Хрупкие слова женского рода

Константин Михайлович Ганин, 2023

Сборник рассказов, непохожих друг на друга: лирика, ирония, сказка. Их объединяет хрупкое настроение и ломкий сюжет, построенный на тончайшей природе слов женского рода: «Весна», «Мечта», «Сказка», «Наивность». 2-е издание дополнено новыми рассказами.

Нить мечты

Одну четверть себя потерял в прошлый год,

Но душа улежалась под новый объём.

Ей на тело плевать — она временно в нём.

Ей важней восхищение звёздным огнём.

Три четвёртых остатка сидят на крыльце

И на дрёму изводят непонятый смысл.

Им не надо земного из денег и цифр,

Им бы просто вплестись в человеческий мир,

Подружиться с собой и наладить дела,

Чтобы к людям поближе, и радость отдать,

Чтоб душа не боялась изгнанницей стать

И, расслабившись, в снах полетела опять.

Ночь вышла чудесно звёздной и по-весеннему прохладной. Я сидел на деревянном крыльце, завернувшись в одеяло, подрёмывал. Мир аккомпанировал моему состоянию тихими живыми звуками посёлка. Рассказывал о ночи мне, сбежавшему из бессонницы душного дома. Тишина провоцировала сдаться и вернуться, но я растёр измятое подушкой лицо и остался. Потянулся. Одеяло уловило момент и опало с плеч. Влажную кожу тут же пробрало ознобом. Я закутался снова и весь — с шеей и с руками. Стало ещё уютнее. Тело укрывала ткань, душу — небо.

Здесь и сейчас оно казалось невыразимо глубоким. Во мраке будней посёлок не посягал на власть звёзд. Я перебирал их россыпь, выделяя знакомые созвездия, а звёзды манили, втягивали в себя. Оживляли фантазии о дальних полётах, о людях в скафандрах. Блуждая где-то там, очень высоко, я отдался детству. Летал и ждал в сладкой тревоге, что очарование вот-вот сойдёт и я рухну обратно — на крыльцо, в одеяло. Звёзды же отпустили легко, словно на чуть-чуть, домой в гости. Отдалившиеся, они остыли до колючего холода, захотелось тепла.

Я тихо свистнул, подождал, а затем позвал: «Буся». Тишина. Я позвал ещё раз. Из темноты послышались возня, тяжёлый вздох, мягкие шаги. В свете луны появился мой овчарюга. В раскачку, с опущенной головой и развалившимися по сторонам ушами он подошёл. Я засмотрелся. Как всегда оказался беззащитным перед горячим и мокрым языком. Отплёвываясь, зарылся лицом в одеяло. Буся не стал искать взаимности, грузно, царственно повалился у ног, придавив тапки. Я высвободил ноги и с наслаждением запустил их в плотный мех. Тепло от собачьего тела и мерно вздымающаяся грудь сонного животного добавили в ночь ещё больше покоя.

Ночь текла. Мысли обо всем и ни о чём путались, не тревожа и не оставаясь надолго. Наконец я созрел, чтобы вернуться в кровать. Вытащил придавленные псом тапки и одеяло. Буся с упрёком покосился, но не двинулся. Укутанный, с одеялом на плечах, я вошёл в темноту сеней. Дверь хлопнула, отрезая свет ночного мира. Три ступени вверх и пять метров к двери — не заблудиться. Поэтому я смело шагнул вперёд. Ступеньки на месте не оказалось. Я понял, что проваливаюсь.

***

Вы помните, каково это — промахнуться ногой мимо ступени? Дёргает так, что кажется, шея оборвётся. У меня вышло хуже. Нога не нашла опоры даже на уровне пола. Она провалилась ниже, увлекая за собой и остальное тело. Я полетел в темноту. Еле успевал перебирать ногами по скользким ступеням, цеплялся руками за шершавые и влажные стены. Мне повезло уже в том, что лестница была, хотя и ведущая вниз. К тому же она оказалась узкой и короткой. Поэтому когда я всё-таки грохнулся на склизкий пол, то ушибся не сильно.

Первая мысль была о том, где это я? Следом явилась «жаль» об испачканном одеяле, а после чуть было не подумалось ещё о чём-то, но не успело. В глаза через тонкую щель ударил яркий свет. Я отпрянул и сел. Затем встал. В темноте сияющей полосой обрисовывался контур двери. Там, в загадочном пространстве, происходило что-то яркое и весёлое. Да, да! Хоть стреляйте меня, но за дверью царило веселье. Я был уверен в этом, хотя тишина подвала и говорила об обратном. Не думая долго, я распахнул дверь.

«Ви-и-и-и-г-р!» — в ушах. «Ба-бах!» — в мозгу.

О боги, сколько там было света! Сколько там было пространства! Сколько там было бабочек! Меня ослепило. В трепыхающемся сиянии, спиралью уходя в глубину, распадаясь на потоки, кружился водоворот пёстрых крыльев. Мне, полусонному, явился тот самый процесс, понять который невозможно, но в который неминуемо хочется войти. И я вошёл. И тут же упал, зависнув в невесомости. Моё одеяло затрепетало надо мной, и сбоку от меня, и подо мной. Не сразу поняв, как такое возможно, я огляделся. А вот и нет никакого одеяла. Крылья есть. Новенькие, беленькие, в кирпично-красных разводах и пятнах. Шикарные крылья! Они сами собой устроили мне сложный кульбит, а затем понесли.

Я ловил воздух, пристраивался к другим бабочкам, и мы вились друг вокруг друга. Я складывал крылья и падал, расправлял и снова парил. Это было весело. Это было пьяняще. Я чувствовал себя свободным. Дверь, через которую я вошёл, растаяла где-то в беспредельном пространстве. Только свет, только рябящие и манящие краски.

Прошла вечность в потоке весёлого наслаждения. Но когда вернулась способность мыслить, я понял, что порядок имелся, хотя и сложно различимый. Хаоса не было. Все летали куда-то и зачем-то. Неуёмное и счастливое возбуждение имело структуру.

Я влился в один из потоков. Вместе с ним смешался со встречным течением. Всё вокруг снова перепуталось, и красок стало слишком много. Я оказался потерянным среди крыльев и хлопьев разноцветного снега.

Впрочем, и не снег это был вовсе. Пёстрая вьюга складывалась из полупрозрачных и переливающихся хлопьев. «Снег» летел откуда-то сверху. То место сияло, подобно солнцу, а хлопья крутились и вихрили при полном отсутствии ветра. Бабочки же врывались в это кружение, выхватывали по яркой, переливающейся снежинке и улетали. Царила жуткая кутерьма. Крылья перемешивались с хлопьями, и было непонятно, кого же больше — бабочек или снежинок.

Я замешкался. Увидев прямо перед собой ярко-алую переливчатую снежинку, я, повинуясь какому-то высшему чувству, схватил её. Она была живой. Пульсирующее биение в нитях и узелках неведомой ткани передалось мне. Я затрепетал и упал в воронку, созданную другими бабочками.

— Ты где нашёл такую красулю? — прозвенела синяя подружка с бежево-голубой снежинкой.

— Какая прелесть, — шепнула другая, махнув белым крылом.

— Держись левее, новичок! — весело дзынькнула третья, унося в лапках розово-сиреневый туман.

Я послушался последнюю и перетёк левее. В общем световороте выделился тоненький поток красных снежинок. Обрастая бабочками, он набрал силу, устремился туда, где, мерцая, вилась яркая алая нить. Бабочки запели. Песня была тихой, искристой, со звонкими нотками цветных бусинок. Я и не знал прежде, что в песне могут быть бусинки, но их череда задавала ритм, побуждая делать взмахи в такт, синхронно.

Наш поток вытянулся и перевился, уплотняясь вокруг алой нити. Подлетев к ней, бабочки вкладывали в её ткань свою «снежинку». Нить росла и удлинялась прямо на глазах.

— Что это? — не удержался и восторженно выкрикнул я.

— Глупенький. Эта же мечта! — захихикал золотистый мотылёк. — Осторожнее! — воскликнул он, когда я задел нить крылом. — Она же хрупкая! Такую и словом разрушить можно.

— Это твоя мечта? — прошептал я, но тот мотылёк уже улетел.

— Нет, это не его мечта, — торжественно прошелестела огромная пёстрая бабочка, оказавшаяся рядом. — Там, наверху, в старом доме живут люди. А с ними кот с кошкой и собака с большими ушами.

— Они спят и мечтают, — тренькнула другая бабочка, пролетая мимо.

— Их мечты сыпятся к нам, — продолжила огромная пёстрая.

— Вот мы и строим дорожку к их мечте, — вихрем ворвался в разговор Павлиний Глаз.

— Чья же это мечта? — в жутком волнении спросил я.

— Ха, глупенький, — погладила меня воздухом огромная бабочка. — Это сны пса с большими ушами. Только у собак такие простые и яркие мечты.

— Вот бы понять, о чём, — прошептал я.

— Так это же просто. Посмотри, — крикнул мне мотылёк, но крик его был не громче моего шёпота. — Тот пёс всего-то и хочет, чтобы хозяин остался с ним до утра.

Мотылёк улетел вдоль нити. А я, проводив его взглядом, загляделся на прозрачную, даже призрачную картину. Мне виделся человек, сидящий на крыльце в лучах восходящего солнца. Виделась лежащая у его ног большая собака. Я как зачарованный смотрел на вспухающий диск солнца. В его свете сцена проявлялась, обретая детали. Наконец лучи светила разложились веером и ослепили. Я зажмурился.

***

Веки я разлепил с трудом. Понял, что уснул, сидя на крыльце. Небо всё так же укрывало мир дырявым одеялом. В прорехах мерцали звёзды, светила луна. У ног моих спал Буся, уложив тяжёлую голову на лапы. Я освободил руку и погрузил пальцы в густую шерсть загривка. Пёс глубоко и мирно вздохнул. В ровном сиянии звёзд не было даже намёка на скорый восход. Почему-то от этого стало легко и радостно. Чудесная ночь обещала быть длинной. Она обещала быть прекрасной, потому что рядом вздыхал друг, а в ушах сквозь стрёкот кузнечиков по-прежнему звучала музыка мечты. И шелест крыльев, и бусинки.