Забытый мир

Кристина Воронова, 2019

Боги ходят среди людей, принося им только страдания и боль. Могут ли их потомки свергнуть жестоких властителей? Или же мир погрузится в хаос? Содержит нецензурную брань.

ГЛАВА 4

— Али, где Шахрияр? — Алиша схватила высокого парня за грудки и едва не трясла. Неподалёку Мустафа стоял молчаливой поддержкой.

Парень лишь сглатывал, отчего кадык на загорелой, тощей шее дёргался. Он не отвечал.

— Скажи мне, где мой сын! — она кусала губы и ломала руки. — Его караванщики сманили или украли, да? Отвечай!

— Нет, — тот отвёл взгляд. — Караванщики все заснули тяжёлым сном, и не все из них проснулись. А когда увидели, сколько из них умерли этой ночью, сбежали как можно скорее. И, кажется, больше никогда не вернутся. Но за ними уже спешит песчаная буря, чтобы они все навеки остались погребёнными, — странным тоном говорил он, глядя в пустоту. — Необходимая жертва для прихода богини в наш мир.

— А что мой сын? — продолжила допрос Алиша.

— Мы с ним хотели их ограбить. Это я придумал! — признался парень, высокой задирая подбородок. — И даже сумку с пряностями домой уволок, половина ваша, так как это доля Шахрияра. А куда он делся, не знаю, — перевёл тему явно не пришедший в себя Али. — Он всё какую-то женщину высматривал в белом покрывале, которую никто не видел. Сказал, что она его мать. Так что я думаю, что он ушёл домой, да, — пожал плечами Али. — Я сам чудом выжил, так как это была мёртвая принцесса, владычица семи покрывал. Так что я сбежал. Этой твари в лапы попадаться — дурных нет!

— Значит, предсказание этой мёртвой ведьмы Эсмеральды оказалось правдивым, — Мустфа тяжело опустился прямо на землю. Он видел, как многочисленные растения, появившиеся после появления в их селении найдёныша, мгновенно вянут и распадаются в прах. Лишь то дерево, под которым он когда-то нашёл Шахрияра, расцвело и дало невиданные плоды. Он откуда-то знал, что это — последний дар существа, которое лишь притворялось человеком. Но всё-таки что-то испытывало к ним, иначе деревню уничтожила бы очередная песчаная буря.

И всё-таки Мустафа ощутил всем своим существом надвигающуюся опасность.

— Жена, собираемся. Мы отправляемся в город, — тяжело вздохнув, заговорил мужчина, ощущая всю тяжесть старости, внезапно обрушившуюся на его плечи. В том возрасте, когда даже мужчине нужно уже отдыхать, ему нужно было начинать новую жизнь. Он бы и не нашёл на это сил, если бы не жена, которая всё ещё держала его на этом свете, не позволяя опустить руки и просто сдаться.

— В какой ещё город? — Алиша уставилась на него дикими глазами, в которых читалось её убеждение в том, что он рехнулся от горя.

— В какой доберёмся, — ворчливо ответил он. — Тут оставаться не стоит. Нужно собрать тех, кто готов уйти… Всё равно большинство мечтает удрать с караванщиками. А так мы сможем составить свой караван и отправиться на поиски новой жизни. Если нам позволят уйти, конечно.

— Где же наш сын?!! — Алиша заломила руки, с трудом сдерживая слёзы.

— Он ушёл, — буднично ответил Мустафа, ощущая, как сердце переворачивается в груди.

— Куда?! — воскликнула женщина, всплёскивая руками, вновь глядя на него, как на безумца.

— Домой. Куда же ещё, — нахмурил он брови. — Что ж, возможно, Шахрияр — это наше проклятье. Но он подарил нашему селению спокойные годы, воду и сытую жизнь. Но любые дары когда-нибудь иссякают.

Как ни странно, но все жители деревни поверили Мустафе. Они собрали вещи, животных, нескольких верблюдов, которых обменяли на фрукты и воду у караванщиков. Те отдавали им больных, умирающих животных, не зная, что Шахрияр мог вылечить любую тварь.

Молча и не оглядываясь отправились прочь, нагрузившись вещами.

Мустафа и даже Алиша откуда-то знали, что брошенное селение станет опасным местом, населённым призраками давно умерших жителей. И ведьма Эсмеральда восстанет из высохшей водяной могилы и возглавит армию мертвецов, которые теперь будут подстерегать караванщиков и банды разбойников. Они станут собирать кровавую дань для сына мёртвой принцессы.

Не все они выжили, но песчаные бури уничтожали разбойников, которые планировали напасть на маленький караван, а им позволяли двигаться дальше, к городу, где их никто не ждал. И где судьба их станет ничуть не лучшей, чем раньше. Нищета, работа за гроши, смерть от истощения и болезней. Никому из них боги не даруют долгой жизни.

И до конца своих дней Алиша и Мустафа будут скучать по приёмному сыну, вспоминая счастливые годы, которые он им подарил.

***

Кэвин наконец-то признался сам себе, что путешествовать — это не так уж интересно и весело, как он себе нафантазировал, наслушавшись сказок. В этих историях не описывалось, как тошнит во время шторма, как сыро в трюмах, где постоянно скапливается солёная вода, как воняют матросы — и он сам — когда вода на вес золота и мыться совершенно невозможно.

Как воротит от запаха крови пиратов, когда приходится оборонять от них собственный корабль со странным названием"Летящая русалка". Ведь многие слышали легенды не только о вечных неудачах Синдбада Морехода, но и о бесчисленных богатствах, которые ему всегда удавалось привозить с любого, даже самого неудачливого — для всех остальных — плавания.

И как сложно убивать других людей, пускай и враждебных, особенно осознавая, что ты — чудовище. И должен наслаждаться кровью и смертью. Но он не то, чтобы не мог — просто не хотел. Потому что, несмотря на то, что мечтал вернуться домой, он не хотел становиться монстром, как мать. Пусть и любил её безмерно.

Зима в Греции, как оказалось, это скучное, грустное и унылое зрелище. Ветер будто собирался сдуть всю одежду, а ноги вязли в мокром снеге и слякоти. Из каюты лучше не вылезать лишний раз, несмотря на спёртый воздух и давно приевшуюся вонь — сразу промокнешь. Либо от мелкого, ледяного дождика, либо от буйства морской стихии. Морю, кажется, тоже не нравился холод.

И оно вовсю демонстрировало испорченное настроение и дурной нрав.

Промозглая осень стала ему в новинку. Кэвин помнил лишь жару, да ночной холод в пустыне. А вот дождь всегда казался ему слишком большой тратой драгоценной влаги. И поэтому раздражал ещё больше. Словно какой-то богач из сказок решил повыбрасывать из окон своего дворца всё своё добро.

И всё-таки он выбрался наружу, отказавшись от предложения нового, а поэтому желающего выслужиться и подружиться с остальными, матроса угоститься вкусным вином, которое изготовила его девушка по какому-то особому рецепту. Знал он девушек да их загадочные рецепты… Обычно мерзкое пойло получалось, а затем бедный юноша стремился хоть кому-то его споить, чтобы свою красавицу не расстроить.

А то ведь просто вылить влюблённость и совесть не позволяли. Да и добро переводить ни один матрос не собирался. Да даже помощники капитана и сам он никогда угощениями не брезговали, пусть даже потом от различных желудочных хворей страдали.

Кэвин отправился на берег и застыл, глядя на изящные линии корабля на фоне серого неба с тяжёлыми чёрными тучами, обещающими не просто дождь, а ливень. И задумался о том, что корабль ни разу не разбился за все те годы, которые он провёл на судне. Так что, к удивлению Синдбада, уже начал постепенно ветшать, так что капитан уже задумался над тем, чтобы приобрести новый. Но пока что опасался, считая, что это судно счастливое им попалось.

Мужчина уставился на линию горизонта, соединяющую море и небеса, и задумался о том, что он как был неприкаянным, никому не нужным, и никому не принадлежащим, таким и остался спустя долгие годы.

Он старался не считать года и не думать о том, сколько ему лет. Правда, Синдбад, почти единственный, кто оставался неизменным в постоянно меняющейся команде: кого пираты убивали, а кто просто сбегал на берег или отправлялся домой, заработав достаточно денег, выглядел почти старым.

Практически, как его приёмный отец Мустафа. Жгуче-чёрные волосы уже стали серебриться, и не только на висках. Синдбада до слёз смешили собственные седые усы, а вот Кэвину не было смешно. Так как в его оплывших чертах лица он видел собственную старость.

Хмыкнув, Кэвин признался самому себе, что ему уже пятьдесят лет, а домой он так и не вернулся. И на корабле будто постоянно зависал между небом и землёй, между жизнью и смертью.

Услышав, что кто-то бежит, Кэвин резко обернулся, но это оказался лишь странный паренёк Сизиф. Худой, болезненный — в чём только душа держалась? — он стал одним из матросов. Легко поддался льстивым и завлекательным речам Синдбада, да и сам мечтал о приключениях, как и многие юноши. А затем не только выжил на протяжении нескольких месяцев, но и сумел всё бросить. Правда, это случилось ещё и потому, что отец Сизифа внезапно скончался и оставил ему немаленькое состояние.

Так что парень быстро взялся за ум, не без помощи матери, которая наконец-то взялась за него всерьёз. Собственно говоря, в этом порту они остановились ещё и потому, что их всех Сизиф пригласил в гости и обещал пир горой.

А Синдбад решил, что команде пора развеяться, чтобы бунт не начался. И чтобы силы моряков не истощились раньше наступления очередной заварушки или бури.

— Привет, а я тебя очень ждал! — со своей обычной горячностью и бесцеремонностью заявил он, хлопая его по плечу. Кэвин поморщился, но стерпел, так Сизиф почему-то решил, что они — друзья. А ему было просто лень объяснять глуповатому пареньку, что он дружит только с Синдбадом. Потому что привязался к нему за долгие годы. Тот являлся для него некой константой в этом зыбком мире ускользающих возможностей и различных случайностей, которые могли либо возвести на гребень богатства и славы, либо потопить в морских волнах.

Впрочем, на фоне презрительного отношения остальных матросов и помощников капитана к бывшему юнге, которого считали"сухопутной крысой", он действительно относился к парнишке неплохо. Просто не замечал.

Кэвин лишь неопределённо хмыкнул, потому что так и не научился отвечать на чьи-то проявления чувств. По этой причине, как считал Синдбад, и не забывал поучать каждый раз, когда напивался, у него не было постоянной девушки. Впрочем, Синдбад честно признавался, что не хотел бы терять столь опытного морехода из-за банальной женитьбы. И по этой причине вроде бы не женился сам, хотя ходили слухи, что у Синдбада было несколько жён, которые погибали слишком рано. И каждая такая смерть была связана с очередным опасным приключением купца.

"Я женат на море и храню ему верность", — однажды совершено серьёзно заявил Синдбад. Кажется, они тогда обсуждали прелести какой-то принцессы, которая однажды тайком прокралась на их корабль с каким-то важным делом к самому владельцу судна. Впрочем, Кэвин был уверен, что это — не принцесса, а одна из жён шаха. Или просто рабыня, лишь разодетая в пух и прах.

Тогда же он, подливая собутыльнику ещё рома, с насмешкой заметил, что потому-то Синдбад и не связывает себя узами брака, что на каждой остановке в порту, наслушавшись легенд о его приключениях и подвигах, на корабль незаметно пробираются самые разные женщины. Некоторым даже приходится стоять в очереди!

И ему тоже иногда перепадало счастье остаться с одной из таких прелестниц наедине. Благо, что Синдбад давно предоставил ему отдельную каюту. Пусть крошечную, даже меньше его комнаты в селении, но его собственную!

С женщинами он давно научился обращаться. Это было несложно, так как моряки всегда находили злачные места, где можно как следует разгуляться: с выпивкой и доступными женщинами.

— Ах ты, бешеный демон! — с этими словами Сизиф крепко обнял его длинными руками с широкими ладонями. Нескладно нелепый, с широкой улыбкой, которая не делала его удлинённое лицо с маленькими глазками краше, он не был ни обаятельным, ни милым. И, возможно, поэтому Кэвин с ним и общался, так как ему было просто его жаль.

Они прошли до каменного с деревянными элементами дома, которым Сизиф явно очень сильно гордился.

— Вот и я женился, — он улыбнулся, открывая перед ним двери. — Когда-нибудь и ты… — добавил он фразу, которой подкалывали Кэвина матросы и юнги, да и сам Синдбад любил сказать тоже самое, хитро прищурившись. Однако осёкся, словно осознал, что перед ним давно уже не юноша.

— Да-да, когда-нибудь и меня не минует чаша сия, — он хлопнул его по плечу и вошёл за ним следом в дом, где пахло сыростью и царила полутьма. — И как тебе в твоём родном гнезде на Итаке? Уже не мечтаешь встретить самую настоящую птицу Рухх в очередном плавании? — усмехнувшись, поинтересовался Кэвин, изо всех сил стараясь казаться дружелюбным.

Не то, чтобы ему было хоть какое-то дело до парнишки.

— Как тебе сказать… — Сизиф побледнел. Он редко краснел, обычно кровь откатывалась от щёки, будто волны от прибрежных скал. — Понимаешь, Шахрияр…

Кэвин поморщился, так как не любил, когда вспоминали его второе имя, которое вызывало на языке терпкое чувство вины. Будто он съел что-то протухшее. И он сразу вспоминал и тот караван, который почти целиком невольно обрёк на смерть, пусть и не сам, а из-за пагубных чар его матери. И цепочкой, каждое звено которой было тёмным и ржавым, сразу вспоминались и приёмные родители (скорее всего, уже давно покойные), его приятели, с которыми он провёл так много беззаботных дней. И селение. И родная мать-убийца, отвергшая его.

Юноша смутился и отвёл взгляд:

— Мне вроде как невместно заниматься подобным, ведь я — состоятельный купец. А Итака хоть и представляет собой скалы и болото, но это мой дом. И я женился, как тебе уже известно, — он развёл руками. — И я не хочу, чтобы супруга каждый раз, когда я отправляюсь в плавание, переживала, что я утону где-нибудь или меня русалка сожрёт. Либо же пираты зарежут. Слава Гермесу, сейчас у меня достаточно денег, чтобы посылать за товарами в чужеземные края кого-нибудь другого. Хотя это и скучно, но зато безопасно, — он снова развёл руками, будто предлагая оценить то, что их окружало. То, что удерживало Сизифа в Итаке надёжнее, чем якорь судно.

Будто услышав, что говорят о ней, а, возможно, и подслушивая, из гинекея вышла очень некрасивая молодая женщина с выразительными и грубыми чертами лицами, которые часто встречались у греков, с небольшими недобрыми глазами, напоминающими чёрных жуков, копошащихся в отходах, крупными губами и выделяющимся носом.

Волосы у неё были густыми и жёсткими и будто пытались вырваться из кос, чтобы придушить незваного гостя.

Кэвин достаточно научился разбираться в женщинах, чтобы мысленно посочувствовать знакомому. Он сразу понял, что женщина обожает сплетничать, жаловаться на жизнь, обсуждать недостатки мужа и постоянно выставлять себя жертвенным ягнёнком. При этом попрекать мужа абсолютно всем, чтобы держать в мощных тисках абсолютной женской власти.

Но совсем юная девушка изображала смирение, демонстрируя уже увеличившийся живот.

— Моя драгоценная супруга Гера, — представил Сизиф девушку, раздуваясь от гордости. — А вот этот подозрительно выглядящий тип — хороший человек и друг. Только благодаря ему я на"Летающей русалке"жив остался во время очередного налёта пиратов… И не утопился в море от"приятного"отношения ко мне других моряков.

Кэвин кивнул, показывая, что заметил девушку. Ему внезапно вспомнилась сказка про злую мать, которая подбирала сыновьям как можно более уродливых жён, чтобы те её слушались.

Кэвин ушёл как можно скорее, чтобы только не смотреть на кривящую губы и злобно смотрящую на него женщину. Смог сбежать под предлогом сбора остальных для пира, который Сизиф обещал устроить.

Но проходя около окна, услышал то, что его ушам явно не предназначалось.

Несмотря на начавшую грозу, яркие молнии и гром, он, к своему сожалению, прекрасно расслышал каждое слово очередной ссоры молодых супругов.

— Ты никогда меня не слушаешь! И мать свою не слушал, мир её праху, — начала заводиться женщина.

— Чего ты хочешь? — устало, с нотками покорности, ответил Сизиф.

— С чего вдруг ты решил устроить этим нищим матросам пир горой? Они к тебе плохо относились, ты сам это говорил! Да и Синдбад — тот ещё проныра и мошенник, все об этом знают. Да и этот твой дружок очень неприятный, у него глаза жуткие, словно в царство Аида заглядываешь. Да и все знают, что если свяжешься с шайкой Морехода — то сгинешь вскоре! Да и если пригласишь к нам всю эту ватагу, то вино наше если не выпьют, то разобьют драгоценные амфоры. И всё утащат, что смогут. А нас ночью прирежут. Да и соседки уже начали коситься на меня, когда узнали, с кем ты связался. Лидия вот вчера мимо прошла, даже не поздоровалась, будто я пустым местом стала! Выгони их всех, пока поздно не стало!

Хмыкнув, Кэвин подумал, что Гера здорово напоминает корову… А у верховной богини Геры воловьи глаза. Правда, у этой девицы глаза не были красивыми. Так что у коровы она взяла — в отличие от волоокой жены громовержца — только неприятный голос, напоминающий мычание.

Лучше бы, конечно, глаза, но ей не повезло.

А вообще ему тут стало тоскливо и даже мерзко: серые небеса, скучный остров с грудой камней со всех сторон, серый дом — ничуть не лучше того, в котором он когда-то жил.

А ещё животные в округе начали подавать звуки, боясь грозы. Так что голос Геры отлично влился в это многоголосье.

Он криво усмехался уголками губ и радовался, что сам не женился. Такой камень на шее ему точно не был нужен!

Невольно он сжал руку с кольцом, к которому один ювелир прикрепил чёрную жемчужину, хотя и сказал. что получилось очень уродливо. Впрочем, ему было важнее, чтобы эти два элемента снова оказались вместе. Пусть и не так идеально, как раньше.

Словно отголосок давно пропавшего символа свободы.

Внезапно, заглядевшись на небеса и едва не ослепнув от яркой вспышки молнии — и чуть не оглохнув от жуткого грома — Кэвин осознал, что беда подбирается к этому месту. Смерть крадётся на мягких лапах дикого зверя.

Перед тем, как навсегда остаться в собственном богатом доме, Синдбад научил его кое-чему. А затем продал втридорога судно (вместе с командой, которой просто не было куда уходить) главному помощнику Али ибн Хусейну.

Кэвин воспринимал откровенность старика как попытку извиниться, что он не отдал корабль ему. Однако Кэвину никогда не хотелось обзаводиться собственностью. Поэтому и кутил больше всех в портах, разбрасывая монеты, как безумец. И потому остался в свои пятьдесят лет гол как сокол.

Синдбад научил его превращаться в пуму. И сейчас, обратившись в дикого зверя, Синдбад зарычал, задрав морду вверх. Глупые слова вздорной девки уже не интересовали его. Да и зверь их не понимал, хотя продолжал слышать. Он вскарабкался на каменистый холм, который позволял одновременно увидеть и домик Сизифа и его жены, и корабль.

А ещё он увидел нестерпимо сверкающую золотистую лодочку, в которой гребла одним веслом удивительной красоты молодая женщина: с рыжими, словно золото, вымоченной в крови, длинными волосами; с глубокими жёлтыми глазами; с холодной улыбкой на давно мёртвых устах.

И Кэвин знал, как никто иной, что ей требуется жертва, чтобы попасть в этот мир. И оставить дорогу для него. По крайней мере, он на это надеялся. Потому что ощущал себя жутко уставшим от жизни, людей, мерзостей, постоянно происходящих вокруг. Подвигов, от которых уже тошнило. И от чудес, которые вызывали лишь скуку.

Перед ним предстал нелёгкий выбор… Который он уже сделал. Он не мог, просто не мог обречь на гибель матросов и нового капитана корабля. Несмотря на то, что уже не чувствовал себя частью этого маленького деревянного мирка после того, как Синдбад ушёл на покой.

Но они навсегда остались частью его сердца. Так что он выбрал Геру. И знал, что она заснёт сегодня ночью — и проснётся полностью невменяемой. А затем родит сына-дурачка, который начнёт убивать людей. Во славу его матери.

Кэвин помчался в зверином облике к порту, где сейчас было только три корабля, включая тот, который много лет был его домом. Ненадёжным, готовым вот-вот развалиться во время шторма… Таким же хрупким, как и любая человеческая жизнь.

К каменному пирсу пристала лодка. И внезапно из тёмно-серых туч прорезался золотистый сноп солнечного света, который озарил сиянием словно выкрашенную золотой краской лодку и медно-красные волосы красавицы.

Пума одним прыжком очутилась рядом с ней. Женщина равнодушно потрепала его между ушей — и они исчезли. Для тех, кто знал Шахрияра — навсегда.