На небе никого

Ксения Букша, 2021

Это книга о людях на войне. В первую очередь о людях, и только потом о войне. Она состоит из двух равноправных частей – художественных текстов о Второй мировой и документальных фотографий 1939-45 гг. Ксения Букша написала 33 перекликающиеся истории про разных людей, военных и гражданских, оккупированных и эвакуированных, мужчин и женщин, детей и стариков, советских и немецких, польских и американских. Все персонажи вымышленные, но голоса у них настоящие. Артур Бондарь выбрал из своей огромной коллекции 113 фотографий. Это документальные кадры, они не служат иллюстрациями, но, помещённые в контекст художественной прозы, складываются в параллельное повествование. «На небе никого» – это сочетание художественного и документального. Мы объединили эти два языка, два мира, две половины книги, чтобы синтезировать новый способ говорить о том, для чего теперь особенно трудно подобрать слова. Эта книга была написана в 2021 году. В формате a4.pdf сохранен издательский макет.

Враг у ворот

мои воспоминания и переживания со дня начала великой отечественной войны и до

29 июня

Ну вот и проводил Митю в ополчение. На набережной Малой Невки погрузили их всех на баржу, выдали сухой паёк, и… баржа отчалила. Пришёл, даже ужин не стал готовить — попил чаю с хлебом и селёдкой.

Год назад и не думал и не чаял, что останусь совсем один. Потом Клавдия [умерла] в январе, и ребёнок на Гатчинском кладбище. Чорт попутал меня согласиться, чтобы она рожала в 45 лет, обрадовался старый дурак. Теперь и старшего сына судьба отнимает, надолго ли? Не хочу думать и боюсь.

3 июля

У А. Ц. [соседка] детей-подростков в первые же дни войны увезли в эвакуацию. Повезли в обычные летние лагеря. Их школа приписана к Боровичам, туда и повезли. Но ведь с той стороны фашисты, наступать будут. Нет, говорит А. Ц., это — ненадолго, война ненадолго. Ведь через пару недель всё закончится. А увезли тогда зачем? А вот если город будут бомбить с самолётов, на тот случай. Так-то немцы сюда, конечно, не дойдут. Вот в каких она мыслях. Боюсь ей что-то говорить, да и пользы нет.

8 июля

Город совсем праздничный. Много военных плакатов, цветов. На Невском как будто праздник. Появились в продаже хорошие книги. Лотки с книгами стоят прямо на тротуарах. Настроение у людей весёлое, возбуждённое. Вечерами из всех окон патефоны, много пьяных шатается по улицам — провожают на фронт. В очередях толкуют, что Гитлера к осени должны разбить. Но у меня тяжело на сердце, тяжёлые предчувствия. Я никому в них не признаюсь, да и некому особо признаваться. Дома один. В лаборатории я да Алла, с которой не откровенничаю. Чуть что, и губы куриной гузкой: «бирюк», даже «пораженец». А это уже опасно.

«Дом у вас каменный? Сколько этажей? И что, заводы есть рядом? Если и бросят бомбу, то бомбить будут только заводы, вас не тронут, успокойтесь, вы немцам неинтересны». Ну что за дура.

15 июля

С сегодняшнего дня вводят карточки — в магазинах вчера был ажиотаж. Чуть не поддался, денег мало всё равно, запасать не на что.

А. Ц. рыдает на кухне. Спрашиваю, что такое. Выясняется, что школу, которую эвакуировали в Великолукскую область, повезли обратно, а там дороги перерезаны, начались обстрелы, бомбёжки. Невероятные слухи, что в эшелон с детьми попала бомба, погибло триста школьников и дошкольников, сгорели вагоны. Как мог успокаивал, говорил, что немцы ещё не так близко, что это уж точно провокации и такого быть не может. Завтра идёт с другими родителями в райсовет, будут требовать вернуть детей, довести до сведения родителей, что с ними. Думаю, никто ничего не скажет, но А. Ц. этого не говорю.

16 июля

А. Ц. говорит, в райсовете только успокаивают, дескать, с вашими детьми всё в порядке, они в безопасности. А где, что — неизвестно. То говорят, что их прямо с дач повезут в эвакуацию в Киров, то — что вернут в город. А. Ц. собирается отпроситься с работы и ехать за своими искать. Отговариваю это делать. Непонятно, как она собирается их найти и на чём везти обратно. Судя по всему, дела-то наши не блестяще.

Ничего не понятно, что-то происходит, а нам ничего не говорят. В сводках всё «ожесточённые бои», отдельные подвиги советских граждан, наши окружили гитлеровцев. А насколько значимы те или иные события, понять трудно. Остаётся предполагать худшее. Надеяться, по опыту, не на что: воевать нам нечем и некем. Всегда удивлялся, как люди могут не видеть, что у них перед носом творится. От нас всё скрывают, чтобы «не поднимать панику», а на деле… Настроение тяжёлое.

18 июля

Заводы эвакуируют из Ленинграда. Слухи, что немцы уже в Луге. А. Ц. туда поехала, значит — в самое пекло. Не могу о них не думать и о других матерях, об учениках школы, что у нас во дворе.

Еле сдержался в лаборатории. Алла толкует, что уезжать нет смысла — всё равно потом возвращаться осенью. Этот дневник никто никогда не прочтёт, да и к шуту, если прочтёт, мне уже всё равно, ради чего сдерживаться. Вот вы и езжайте, говорит. Мне-то ехать нет смысла, никого нет, сын единственный на войне, самому помирать пора. Это ведь у неё — родители старики. Дети школьники. Что здесь будет? Ничего хорошего нас здесь не ждёт. Хочется кричать: уезжайте! Увозите детей, стариков! Может, мой пессимизм говорит во мне, но кажется, что скоро здесь будет плохо, очень плохо.

А может, дело в характере. Может, я и правда «пораженец». Ни друзей, ни близких. Сирота, а при этом моё «дворянское происхождение» столько бед понаделало. Кое-как получил образование, но не то, что хотел, — машины и оборудование от меня всегда были далеки. Живу на окраине жизни, далеко от больших свершений и событий. Одна любовь была в жизни, и той уж нет. Митя на фронте. Как двадцать лет назад, когда хотел с моста головой в Неву, но что-то удержало. Не знаю что, не любовь к жизни точно. Просто живёшь, живёшь… по привычке.

От Мити ни слуху ни духу. Успокаиваю себя, что в таком хаосе почта плохо работает.

23 июля

Сегодня припозднился, шёл пешком. Пахнут одуряюще цветы из Аптекарского. Город изменился здорово. На всех витринах крест-накрест полоски из бумаги, лежат кучи мешков с песком. Новая штука — аэростаты на длинных тросах, привязанных к машинам, на всех пустырях, в парках. Высота, сколько могу судить, около двух-четырёх километров. Аэростатное заграждение должно спасти Ленинград от бомбардировок. Спасёт ли.

25 июля

Тридцать четвёртый день войны, всё «ожесточённые бои». Радио раздражает дико. Ощущение, что хотят всё скрыть от нас. Видел, как на стенах рисуют надписи, ориентирующие горожан о местоположении убежищ и укрытий. Говорят, Мгу разбомбили и заняли немцы. Поезда никуда уже не ходят, но точно толком ничего не известно, одни слухи. Бедная А. Ц.!

28 июля

От Мити ничего. Отчаяние. Как я мог его отпустить.

На Неве видел прощание с солдатами, морскими пехотинцами. Жена или девушка не хотела отпускать одного из них. Все остальные спокойны, и по контрасту — жутко было смотреть на её слёзы, слышать крики. Цеплялась и не отпускала, за вещмешок, за винтовку, за противогазную сумку. Наконец удалось её уговорить, успокоить. Тяжёлое впечатление.

Пень тополя у нас во дворе, на нём двое раненых, я подошёл и прямо спросил. Рассказали, что вышли из окружения. Худые, щёки ввалились, глаза страшные, красные. Высокий пьяный махал руками, говорил громко, что у немцев оружие, техника передовая, что наших ополченцев прямо из эшелонов, без обучения отправляют в бой под угрозой расстрела. Что генералы переходят на сторону противника, действуют изменнически. Может, эти парни не вышли из окружения, а дезертировали, кто знает. Всё это весьма уныло.

3 августа

На вокзалах толпы, на привокзальных улицах тысячи людей сидят на узлах, дети бегают, всюду хаос, антисанитария. Коровы и козы, для которых нет корма, нет условий, — пасутся в скверах. Люди голодны, рыщут по городу, пытаясь что-то добыть. А коммерческие магазины закрыли — не удивительно, если начнутся массовые смерти от голода. Беженцы из Луги, из Кингисеппа, из Красного…

На работе всех, кто не занят на срочном заказе, мобилизовали рыть укрепления. Зачем рыть — немец займёт наши же траншеи, там укрепится.

Про себя решил, что немцев дожидаться не буду. Только доделаю анализ срочной партии образцов, чтоб не подводить Аллу. Ждать от будущего нечего, и Мити очевидно больше нет, сердце ноет.

Страшный год.

5 августа

Встречусь ли с Клавой? Я в это не верю. Нет ничего за гробом. Сейчас все стали такие религиозные, чуть что поминают бога, в которого столько лет было принято не верить. В ящике постоянно нахожу одно и то же письмо религиозного содержания, сейчас мода такая, бабы его переписывают по девять раз, тогда, дескать, спасёшься. Все суеверия повылезали наружу.

Останавливает только мысль вопреки всему — вдруг Митя жив. Хотя этого не может быть и уже нечего на это рассчитывать. Ни одного письма, а что там творится, можно узнать от раненых.

6 августа

Сегодня произошло кое-что непредвиденное.

Дело в том, что вернулись Коля и Витя, дети А. Ц. Оказалось, что их поезд действительно разбомбили на узловой станции, но вагон, в котором они ехали, остался цел. Две недели они добирались до города, грязные, голодные, но держались вместе, у Николая ответственность за младшего. Когда узнали, что А. Ц. поехала их искать, плакали оба, Коля хотел в свою очередь отправиться за мамой, но я очень жёстко им сказал сидеть на месте, возможно, их будут снова эвакуировать вместе со школой, а может быть, стоит определить их в интернат на время, пока мать не вернётся. Займусь этим, если будет возможно.

10 августа

Всё определилось: Коля идёт рабочим, там выше продовольственная норма. Хлопоты по поводу зимней одежды. Пытаюсь добыть крупу, что-то запасти, но цены на рынке не позволят в полной мере осуществить задуманное.

Итак, мы остаёмся в городе, который, вероятно, вскоре будет занят немцами. Говорят, немцы будут вешать за бюсты Л[енина] и С[талина], за собрания сочинений, книги о революции. Партийным выдадут паспорта на другую фамилию — перейдут на нелегальное положение. Что ж, у меня ничего нет «запрещённого» — ирония судьбы. Но думаю, что умирать будем все без различия партийности и происхождения.

24 августа

Когда шёл с работы, ко мне подбежала старуха, вероятно решила, что я — врач (квартал, где наша лаборатория, занят по большей части медицинским институтом и больницами). Умоляла помочь маленькой девочке, её внучке. Она в тяжёлом состоянии, а в больницы не берут, всё переполнено, продовольственных карточек нет. Семья еврейская — беженцы из Пушкина, выехали за несколько часов. Евреев, как известно, фашисты всех на месте расстреливают поголовно. Ходят слухи, что Пушкин со дня на день будет занят, и получается, что враг совсем рядом. Купил у неё зимнее пальто для Вити — обменял на пять килограммов крупы, которую нёс с базара, больше ничего не мог сделать. Никто и ничем не может помочь этим людям, и здесь их тоже ждёт голодная смерть. Каждый думает о себе и спасается как может.

27 августа

Обрабатываем чердак суперфосфатом — особая смесь против зажигательных бомб. Пока не прилетали, но вдали слышен какой-то гул. Сводки никакой информации по-прежнему не дают. Вечерами в городе совершенно темно. Вот что странно: отчаяние полное, а у меня сегодня стало как-то легче на душе. Не знаю, почему это так. Пока жив, буду помогать Вите и Коле, и, может быть, их ещё ждёт какое-то будущее, если не погибнет весь мир в этой адской мясорубке.