Все наши вчера

Кристин Террилл, 2013

Эм заперта в пустой холодной камере. Финн – в камере по соседству. Они останутся там до тех пор, пока не скажут то, что хочет знать их тюремщик. Но есть проблема: то, что он хочет знать, еще не произошло. А затем Эм находит в своей камеру записку, которая содержит несколько простых, но ясных указаний. Девушка должна отправиться в прошлое, чтобы предотвратить трагедию, которая вот-вот случится. Но для этого ей необходимо выследить и убить своего возлюбленного. А самое страшное, что автор записки – она сама…

Два

ЭМ

Меня выворачивало наизнанку до тех пор, пока до желудка не дошло наконец-то, что он уже пуст. Потом я прижалась лбом к холодной стене и вытерла рот рукавом.

«Ты должна убить его».

Даже закрыв глаза, я все равно видела эти слова. Их словно выжгло у меня внутри, но я не могла принять их. Должен существовать какой-нибудь другой способ. Я не настолько безжалостна.

Пока еще не настолько.

В дальнем конце коридора щелкнул замок двери. Кто-то шел сюда. Я выпрямилась и метнулась к сливу. Трудно сказать, что сделает доктор, если обнаружит, что я влезла туда — а уж если он увидит этот листок!..

От этой мысли кровь в моих жилах заледенела.

Неловкими руками, поспешно, я разломала ложку на несколько частей и сбросила их в сток. Я уже слышала стук тяжелых ботинок по цементу. Я прижала решетку к стоку и пристроила шурупы обратно, насколько это возможно было сделать, имея из инструментов лишь пальцы и ногти. Потом я подхватила полиэтиленовый пакетик и листок бумаги и кинулась на койку. Только я успела сунуть свою находку под матрас, как в окошке двери показалось лицо Кесслера.

— Где ложка? — спросил он.

Ну зашибись. Кесслер совсем не так глуп, как я надеялась.

— Не понимаю, о чем вы говорите, — сказала я, равнодушно запрокинув голову. Я заставила себя дышать спокойно, хотя легкие мои готовы были лопнуть, так их жгло от напряжения.

Кесслер повернул голову вправо, советуясь с кем-то, невидимым мне. Этот кто-то был не в военных ботинках, поэтому я не услышала его приближения. Я почувствовала, как в тапках скрутило пальцы ног.

Кесслер повернулся обратно ко мне.

— Мы знаем, что она у тебя. Давай ее сюда.

Ну, теперь это все равно не вариант. Мне пришлось бы вылавливать обломки из стока, и они тогда всю камеру перевернут в поисках того, что я прячу. А если они найдут тот листок бумаги с перечнем угроз, написанных моей рукой, мне конец.

И кроме того, я никогда ничего не отдам этим людям, какую бы мелочь они ни просили.

Я закинула руки за голову.

— Отцепитесь.

— Детка, это всего лишь пластиковая ложка. — А вот это уже доктор, я слышу его приглушенный голос из-за двери. — Что ты собираешься ей делать, вырыть подземный ход отсюда?

При звуке его голоса я вскочила.

— Иди к черту!

— А? — Это уже Финн из вентиляционного отверстия. — Что происходит?

— Последний шанс.

Я плюнула в окошко в двери. Меня трясло от бешенства. В любую секунду дверь может распахнуться, доктор войдет сюда, и начнется какой-нибудь новый кошмар. И все из-за пластиковой ложки. У меня даже ноги дрожали, так мне хотелось кинуться бежать, да вот только некуда было бежать.

Ну и ладно. Я способна с этим справиться.

— Откройте, — сказал доктор.

Я услышала звук ключа, поворачивающегося в замке, и громыхание отъезжающей двери — но не моей. Понимание пришло ко мне на секунду позже, чем следовало бы.

— Нет! — Я врезалась в запертую дверь и замолотила по ней кулаками; металлическая дверь гулко загрохотала. — Оставьте его в покое! Финн!

За стеной Финн вскрикнул от боли. Я услышала тихое шипение электрошокера военного образца. Доктор предпочитал пользоваться им, чтобы не пачкать руки. У такого шокера имелся набор настроек, и некоторые из них способны были лишить человека сознания или даже вызвать мгновенную остановку сердца. Я испытала на себе первое и видела второе. Мысль о том, что сейчас эту дрянь применяют к Финну, сводила меня с ума. Я снова и снова кидалась на дверь, выкрикивая его имя.

Доктор снова заглянул в окошко, и я отскочила, словно испугалась, что он протянет руки прямо сквозь стекло и схватит меня за горло. Правда, ему этого и не требовалось. От одного вида его лица у меня возникало ощущение, будто он вытягивает из меня жизнь.

— Ты можешь прекратить это в любой момент, — сказал он. Он выглядел точно так же, как и всегда. Я сомневалась, что узнаю себя в зеркале, а его время не касалось. В его голосе зазвучало некое подобие доброты. — Просто отдай мне ложку.

Я уставилась на него. Глаза жгло, и все перед ними расплывалось. Финн стонал от боли, а я ничего не могла сделать, потому что эта бумажка стала бы приговором для нас обоих. Я сглотнула и почувствовала во рту привкус желчи.

— У меня ее нет! Кесслер, наверое, где-то ее потерял!

Лицо у доктора сделалось грустным. Господи, как же я презирала его за это! Потом он кивнул, и Кесслер сделал что-то такое, что Финн закричал.

К тому времени, как Финн замолчал, у меня уже саднило сорванное горло и отбитые об дверь кулаки. Тяжелые шаги Кесслера и более тихие доктора прошли мимо моей камеры и затихли вдалеке. Вина навалилась на меня свинцовой тяжестью, сделав мои движения медленными и отнимая последние силы. Я стянула с койки тонкое хлопчатобумажное одеяло и подушку и свернулась на холодном полу рядом с вентиляционным отверстием.

— Финн! — шепотом позвала я. — Ты здесь?

Тишина. Ненавидит ли он меня так, как я сама себя сейчас ненавижу?

— Финн!

— Извини, я только вернулся. Выходил за пиццей.

Я разревелась.

— Эй! — Его голос был тихим и хриплым. — Брось, все в порядке.

— Заткнись! — прорыдала я. — Не смей меня утешать! Из-за меня тебя пытали!

— Брось, Эм, со мной все в порядке.

— Вот и нет!

— Вот и да. Мне просто…

— Что?

Финн вздохнул.

— Мне просто хотелось бы увидеть тебя.

Я придвинулась к стене, вжалась в нее и раскинула руки, как будто обнимала его. Глупо. Хорошо, что он этого не видит, но мне стало немного лучше.

— Мне тоже.

— Помнишь, когда ты ненавидела меня?

Я не то засмеялась, не то фыркнула, не то икнула.

— Ну, ты был просто невыносим!

— Я думаю, правильнее будет сказать «неисправим».

Я снова прижалась лбом к стене и на мгновение позволила себе вообразить, будто это его плечо, теплое и надежное.

— Ну ты и позер.

— Эй, я только что претерпел пытки ради тебя. Не ущемляй мое эго.

— Финн…

— Ш-ш-ш… — тихо сказал он. — А теперь скажи мне, как ты тогда ошибалась и какой я замечательный.

Он вправду замечательный. И он этого не заслуживает.

Да и я тоже.

— Я собираюсь убить его, — тихо сказала я.

— Да, я знаю.

— Я серьезно. Мы выберемся отсюда, и я убью его.

И я шепотом рассказала через решетку вентиляции обо всем — о стоке, о листке бумаги, о послании в самом низу листка. Молчание Флинна было глухим и непроницаемым, как разделяющая нас стена. Я попыталась представить его. Лохматая светлая шевелюра — возможно, отчаянно нуждающаяся в стрижке, — завитки волос за ушами и на шее. Голубые глаза широко раскрыты, потрясенный взгляд устремлен в пространство. Или у него зеленые глаза? Нет, точно голубые. Голубые, словно глубокая чистая вода. Рот разинут. Но как я ни старалась, я не могла вспомнить, какие у Финна губы. Тонкие или полные? Розовые или бледные?

Я уже и не помню толком, как выгляжу я сама.

— А мы сможем это сделать? — спросил он в конце концов.

«Сможем ли мы убить его» — вот что он имел в виду, но, возможно, не сумел произнести эти слова.

— Сомневаюсь, что у нас есть выбор.

— Но сперва нам надо как-то выбраться отсюда, — сказал Финн. — Вернуться обратно. Ты думаешь, это возможно?

— Судя по записке, мы проделали это уже четырнадцать раз.

— Но как?

— Не знаю. Но я уверена, что я бы себе рассказала, если бы мне требовалось об этом знать.

Финн рассмеялся.

— Просто поверить не могу — до чего безумная фраза.

— Не можешь? — Я завидовала способности Финна находить смешное в любой ситуации, но мне было не до смеха.

— Ну-у…

— Только не говори, что мы не сможем этого сделать. — У меня должны были быть чертовски веские причины, чтобы написать эту фразу, и испорченное существо у меня внутри, то самое, которое отвечало за гнев и обиды, ничуть об этом не жалело. — Не говори, что должен существовать другой способ.

— Вообще-то я хотел спросить, как ты одета.

Я прикусила губу, чтобы не рассмеяться. Ну ладно, это забавно.

— Боже, как я по тебе скучаю! — сказала я и тут же пожалела о своих словах. Я отвернулась от вентиляционного отверстия, глупо испугавшись, что Финн увидит, как я покраснела.

— Я знаю, — мягко отозвался он. Я представила себе, как он прижимает руку к стене с другой стороны. — Но я тут.

Шли дни. Мы с Финном проводили время между приемами пищи, обсуждая мою находку.

— В какое время мы должны отправиться? — спросил он наконец. Мы оба избегали этой темы. Она причиняла боль, а нам и без того ее хватало.

— Я думала об этом, — сказала я. — Нам нужно очутиться там четвертого января. Четыре года назад.

Тишина.

— Что, правда?

Я почувствовала, что он колеблется. Впрочем, я тоже не жаждала заново пережить это время.

— Мы не сможем сделать это до того, как он откроет формулу, — сказала я. — Тогда парадокс окажется настолько мощным, что последствия могут быть непредсказуемы. Это должно быть после.

— Ладно, — согласился Финн. — Но почему именно четвертое?

— Потому, что тогда он нипочем не догадается нас искать, — сказала я. — Помнишь, когда я заполучила документы?

— Конечно. Именно в тот день.

— Но доктор этого не знает, — сказала я. — Он думает, что я наткнулась на них позже. А знаешь почему?

— Почему?

— Потому что он не помнит, в какой день открыл формулу, — сказала я. — Он думает, что впервые записал ее три дня спустя, седьмого.

— Значит, если мы придем в четвертое, — сказал Финн, — он как минимум три дня не будет ждать нас.

— Именно. — Я вздохнула. — Кроме того, он будет слаб из-за того, что только что произошло. А в любой более поздний момент он будет слишком сильным. Слишком защищенным.

Финн согласился. Он не хуже моего понимал, что никакой другой момент не предоставит нам лучших шансов. Мы обсудили все еще раз, обговорили каждую деталь, которая могла бы дать нам преимущество. К концу разговора я уже помнила наизусть каждую вычеркнутую фразу из записки, и решила, что знаю, какая цепочка событий привела ее ко мне в руки. Я не помнила, что именно заставило меня эти фразы написать, но эти прошлые версии меня, эти мои более не существующие копии оставили мне достаточно подсказок, чтобы все вычислить.

Без тем для обсуждения и без тяги к стоку заняться было нечем — оставалось лишь смотреть в потолок. Скверная пища, боль, даже визиты доктора — со всем этим я могла справиться. Но эта скука, когда лежишь и ждешь, чтобы хоть что-нибудь случилось… Она меня с ума сведет!

— Финн, ты спишь? — спросила я, повернувшись на бок.

Ответа не последовало. Его способность спать при любых обстоятельствах поражала меня. Он спал, наверное, по шестнадцать часов в сутки — просто чтобы предотвратить скуку.

— Ну ты и жопа, — прошептала я.

Некоторое время я смотрела на дверь — ну, просто чтобы отвлечься от потолка. Когда-нибудь настанет день, и я непременно выйду из этой камеры. Во всяком случае, я уже выходила отсюда раньше, каждой из своих предыдущих версий, которая сбегала и добавляла пункты в записку у меня под матрасом. Как я это делала? Эх, если бы я могла вспомнить события, которые пережили те Эм! Бегство казалось мне невозможным. Я уже сотню раз мысленно перебрала все варианты. Я могла бы одолеть охранника, приносящего мне еду, или захватить доктора во время одного из его полуночных визитов и использовать его как заложника. Это позволило бы мне выбраться из камеры и, возможно, прихватить с собой Финна. Но даже если бы я это сумела — а это, давайте уж начистоту, огромное «если», — все еще остается огромная правительственная база вокруг моей камеры. Я видела ее только раз, да и то мельком, несколько месяцев назад, в тот день, когда меня сюда приволокли. Она битком набита вооруженными солдатами, стоящими между мною и «Кассандрой», и даже если бы я знала, куда идти, мне все равно не удалось бы туда добраться. Любой план, приходящий мне на ум, заканчивался тупиком или пулей в голову.

Размышления о побеге и/или смерти постепенно тоже наскучили, как и все остальное. Настолько наскучили, что я почти обрадовалась, когда дверь открылась, впуская доктора и ещё одного человека, которого мы с Финном прозвали директором, кукловода, дергающего доктора за ниточки.

Почти.

Я сделала вид, будто зеваю, потому что знала — это его бесит, но сердце мое гулко забилось в груди.

— Что, опять?

Директор чуть склонил голову, и какой-то солдат шагнул вперед, рывком поднял меня и посадил на металлическое складное кресло, которое они принесли с собой. Он привязал мои руки к подлокотникам пластиковыми хомутиками — такими наш садовник подвязывал розовые кусты.

— Ноги тоже, — приказал директор. Приятно видеть, что он не забыл, что произошло в прошлый раз.

Когда беззащитная молодая девушка, окруженная вооруженными мужчинами, была как следует зафиксирована, начался допрос. Я пробовала считать, сколько раз доктор с директором приходили сюда, чтобы поболтать со мной — каждый раз я думала, что уж этот-то будет последним, что их терпение лопнет и они в конце концов убьют меня, — но после двадцатого я сбилась. Это было несколько недель назад.

— Где документы? — спросил директор.

— Вы что, не собираетесь даже спросить сперва, как мои дела? Ваша мама не учила вас вежливости?

Директор ударил меня по лицу. В отличие от доктора, он ничего не имел против того, чтобы запачкать руки.

У меня все поплыло перед глазами. Фильмы не подготовили меня к этому — ни к тому, как это на самом деле больно, ни к тому, что это почему-то каждый раз вызывает шок.

— Мне сегодня не до твоих игр, — сказал директор. — Нам нужно знать, где документы. Кому ты их отдала? Китаю? Индии?

— От этого зависит множество жизней, — тихо сказал доктор из угла камеры, как будто ему было не наплевать на это.

Я послала директору воздушный поцелуй — ну, насколько это можно было сделать без помощи рук. Я слишком хорошо понимала, что стоит мне только сказать им про документы, и я лишусь своего последнего козыря. Мы с Финном до сих пор оставались в живых лишь потому, что я владела этой информацией, а они — нет. И потому, даже когда я готова была сдаться и принять смерть, мысль о том, что в моих руках жизнь Финна, заставляла меня молчать. Что бы они ни делали.

А в средствах они не стеснялись.

Наверняка мои крики помешали Финну спать, но, по крайней мере, я не сдалась.