Монастырек и его окрестности… Пушкиногорский патерик

Константин Маркович Поповский, 2017

Патерик – не совсем обычный жанр, который является частью великой христианской литературы. Это небольшие истории, повествующие о житии и духовных подвигах монахов. И они всегда серьезны. Такова традиция. Но есть и другая – это традиция смеха и веселья. Она не критикует, но пытается понять, не оскорбляет, но радует и веселит. Но главное – не это. Эта книга о том, что человек часто принимает за истину то, что истиной не является. И ещё она напоминает нам о том, что истина приходит к тебе в первозданной тишине, которая все еще помнит, как Всемогущий благословил день шестой. Все прочее, положа руку на сердце, сомнительно и недостоверно.

21. Конфуз

Конфуз этот приключился года два или три тому назад, но до сих пор был памятен, как будто случился только вчера.

А виноват был, конечно же, келейник Маркелл, не растолкавший после обеденного сна отца наместника, а, напротив, отправившийся в братский корпус точить лясы, чего он был большой поклонник и любитель.

Как бы там ни было, но только стоило отцу наместнику продрать после сна глаза, как внимание его привлек какой-то шум из соседней комнаты. Словно кто-то специально хотел позлить отца Нектария, для чего то проводил по полу тапочками, то чем-то постукивал по тому же полу и при этом о чем-то вздыхал и, похоже, постанывал и покашливал.

«Да чтоб тебя, Маркелл, — сказал, наконец, разлепив губы, отец наместник. — Где тебя только носит, паршивца… Ну, что ты там опять затеял, бисов сын?»

«Вон ты где, — произнес какой-то голос, который со сна показался отцу Нектарию довольно знакомым. — А я тут думаю, куда это ты запропастился-то».

«Это я, что ли, запропастился? — строго ответил наместник, не привыкший, чтобы так неуважительно с ним разговаривали, да еще в его собственной келье. — Ты что вообще тут делаешь, в наместничьих-то покоях?..»

«Ну, ты и наглец, — сказал голос, после чего перед ложем отца Нектария образовался не кто иной, как владыка Евсевий. — Разве такими словами тебя учили правящего архиерея встречать?»

На мгновение в покоях наступила тишина. Затем отец Нектарий сказал:

«Батюшки, преподобный Николай. Да как же это?.. Только вот глаза успел закрыть…»

Глаза тут были, впрочем, совершенно не при чем.

«Знаю я, как ты глаза успел закрыть, — сообщил между тем владыка, с огорчением качая головой. — Как же это, Нектарий? Где насельники? Где колокола? Разве так встречают владыку-то?»

«Маркелл!» — закричал наместник в сторону дверей, стыдясь своего наместнического тела и шаря одной рукой в поисках затерявшегося подрясника.

«А нет твоего Маркелла, — с горечью сказал Евсевий и добавил, — никого нет. Хоть назад поезжай».

Тут до отца наместника стала, наконец, доходить вся серьезность свалившейся на него ситуации.

Во-первых, гостей следовало принять и расположить, что было еще полбеды. Во-вторых, их следовало накормить — и образ праздничного если не обеда, то, по крайней мере, ужина, вдруг возник перед внутренним взором и укоризненно подмигнул. Наконец, гостей следовало одарить, и тут, кроме соображений чисто человеческих и понятных, были соображения, так сказать, объективные, заключавшиеся в том, что в казне, кажется, не было ни копейки денег, которые не то ушли на ремонт, не то были отложены наместником на какое-то богоугодное дело, например, на поездку на юг для поправки здоровья. Единственный свет в конце туннеля замаячил перед глазами наместника, когда он вдруг вспомнил, что приезд архиерея был назначен на четверг, тогда как до четверга было еще очень и очень нескоро.

«Так ведь как же, — сказал отец Нектарий, торопливо поднимаясь со своего ложа и поспешно подходя в ночной рубашке под архиерейское благословение. — Разве мы не в четверг собирались?»

«Как? — переспросил его архиерей, внимательно глядя на припавшего к руке, но все еще не получившего благословения наместника, что было дурным признаком. — Как это, в четверг? Кто это, в четверг-то?»

«Так ведь праздник», — с робкой надеждой сообщил наместник, косясь на свои сложенные для благословения руки и тщетно стараясь вспомнить, о каком празднике шла речь.

«Ах, ты оглоед, оглоед нечесаный, — сказал владыка, любивший, чтобы жесткое слово, выходящее из его архиерейских уст, звучало не просто так, а приводило ругаемого в недоумение и растерянность, перед которыми ему приходилось молчать и смиряться. — Четверг-то — это ведь сегодня! Сегодня четверг-то, антихристово семя! И договаривались мы с тобой на сегодня, потому что сегодня четверг!»

Сказав это, владыка отдернул свою руку и отошел к окну, давая понять, что далеко не всякого считает возможным допустить к своей богоспасаемой руке.

Тут в голове отца Нектария заиграли звонкие колокольчики, и кровь прилила к голове и застучала что было силы в висках, что было, конечно, не самым лучшим признаком.

«Простите, ваше преосвященство, — сказал он чужим, хриплым голосом. — Ей-богу, нечистый попутал, не иначе!»

«То-то тебе вечно нечистые мерещатся, — проворчал владыка, глядя в окно на улицу. — А может, это ты сам у нас нечистый?.. Между прочим, очень похоже. Владыку не встречаешь, числа путаешь, борода вон, как стог сена клокаста, нечистый и есть…»

«Сейчас все исправим», — пообещал отец Нектарий, не понимая, что, собственно говоря, ему следует делать.

«Да уж и не надеюсь», — сказал владыка, опускаясь в кресло и разглядывая отца Нектария, который в это время уже натянул подрясник, а теперь собирался натянуть рясу.

«Небось, без Маркелла-то и штаны не наденешь», — предположил владыка, на лице которого появилось даже некоторое удивление, как будто он никогда не видел ничего подобного.

«Стараюсь, ваше…», — просипел игумен, пыхтя и исчезая в складках рясы.

«Вон ведь жиру-то сколько наел, — покачал головой владыка. — Не тяжело?»

«Болею я», — сообщил наместник, делая скорбное лицо.

«И об этом слыхали, — владыка выразительно посмотрел на наместника. — А может, отправить тебя на приход?.. У меня тут хороший приход есть. Триста верст одних болот да леса. Тебе понравится…»

«Какая ваша воля будет», — сказал отец Нектарий, пытаясь изобразить на лице смирение и покорность Божьей воле.

«А вот такая и будет, — сказал владыка, сверля наместника сердитым взглядом. — Давай-ка, принимай владыку, да и остальных не забывай, а там уже поглядим».

«Бегу, — сказал наместник, надевая наперсный крест и не представляя, что ему следовало делать дальше.

«Давай, давай, милый, торопись, — подгонял его владыка. — Народ с дороги, тоже хочет отдохнуть. А я пока в трапезную пойду, как раз ко времени успею».

При этих словах Нектарию представился вдруг весь этот архиерейский поезд, который слонялся теперь по территории монастыря, топча и ломая все вокруг: все эти певчие, келейники, чтецы, секретари, мальчики на побегушках — вся эта пестрая толпа, которая, к ужасу Нектария, тоже должна была время от времени выражать естественные человеческие желания, а именно поесть и отдохнуть.

Ни до, ни после мало кому довелось видеть эту замечательную картину: отец наместник, бегущий со всех ног из административного корпуса к трапезной. Добежав до двери в трапезную и держа руку на сердце, наместник прохрипел едва слышным голосом: «Готовить… Готовить!», чем страшно напугал выходящую из трапезной посудомойку.

«Что готовить-то, батюшка?» — спросил появившийся вслед за посудомойкой повар.

«Да что хочешь, болван, — еще не совсем отдышавшись, просипел наместник. — Не видишь? Владыка приехал!»

«Так ведь нечего, — сказал повар, разводя руками. — Сегодня все подъели, последнее. Разве что вы денег дадите, да мы кого-нибудь в магазин пошлем?»

«Нету у меня денег! Нету, нету!» — закричал наместник, обретая вновь прежний голос.

«Нету денег — нет еды» — философски изрек повар.

«Маркелла надо звать, — сказал Нектарий. — Ищите Маркелла и эконома. Где они болтаются только, чертовы дети! Не видят, какая у нас беда?..»

Послали еще раз за Маркеллом, который, оказывается, был совсем рядом, в одной из келий.

Выслушав ругань наместника и узнав, что происходит, Маркелл развел руками и сказал:

«Ничего нет. Я сам сегодня смотрел. А эконом уехал в Глухово».

«Ничего? — спросил отец Нектарий, надеясь на какое-нибудь завалящее чудо — что-нибудь вроде манны небесной или рыбки, накормившей пять тысяч голодных. — Что, совсем ничего?»

«Могу в магазин сходить. Вот только с деньгами у меня не очень».

«Нету у меня денег, — сказал по привычке наместник и добавил: — Да и не успеем уже».

Между тем, Владыка в окружении всех тех, кто обыкновенно окружает владыку, появился возле трапезной и, благословляя местных трудников, исчез за ее дверью.

«Господи, сохрани, — прошептал наместник и, словно сомнамбула, сделал несколько шагов в сторону трапезной. — Не дай погибнуть, Господи».

Все окружающие с сочувствием посмотрели на наместника, который медленно взялся за ручку двери и слегка помедлив, исчез в трапезной.

А там уже все успели прочитать молитву и рассесться по своим местам сообразно иерархической лестнице.

Потом началась долгая пауза, в продолжение которой все чувствовали, что происходит что-то непонятное, но что именно, никто пока еще не знает.

Появившийся, наконец, наместник подошел к преосвященному и что-то прошептал ему на ухо. Багровое лицо его пылало.

«Ну как же так? — сказал владыка, слегка повернувшись к отцу Нектарию. — Что, уж совсем ничего?»

«Совсем», — убитым голосом сообщил наместник.

В дальних рядах трапезной раздался приглушенный, похожий на смех, шум.

«Молочка не хотите ли, с сухариком? — наклонившись к владыке, спросил Маркелл. — С утра еще оставалось в холодильнике».

«Ну, давай хоть молочка», — сказал владыка, смиряя разные чувства, о чем свидетельствовал его глубокий, печальный и безнадежный вдох.

Между тем принесли молочко.

Владыка попробовал его и с гримасой отодвинул прочь.

«Скисло», — произнес он, почти с изумлением глядя то на Маркелла, то на наместника.

«Утром было свежее», — сказал Маркелл и пожал плечами.

Шум на дальних скамейках становится сильнее.

«Поедем мы, — вздохнул владыка, поднимаясь и крестясь на красный угол. — Заедем пообедать в Оршу. Уж что-что, а скисшего молока там владыке не предложат».

«Простите, ваше преосвященство», — чуть не плача, прошептал наместник едва слышным голосом. Лицо его по-прежнему пылало.

«А ты, — обратился владыка к наместнику, — завтра, пожалуйста, ко мне. Поговорить надо».

«Так точно», — ответил наместник, сгорая от стыда.

И как раз в это самое время на колокольне раздались первые удары колоколов.