Монастырек и его окрестности… Пушкиногорский патерик

Константин Маркович Поповский, 2017

Патерик – не совсем обычный жанр, который является частью великой христианской литературы. Это небольшие истории, повествующие о житии и духовных подвигах монахов. И они всегда серьезны. Такова традиция. Но есть и другая – это традиция смеха и веселья. Она не критикует, но пытается понять, не оскорбляет, но радует и веселит. Но главное – не это. Эта книга о том, что человек часто принимает за истину то, что истиной не является. И ещё она напоминает нам о том, что истина приходит к тебе в первозданной тишине, которая все еще помнит, как Всемогущий благословил день шестой. Все прочее, положа руку на сердце, сомнительно и недостоверно.

9. Враги человеку домашние его

Домашних врагов у отца Нектария было на первый взгляд всего двое. Келейник Маркелл и безымянный компьютер, таинственно мерцавший своими лампочками возле самого ложа отца Нектария.

Если верить отцу Нектарию, то келейник Маркелл был шумлив, нерасторопен, забывчив, неопрятен, неуклюж и непоседлив. Так, во всяком случае, характеризовал его сам отец наместник. Иногда, забывшись молитвой, он не помнил, куда шел или вообще уходил в чью-нибудь келью, где предавался легкой дреме, игре в шахматы или задушевным разговорам с кем-нибудь из братии. Все это было бы еще вполне терпимо, если бы не утренние часы, во время которых Маркелл пытался довести до сведения отца Нектария ту общеизвестную истину, что кто рано встает, тому Бог подает. Вставать отец Нектарий отказывался принципиально. Вместо того чтобы вставать, он жалобно скулил, рычал, прятался в подушках, делал вид, что уже давно встал, ругался, мастерски закручивался в одеяло и обещал обрушить на голову Маркелла все мыслимые проклятия, от которых тот должен был немедленно превратиться в крысу или во что-нибудь еще почище.

— Сгинь, — шипел отец наместник, вцепившись в одеяло. — Сгинь, прокляну!

— Время, батюшка, — смиренно говорил Маркелл, не отпуская, впрочем, одеяло. — Вы сами велели.

— Вот и делай, что тебе велят, — шипел отец наместник, умудряясь накрыться остатком одеяла. — Тоже мне, аскет пушкиногорский… Сгинь, нечистая, пока не покалечил…

— Так ведь что, — говорил тогда Маркелл, прибегая к последнему аргументу, который, случалось, и помогал. — Вон, владыка уже приехал. Сейчас к нам подымется.

— Что за владыка, какой владыка? — бормотал наместник, выпуская одеяло. — Не может быть!

— Уже по лестнице поднимаются, — сообщал Маркелл.

— Где по лестнице, по какой лестнице? — стонал наместник, выпуская одеяло и вместе с ним последние остатки утреннего сна.

— Вон, подымается, — говорил Маркелл, на всякий случай пятясь назад, к двери.

Отец наместник, чертыхаясь и тяжело дыша, подходил, завернувшись в одеяло, к окну и выглядывал на пустой двор.

Случавшаяся затем пауза была подобна затишью перед готовым вот-вот обрушиться штормом.

— Ну и где? — спрашивал отец наместник, поворачиваясь к Маркеллу и подыскивая отвечающие случаю слова.

В ответ Маркелл смущенно улыбался и пожимал плечами, делая вид, что он тут вовсе не при чем.

— Значит, обманул, — говорил наместник, опускаясь на пуфик возле окна. — Знаешь, что я с тобой сейчас сделаю?

— Догадываюсь, — отвечал Маркелл, прикидывая расстояние от окна до двери и убеждаясь, что ни за какие коврижки отец игумен не сумеет его догнать.

Возможно, о том же думал и отец игумен, посчитав, на сей раз, отложить экзекуцию в сторону. Вместо этого он еще глубже ушел в теплый пуфик, подобрал пуховое одеяло и сказал голосом, полным горечи и сожаления:

— Конечно, — сказал он, чувствуя, как к горлу подкатывает непрошеная скупая слеза. — Предстоятель стоит, молится всю ночь за братию, за прихожан, за весь мир, он напрямую обращается к Небесам и ложится с ранними петухами, а ты?..

— Так ведь просили же, — сказал Маркелл, выказывая некоторое упрямство.

— Да мало ли что у тебя просили! — закричал наместник совсем каким-то неприличным фальцетом, одновременно махая руками, словно хотел немедленно взлететь. — А если тебя попросят игумена убить, ты что? Тоже побежишь?

Предложение убить игумена произвело большое впечатление как и на самого игумена, так и на Маркелла. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, словно пытались обнаружить в этих словах какой-то тайный умысел. Не найдя такового, отец наместник сказал (хотя сказанное было явно не к месту):

— А если ты наместника не уважаешь, то ты и Христа не уважаешь, потому Христос передал нам всю полноту власти. А то, что наместник несколько лишних минут поспит, так это ему только на пользу, и можешь даже в этом не сомневаться.

— Вы больше ночью перед компьютером сидите, чем молитесь, — отвечал бесстрашный Маркелл, указывая на мерцающий экран компьютера, который по праву мог считаться домашним врагом номер два. — Вон уже время третий час, а вы еще даже на молитву не вставали.

И в самом деле. Стоило ночным сумеркам опуститься на Святые Горы, как отец наместник включал свой компьютер и погружался в волшебный мир виртуальных иллюзий, которые он тут же, впрочем, порицал, обличал и критиковал, как и следовало православному игумену, которому просто невозможно было промолчать, видя такие безобразия, которые творились на экране.

— Что люди только не делают, — говорил он, утопая в своем кресле и глядя на то, что происходит на экране монитора. — Просто Содом и Гоморра, прости Господи.

— Вот и не смотрели бы, — сказал Маркелл. — Нечего какому-то железному ящику потворствовать.

— Чтобы ты знал, невежа, это наука, — сказал отец игумен, обижаясь за своего любимца. — Тут особое понимание надо.

— Сами говорили — не сотвори себе кумира, — напомнил Маркелл, на всякий случай останавливаясь у дверей и не проходя дальше.

— Вот и не сотвори, — рассердился Нектарий, выведенный из терпения непослушным келейником, — а игумена учить не надо. Игумен сам кого надо научит, если понадобится.

— Я и не учу, — сказал Маркелл, глядя на монитор. — Очень надо.

— Вот и не учи, — с раздражением повторил отец Нектарий, отгораживаясь от Маркелла плечом. — А от экрана отойди, тебе это все равно смотреть рано.

— Вы же вон смотрите, и ничего, — сказал Маркелл, отходя.

— Конечно, ничего, — сказал отец Нектарий. — А ты как думал? Или, может, ты думал, что игумен — это пустое место, о которое любой балбес может ноги вытирать?.. Так только дураки думают, и так думать не надо.

— А как надо? — спросил Маркелл, пожалуй, даже с вызовом.

— А так, что если ты закрыт игуменским щитом веры, то тебе ничего, никакие адские козни не страшны, — сказал наместник, с отвращением глядя на своего келейника. — Понял теперь, католик?

— Вы, значит, щитом веры закрыты? — сказал Маркелл.

— А ты, значит, сомневаешься? — спросил Нектарий, снимая с ноги тапочку. — Между прочим, ты тут тоже под игуменом и под его игуменской защитой находишься. Так что и бояться тебе совершенно нечего.

— Еще бы, — говорил Маркелл, уворачиваясь от летящей в него тапки. — Чего, в самом деле, мне бояться?..

…Случалось, что отец Нектарий засыпал прямо на своем компьютере, и тогда Маркелл будил это сонное, бормочущее и храпящее тело и доставлял его на ложе, где раздевал, укладывал и укутывал одеялом, после чего крестил и выключал компьютер, желая ему поскорее провалиться, а сам вставал на долгую ночную молитву, среди которой можно было найти просьбу поразить огнем небесным это железное дьявольское отродье, которое превращало день в ночь, а ночь в день, отрывая человека от молитвы и делая его слабым и открытым перед лицом сомнений, соблазнов и горестей.