Книга утраченных имен

Кристин Хармель, 2020

Эта книга – основанный на реальных событиях времен Второй мировой войны во Франции рассказ о двадцатитрехлетней девушке Еве, которая, используя свой талант художника для изготовления поддельных документов, помогает сотням еврейских детей бежать от нацистов в нейтральную Швейцарию. Дети получают новые, вымышленные имена и не смогут долго помнить свои настоящие. Ева и ее возлюбленный Реми решают сохранить их настоящие имена и зашифровывают их в старинной книге, которой дают название «Книга утраченных имен». В результате предательства ячейка Сопротивления прекращает работу, Реми пропадает, книга оказывается в руках нацистов… Спустя десятилетия живущая в Америке Ева узнает о том, что книга находится в Берлинской библиотеке, и покупает билет на самолет…

Глава 5

— Куда мы идем? — слабым голосом спросила Еву мать десять минут спустя. Они быстро шли по улице, опустив головы; Ева несла в одной руке чемодан, а другой держала за руку дрожащую мамусю. День выдался жарким и очень душным, и Ева чувствовала, что вспотела.

— На Лионский вокзал, — ответила Ева. В этот момент они проходили мимо площади Вогезов, где татуш когда-то учил ее кататься на велосипеде. Где много раз поднимал ее, когда она падала и обдирала коленки. Сердце у нее защемило, и она прогнала от себя эти мысли.

— На Лионский вокзал? — повторила мать, тяжело дыша и с трудом поспевая за ней. Она уже распустила неровные косички, которые заплели ей девочки, и теперь волосы спадали свободными волнами и прилипали к шее.

При других обстоятельствах Ева замедлила бы шаг из сочувствия к матери, которая плохо переносила жару и влажность. Но чем дольше они оставались на улице, тем большей опасности подвергали себя. В тот день в Париже было пустынно, поэтому Ева и ее мать могли вызвать излишние подозрения.

— Мы поедем на юг.

— На юг? — задыхаясь, спросила мамуся.

Ева кивнула, и они резко свернули на просторный бульвар Бомарше — Ева всегда его считала красивым. Но сегодня высокие здания по обе стороны от него казались ей стенами, которые удерживали их с мамусей, направляя навстречу неведомой судьбе.

— В город под названием Ориньон.

— Что ты такое говоришь? Твой отец здесь, Ева. А ты предлагаешь уехать в другой город, я о таком городе вообще никогда не слышала. Да как это возможно?

— А так, он арестован, мамуся! — ответила Ева и от раздражения пошла еще быстрее. — И вызволить его мы сможем только после того, как сами спасемся от беды.

— Убежим? — Мать, вырвав у Евы свою руку, повернулась к ней лицом. — Как трусы?

Ева быстро осмотрелась по сторонам. Она заметила мужчину, который наблюдал за ними из окна магазина на другой стороне улицы.

— Мамуся, не будем выяснять здесь отношения. Своим поведением ты вызываешь подозрения.

— Нет, Ева, это ты ведешь себя подозрительно! — Мамуся, схватив Еву за запястье, впилась ногтями ей в кожу. — Сочинила хитроумный план побега, словно мы шпионы из какой-нибудь твоей книжки. Неужели ты думаешь, что мы можем бросить твоего отца?

— Мамуся, ему уже не поможешь.

— Нет, он…

— Ему не поможешь! — У Евы рыдания рвались из горла, но она подавила их и, высвободив руку, снова пошла вперед. Через несколько секунд мать догнала ее. — Я обещаю, что вернусь за ним. Но сейчас нам нужно уехать.

— Ева…

— Поверь мне, мамуся. Я прошу тебя.

Мать замолчала и пошла за ней следом. Только этого Еве и было нужно.

Через пятнадцать минут вдали показалось здание вокзала.

— Веди себя так, словно ничего не случилось, — прошептала матери Ева. — Мы французы, представители среднего класса, и нас совершенно не волнует то, что произошло сегодня ночью.

— С какой, однако, легкостью ты поворачиваешься спиной к своему народу! — пробурчала мать.

Ева постаралась не обращать внимания на ее слова, но они острой иглой вонзились ей в сердце и отзывались болью, пока она шла к вокзалу.

— Мы обе работаем секретарями. Ты — русская эмигрантка, а я — твоя дочь. Мой славный отец француз — твой муж — не вернулся с фронта. И у нас есть опасения, что он погиб.

— Да, Ева, давай притворимся, что твой отец умер! — с яростью возмутилась мамуся.

— Мамуся, ну послушай же меня! От этого зависят наши жизни. Мы купим билет до Клермон-Феррана через Виши.

— Виши?

— Я посмотрела карту. Это самый быстрый путь до Ориньона.

— Что это за место?

— Там живет твоя сестра Ольга, — решительно сказала Ева. — Она заболела и попросила тебя помочь ей приглядеть за ее тремя детьми.

Мамуся лишь удивленно выпучила глаза.

— Мамуся, это серьезно. Ты должна запомнить все, что я говорю.

— Но почему именно в Ориньон? Я никогда о нем не слышала.

— Там живут люди, которые помогают евреям перебраться в Швейцарию.

— Швейцарию? Но это просто смешно. Если город, про который ты говоришь, находится рядом с Виши, то от него до швейцарской границы около трехсот километров.

Такая мысль тревожила и Еву, но она старалась не сосредотачиваться на ней. Может быть, именно поэтому тот город и считался идеальным укрытием.

— Мамуся, это наш единственный шанс на спасение.

— Так теперь ты хочешь, чтобы мы уехали из Франции без твоего отца? — с обидой спросила мамуся, повышая голос.

— Нет, — ответила Ева. — Я хочу найти людей, которые нам помогут его освободить.

В 14:05 поезд отошел от станции на Лионском вокзале, переехал через реку Марна рядом с тем местом, где она впадала в Сену, и, пыхтя, направился на юго-восток — и только тогда Ева смогла наконец перевести дух. Купить билет оказалось намного проще, чем она ожидала: кассир лишь мельком взглянул на их документы и, зевнув, вернул их обратно. Ева подумала, что поимка беглецов не входила в его обязанности. Но молодой немецкий солдат, который проходил по вагону вскоре после того, как Ева с матерью сели в поезд, тоже без особого интереса проверил документы и молча вернул их обратно. Когда поезд набрал скорость и, выехав из пригорода Парижа, помчался по сельской местности, Ева позволила крошечной надежде поселиться у нее в душе, а вместе с надеждой пришла и легкая гордость за мастерски проделанную работу.

А потом она увидела, что сидевшая рядом с ней мать, прижавшись лбом к стеклу, плачет, ее плечи сотрясались от беззвучных рыданий, и напряжение снова охватило Еву.

— Мамуся, — пробормотала она, стараясь говорить как можно тише. Вагон был полупустым, большинство пассажиров увлеченно читали книги или газеты, но кто-нибудь из них в любой момент мог что-то заметить.

— Пожалуйста, перестань. Ты привлекаешь к нам внимание.

— И что с того? — прошипела мамуся, поворачиваясь к Еве. Ее глаза горели возмущением. — Мы только обманываем себя. Нам не удастся убежать.

— Мы должны сделать это, мамуся. Смотри, нам уже удалось уехать из Парижа.

— Они найдут нас, где бы мы ни были. Мы же не можем просто исчезнуть. Как мы будем питаться? Где жить? Откуда возьмем карточки на продукты? Чистое безумие. Лучше бы остались. По крайней мере, в Париже у нас есть знакомые.

— Да, но про нас знает слишком много людей, — напомнила ей Ева. — И невозможно понять, кому стоит доверять, а кому — нет.

Мамуся покачала головой:

— Это ошибка. Ты просто воспользовалась моим горем и убедила меня.

— Мамуся, я не хотела… — Голос у Евы сорвался, ее захлестнуло чувство вины. Она так спешила поскорее уехать, найти способ, как выбраться из города, и ей даже в голову не пришло, что, возможно, гораздо безопаснее было бы остаться. А вдруг мать права?

Поезд по-прежнему мчался на юг — через мосты над стремительными реками, набирая скорость, пересекал пустынные фермерские земли, и в конце концов мамуся уснула, тихо посапывая рядом с дочерью. Но слишком взбудораженная Ева никак не могла расслабиться. Она приняла решение за них обеих, и, если их схватят, виновата будет она. Возможно, им стоило остаться дома, где они могли рассчитывать на помощь друзей. Но кто стал бы рисковать ради них? Теперь они в бегах, нравилось им это или нет. Даже месье Гужон, который всегда казался ей достойным человеком, постарался поскорее от них отделаться.

Когда поезд остановился на полчаса в Мулене, в вагон вошли два десятка немецких офицеров и стали проверять документы, но вид у них был скучающий и усталый. Молодой темноволосый немец с румяными щеками мельком взглянул на разрешения на выезд Евы и ее матери, а затем перевел взгляд на ряд позади них. Ева облегченно вздохнула — до этой минуты, она, не отдавая себе в этом отчета, сидела, задержав дыхание. Однако полностью расслабиться она смогла лишь после того, как немцы вышли и поезд двинулся дальше.

— Так это и есть «Свободная Франция»? — пробормотала мамуся, когда час спустя поезд замедлил ход и стал подползать к Виши. Город даже в вечерних сумерках выглядел красиво. Корзины на окнах были полны цветов, а великолепные здания девятнадцатого века величественно устремлялись в самое небо. Они остановились посередине железнодорожных путей, и Ева стала высматривать в окно немецких солдат, но увидела лишь патрульных полицейских, французов. Однако, с другой стороны, именно французские полицейские приходили за ее отцом прошлой ночью. Никому нельзя доверять.

Поезд снова двинулся. Ева смотрела в окно, надеясь увидеть дворец, в котором разместились Петен и его министры после того, как они покинули Париж. Но перед ней проносились лишь парки, жилые дома и кафе. Когда поезд пересек реку Алье, протекавшую среди виноградников, начали сгущаться сумерки. После короткой остановки в Рьоме они продолжили движение на юг, и к этому времени за окнами уже совсем стемнело. Около девяти вечера поезд вздрогнул и наконец-то остановился под низкими сводами вокзала города Клермон-Ферран.

— И что теперь? — спросила мамуся, как только они вышли из поезда вместе с еще двумя дюжинами пассажиров. — Уже поздно, и автобусы вряд ли ходят.

Ева глубоко вздохнула. Даже после того, как им удалось выбраться на не оккупированную французскую территорию по поддельным документам, ей казалось, что самая опасная часть их путешествия только начинается.

— Будем ждать.

— Чего?

— Утра. — На станции было тихо, но Ева и ее мать были не единственными, кому пришлось провести эту ночь на жестких деревянных лавках. Почти половина пассажиров, которые приехали с ними на поезде, также расположились на платформе. Они клали под головы чемоданы и сумки, и, несмотря на теплую погоду, накрывались пальто, как одеялами. — Мамуся, попробуй уснуть. Я прослежу, чтобы ничего не случилось.

На следующий день ближе к вечеру Ева и ее мать наконец-то сели в автобус до Ориньона. Поездка заняла около полутора часов. Сначала они ехали по улицам мимо старых каменных домов, а затем — через зеленый лес и фермерские угодья.

Ориньон располагался на вершине холма и был окружен густым сосновым лесом. Когда автобус въехал в город и стал подниматься вверх по склону, до предела напрягая двигатель, Ева заметила очертания высокой горной гряды на западе. Она прижалась лбом к стеклу и разглядывала окутанные туманом склоны, пока автобус не свернул за угол, не замедлил ход и не остановился, завизжав тормозами, на маленькой площади, которую со всех сторон окружали невысокие приземистые здания.

— Ориньон! — объявил водитель шести пассажирам, которые находились в салоне. — Конец маршрута.

Люди медленно встали, взяли свои вещи и побрели к выходу. Ева с матерью выбрались из автобуса последними, и, когда он уехал, Ева наконец-то расслабилась и осмотрела новую для себя обстановку. У них все получилось.

Ориньон был совсем не похож на Париж, Ева еще никогда не бывала в таких местах. Родители несколько раз ездили с ней, тогда еще ребенком, на север, на побережье Бретани, где соленый морской воздух окрашивал фасады деревянных зданий в серый, «голубиный», цвет. Еще пару раз они выезжали в предместья Парижа, в тех местах на бескрайних пастбищах, изрезанных извилистыми ручейками, то тут, то там виднелись небольшие дома, а города были маленькими, милыми и опрятными.

Этот городок выглядел более компактным. Дома с узкими окнами стояли необычайно близко друг к другу, и их расположение казалось порой совершенно беспорядочным, как будто когда-то их построили строго в ряд, но потом земля поднялась и разметала их в разные стороны. Выложенные булыжником мостовые петляли, поднимаясь вверх по склону холма, а некоторые улицы, расходившиеся в разные стороны от городской площади, выглядели слишком узкими даже для одного автомобиля. На самом верху холма возвышалась маленькая каменная церковь с витражами и простым деревянным крестом над главным входом.

Но больше всего Еву поразило то, каким живым выглядел этот город, пускай на площади и была всего небольшая горстка людей. В Париже после прихода немцев люди одевались в основном в серую и черную одежду и ходили с опущенными головами, будто пытались слиться с окружающими их домами. Все краски словно вылиняли; во многих местах цветы и деревья, которые прежде пышно разрастались и наполняли город жизнью, теперь засохли или вовсе исчезли.

А здесь ящики на окнах были полны перечной мяты, кервеля, розовой, сиреневой и белой герани; плющ весело взбирался вверх по стенам каменных зданий, и казалось, что он рос тут еще со времен Французской революции. Одежда сушилась на веревках, натянутых на деревянных балконах. Даже церковь над городом словно вся светилась изнутри, и этот свет озарял разноцветные стекла ее витражей. Посреди площади стоял каменный фонтан со статуей бородатого мужчины, который в одной руке держал крест, а в другой — кувшин с водой, стекающей, весело журча, к его ногам. Сердце этого города еще не было растоптано, и на несколько секунд Ева замешкалась, не зная, что ей делать дальше.

— Что это за город? — шепотом спросила мамуся, обменявшись с Евой робкими улыбками впервые после ареста отца. Ева почувствовала, как у нее защипали глаза от слез радости. На несколько мгновений ей показалось, что все в их жизни еще может наладиться.

Она проглотила подступивший к горлу ком.

— Правда, здесь красиво?

— Похоже на деревню, в которой я выросла. — Мамуся, глубоко вздохнув, закрыла глаза. — Свежий деревенский воздух. Я уже почти забыла его.

Ева тоже вдохнула полной грудью — запахи примулы, жасмина и сосен не поддавались описанию словами. Когда она открыла глаза, мимо них прошла женщина, державшая за руки двух маленьких девочек, которые внимательно смотрели на Еву. Она тут же образумилась. Они уехали из Парижа, но опасность еще не миновала — они путешествовали по поддельным документам и должны были найти место, где можно остановиться, не вызвав при этом подозрений.

— Пойдем, — сказала она матери.

Сжав ручку чемодана, Ева пошла вперед, мамуся последовала за ней, они покидали площадь с таким видом, словно хорошо знали, куда им идти. На самом деле Ева никогда еще не чувствовала себя такой потерянной, однако она старалась держаться спокойно и осматривалась по сторонам только в поисках какой-нибудь гостиницы. В центре этого маленького городка наверняка можно было найти какое-нибудь жилье.

Но поиски не сразу принесли результаты — она четыре раза сворачивала за угол, прежде чем увидела вывеску, на которой было указано, где находится pension de famille^[9]. Облегченно вздохнув, Ева ускорила шаг, мать последовала за ней.

Они добрались до небольшого каменного здания в полутора кварталах от центральной площади. Его дверь оказалась закрытой и запертой на ключ, а занавески на окнах — задернутыми. Но Ева все равно постучала, потом, когда никто не открыл, постучала еще раз, настойчивее. Она принялась колотить в дверь и в третий раз, когда та распахнулась. На пороге появилась маленькая полная женщина с недовольным лицом в домашнем платье в горошек. Ее седые волосы были растрепаны и всклокочены, а щеки — круглые и красные, как помидоры.

— Ну? — спросила женщина вместо приветствия; ее глаза блестели, пока она смотрела то на Еву, то на мамусю. — И кто из вас поднял такой шум?

— М-м… здравствуйте, мадам, — неуверенным голосом начала Ева и натянуто улыбнулась женщине, когда та повернулась к ней, раздувая ноздри. В этот момент она была похожа на дикую кабаниху. — Мы… мы ищем гостиницу, где есть свободные комнаты.

Лицо женщины немного смягчилось, но сдаваться она не собиралась.

— И вы думаете, что можете просто заявиться сюда и потребовать, чтобы вам дали комнату?

Ева посмотрела на вывеску пансиона, затем — снова на женщину.

— Но ведь это пансион, поэтому…

Женщина слегка скривила губы, и Ева не смогла понять, что та сделает в следующую минуту: засмеется или возмущенно заворчит.

— Но в такой час? Разве нормальные приходят так поздно? Уже скоро ночь!

— Мы только что приехали на автобусе после долгого путешествия.

— Путешествия? Откуда?

— Из Парижа.

Женщина прищурилась, затем скрестила руки на груди.

— И что у вас за дела в Ориньоне?

— Э-э… — Ева запнулась. Настойчивые расспросы сбили ее с толку. Она такого не ожидала.

— Мы работаем секретарями, а сюда приехали к моей сестре, она живет здесь неподалеку, — спокойно сказала стоявшая позади нее мамуся. — Но у нее трое детей, и квартира совсем маленькая, поэтому для нас не нашлось места. — Ева удивленно посмотрела на нее, пытаясь скрыть свое потрясение. Она сама требовала от матери, чтобы та запомнила все эти сведения, но была уверена, что мамуся даже не слушала ее. — Так что, если у вас нет свободной комнаты, мы обратимся куда-нибудь еще.

Женщина посмотрела на мамусю, и ее губы изогнулись в легкой улыбке, но взгляд по-прежнему был крайне недоверчивым.

— Вы говорите с акцентом, мадам. Вы не француженка?

Несколько секунд мать Евы молчала, а Ева молилась, чтобы та все правильно сказала. Если она ошибется, женщина может заявить на них властям, и тогда все будет кончено.

— Моя мать… — начала было она.

— Русская, — уверенно сказала ее мать, и Ева не смогла сдержать вздоха облечения. — Я уехала из России в 1917 году после революции и вышла замуж за француза. Моя дочь Ев… — она осеклась, а затем решительным тоном поправила себя: — Колетт родилась здесь, во Франции, через несколько лет после этого.

— Русская, — повторила женщина.

— Из белой эмиграции, — без запинки пояснила мамуся.

— Вы и ваша дочь Ев-Колетт. — Женщина усмехнулась, но в ее глазах больше не было злобы.

— Просто Колетт, — с волнением сказала Ева.

— Понятно, — отозвалась женщина. Она внимательно посмотрела на них, но даже не шелохнулась, а затем спросила по-русски: — Прекрасный вечер, не правда ли? — И мило улыбнулась мамусе.

Ева замерла. Женщина говорила по-русски? Поразительно!

Но мамуся и бровью не повела.

— Да, — уверенно ответила она.

Женщина прищурилась и снова спросила по-русски:

— Вы приехали сюда со своей дочерью?

Ева выдавила из себя вежливую улыбку и краем глаза посмотрела на мать.

— Да, — по-русски ответила мамуся, но уже менее уверенно.

— Хм, — протянула женщина и спросила по-русски: — Вы на самом деле не русская, не так ли? Вы — мошенница?

Вид у мамуси был совершенно потерянный.

— Да? — ответила она на свой страх и риск.

Ева задержала дыхание, когда женщина смерила мамусю долгим взглядом, а затем сказала по-французски:

— Хорошо, мадам. Вы и ваша дочь — просто Колетт — можете войти, пока еще не совсем стемнело. Пусть мы и в свободной Франции, но было бы большой ошибкой считать ее действительно свободной. — С этими словами она развернулась и тяжелыми шагами прошла внутрь дома.

— О чем она тебя спрашивала? — шепотом поинтересовалась Ева у матери.

— Понятия не имею, — тихо ответила мамуся. Они удивленно переглянулись и последовали за женщиной, закрыв за собой дверь.

В фойе они увидели, как женщина ищет что-то на своем маленьком столике. Она достала тоненький журнал в бордовом кожаном переплете для регистрации гостей.

— Вот она. Гостевая книга. — Она распахнула ее и протянула Еве открытую ладонь. — Дайте мне посмотреть ваши документы. И, если можно, побыстрее.

Ева с матерью протянули свои удостоверения личности и стояли молча, пока женщина изучала их, прищурив глаза. Затем она кивнула и занесла их данные в гостевую книгу. Ева боялась вздохнуть до тех пор, пока женщина не вернула им документы.

— Очень хорошо, — сказала женщина, протягивая ей ручку и переворачивая гостевую книгу для подписи. — Мадам Фонтен. Мадемуазель Фонтен. Я — мадам Барбье, хозяйка пансиона. Здесь у нас все просто, без изысков, но место надежное, по крайней мере, до тех пор, пока вы будете платить. Кстати, у вас есть деньги?

Ева кивнула.

— Вот и славно. Вы будете жить во втором номере, он в конце коридора. Хотя, боюсь, там всего одна кровать. Ключ от входной двери найдете на комоде. Как долго вы собираетесь оставаться здесь?

— Я не знаю, — нерешительно ответила Ева. — Здесь есть другие жильцы?

Мадам Барбье удивленно приподняла брови.

— Вы двое — единственные, у кого хватило безрассудства приехать сюда из Парижа, чтобы провести отпуск в горах посреди войны.

Ева натянуто улыбнулась:

— Замечательно, спасибо, мадам Барбье. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи. — Мадам Барбье повернулась к мамусе и пожелала ей спокойной ночи на русском.

— Спокойной ночи, — вежливо ответила ей по-русски мамуся и, не тратя время попусту, быстро пошла по коридору ко второму номеру. Ева последовала за ней, буквально ощущая на себе сверливший ее взгляд мадам Барбье.

Оказавшись в номере, вымотанная до предела Ева сменила свою дорожную одежду на рубашку и скользнула под одеяло. Вскоре усталость взяла свое, и той ночью она крепко спала, свернувшись калачиком и прижавшись к матери.

— Как думаешь, она нам поверила? — спросила мамуся, когда Ева, проснувшись рядом с ней на следующее утро, заморгала от солнечного света, заполнившего комнату. Здесь даже солнечные лучи казались чище и ярче, чем в Париже.

— Мадам Барбье? — Ева зевнула и перевернулась на другой бок, наконец-то отпустив руку матери, за которую держалась всю ночь. — Наверное. Она записала наши данные и позволила нам остаться.

Мамуся кивнула:

— Ты сказала ей, что у нас есть деньги, Ева. Но что мы будем делать, когда она поймет, что это не так?

Ева виновато пожала плечами:

— Но они у нас есть.

— Что?

— Я… ээ… я взяла немного франков из кухонного шкафчика в квартире мадам Фонтен.

— Что ты сделала?

— Я искала ручки. И случайно нашла деньги.

— Ева Траубе! Я воспитывала тебя не для того, чтобы ты стала воровкой!

У мамуси был такой возмущенный вид, что Ева не решилась рассмеяться.

— Знаю, мамуся, я никогда в своей жизни ничего не крала. Но нам очень нужны были деньги, и, честно говоря, если бы мадам Фонтен не была так занята заботой о матери, то тут же сдала бы нас властям.

Выражение лица мамуси немного смягчилось.

— Ева, а что, если она обратится в полицию, когда поймет, что мы ее ограбили…

— Мамуся, нас там уже нет. И что сможет сделать полиция? Во второй раз занести нас в свои списки?

Через полчаса они вышли из своего номера. Мадам Барбье ждала их в общем зале, перед ней стояла большая миска со спелой клубникой. Она жестом предложила им сесть напротив. Ева с матерью взволнованно переглянулись, но все же уселись. Ева поймала себя на мысли, что не ела клубники с тех пор, как началась война.

— Угощайтесь, — просто сказала она, и желудок Евы так громко заурчал, что мадам Барбье удивленно приподняла брови.

— Наверное, мы не сможем, — попробовала отказаться Ева. — У нас нет продовольственных карточек и…

— Я вырастила ее в своем саду, — перебила ее мадам Барбье. — И судя по вашему виду… да еще звукам, которые вы издаете, вы голодны. Так что поешьте. Я не буду предлагать дважды.

Ева немного помедлила, а затем взяла одну ягоду. Она откусила и с трудом сдержалась, чтобы не застонать от удовольствия, когда сладкий сок наполнил рот.

— Спасибо, — поблагодарила Ева и, проглотив ягоду, потянулась за другой, раздумывая о том, сколько им придется за это заплатить.

Однако, когда Ева и ее мать опустошили всю миску, мадам Барбье лишь кивнула.

— Хорошо, — сказала она, вставая. — Ужин ровно в семь, будет картофельный суп.

— Но мы не можем… — начала было Ева, но мадам Барбье жестом прервала ее.

— Нельзя, чтобы вы голодали. Как хозяйка пансиона, не могу этого допустить. — С этими словами она вышла из комнаты, половицы тяжело скрипели под ее ногами.

— Очень мило с ее стороны, — сказала мамуся после долгого молчания.

Ева кивнула, но на душе у нее было неспокойно. Пока они ели, мадам Барбье разглядывала их так, словно они были подопытными образцами в пробирке. Еве казалось, что вчерашняя попытка ее матери разговаривать по-русски закончилась полным провалом. Неужели хозяйка пансиона что-то замыслила? Но в то же время они не могли отказываться от бесплатной еды.

— Мамуся, я думаю, тебе сегодня лучше не выходить из нашей комнаты, — тихо сказала она. — Мне придется немного прогуляться одной. Я разговариваю без акцента, а значит, никто не будет задавать мне лишних вопросов.

— Не такой уж у меня сильный акцент, — заметила в свое оправдание мамуся.

— Мамуся, ты говоришь, как Владислав Сикорский.

Мамуся поморщилась:

— Gdy słoneczko wyżej, to Sikorski bliżej.

Ева удивленно округлила глаза, услышав популярное высказывание, восхвалявшее премьер-министра Польши в изгнании. Оно переводилось как: «Когда солнце выше, Сикорский ближе».

— Просто не выходи на улицу. И не закрывай окно на случай, если придется бежать.

— Теперь ты хочешь, чтобы я выпрыгнула в окно?

— Мамуся, я просто стараюсь быть осмотрительной. Все нужно продумывать на два шага вперед.

— Ты так говоришь, словно я — вторая Мата Хари, и, кстати, не забывай, что с ней случилось, — проворчала мамуся. Однако она встала и, шаркая ногами, побрела в их номер. Ева подождала, пока не раздастся щелчок замка, а потом вышла из дома.

Примечания

9

Семейный пансион (фр.).