной установкой. Я сразу вспоминаю, как папа и Том в детстве учили меня играть на гитаре. Тогда, конечно, эти двое были совершенно другими. Все было другим, и эти воспоминания теплые, приятные, такие трогательные, что хочется плакать. Я вспоминаю об отце и решаю отойти позвонить ему. Как и говорил Том, его телефон выключен. Внутри поднимается волнение, я представляю, будто с ним что-то случилось, и в голове мелькают страшные варианты развития событий. Чтобы не думать об этом, скорее возвращаюсь обратно.

— Я хочу быть как папа, — говорит мне Джоуи. — Тоже хочу играть в группе и выступать перед людьми!

Наклонившись к нему, я с улыбкой отвечаю:

— Ты вырастешь и будешь в сто раз круче, чем он!

— Я не хочу быть круче, я хочу быть как папа.

Том подкручивает для Джоуи барабаны, чтобы те были ниже, пока тот вертится на стуле. Мне с ними так хорошо, ведь я чувствую любовь, которой не существует в моей реальности, в моей семье. Она так пленит меня, ради этой любви я готова сделать что угодно. Я совершенно точно зависима от всего, что ее касается.

— Белинда, возьми гитару, — говорит Том.

— Что?

— Возьми, ты ведь умеешь играть.

— Я так давно этого не делала…

— Руки вспомнят. Давай. Сыграем все вместе.

Том дает мне свой любимый «Гибсон», а сам берет бас от «Фендер». Получается у нас не очень, один Том действительно круто играет. Джоуи стучит криво, а я постоянно промахиваюсь с аккордами. Но это все совершенно неважно — важно только то, что мы вместе и нам хорошо.

Долго играть не выходит: Джоуи не отличается усидчивостью, и теперь ему хочется переключиться на какое-нибудь другое занятие. Том говорит, что это у мальчика от него, но мне слабо верится. Весь оставшийся вечер мы смотрим мультики. Спустя несколько полуторачасовых мультфильмов у всех слипаются глаза.

— Хочешь спать? — спрашивает Том у сына.

— Угу…

— Пойдем наверх, — говорит он и тянется к Джоуи, но тот протестует.

— Я хочу спать с Белиндой! — Малыш сидит, вцепившись в меня мертвой хваткой. Я улыбаюсь.

— Ладно, так и быть, идем, — говорю.

Я беру сонного Джоуи на руки, и мы поднимаемся наверх. Том такой же сонный и такой же милый, спотыкается на лестнице на верхней ступеньке. Мы укладываем Джоуи в ту кровать, в которой я сплю, а затем Том шепотом зовет меня ненадолго выйти.

Когда мы оказываемся в коридоре, он тихо спрашивает:

— Ты же не против?

— Конечно нет.

— Не устала от него?

Мотаю головой:

— Я люблю Джоуи.

— Ты как? — спрашивает Том.

— Волнуюсь за отца. Почему он не отвечает? — хнычу.

— Не знаю… веселится?

— Вдруг с ним что-то случилось? Вдруг он умер?

— О, малышка, — Том успокаивающе улыбается и касается моего запястья, — если бы все мы умирали, когда уходили в загул…

— Но вдруг…

— С ним все хорошо. Уверяю тебя.

— Ладно.

Том ехидничает, переводя тему:

— Обезьянник не снился?

— Боже, нет… — опускаю взгляд в пол. — Мне так стыдно за этот случай… ужасно стыдно.

— Да брось, было весело.

— Чего?! — хмурюсь я.

— Ну, знаешь, этот момент бешеного адреналина… страх, когда сердце стучит и приходится решать все в панике. Я испугался. Я буквально чуть не обосрался, когда ты позвонила. Никогда больше так не лажай.

Я улыбаюсь и одновременно киваю. Становится легче. Так мы стоим еще пару минут, а потом желаем друг другу спокойной ночи и расходимся по комнатам.

* * *

Часов в шесть следующего дня Марта приезжает за Джоуи. Я жду в спальне, чтобы она меня не увидела. В это время снова пытаюсь дозвониться до отца — бесполезно.

Когда слышу, что Марта и Джоуи ушли, то скорее спускаюсь к Тому и говорю:

— Можно взять твою машину?

— Бери, — отвечает он и начинает оглядываться в поисках чего-то. — Только у водителя сегодня выходной. Черт его знает, где ключи от машины…

Он проходит в коридор и принимается копаться в ящиках. Я медленно подступаю ближе, заглядываю Тому за плечо.

— А, вот, — он подбрасывает связку в ладони, — надолго?

— Хочу съездить домой, взять хоть что-нибудь из вещей.

— А что с матерью?

— Ее сейчас не должно быть дома. Ну, я надеюсь, что ее нет.

Том оборачивается ко мне, поджимая губы.

— Съездить с тобой?

На несколько секунд я задумываюсь, опускаю взгляд. Но потом все же решаю:

— Да. Да, пожалуйста. Так будет лучше. На всякий случай.

Он кивает. Мы обуваемся и выходим из квартиры. Когда спускаемся на парковку, то за руль все равно сажусь я: несколько лет назад Тома лишили прав, после того как он устроил пьяную аварию, влетев в фонарный столб.

До дома двадцать минут пути. Пока мы едем, не разговариваем. Том сидит в телефоне, а я смотрю на дорогу и в навигатор. Думаю, вдруг отец уже дома? Вдруг он вернулся? Кажется, я еду домой совсем не за вещами. Когда мы подъезжаем, сердце стучит в два раза быстрее обычного.

Я медленно открываю дверь в высоком заборе, отключаю сигнализацию. Иду тихо, Том также бесшумно ступает позади. Сад перед домом как всегда ухожен, газон подстрижен. Машины матери на парковке нет, но отцовская стоит. В груди теплится наивная надежда.

Дверь оказывается закрыта лишь на один замок: обычно родители всегда запирают ее на два. Внутри темно. Пусто и тихо. Одного взгляда мне достаточно, чтобы понять: здесь никого нет. Внутри меня что-то обрушивается, и пару секунд я стою не шелохнувшись. Том проходит в гостиную. Мне стоит больших трудов взять себя в руки.

— Чисто, — заключает он.

Я киваю.

— Ладно, тогда я наверх.

— Мне убить твою мать, если она зайдет?

— Ха, — улыбаюсь, — боюсь, мертвым окажешься ты.

Том смеется. Говорит:

— Она меня ненавидит.

— Меня тоже. Есть хоть кто-то, кого она любит?

— Да плевать, — бросает Том и отходит рассмотреть безделушки на полках.

Не могу сказать, что мне тоже. Я поднимаюсь в свою комнату, аккуратно ступая по лестнице, словно боясь кого-то спугнуть. Мне становится грустно. Над кроватью по-прежнему висят плакаты с Янгбладом и Лил Пипом, над столом — карта с отмеченными странами, в которых я была. На полу пробковая доска с фотографиями на полароид. Не знаю, вернусь ли когда-нибудь сюда снова. Надеюсь, что нет.

Я подхожу к столу и выдвигаю из него длинный ящик — там бардак, как я и оставляла. Из-под листов и остального мусора достаю рамку с фотографией: на ней запечатлены мои родители. Мама давно убрала все семейные снимки, но один из них мне удалось стащить.

Это их свадьба. Я тоже тут есть, но только они обо мне еще не знают. Мама как-то рассказывала, что на следующий день узнала о беременности. Мне был месяц.

Над фотографией надпись: Билл & Линда Шнайдер. Родители издевались надо мной всю жизнь: с того самого момента, как я родилась и они сложили свои имена и назвали ими меня. А потом решили развестись.

Я оставляю фотографию в столе. Скидываю в сумку все самые нужные вещи и остальные, какие влезают. Беру всякое барахло, даже не глядя на него. Набиваю сумку вещами и спускаюсь на первый этаж.

Когда мы с Томом уже собираемся уходить, входная дверь вдруг открывается. Я пугаюсь, приглядываюсь…

— Пап? — спрашиваю.

Мы с Томом замираем, смотрим, как отец появляется в дверном проеме. С шеи будто падает камень, и я радостно говорю:

— Папа! — срываюсь к нему, почувствовав, как Том пытается удержать меня за руку. — Где ты был?

Отец пошатывается, и я останавливаюсь.

— Пожалуйста, дочка, можешь так не кричать? — хрипит он, пытаясь снять куртку непослушными руками.

— Что с тобой? — тихо спрашиваю, замечая, как он качается в разные стороны. — Ты что, пьян?

— Детка, совсем немного…

— Да ты шатаешься, пап!

— Бель… Бельчонок. У папы были выходные. Папа немного отдохнул…

Так и не сняв косуху, отец нетвердым шагом проходит в гостиную и валится на диван. Откинув руку Тома, я подхожу к папе.

— Ты обещал мне не пить! Папа, сколько можно, мы ведь говорили об этом!

Где-то на подкорке маячит мысль: «Ты стала такой же, Белинда. Ты поступаешь точно также, как он», но я прогоняю ее. Я не чувствую вину. В конце концов, я такая, потому что он такой.

Папа складывает руки в умоляющем жесте.

— Из… извини меня, Белинда… Прости дурака. Это в последний раз.

— Да что ты несешь! — взрываюсь я. — Ты постоянно обещаешь и никогда не выполняешь! Пап… я прошу тебя, перестань…

Слезы подступают к глазам. Лицо загорается, и сквозь пелену я вижу Тома, с сожалением смотрящего на нас. От этого становится так больно, что я зажмуриваюсь.

— Малышка, поговорим з-завтра… — Отец заваливается на диван, не раздевшись.

— Пап! — кричу. — Черт! Ты опять напился, и опять тебе нет дела до меня! Пока тебя не было, меня чуть не посадили!

— Да, да… — кивает он и закрывает глаза, проваливаясь в сон.

Пересекая гостиную, Том подходит ко мне. Обнимает меня за плечо и говорит:

— Идем отсюда. Ты все взяла?

— Да, но… как я теперь уйду? — Я поднимаю на Тома заплаканные глаза.

Он прижимает меня к себе сильнее.

— Поехали, Белинда… Он все равно не в состоянии общаться.

Я смотрю на отца, который уже заснул. Всхлипываю, вытираю слезы и сопли и слушаюсь Тома. Пока мы покидаем дом, я плачу. Потом, сев в машину, прокручиваю в голове картинки, где мой папа трезв и уравновешен, беспокоится обо мне и моей жизни. Он обнимает меня, интересуется, все ли хорошо. Что бы я сказала ему?

«Пап, я попала в полицию»?

«Пап, мне негде жить»?

«Пап, я употребляю наркотики»?

«Пап, мне плохо»?

И много-много-много чего другого. А он лишь печально улыбается, говорит, что любит и со всем поможет. Он говорит мне, что я молодец и со всем справлюсь.

Трогаюсь с места. Отстраненно смотрю на дорогу, думая об отце. В какой-то момент из меня вырывается:

— Ненавижу, когда он такой…

Том молчит, смотрит в окно. В тишине мы доезжаем до его дома.