Забытый мир

Кристина Воронова, 2019

Боги ходят среди людей, принося им только страдания и боль. Могут ли их потомки свергнуть жестоких властителей? Или же мир погрузится в хаос? Содержит нецензурную брань.

ГЛАВА 6

Павлик проснулся от холода. Он ощутил, что озяб и почти начал коченеть. В голове даже вспыхнула сумасшедшая догадка, что ночью он снова умер, а теперь опять воскрес.

Сначала он долго хлопал ресницами, пытаясь вспомнить, где находится. Почему-то в голове вспыхивали лишь картины из сна с глобусом, который раскрутила чья-то невидимая рука, а затем тот начал разбрызгивать кровь, а вокруг были мертвецы.

Проморгавшись и попытавшись встать с холодной земли — и про себя выматеревшись, что кое-кто не догадался, что лучше не засыпать, чтобы время от времени подбрасывать в костёр дрова. А затем он услышал жуткую тишину, на фоне которой звуки леса казались слишком громкими, будто невидимые злобные существа кричали прямо в ухо.

Давящая тишина опустилась на сознание, будто каменная плита на могилу. Он ощутил на себе чью-то руку и машинально убрал её, вздрогнув всем телом от ощущения пронизывающего холода чужих разжавшихся пальцев.

"А ведь мужик тоже замёрз. Наверное, сдох от холода. Ещё одна нелепая смерть. Наверное, тот француз будет на первом месте, а этот — на втором, — эта мысль заставила его напрячь голову, чтобы осознать происходящее. — Потому что нужно было костёр поддерживать, а не напиваться и валиться на холодную землю без сознания!".

Внезапно он заметил, что вокруг начали падать с небес, будто вестники ангелов, снежинки. Они кружились вокруг, создавая ощущение покоя и ещё большей тишины.

"Вроде ещё рано для снега", — подумалось Павлу. Он машинально протянул ладонь и поймал несколько снежинок.

Однако сознание наконец-то снова угнездилось в мозгу, и он со страхом вскочил, едва не рухнув снова из-за одеревеневших ног.

Он принялся судорожно оглядываться, уже примерно осознавая, что увидит. И вокруг действительно валялись трупы тех людей, которых он снова не узнал, так как разговаривал только с одним из небольшого отряда.

Его знакомый лежал рядом с таким изумлённым видом, будто только что поверил, что Павел опять воскрес. Всё-таки он ведь на самом деле замёрз ночью насмерть. Потому что вокруг царил неестественный холод, будто весь этот лес запихнули в ледник. Или в сугроб.

Ему сразу вспомнился жуткий сон. И Павел принялся бродить, шатаясь, между деревьями и мёртвыми телами, пытаясь найти хоть кого-то живого. Он тряс их за грудки, пытался отыскать пульс, умолял проснуться. Кричал, что всё это — дурацкий розыгрыш. И что ему совсем даже не смешно! А очень даже жутко!

Снег постепенно становился гуще, а из его рта при дыхании стал исходить пар. Тело, которое так и не отогрелось, вновь начало замерзать.

— Пожалуйста, пусть хоть кто-то будет живым! Мне одному так плохо, так страшно, — шепнул он, без сил падая на колени в начавший образовываться сугроб. — Я больше так не могу! Иди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю, что. Теряя при этом всех тех, с кем я только успел познакомиться. И заодно теряя себя. Лучше уж смерть, чем такое жалкое, убогое существование!

Он ощущал, как слёзы медленно текут из глаз, замерзая на щеках. И, как ему казалось, превращая его глаза в стекляшки. Он достал свой кинжал и начал машинально ковырять снег, розовый от крови. Лишь пару минут назад он осознал, что кто-то застрелил всех спящих. И только ему удалось погибнуть во сне. И остаться без дырок в теле. Впрочем, предыдущая сквозная рана всё равно куда-то делась…

Пальцы побелели и почти не гнулись, он едва не уронил кинжал. А затем ладонь едва не примёрзла к рукояти.

Диск белого солнца, встающий из-за горизонта, казался вспышкой далёкого взрыва.

— Куда бы я не шёл, все вокруг меня умирают. Но это не я виноват, а эта дурацкая война. Все войны дурацкие, лучше бы взрослые мужчины, как мальчики, продолжали играть в солдатиков, чем уничтожать людей, как противников в играх, — вслух размышлял он, продолжая стоять на коленях на мёрзлой земле, ощущая, что постепенно превращается в снеговика.

— Наверное, Смерть преследует меня. Именно так. И почему-то не в состоянии убить меня, она охотится на тех, кто оказывается рядом со мной.

Ему представилось, что он теперь один на всей планете, которую залила кровь, как глобус в его сне. И что в живых остался только он. Окружённый мертвенным, холодным, звенящем в ушах одиночеством.

— Всё, что я не делаю, всё впустую! Слышишь, папа, у меня не получается добраться до тебя. Я лишь сею семена гибели, но не могу добраться до спасительного убежища. Потому что меня никто не хочет спасать. И я тут один, совсем один!

Через некоторое время, придя в себя и встав с колен не без усилий — на какой-то миг ему даже показалось, что придётся оторвать ноги и оставить их тут — примороженными к земле, он снял одежду с одного из офицеров не ощущая ни малейшего угрызения совести.

Шинель, светлая форма и сапоги — всё отлично сидело на нём, будто было сшито по его меркам. И даже капли крови не портили внешний вид. К тому же ему стало намного теплее.

— Помнишь, папа, ты не хотел, чтобы я вступал в армию. Но сейчас тебя нет рядом, и ты мне совершенно ничего не сможешь запретить. Ты далеко от меня. И, несмотря на то, что в отличие от матушки, ты живой, вы оба сейчас недостижимы, будто небеса. А я в новой форме, почти в армии… Хотя некому было принять у меня присягу.

Положив кинжал обратно в ножны, он нагнулся и подобрал непонятно кому принадлежащий короткий пистолет. Шестизарядный кольт, такой новенький, что было страшно даже его касаться.

Задумавшись, он поднёс дуло заряженного пистолета к виску: — Ну, что, с Богом? Точнее, к Богу? Но меня вряд ли туда примут, — он поднял взор к небесам, серым и скучным. — Да и неизвестно, удастся ли мне погибнуть на этот раз. Но вдруг получится, если сделать это самому? Не попробуешь, не узнаешь, не так ли?

Он задумался, застыв с пистолетом возле виска.

— Нет, я не хочу, — он бессильно опустил руку. — Дохнуть так глупо. Ведь у меня же есть цель: добраться до Будапешта и отыскать там отца. Но, наверное, проще рассчитывать на попадание в рай.

Он спрятал пистолет в кобуру, которую тоже с кого-то снял.

Немного пройдясь, он увидел полуразрушенную церковь и старинное деревенское кладбище.

— Где-то тут должна быть лопата, ну, хоть одна! — сам себе говорил он, стараясь бодро шагать с видом:"Да всё в порядке, ничего не случилось".

Не то, чтобы где-то тут были зрители… Он надеялся, что никто за ним не следил. Но Павлик старался для себя.

— А если я найду лопату, то могу вернуться и похоронить… Хоть кого-нибудь. Хотя бы того солдатика, который меня развлекал.

Возможно, этим я заслужу всамделишную христианскую смерть. И смогу очутиться на небесах, — он задрал голову, но сумел увидеть только бесконечный снег, который ткался между небом и землёй, словно гигантский саван.

Он шёл по кровавому полю, пытаясь осознать, почему заснул так крепко, что пропустил битву и звуки выстрелов. Это если был бой, а не его случайных соратников застрелили по-тихому, во сне. Не то, чтобы он хорошо разбирался в сражениях, но точно знал, что в любом отряде оставляют кого-то на часах, чтобы враг не застал врасплох.

Но так как других трупов, кроме членов этого небольшого отряда, не было, то он так понял, что битва закончилась очень быстро, не успев как следует начаться.

К заброшенной церквушке он шёл спокойно и уверенно, будто выполнял чей-то приказ. Некоторые могилы на старинном кладбище были вскопаны, словно кто-то пытался переквалифицироваться из обычного солдата или крестьянина в гробокопателя. Или планировал подселить к старым костям новых"жильцов"после очередной бойни непонятно кого, непонятно с кем, неясно за что. В общем, белых с красными и против бандеровцев.

— Тут были люди, точно! — воскликнул парень с напускной радостью. — И я их найду. — А потом их убью или они меня. Только я смогу воскреснуть — наверное, а они — нет.

Пошевелив пальцам, чтобы проверить, не отморозил ли он их с концами, Павел с изумлением увидел нечто новое: на указательном пальце правой руки у него появилось кольцо-печатка с расправившим крылья чёрным вороном в золотой короне на серебряном фоне.

— Странно, — вслух произнёс он, сомневаясь в своей вменяемости. Впрочем, не первый раз за прошедшие сутки. — У кого я его экспроприировал, и, главное, зачем? Да и за такое колечко с короной меня точно расстреляют, но сначала палец с кольцом отрежут. Как же ж, корона, значит, намёк на царя-батюшку!

— А вот и ты! Очнулся, наконец, — раздался незнакомый мужской бас.

Парень протёр глаза и уставился на человека, стоявшего среди покосившихся крестов и старых надгробных плит, на которых уже невозможно было хоть что-то прочесть. Почему-то ему подумалось, что именно этот мужик недавно могилы раскапывал.

Это был высокий мужчина, без шапки или другого головного убора, как и сам он. Так как снег вновь усилился, а взметнувшийся ветер бросил ему в лицо целую горсть снежинок, Павел не смог толком разглядеть этого гробокопателя и нарушителя церковных догм.

— Следуй за мной! — приказал мужчина. Почему-то юноша не смог ослушаться, и помчался за ним, словно верный пёс за свистнувшим ему хозяином.

Ветер свистел им вслед, швыряя снег целыми сугробами. Они с трудом отыскали чернеющий в белоснежном безумии вход в наполовину развалившееся здание.

Несмотря на то, что церковь частично обвалилась, внутри оказалось сыро, но теплее, чем снаружи. Окна кто-то изнутри забил досками, но из щелей проникало достаточно утреннего света. Сверху что-то капало, и в наступившей тишине завывание ветра снаружи да звуки капающей воды слышались отдалённо, словно сквозь слой ваты.

Павел подумал, что это у него от воя ветра уши заложило.

— Садись тут куда-нибудь, — незнакомец растерянно оглянулся, а затем указал прямо на пол.

Павел кивнул и почти осел на деревянный пол, ощутив, как подкосились ноги. Словно из тела вытащили все кости, и оно уже просто не могло стоять. Навалилась усталость за всё пережитое недавно.

— А я поищу керосиновую лампу. Должна же она тут быть, верно? — подмигнув ему, мужчина отправился куда-то во тьму. Он лишь слышал гулкие звуки шагов, усиливаемые эхом.

На парня внезапно навалилась не только усталость, но и темнота. Внезапно ему вновь показалось, что он остался один на планете.

— Я рад, что я вас нашёл. Даже если вы вскрывали могилы и грабили мертвецов. Или собирались поубивать всех своих врагов и похоронить их тут, в неприметном месте. Мне всё равно, честно! Даже если вы красный. Но даже если вы враг, и будете убивать меня долго и нудно, я не в обиде, честное слово! А может, вы священник? И прячетесь тут от новой власти, так как я слышал, что те убивают священников, потому что нет бога, кроме Ленина, а Троцкий — пророк его.

Павел нервно захихикал, внезапно осознав, что если перед ним действительно коммунист, то ему не жить. И застрелят его или зарежут прямо тут, в церкви, а потом и похоронят. Благо, могилы уже были разграблены и готовы к"подселению".

— Может, вы всё-таки коммунист или как вы там себя называете? Я не разбираюсь в политике, правда, — криво усмехнулся в пустоту перед собой Павел. — Хотя в наше время в этом случае политика всё равно разберётся с тобой. Но мне наплевать, главное, что я снова говорю с живым человеком, потому что разговаривать с трупами мне уже надоело. А больше поговорить и не с кем, мать давно умерла, а отец сейчас очень далеко. Я надеюсь, что хотя бы он живой. Пусть заведёт себе другую жену и других детей. Должен же кто-то продолжить наш славный род беспоместных дворян? Ну, не я же?! Да, вы меня вообще слушаете?

— Тут хорошее эхо, так что можно услышать другого человека с любого конца церкви, даже с колокольни, — отозвался незнакомец, который вернулся вместе с лампой, которую уже успел зажечь. — И, кстати, если тебе интересно — это я весь твой отряд, к которому ты примкнул, застрелил. Этими самыми руками, — он, поставив лампу на пол, показал ему раскрытые ладони.

— Это ведь шутка, правда? — парень вновь увидел тех ребят, мёртвых и неподвижных, засыпаемых снегом, словно статуи в парке, в котором он так любил гулять вместе с родителями. Ему внезапно показалось, что внутри него, как в тёмной воде, открыл круглые глаза и вытянул щупальца какой-нибудь монстр, живущий в самой глубине подсознания.

— В такие времена смерть — это не шутка, а констатация факта, — равнодушно произнёс мужчина. Он снова взялся за лампу и приподнял её, освещая своё лицо.

Павел отстранёно подумал, что этот мужик — точно не русский. Кожа измождённого лица была желтоватой — и не только от света трепещущего огонька в лампе. Да и большие, выразительные глаза оказались с жёлтой радужкой. А таких глаз у нормальных людей, которые окружали его с детства, он никогда не видел. Да и черты лица не были славянскими. Мужчина чем-то был похож на цыгана, только не выглядел бродягой, а скорее аристократом в изгнании, вроде графа Монте-Кристо.

Несколько раз моргнув, пытаясь взять себя в руки и не сорваться в банальную истерику, Павел внезапно пришёл к выводу, что его странный собеседник — точно турок!

— Ах ты проклятый басурманин! Убийца! — эта мысль, а также воспоминания о мёртвых солдатах, подействовали на Павла, как красная тряпка на быка.

Ему внезапно показалось, что от недавно появившегося на пальце кольца исходит тепло, а через мгновенье рука будто окунулась в кипяток. Яркая вспышка на мгновенье ослепила его. И, спустя пару секунд, хлопая ресницами, парень с недоумением и шоком обнаружил, что они вместе с тем, кто уничтожил весь белый батальон, очутились совершенно в ином месте. А церковь куда-то подевалась, будто и не было её вовсе.

Павел истерически расхохотался, подумав, что наконец-то сошёл с ума. И может наконец-то отдохнуть от реальности в мире своих грёз.

Он внезапно обнаружил, что втыкает отцовский кинжал в грудь проклятого басурманина, удерживая его второй рукой на земле.

И кровь залила его руку и грудь мужчины, вновь напомнив ему тот самый сон про залитый кровью крутящийся глобус в его комнате.

— А ты ведь твердил, что боишься остаться один, — в последний раз прохрипел мужчина, улыбнулся окровавленными губами, а затем замолчал, застыв в нелепой позе с открытыми глазами.

Пытаясь оттереть кровь об одежду — свою и убийцы, которому он отомстил за смерть недавних товарищей, которых он даже не успел узнать, но которые приютили его, обогрели и даже поделились драгоценным спиртом, Павел не сразу огляделся по сторонам.

А когда осмотрелся, то снова уверился в том, что либо сошёл с ума, либо ему приснился затяжной кошмар.

Он очень сильно понадеялся на то, что кровавая революция и власть безжалостного монстра — народа — тоже являются частью кошмара или безумия. Или кошмарного безумия.

Вокруг простиралась земля, которая могла породить только кошмарные сны, голод и жажду: растрескавшаяся и чёрная, с белесым, каким-то неживым небом, которое показалось ему плотным листом картона.

— Ну и плевать! Мне всё равно! — выпалил парень, ошарашенно оглядываясь по сторонам и прикидывая, делают ли лоботомию при таких галлюцинациях или всё ещё обойдётся.

Тело мертвеца, который ещё совсем недавно дышал и говорил, внезапно превратилось в мёртвое животное. Павел с трудом опознал дикое животное — это оказалась пума.

— А мне всё равно, я и так понял, что рехнулся, — парень понимал, что, говоря вслух, лишь ещё больше погружается в пучину страха, но ничего не мог с собой сделать. — Я уже ничему не удивляюсь, — пробормотал он себе под нос, пошаркав ногой по сухой земле, а затем закашлявшись от взметнувшейся в воздух пыли. — Тут только перекати-поля не хватает, а также всяких америкосов с револьверами, как их там называют? А, ковбоев!

Почувствовав, что тело начало корёжить от боли, он подошёл к огромной луже, которая непонятно что делала на полностью высохшей и покрытой трещинами земле. Вода почему-то не высохла на жаре и не провалилась вниз, в ад, через трещины, которых было больше, чем морщин на лицах стариков.

Встав на колени, он потянулся к воде, но это оказалось стекло. И в нём, словно в зеркале, он разглядел своё изменившееся тело: выросший прямо посредине лица вместо носа клюв, распростёршиеся за спиной чёрные крылья. Словно бы тот ворон, который был изображён на его новом украшении, проник к нему прямо в душу и изменил тело.

— Вообще-то я чем-то похож на чумного доктора, — задумчиво пробормотал парень. — Наверное, меня ранили в перестрелке, и я медленно умираю. И всё это мне чудится.

Он на пробу взмахнул крыльями и смог ненадолго оторваться от обжигающей стопы даже через сапоги и обмотки земли.

— Это сон! Я просто сплю или брежу, — закричал он, запрокидывая голову, и едва не перевернулся вниз головой из-за тяжести массивного клюва.

— К сожалению, это не сон, мальчишка. Но очень похоже на кошмар, согласен, — с грустью произнёс мужчина, который очень правдиво изображал мертвеца.

Но Павел не очень-то и удивился и даже почти не испугался, так как привык, что во снах всё меняется, как в калейдоскопе. И что фантасмагорические образы принимают любое обличье.

— У тебя началась новая жизнь. Не могу сказать, что она будет лёгкой, возможно, тебе было бы даже проще остаться в своей стране, залитой кровью. Там бы тебя попросту расстреляли или отправили в ссылку на целую жизнь. И, возможно, тебя бы вернули обратно домой, глубоким стариком, уже забыв, зачем вообще сажали в тюрьму. А тут ты будешь погибать раз за разом. И я вынужден преподать тебе этот кошмарный урок, — криво усмехнулся мужчина. — Поверь, малыш, это не доставляет мне удовольствия. Но мы в тюрьме, и я — твой надзиратель. В общем, считай, что ты в концлагере. А я вынужден тебя пытать. Наверное, ты ещё не знаешь, что это такое, временные потоки иногда сводят с ума, так что забываешь о том, в каком ты времени, и что актуально для ныне живущих.

Жуткая боль пронзила Павла, когда мужчина раскрутил длинную и толстую цепь, которая обмоталась вокруг его тела, сломав крылья, и вернув обратно на грешную землю, пока он пытался улететь от безумца, пугающего его даже в этом сумасшедшем мире.

Он с трудом встал с больно ударившей его земли, ощущая зуд во всём теле, словно у него мгновенно выпали все перья — а это так и случилось.

И тут же увидел дуло револьвера, нацеленное прямо ему в лицо.

— Ты прикончил меня. Это здорово! Теперь моя очередь. Таковы правила здешнего мира, понимаешь? — желтокожий мужчина снова криво усмехнулся, будто у него разом заболели все зубы. И полезли изо рта неучтённые природой клыки. А клыки на самом деле показались, когда тот открыл рот и ощерился на него, будто дикий зверь.

— Я научу тебя выживанию. Точнее, как сохранить рассудок во время пыток. И да начнётся игра!

Последнюю фразу он прокричал задорно, будто зазывала в шатёр циркачей на ярмарке.

Мужчина выстрелил в него. Сердце успело забиться быстрее, когда крупнокалиберная пуля попала в грудную клетку, разворотив её.

Павел даже не успел испугаться или ощутить боль. Он, на мгновенье прислушавшись перед тем, как снова упасть на твёрдую землю, лишь изумился, отчего сердце больше не бьётся.

***

Его тело болело, будто он пил всю прошедшую неделю, отмечая что-то масштабное, например, мир во всём мире или мировую войну. Тошнило, почки будто отваливались, а на голову словно нацепили ведро и били по нему ложками.

— Воды, — простонал парень, с трудом открывая глаза и видя перед собой лишь мутные пятна.

— С водой тут напряжёнка, но я для тебя расстарался. Вот тебе целое ведро, надеюсь, напьёшься, — на него вылили это самое ведро ледяной воды.

Павел лишь успел открыть рот и проглотить совсем немного. Можно сказать, лишь подержать восхитительную влагу на языке. Спиной он продолжал ощущать жар земли, твёрдой, как раскалённой металл.

Вода попала и в глаза, так что он несколько раз моргнул, пытаясь увидеть что-то перед собой. Не то, чтобы его интересовало, кто собирался его прикончить. Но он ощущал, что на него упала тень. И от этого солнечные зайчики перестали трепетать на влажных ресницах.

Эта тень, пусть и наклонившегося над ним убийцы, спасала от раскалённого светила, которое появилось на горизонте, кроваво-алое, какое бывает на закате.

— А можно воду в рот? — попросил он, с трудом усевшись.

— Держи, — ему сунули в руку кружку. Ржавую, отчего и вода внутри отдавала ржавчиной. Или это была кровь? На самом деле ему было плевать. В этот миг ему хотелось лишь утолить жажду.

— Тебе сейчас нужно отдохнуть, — мужчина произнёс это заботливым тоном, будто его и в самом деле волновало его самочувствие. — Переместимся в более удобное место, а то на этой земле можно только сдохнуть, а не отдохнуть. Он сжал его плечо, и яркая огненная вспышка заставила Павла плотно закрыть глаза.

— Где мы? — спросил он, когда проморгался.

— В постели, — иронично усмехнулся мужчина. — Точнее, ты лежишь, а я просто составляю тебе компанию. Надеюсь, приятную.

— И в каком месте мы очутились? — никак не мог успокоиться Павел, ощущая, как бешено забилось сердце, а адреналин забурлил в венах.

— Мы в обычной гостинице, — потёр лицо ладонями незнакомец. — Это всё, о чём тебе стоит знать.

— А в каком мы городе?

— Далеко от твоего родного, если тебя это интересует.

Павел кивнул, с трудом собирая мысли в кучку, словно трупы, чтобы затем их сжечь.

— Хорошо, а что со мной случилось? — ему по-прежнему было сложно поверить в реальность происходящего. Хотя кровать под ним была реальной, как никогда: узкая, продавленная, пахнувшая не слишком свежим бельём.

Он глянул на мужчину, который выглядел до ужаса реальным, с его желтоватой кожей и потускневшими жёлтыми глазами, серой кожей, мешками под глазами и резкими морщинами, а также отросшей рыжей щетиной.

Мебель была безвкусной, старой, истёртой.

Моргнув, парень внезапно осознал, что цвета исчезли, а монохромная картинка перед глазами показалась ему фотографией туманного прошлого, навеки застывшего в безвременье.

— Это нормально? Что всё стало таким… серым, лишённым красок? — уточнил Павел, внезапно ощущая себя пациентом больницы для бедняков рядом с равнодушным доктором.

— Скоро всё наладится.

Павел снова кивнул, голова заболела, зато цвета вернулись. И показались ему болезненно-яркими, так что даже слёзы на глазах выступили.

— Ты просто меняешься, — равнодушно произнёс незнакомец. — Привыкаешь к новой жизни. Или к посмертию? Не силён в этих философских терминах. Кстати, у тебя теперь глаза тоже стали жёлтыми.

— А я не хочу, — пробурчал парень, но не отвернулся, хотя очень хотелось. Просто теперь он не верил, что если развернуться лицом к стене и нахмуриться, надув губы, то в мире что-то измениться к лучшему. Что вселенная сжалиться над ним. — Не хочу быть похожим на вас! — с вызовом выкрикнул он, уставившись ему в глаза.

— Конечно, не хочешь, — странным тоном произнёс тот, с нотками грусти. — Я тоже, знаешь ли, от себя не в восторге. Но меня никто не спрашивал, когда производил на свет… именно таким.

— Каким таким, убийцей? — Павел и сам понимал, что нарывается, но просто не мог держать себя в руках. Сила воли давно помахала ему ручкой, как и умение держать себя в руках. На самом деле сейчас он чувствовал себя прыщавым подростком, который не в состоянии справиться с первой в жизни гормональной бурей.

— Убийцей я не родился, — с горечью отозвался мужчина и снова потёр щёки широкими ладонями. — Да и в общем, не моё это призвание, я всегда старался минимизировать ущерб. Хотя да, недавно мы убили друг друга. Можешь считать это игрой в шахматы. Сначала я убил твоего короля, а потом и ты моего. Старайся относиться к этому именно так. Я, кстати, до сих пор хреново себя чувствую, а ты?

— Я тоже, — кивнул Павел, настороженно глядя на психа. То, что мужчина рядом с ним безумен, он не подвергал сомнению. Но также не отрицал, что тот что-то такое с ним сделал… Что заставило поверить, что он способен на нечто несусветное.

— Подождите, — Павел обхватил колени руками, — то есть, как это мы убили друг друга? По-настоящему убили, что ли?

— Как-то так, да, — мужчина развёл руками.

— То есть, это у нас такое посмертие на двоих? — изумлённо заломил брови парень. — Интересно, с чего вдруг? Ты не слишком хороший сосед для проведения вечности.

— Лично я живой, да и насчёт тебя могу сказать тоже самое. Так что не переживай. А лучше отдохни.

Павел мотнул головой и из чувства противоречивая попытался встать, но осел на кровати, ощутив полный упадок сил.

— Не стоит оказывать сопротивление, — устало произнёс мужчина. — Это бессмысленно, да и бесполезно. Он уставился на него, чуть прищурив глаза, а радужка буквально вспыхнула золотом.

— Не надо так на меня смотреть, я понял, — Павел лёг на кровать и даже укрылся тонким одеялом. — Видите, какой я послушный? — язвительно добавил он.

— Молодец, — не менее сардонически отозвался мужчина.

— Кстати, а как у вас это вышло? — парень не мог хотя бы не попытаться удовлетворить любопытство, сжигающего его не меньше, чем пламя жёлтых глаз, жутких и колдовских.

— Что именно, убить тебя?

— Нет, как вы в пуму превратились? — секрет незнакомца казался настолько притягательным, что Павел просто не смог смолчать. — Со своей гибелью, как и со смертью всех тех, кого я недавно встретил, я уже как бы смирился. Наверное, смерть, если ты после неё выживаешь, здорово прочищает мозги. Мне интереснее, что происходит сейчас. Ведь смерть я уже раньше видел, а с тем, что произошло с нами недавно, я никогда раньше не сталкивался.

— В дикого зверя меня научил превращаться необычный человек, один из немногих, которые смогли выйти за грань обычного скучного человеческого существования. И он путешествовал не для того, чтобы избегать обычной жизненной рутины, а чтобы достичь звёзд в едином душевном порыве. На гребне волны, на очередном стареньком корабле, которые рассыпались под его ногами в труху, не выдерживая жара его сердца. И это был Синдбад Мореход. Да, тот самый, о котором ты мог читать сказки в детстве. Или не мог. Я не помню, когда именно их выпустили в СССР, — задумчиво, с лёгкой улыбкой и блеском в глазах произнёс мужчина.

— Интересно, — пробормотал Павел.

— Ничего тебе не интересно, — грубо оборвал его незнакомец. — На самом деле ты та ещё бесчувственная скотина. Стоило тебе узреть чудо, и ты напрочь забыл и о том, что твоя страна захлёбывается кровью, и будет делать это ещё несколько поколений, и о своих товарищах, с которыми ты напивался ещё совсем недавно. Да и о своём отце, даю руку на отсечение, ты тоже уже забыл. Все вы, люди, таковы, когда происходит нечто яркое, новое, вы отвлекаетесь на это, как попугай на новую игрушку. Для вас происходящее ежеминутно, гораздо интереснее того, что творится в вашем сердце. Вы пытаетесь заглушить голос разума и совести громкими криками, глупыми разговорами ни о чём, выдуманными"важными"делами, продуманным распорядком дня. И сегодня вы клянётесь кому-то в любви, или сочувствуете и обещаете помочь, а завтра забываете о существовании этих людей и двигаетесь дальше по течению жизни, словно плывущее по реке бревно.

Мужчина вздохнул: — Из тебя выйдет отличный наследник. Я так думаю. Тот, кто станет гораздо более бесчувственным, чем я. По-настоящему безжалостным.

— В каком это смысле — наследник? — нахмурился парень. — Только не говорите, что мой отец умер! — воскликнул он, сжимая кулаки.

— О твоём отце я ничего не знаю, — огрызнулся мужчина. — Но ты должен будешь стать тем, кем ты когда-то родился. Я разбужу в тебе то, что в тебе заложено от природы. То, что выползет из тебя, словно змея из яйца. Потому что есть большая разница между змеиными яйцами и куриными. Всё-таки ты родился хищником. Скажу тебе сразу: это будет безумно больно и страшно. Раньше, переживая самые жуткие события в своей жизни, ты никогда не испытывал истинных страха и боли, поверь мне. И мне на самом деле всё равно, что ты сам о себе думаешь, каким себя видишь: непонятным талантом, чутким и добрым пареньком, послушным сыном и шебутным гимназистом или же будущим солдатом, спокойно отправляющим на тот свет людей тысячами. Мне это неинтересно, и не нужно, — мужчина уставился куда-то в пространство, словно не видел его, а смотрел на что-то гораздо более значимое, чем они двое.

— Понимаешь, тебе, чтобы выжить, потребуется то, что пока спит в тебе, как спящая красавица в хрустальном гробу. Только я не принц, да и ты не прекрасная принцесса, так что нежными поцелуями ты не отделаешься, — злобно оскалился он. — Ты будешь страдать, о, ещё как! И я сломаю тебя, уничтожу в тебе всё то светлое и чистое, за что ты ещё держишься. Потому что мне не нужна вся эта сентиментальная и бесполезная шелуха. Мне нужно ядро, спрятанное в орехе. А чтобы его достать, орех нужно раздробить. И тогда, когда ядро увидит свет, истинный смысл жизни, не заслонённый надуманными ценностями, меняющимися с каждым поколением, проявится твоё истинное Я. Ты меня понимаешь, мальчишка?

Павел осознавал, и покрывался холодным потом с головы до ног, ощущая марширующие по телу мурашки — каждая размером со слона. Ведь он прекрасно понимал, что с ним хотят сделать. Переделать его, перекроить, уничтожить его личность, избавить от светлых воспоминаний о материнской ласке и поддержке сильных рук отца. О первом несмелом поцелуе с девочкой Катей на собственном дне рождении, когда они прятались на балконе от других гостей. О приятелях по учёбе, с которыми он близко не сошёлся, но всё-таки в основном сохранял тёплые воспоминания. О званых вечерах, куда приглашали всю их семью, и куда они отправлялись, наряжённые и в карете.

Да и сейчас он ощущал, как прошлый мир отходил куда-то далеко, будто его не существовало. Будто вся его прошлая жизнь уместилась на маленьком глобусе из его кошмаров, и, залитая кровью, перестала существовать. А остались только боль и страх, желание покинуть родной город, который он когда-то так любил. А ещё накатывающее волнами странное равнодушие, которое затапливало отголоски сильных эмоций, пережитых совсем недавно.

— Я не бесчувственный! — воскликнул Павел, снова сжимая кулаки, но отлично понимая, что не пустит их в ход. Слишком пугал его этот мужчина, подавлял своей силой. Да и в природе его силы он так и не разобрался. А как можно защищаться от незнамо чего? Если уж даже смерть не убила его окончательно!

"Или я как-то не так это делаю? Может, он вампир, и тогда вроде бы должен подействовать осиновый кол, чеснок и омела. Хотя под омелой целуются, кхм. А если он оборотень, то в этом случае нужны серебряные пули. А у меня ни кола, ни двора, ни пуль. Тем более, серебряных! А чего мелочиться? Может, ещё золотые или брильянтовые пули и алмазные секиры попробовать пустить в ход?".

— Если я не истерю каждую минуту, это не значит, что я ничего не ощущаю. Я тебе не баба! — возмущённо продолжил Павел, не понимая, чего от него хотят. — Или тебе бы понравилось, если бы я тут начал буйствовать и вещи в тебя швырять?! Так попроси, не стесняйся, я уж себя покажу.

— Вот ты знаешь, что я убил твоих приятелей, и лишь только один раз попытался меня убить. Точнее, убил, но понарошку, как в детской игре. Но об этом после. А теперь ты злишься на меня, но по совершенно пустяковому поводу. Я тебе скорее интересен, как некое чудо-юдо, у которого головы — образно говоря — отрастают быстрее, чем ты успеваешь их отрубать. И где же твои пресловутые чувства? Их нет, и не было, потому что ничего в этом мире не затрагивает тебя глубоко. Наверное, я не совсем правильно выразился, — мужчина потёр переносицу натруженными, словно у крестьянина в поле, пальцами. — Я хотел сказать, что у тебя нет чувств к этому миру, к людям, которые тут проживают. Ты беспокоишься только о своей шкуре.

Павел неловко пожал плечами, вспомнив своих приятелей, которые собирались в трактирах, надирались водкой, курили иностранные сигары и долго рассуждали о современной поэзии, светлых перспективах будущего России, цитировали на память философов древности и делали вид, что лично создают это самое светлое будущее. Ему ещё вспомнилось, что и бедные дворяне, с которыми он сошёлся в гимназии, и те, кто были побогаче, смотрели свысока, но приходили в трактиры, чтобы, по их собственным словам,"понаблюдать за жизнью простых людей и прогрессивной молодёжи Серебряного века", очень жалели крестьян и рабочих. С пеной у рта, брызгая слюной и покачиваясь от выпитого, активно жестикулируя, обнимаясь с половыми, говорили, что за простым народом будущее. Что им нужно отдать и землю — крестьянам, и фабрики — рабочим. И посмотреть, что в итоге получится.

Пожалуй, сейчас Павел был бы счастлив, если бы очутился в Америке во времена войны Севера с Югом. Ему представлялось, что там всё происходило как-то более мягко и цивилизованно, почти нежно и трепетно, по сравнению с кровавой революцией на их земле.

— Но всё это не важно, — мужчина прервал его размышления. — Обещаю, что очень скоро ты будешь меня ненавидеть. Или даже презирать.

— Хорошо, — пожал плечами Павел. — Вы победили в этой игре, правил которой я не знаю, так что это было жульничество. Можете считать, что я не человек, а какая-нибудь статуя из мрамора. А теперь поясните мне, что означает"наследник"на вашем языке. Потому что чем больше вы говорите, тем меньше я вас понимаю. Хоть мы и говорим, вроде бы, на одном языке. И почему мы убили друг друга не на самом деле. И всё остальное. Я хочу всё знать!

— Всё знать невозможно, — в глазах мужчины появилась насмешка, а губы дрогнули в лёгкой улыбке, которая вновь превратилась в кривую гримасу. — Вообще, губу особо не раскатывай. Ты не один тут такой красивый. И один из наследников — это я. А меня зовут Кэвин.

Мужчина поморщился, будто не переваривал собственное имя.

— Когда-то я считал себя очень особенным, единственным и неповторимым, — мрачно заметил он. — Когда-то так и было, но сейчас таких, как я, много. А ещё у каждого наследника есть его отражение, копия. Идеальный слуга или служанка. Верная тень. Хотя, если вспомнить одну из сказок Андерсена на подобную тематику, то иногда тень может победить оригинал, — кровожадно оскалился мужчина. — И на самом деле Тенью может стать почти кто угодно, кого выберет господин Случай (это не гадалка, и не ведущий прогноза погоды, так что не ошибается), то мы, наследники, рождаемся теми, кем мы являемся.

— И зачем мы нужны? — вклинился Павел, зевая и прикрывая рот ладонью. — Я начал терять нить рассуждения. Всё это звучит, уж извините, как какой-то бред!

— Работа у нас весьма пустяковая, — явно рисуясь, продолжил он, начиная ходить по комнате, размеренно и равнодушно, словно был охранником в тюрьме. — Мы создаём миры, а также убиваем людей. Или спасаем их — тут уж на вкус и на цвет. Собираем кровавую жатву. Но, по крайней мере, в отличие от обычных людей, мы не делаем этого просто так, напрасно, хотя кого-то это веселит и даже возбуждает. Но наша высшая цель не эфемерная, а самая, что ни на есть, реальная! Понимаешь, мы не приносит жертвы богам, которых не существует. Ведь это самое глупое и бессмысленное в мире занятие: убивать людей просто так.

Кэвин помолчал, потянулся к графину на маленьком столике, накрытом вязанной крючком скатертью, которая когда-то, лет сто назад, была белой. Налил воды в пыльный стакан, с отвращением осмотрел жидкость на свет, а затем выпил несколько глотков и хрипло прокашлялся.

— Как ты уже понял, мы — бессмертные. Или условно бессмертные, если тебе так проще с этим смириться. И у каждого, как ты понял, есть особые способности. Если бы сейчас существовала Инквизиция, то нас точно бы попытались сжечь на костре. Хотя в современном мире за такое, вроде бы, расстреливают или отправляют в ссылку, как и за любое проявление инаковости. Да-да, можешь называть это магией, — усмехнулся Кэвин, сверкнув жёлтыми глазами.

— И особые способности проявляются тогда, когда мы надеваем на палец волшебное колечко, — мужчина взглядом указал ему на кольцо, о котором Павел почти забыл. — Это я его на тебя надел, точнее, на твой труп, когда застрелил тебя тогда, возле костра. Так я стал твоим наставником, и тебя ко мне притянуло.

Ты нашёл бы меня так или иначе, даже если бы я очутился, допустим, в Африке. Но мне нужно было начать твоё обучение как можно быстрее, да и обстановка вокруг не располагает к созданию мирных туристических маршрутов. Поэтому я ждал тебя поблизости.

— Угу, — вяло ответил Павел, ощущая громадную усталость, свалившуюся на него, будто груда кирпичей. Он помассировал негнущимися пальцами виски и подумал, что никогда уже не сможет стать прежним. Даже притвориться тем, кем он был ещё недавно. Но впервые он осознал целесообразность такого экстренного взросления.

Юноша уже осознал, что в этом месте наивные слабаки не выживают.

— Так что знакомься, — Кэвин схватил его руку и больно сжал запястье, будто наручник надел. — Это кольцо, — он указал взглядом на кольцо-печатку с вороном. — Может менять металл и форму, в зависимости от характера и личности носителя. Но суть его, естественно, остаётся прежней. Это наша карманная вселенная, замкнутая сама в себе, как символ бесконечности. Наш повелитель и личный джинн. Отражение нашей сущности. Усиливает наши возможности, точнее, даёт им направление. Как лук направляет стрелы в мишень или пистолет отправляет пули в цель. Не совсем корректное сравнение, конечно, так как человек без лука или пистолета не сможет выстрелить, а мы можем колдовать и так. Только с кольцом всё же гораздо, гораздо легче!

Павел едва заметно кивнул, показывая, что слушает и ещё не спит, хотя сон уже подкрадывался к нему на мягких лапах и готовился вонзить в него острые когти в любой момент. Он старательно отгонял это обычно желанное чудовище, так как не хотел проверять, что сделает с ним Кэвин, когда заметит, что он спит во время чтения, несомненно, крайней важной лекции.

— А также кольцо является проводником в один из миров, многие из которых создал я сам. Тени обычно в миры Кольца не суются, им достаточно коснуться кольца или одного из его элементов, вроде драгоценного камня, чтобы они сразу видели перед собой техническую сторону проекта: формулы, цифры, схемы, в общем, разную техническую документацию. Им доступна изнанка миров, то, из чего те состоят, а мы, наследники, видим его внутреннюю суть. Как Тени получают свои силы, я ума не приложу. Не всё в моей власти, и это даже радует, как-то бодрит, — ухмыльнулся мужчина. — Иногда чувствовать себя почти всемогущим не слишком приятно. Даже отвратительно. В общем, никогда не стремился стать божеством или сыном божества. Но кто же меня спрашивал, — пробубнил он себе под нос, но Павел услышал. — Ты ещё не заснул, малыш?

— Нет, я не сплю, — помотал тот потяжелевшей головой. Ему подумалось, что Оле Лукойе как-то перестарался со сладким молоком, заливаемом в глаза.

— И тебе не наскучило слушать весь тот бред, который я несу?

— Нет, просто я устал, — упрямо покачал головой Павел, потирая слипающиеся глаза.

— И ты мне поверил?

— А мне всё равно! — внезапно вскинул голову парень, ощущая как сонливость отступает от азарта и злости, охватившие всё его существо. — Не верь глазам своим — и так далее. Но я всё же склонен доверять тому, что вижу, и тому, что ощущаю. Пусть это и обман зрения или галлюцинации. Даже если всё то, что я вижу и ощущаю, находится исключительно внутри моей больной головы.

— Что ж, твоя позиция мне ясна. Не лучше и не хуже других, — Кэвин пожал плечами. — Тогда, пожалуй, можно немного прогуляться по внутренним мирам кольца. Пора тебе привыкать к торным дорогам, опасным монстрам и непреодолимым препятствиям.

Они и правда слегка прогулялись.

По странным местам, которых Павел никогда не видел и даже не представлял, жадно вгрызаясь в страницы книг. И адреналин шпарил во все стороны, буквально разрывая его на части, будто ему пытались споить океан.

Сначала их едва не сожрали жуткие животные, похожие и не похожие на разных тигров, львов, рысей и пум, которых он ранее видел только в зоопарке, да и на страницах приключенческой литературы, рассматривая красочные иллюстрации.

Те были злобные, прыгучие, с громадными клыками и желанием полакомиться человечиной.

Один из зверей оторвал Павлу ухо, на что Кэвин невозмутимо заявил:"Отрастёт твоё несчастное ухо! У меня всё всегда отрастало, а яблочко от яблоньки… Регенерация у тебя прекрасная, так что не дрейфь! И помни, что мы в этих мирах совершенно и стопроцентно бессмертные".

Затем они очутились в мире, где не было живых людей, но имелось множество странных высотных зданий, осколки стёкол валялись, кажется, повсюду, как и многочисленные горы мусора. А затем небеса нахмурились мрачными желтоватыми тучами и разлились дождём, обжигающим, почти как серная кислота. После, переждав выпадение опасных осадков в одном из таких зданий, где было множество помещений, странной мебели и не менее удивительных приборов, они заблудились в тумане, который по своему воздействию, как охотно заметил Кэвин, напомнил ему газовую камеру с убийцами — в США, или с жертвами нацистов — почти везде.

Павел покачнулся и ухватился за спутника, просто потому, что тот оказался ближе, чем очередной ржавый остов или чудом сохранившееся дерево. Ему казалось, что его голова вот-вот взорвётся, а глаза вылетят из орбит, как пробки из шампанского.

— Ты ещё не осознал? — голос Кэвина звучал прямо в голове, вызывая ещё большую головную боль. — И боль, и смерть для нас не имеют значения. Как и в мирах Кольца, так и на нашей родной планете. Когда ты это осознаешь, то станешь намного сильнее. Не жертвой, а мучителем. Не то, чтобы это было намного лучше, но лучше быть надзирателем в концлагере, чем заключённым в нём же.

— Я бы вообще предпочёл держаться от концлагеря как можно дальше, — злобно фыркнул Павел, чувствуя, как тело постепенно становится неживым. На какой-то ужасный миг он подумал, что превращается в статую. И что проведёт вечность в таком вот непотребном виде.

— Как и все люди, которые пытаются убежать от войны. Но это невозможно, так как от противника, заполнившего почти весь земной шар, сложно удрать. Ну, разве что попытаться научиться дышать без кислорода, обходиться без еды и летать в невесомости без космического корабля, — сыронизировал он. — А теперь пошли дальше, шевели копытами! Да нет, это я так, образно сказал, не волнуйся, никаких копыт у тебя не выросло.

Тяжело вздохнув, Павел закатил глаза и, опираясь на почти волочившего его на себе Кэвина, рассказывающего что-то на самом деле интересное и жутко секретное, пытался не заснуть. Оригинальные игры в мёртвое — живое его изрядно утомили.