Местоположение, или Новый разговор Разочарованного со своим Ба

Константин Маркович Поповский, 2019

Автор не причисляет себя ни к какой религии, поэтому он легко дает своим героям право голоса, чем они, без зазрения совести и пользуются, оставаясь, при этом, по-прежнему католиками, иудеями или православными, но в глубине души всегда готовыми оставить конфессиональные различия ради Истины. "Фантастическое впечатление от Гамлета Константина Поповского, когда ждешь, как это обернется пародией или фарсом, потому что не может же современный русский пятистопник продлить и выдержать английский времен Елизаветы, времен "Глобуса", авторства Шекспира, но не происходит ни фарса, ни пародии, происходит непредвиденное, потому что русская речь, раздвоившись как язык мудрой змеи, касаясь того и этого берегов, не только никуда не проваливается, но, держась лишь на собственном порыве, образует ещё одну самостоятельную трагедию на тему принца-виттенбергского студента, быть или не быть и флейты-позвоночника, растворяясь в изменяющем сознании читателя до трепетного восторга в финале…" Андрей Тавров

Следствие по делу о смерти принца Г.

Пьеса в трех действиях и тринадцати картинах

Действующие лица:

Горацио

Фортинбрас

Трувориус

Марцелл

Бернардо

Маргрет

Вольтиманд

Корнелий

Озрик

Секретарь

Священник

Первый актер

Поэт

Дама

Капитан

Англичанин

Пролог

Франциско

Первый дворянин

Второй дворянин

Первый офицер

Второй офицер

Первый следователь

Второй следователь

Калека

Пьяный

Актеры

Солдаты

Нищие

Вельможи

Дамы

Офицеры

Слуги

Действие первое

1.

Действие пьесы начинается сразу же после смерти принца Гамлета.

Зала в замке Кронберг.

На авансцене, склонившись над телом Гамлета, застыл Горацио. В глубине зала теснятся придворные, в испуге отступив от центра сцены, где лежат тела Клавдия, Гертруды и Лаэрта.

За сценой — медленно приближающийся барабанный бой.

Горацио (тихо, без выражения): Спи, милый принц…

Входят Фортинбрас, английские послы, свита. Барабанный бой обрывается.

Фортинбрас

Где это зрелище?

Горацио

Что ищет взор ваш?

Коль скорбь иль изумленье, — вы нашли.

Фортинбрас

Вся эта кровь кричит о бойне. — Смерть!

О, что за пир подземный ты готовишь,

Надменная, что стольких сильных мира

Сразила разом?

Первый посол

Этот вид зловещ;

И английские вести опоздали;

Бесчувствен слух того, кто должен был

Услышать, что приказ его исполнен,

Что Розенкранц и Гильденстерн мертвы.

Чьих уст нам ждать признательность?

Горацио

Не этих,

Когда б они благодарить могли;

Он никогда не требовал их казни.

Но так как прямо на кровавый суд

Вам из похода в Польшу, вам — из Англии

Пришлось поспеть,

То я скажу незнающему свету,

Как все произошло; то будет повесть

Бесчеловечных и кровавых дел,

Случайных кар, негаданных убийств,

Смертей, в нужде подстроенных лукавством,

И, наконец, коварных козней, павших

На головы зачинщиков. Все это

Я изложу вам.

Фортинбрас

Поспешим услышать…

Пусть Гамлета поднимут на помост,

Как воина, четыре капитана…

Четыре офицера поднимают тело Гамлета и медленно выносят его из залы.

Будь призван он, пример бы он явил

Высокоцарственный; и в час отхода

Пусть музыка и бранные обряды

Гремят о нем. —

Возьмите прочь тела. — Подобный вид

Пристоен в поле, здесь он тяготит. —

Войскам открыть пальбу.

Постепенно удаляющиеся крики за сценой: «Открыть пальбу!» Фортинбрас и его свита уходят. За ними, испуганно оглядываясь и тесня друг друга, уходят придворные. На сцене остается один Горацио.

Далекие пушечные выстрелы.

Вбегает Марцелл.

Марцелл: Что? Принц?

Горацио: Да, Марцелл.

Марцелл: Не может быть!

Горацио: И, однако же, есть. (Тихо, в никуда). Как же здесь жарко…

Марцелл: Мать честная… Принц.… Да как же так? (Озираясь, замечает еще не убранные тела короля, королевы и Лаэрта, попятившись). Боже милостивый!.. (Озираясь). Здесь? Здесь?

Горацио: На этом самом месте.

Марцелл: Как могло такое случиться?

Входит Бернардо.

Бернардо: Я только что узнал… (Видит тела). Господи Боже!…Что здесь произошло?

Горацио: Развязка.

Бернардо: Что? Развязка? Это слово мне ничего не говорит.

Марцелл: А мне так и подавно.

Горацио: И тем не менее. Завязанное развязалось.

Бернардо: О, черт!… Черт… Хотел бы я взглянуть на того, кто все это завязал так, что понадобилась этакая развязка… Вот его шпага. (Поднимает шпагу Гамлета). Может, он еще жив? (С надеждой смотрит на Горацио).

Короткая пауза.

Ах, черт… Черт! Черт!.. Я прямо как чувствовал. Черт!

Вошедшие солдаты поднимают и уносят тела Клавдия, Гертруды и Лаэрта. Пауза.

Марцелл: Что за ужасное стечение обстоятельств! Как будто само небо ополчилось на Данию… Нет, вы только послушайте, что получается… Сначала старый король, потом Полоний, а теперь вот наш принц, король, королева, Лаэрт… (Считает, загибая пальцы). Шесть человек! А? И каких!

Бернардо: Прибавь сюда еще сестру Лаэрта, так выйдут все семь.

Марцелл: Эта математика мне не по вкусу.

Горацио: Она покажется вам еще более безвкусной, если вы добавите сюда еще Гильденстерна и Розенкранца.

Марцелл: Как? Розенкранц и Гильденстерн мертвы?

Горацио: И очень основательно. Британец отрубил им головы.

Марцелл (Бернардо): Ты слышал? (Горацио). Нет, это, верно, какая-то ошибка.

Горацио: Или, скорее, ее исправление. Если считать жизнь ошибкой, то смерть, конечно, ее исправление.

Бернардо: Скажите это нашему принцу. (Садится).

Горацио: Непременно. Как только свидимся. (Садится рядом с Бернардо).

С шумом входят Корнелий, Вольтиманд, Первый дворянин, Второй дворянин.

Корнелий: Вы слышали уже? Где это случилось?

Марцелл: Если вы о несчастии, то как раз там, где вы стоите. Здесь.

Корнелий: Здесь?

Марцелл: На этом самом месте.

Корнелий: Не могу поверить!

Вольтиманд: Кто-нибудь знает подробности?

Горацио: Небо.

Вольтиманд: Я не вас спрашиваю.

Горацио: Так я и не вам отвечаю.

Вольтиманд: Что это за тон, господин Горацио?

Горацио: А что это за вопрос, господин Вольтиманд?

Корнелий: Господа, господа, прошу вас… (Горацио). Мы знаем, что вы были друзьями с покойным принцем. Поэтому примите от нас самое глубокое сочувствие и уверения в том, что и для нас эта потеря невосполнима. Так же, как и потеря остальных. Все произошло так неожиданно, что еще не успело уложиться ни в голове, ни в сердце.

Вольтиманд: Я только спросил о подробностях.

Первый дворянин: По правде говоря, какое это теперь может иметь значение, Вольтиманд? Что произошло, то произошло.

Второй дворянин: Вот именно. Лучше скажите, что теперь будет со всеми нами? Кто станет править датским кораблем? Прокладывать курс? Подгонять матросов? Неужели молодой Фортинбрас?

Корнелий: У вас, наверное, есть какие-то другие предложения?

Второй дворянин: Дело не в этом, господин Корнелий. Но, как и всякий среди вас, я бы хотел знать, — откуда он свалился нам на голову? Если уж я служу королю, то, по крайней мере, хочу быть уверен в том, что он действительно король и снаружи, и внутри, а не какой-нибудь самозванец с большой дороги. А то, знаете ли, так недалеко и до смуты.

Корнелий: Могу назвать вам, по крайней мере, три причины, благодаря которым молодой Фортинбрас станет королем.

Второй дворянин: Послушаем.

Корнелий: Во-первых, это королевская кровь, которая течет в его жилах. Вы ведь не станете сомневаться, что он законный сын старого Норвежца?

Второй дворянин: Так же мало, как и в том, что принц Гамлет — сын старого Гамлета.

Корнелий: Вот видите. Во-вторых, это старинное родство норвежской и датской династии. Его хотя и трудно подтвердить, но зато так же трудно опровергнуть. Поэтому теперь, когда датский престол осиротел, никто не станет сомневаться в праве Фортинбраса занять его.

Второй дворянин: Что ж, и я в том числе. А какая третья причина?

Корнелий: Ее вы можете увидеть, если выгляните из окна и посмотрите на норвежское войско, которое стало лагерем у стен Эльсинора и Кронберга.

Второй дворянин (посмеиваясь): Сказать по правде, эта причина убеждает меня гораздо сильнее прочих.

Первый дворянин: Да, и меня, признаться.

Корнелий (негромко): Скажу вам откровенно, что и меня тоже.

Вольтиманд: Но все-таки, согласитесь, господа, — как странно он здесь появился! Так, словно заранее знал, что его ждет здесь пустой престол. Тут что-то нечисто… Да, нет же, в самом деле… Может быть, такие случайности и случаются, но только в плохих пьесах.

Первый дворянин: Вечно вы со своими подозреньями, Вольтиманд. Все знают, что он возвращался из польского похода.

Вольтиманд: Вот-вот. Возвращался из Польши, а попал прямехонько на датский престол. Разве не странно?

Корнелий: Милый Вольтиманд. Оставьте эти странности будущим историкам. Если вы не хотите нажить себе врагов, то поскорее забудьте обо всем этом или, по крайней мере, не говорите об этом вслух. И потом, рассудив здраво: зачем нам искать другого короля, когда само Провидение посылает нам этого?.. Он молод. Отважен. С приятными манерами. Умен, говорят. Что же еще?

Второй дворянин: Значит — да здравствует король?

Корнелий: Вот именно.

Второй дворянин (негромко): Да здравствует король, господа!

Первый дворянин: Да здравствует король! (Вольтиманду). Надеюсь, вы того же мнения?

Вольтиманд: А разве этого не видно? (Несколько иронично). Да здравствует король!..

Все (вместе, негромко): Да здравствует король!

Входит Озрик.

Озрик (сияя): Его сиятельство попросили меня принести королевскую корону, утраченную во время беспорядка. (Присев, осматривается).

Корнелий: Как вы удачно выразились, Озрик. «Во время беспорядка». Теперь мы, по крайней мере, знаем, что все случившееся было не больше, чем беспорядком… Позвольте вас спросить, кто это, его сиятельство?

Озрик (осматриваясь, снисходительно): Господин Трувориус, правая рука молодого принца. Я хотел сказать, принца Фортинбраса, надеюсь, нашего будущего короля. (Заглядывая под стол). Куда же она подевалась? Я своими глазами видел ее на старике Клавдии, когда покойный принц проткнул его своей шпагой.

Вольтиманд: На старике Клавдии!.. Побойся Бога, Озрик. Еще час назад ты называл его «ваше королевское величество»!

Озрик (ползет по полу на коленях): С тех пор кое-что решительно изменилось, и, как вы, наверное, уже могли заметить, не в худшую сторону.

Корнелий: В какую бы сторону оно не изменилось, вы, я вижу, времени даром не теряете. (Присев на корточки, осматривается).

Первый и Второй Дворяне приседают и осматриваются.

Вольтиманд: Вот она. (Достает корону из-под скамьи).

Озрик: Позвольте мне ее отнести.

Вольтиманд: Нет, зачем же? Пусть отнесет тот, кто нашел.

Корнелий: Конечно. Мы нашли, значит, мы и отнесем.

Озрик: Но их сиятельство…

Корнелий: Останутся довольны, Озрик.

Озрик: Тогда я с вами.

Первый и Второй Дворяне: И мы.

Вольтиманд, Корнелий, Первый и Второй Дворяне и Озрик уходят.

Бернардо (Марцеллу): Видал? Полетели птицы к новой кормушке.

Марцелл: Пускай себе. Уж такова их птичья природа. (Горацио). Вы теперь, наверное, к себе, в Италию? Или еще побудете у нас?

Горацио (издали): В Италию?.. Пожалуй.

Марцелл: Или в Виттенберг?

Горацио: Возможно… Нет. Не знаю. Все равно. (Расстегивая верхние пуговицы камзола). Как тут сегодня жарко. Как будто натопили перед Рождеством…

Бернардо: Не сказал бы. Скорее, зябко.

Марцелл: Так пойдемте на свежий воздух.

Бернардо (поднимаясь): И то.

Горацио (не трогаясь с места): Пойдемте. (Помедлив, глухо). Нет, подождем еще немного.

Марцелл и Бернардо быстро переглядываются. Короткая пауза.

(Глухо). Мне кажется, что стоит отсюда уйти, как все случившееся станет явью, от которой уже никуда не спрячешься. А так, пожалуй, оно, еще походит на дурной сон, от которого, быть может, еще можно пробудиться.

Бернардо: К несчастью, Горацио, имя этому сну, — жизнь.

Горацио: Да, верно. Жизнь… Но все же, все же… (Глухо). Подождем немного.

Бернардо: Что ж. Можно и подождать. (Садится).

Пауза. Входит Офицер из свиты Фортинбраса.

Офицер: Нет ли здесь кого-нибудь, кто носит имя Горацио?

Горацио: К несчастью есть. (Поднимаясь). К вашим услугам, сударь.

Офицер: Его высочество, принц Фортинбрас, просил вас оказать ему честь и посетить его ближе к вечеру, часу в шестом или около того, чтобы выслушать ваш рассказ о последних и ужасных событиях, свидетелем которых вы были.

Горацио: Не сейчас?

Офицер: Нет, ближе к вечеру.

Горацио: Так значит, не сейчас… Спасибо, я приду.

Офицер: Я так и передам. (Помедлив, негромко). Хочу, чтобы вы знали, господа. Все наше войско, до последнего солдата, скорбит вместе с вами. Потерять в один час опору и надежду государства, — это большое несчастье.

Горацио: Спасибо на добром слове, сударь. Хоть с нами дело обстоит гораздо хуже. Мы потеряли друга.

Офицер: Тем больше мужества вам понадобится, чтобы пережить эту потерю… Мои искренние соболезнования, господа. (Поклонившись, уходит).

Бернардо (после небольшой паузы, Горацио): Так вас зовут, чтобы узнать правду о нашем принце? Что же вы им расскажете?

Горацио: Всю правду. От начала до конца.

Бернардо (Марцеллу): Ты слышал? От начала до конца. (Горацио). Всю правду, вы сказали? Все, как было?

Горацио молчит. Короткая пауза.

А хотите пари? Стоит вам только открыть рот, как все вокруг примутся немедленно скалить зубы и показывать на вас пальцами, потому что как только вы заикнетесь о призраке старого Гамлета, все тут же решат, что вы сошли с ума, и попробуйте-ка тогда их переубедить.

Горацио молчит. Короткая пауза.

Да, возьмите хотя бы меня, Горацио. Если бы я своими собственными глазами не видел этот самый призрак, так неужели я бы поверил тому, кто захотел бы меня убедить в этом?.. Да, никогда в жизни!

Горацио молчит.

Принц был прав, что запретил нам болтать об этом.

Горацио продолжает хранить молчание. Короткая пауза.

(Немного обиженно). Вы так молчите, словно я говорю Бог знает какую ересь… Да спросите хотя бы у Марцелла!

Марцелл: Спросите у меня, сударь, и я скажу вам, что это сущая правда.

Горацио: Так вы хотите, чтобы я промолчал?

Бернардо: Всего лишь подумали, как лучше обойти эту щекотливую тему стороной.

Горацио: То есть, промолчал.

Бернардо: А почему бы и нет, если того требуют обстоятельства?

Горацио: Марцелл?

Марцелл: Не вижу, чтобы можно было бы что-нибудь на это возразить.

Горацио (задумчиво): Так значит промолчать… Так, Бернардо?.. И спрятаться в своем молчании, как в лесу, где тебя уже никто не сможет отыскать? Укрыться в его мраке, словно вор, которого преследуют солдаты?.. Отличный совет! (Резко). Вот только, что потом?

Бернардо: Потом?

Горацио: Да, что потом? Жить вместе с этим молчанием до скончанья дней, каждую минуту чувствуя его взгляд, сталкиваться с ним каждый день, засыпать с ним рядом и просыпаться, зная, что оно уже тут? Слышать, как оно давится своей слюной, сдерживаясь из последних сил, чтобы, не дай Бог, не открыть рот?.. Хорошенького же соседа вы мне хотите подсунуть.

Марцелл: Вы преувеличиваете, мне кажется. Во всяком случае, в этом нет ничего такого…

Горацио (не дослушав): Ничего такого? И это говоришь ты, Марцелл?.. Так значит, ничего такого? (С тихой яростью). А ну-ка, идите сюда!.. Да, идите же, идите! (Схватив Бернардо и Мацелла за руки, тащит их за собой). Вот, взгляните — тут он лежал, на этом самом месте, всего какой-то час назад, а вы думаете, что этого часа достаточно, чтобы я позабыл его взгляд и его голос, такой тихий, что он чуть было не разорвал мне сердце и не лишил меня слуха? Всего какой-то час. Или вы думаете, что моя память короче пути, который проходит за час минутная стрелка?.. Знаете, о чем он просил меня за мгновение до того, как смерть сковала его язык?.. Ну? Что молчите?

Бернардо: Мы не знаем.

Горацио: Быть его устами. Это значит, что он просил меня рассказать всему миру его историю, ничего не упуская и все расставляя по своим местам, с самого начала и до самого конца. Так, как рассказал бы ее он сам, когда бы мог. Так неужели я обману его? Недоговорю, приукрашу, перевру и все это только потому, что кому-то это может не понравиться?.. Что скажешь, Марцелл?.. А?.. А ты, Бернардо?.. Да, что это с вами? Разве не вы первые увидели призрак старого Гамлета, а потом рассказали о нем мне? Не вы ли были со мной, когда он появился следующей ночью, и потом, когда мы сопровождали нашего принца? Так неужели теперь вы откажитесь подтвердить мой рассказ, если это вдруг понадобится? Неужели станете делать непонимающие лица, если вас спросят? Станете отнекиваться? Ссылаться на плохую память? Или, может быть, сразу скажете, что вы со мной незнакомы?

Бернардо (сухо): Надеюсь, Горацио, что на самом деле вы так о нас не думаете. (Обиженно отворачивается).

Марцелл: Э, сударь, зачем вы так? Разве вы не знаете, что мы были готовы отдать жизнь за нашего принца, когда он был жив, так, наверное, сумеем постоять за него и теперь, когда он от нас ушел? (Неожиданно всхлипнув, смолкает; затем, Бернардо). Верно, что ли?

Бернардо (хмуро): Попал.

Марцелл (Горацио): Да, если только надо, мы приведем сюда и этот призрак, и хоть кого. (Бернардо). Что, так?

Бернардо (хмуро): Конечно. Если будет надо.

Марцелл (Горацио): Что скажите теперь?

Горацио (помедлив): Скажу, что был перед вами не прав, и, будучи неправым, обидел вас. Простите великодушно, друзья. И ты, Бернардо, и ты, Марцелл. (Протягивает обоим руки).

Бернардо (пожимая руку Горацио): Пустяки. Мы и не думали сердиться.

Марцелл (пожимая руку Горацио): Все забыто.

Горацио: Мир?

Марцелл: Полный.

Бернардо: Тогда пойдемте, наконец, куда-нибудь, да промочим глотку. (Горацио). Надеюсь, вы не против?

Марцелл: Без вас мы не пойдем.

Горацио: Тогда идемте.

Бернардо: Да, и поскорее.

Горацио (медлит): Сейчас.

Короткая пауза. Горацио отходит в сторону.

Марцелл: Куда вы?

Горацио: Никуда. (Решительно, но не трогаясь с места). Идемте. (Медлит, затем повернувшись, растеряно). Нет, не могу… Как будто что-то держит. Так, словно он все еще где-то здесь, рядом, и вот-вот должен появиться, и надо только набраться терпенья и немного подождать…

Бернардо: Его здесь нет, увы.

Марцелл: Увы!

Горацио: А мне все кажется, что он где-то близко. (Кричит неожиданно и жалко). Принц! (Оглядывается, прислушиваясь). Принц!

Марцелл (негромко). А, черт!

Бернардо (торопливо): Пойдемте, пойдемте. Неровен час, накличете беду. (Беря Горацио под руку и беспокойно оглядываясь по сторонам, шепотом). Что, если он и вправду вас услышит и явится перед вами, окровавленный, бледный, безмолвный? Если уж вы не боитесь за свой рассудок, то пожалейте хотя бы нас с Марцеллом. (Марцеллу). Возьми его шпагу, и идем. (Сердито). Да, идем же!

Марцелл (поднимая шпагу Гамлета и настороженно оглядываясь): Идем.

Уходят.

2.

Кронберг. Один из залов королевских покоев.

За большим, заваленным бумагами столом, сидит Трувориус. Слева от него на краю стола лежит королевская корона. Принц Фортинбрас прохаживается возле стены, на которой развешена коллекция холодного оружия. Время от времени, он пробует то одну, то другую шпагу, фехтует, встав в позицию, затем вновь возвращает ее на место.

Трувориус (роясь в бумагах): А я был прав — тут много любопытного… Вот, например, переписка вашего дядюшки и датского короля… Руку даю на отсечение, тут найдется кое-что и про вас.

Не отвечая, Фортинбрас продолжает фехтовать.

А здесь — отчет казначея за последний месяц. Хотите взглянуть?

Фортинбрас (фехтуя): Отстань.

Трувориус: Нет, в самом деле, это могло бы вас немного развлечь.

Фортинбрас: Не думаю. (Остановившись). Признаться, все эти бумаги наводят на меня смертельную тоску. Черт возьми! Еще утром я чувствовал себя свободным человеком, вольным распоряжаться своей жизнью, как мне заблагорассудится. И вдруг оказывается, что я без пяти минут король и годен разве что на то, чтобы зевать на совете старейшин… (Негромко). Послушай-ка, Трувориус, а ведь это мне совсем не нравится.

Трувориус (вкрадчиво): Не хотелось бы вас обижать, ваше высочество, но вы говорите это так, словно вам никогда не приходило в голову примерять эту роль на себя.

Фортинбрас (вновь фехтуя): И не один раз, видит Бог. Но только одно дело мечтать о сражении, и совсем другое — биться с настоящим противником. (Неожиданно наставив острие шпаги в грудь Трувориуса). Чувствуешь, какая разница?

Трувориус: Хотите пронзить это благородное и преданное вам сердце?

Фортинбрас: Если еще раз напомнишь мне об этих бумагах, я так и сделаю… (Убирая шпагу). Черт! Стоит подумать, что скоро мне придется в них копаться, как мне становится не по себе. (Отойдя от Трувориуса, вещает шпагу и берет другую).

Трувориус: И все-таки я рискну сказать вашему высочеству всю правду. (Поднимается из-за стола, взяв в руки корону). Скажите откровенно, вам нравится эта вещица?

Фортинбрас (фехтуя): Я предпочел бы хорошо подогнанный стальной шлем.

Трувориус: Отличный ответ! Ей-Богу, отличный, отличный… Просто великолепный. И все-таки, можете меня повесить, если вы не согласитесь со мной, когда я скажу, что король побеждает в первую очередь не на бранном поле, а вот здесь, за этим самым столом, и при этом совсем не мечом, как это может показаться, а вот этими самыми жалкими бумажками, на которые ваше высочество смотрит с таким презрением!

Фортинбрас (холодно): До сих пор, как тебе известно, я неплохо обходился одним мечом.

Трувориус (с воодушевлением): Кто сказал «неплохо»? Покажите мне этого человека, и я собственными руками отправлю его в Преисподнюю!.. Прекрасно обходились, ваше высочество! Но по сравнению с тем, что вас ожидает, все это покажется вам только детской шалостью. (Поднимая корону). Потому что стоит вам только немного привыкнуть к приятной тяжести этой вещицы, — а это случится очень скоро, уверяю вас, — стоит вам только привыкнуть, как эти жалкие бумажки легко заменят вам и меч, и шпагу, и боевой топор. Вы будете ими колоть и рубить налево и направо не хуже какого-нибудь меча, да так, что будьте уверены — вас услышат и в Лондоне, и в Париже! И не беда, если этот звон кому-то придется не по душе. Беда, если, упаси Боже, случится такое несчастье, что в вашей чернильнице вдруг высохнут чернила. Вот это беда, так беда! Потому что если вы вовремя не подсчитаете, не продиктуете и не подпишите, то кони окажутся не подкованными, солдаты — без жалования, корабли — без парусов, армия — без провианта, пушки — без пороха, народ — без хлеба, преступники будут разгуливать на свободе, евреи станут проповедовать в общественных местах, шлюхи выйдут на улицу, чтобы приставать к прохожим, а в Государственном совете, спаси и сохрани, будет заседать католическая партия, и все это только потому, что в вашей чернильнице во время не нашлось капли чернил! (Ставя корону на стол). В конце концов, ваше высочество, Дания — это тот же конь, которым следует научиться управлять, и тогда вы можете рассчитывать, что он будет послушен своему хозяину, как никому другому. А уж тогда… О! Один только росчерк вашего пера, и он встанет на дыбы, пугая своим храпом соседей и заставляя их попятиться, чтобы тот случайно не отдавил им ноги. Одно ваше слово и он помчится, не разбирая дороги, туда, куда вы ему прикажите, — страшный, взмыленный, готовый растоптать по вашему приказу любого, кто встанет на его пути!.. Ну, разве это не прекрасно?

Фортинбрас: Мне это нравится. Продолжай.

Трувориус: Уверен, что вам это понравится еще больше, если вы вдруг захотите вообразить себе гул от тысяч и тысяч солдатских сапог, звон мечей, лес копий, поднявшихся к небу, звяканье якорных цепей, шум поднимаемых парусов, стук подвозящих провиант и боеприпасы телег, облака пыли, поднятые стремительной конницей, крики множества рабочих, возводящих новые крепости, — и все это благодаря, может быть, одной единственной капле чернил и одному единственному движению вашей царственной руки… (Перебивая себя). Чем это я перед вами провинился, что вы меня так пристально разглядываете?

Фортинбрас: Не тебя. Твое новое платье.

Трувориус: Не такое уж оно и новое. (Осматривая себя). Бархат поизносился, да и рукава, признаться, длинноваты.

Фортинбрас: Но на пуговицах датская корона… Ты, верно, рылся в королевском гардеробе?

Трувориус: Почему же сразу рылся? Просто проходил мимо и заглянул… Послушайте, ваше высочество. Если уж судьбе было угодно сделать меня вашим другом и правой рукой, то отчего бы ей не побеспокоиться заодно и о моей одежде?

Фортинбрас: Отчего?.. Черт его знает, отчего, Трувориус. Тело хозяина еще не предано земле, а ты уже разгуливаешь в его одежде, даже не потрудившись почистить воротничок… Мне кажется, тут есть что-то такое…

Трувориус (твердо): А я уверяю ваше высочество, что тут нет ровным счетом ничего, кроме, разве что, уважения к божественным установлениям.

Пауза. Фортинбрас с интересом смотрит на Трувориуса.

(Указывая пальцем вверх, значительно). Воля небес, ваше высочество.

Фортинбрас: Ты, верно, спятил?

Трувориус: Зачем же сразу — спятил? (Несколько обиженно). Пусть ваше высочество выслушает меня и убедится, что если я и спятил, то только во славу Божью, как написано у апостола: будьте безумны перед людьми, чтобы стать мудрыми перед Богом…

Фортинбрас: Нельзя ли покороче?

Трувориус: Ну, посудите сами, мой принц. Что было бы хорошего в том, если бы вещи умирали вместе с людьми? Если бы они обращались в прах сразу же вслед за тем, как их хозяину пришло время испустить дух? Был бы от этого кому какой прок? Лично я очень сомневаюсь в этом. Рассудив здраво, следует согласиться, что это было бы и расточительно, и в некоторых случаях, даже чрезвычайно накладно. Вот почему, заботясь о справедливости, Творец мудро распорядился, чтобы вещи жили гораздо дольше людей, радуя тем самым их близких и оберегая их благополучие. И этот камзол — лучшее подтверждение тому, что я неукоснительно следую установленному Творцом порядку.

Фортинбрас: Нет, ты, ей Богу, спятил!

Трувориус: Тогда, боюсь, что не один я, ваше высочество. Взять вот хотя бы вас…

Фортинбрас: Что такое?

Трувориус: А вы взгляните… Если не считать кой-каких формальностей, то вы уже почти законный король, и, фигурально выражаясь, уже примерили на себя датское королевство, хотя тело вашего предшественника, упокой Господь его душу, еще лежит не отпетым в церкви. А ведь, согласитесь, королевство будет, наверное, поважнее какого-то поношенного камзола… Ваше высочество хочет меня оставить?

Фортинбрас (направляясь к двери): От твоей болтовни у меня пересохло в горле.

Трувориус: Как? Опять? (Вслед уходящему принцу). Вам надо отвыкать от этих сомнительных привычек.

Фортинбрас уходит.

(Негромко). Они хороши для глупых мальчишек, которые любят без толку махать мечом, но уж никак не для будущего короля. (Наклонившись, достает из-под стола бутыль с вином, затем, быстро откупорив ее, пьет прямо из горлышка).

Пауза.

Слуга (появившись на пороге, громко): К их высочеству господин Горацио.

Трувориус (чуть не подавившись): Черт возьми!.. Да хоть сам архангел Михаил! (Пряча бутыль под стол). Кто тебя учил так орать, дурак? Докладывать надо спокойно и выразительно. Пошел вон.

Слуга медлит.

Вон!

Слуга исчезает.

Горацио (появляясь в дверях): Не знаю, сумею ли я доложить о себе настолько выразительно, насколько это требуется, но, во всяком случае, я постараюсь. (С легким поклоном). Горацио, сударь.

Трувориус (передразнивая, привстав за столом): Трувориус, сударь. (Нелюбезно). Что вам угодно?

Горацио: Не мне, сударь. Принцу. Его высочество хотели меня видеть, и назначили мне для встречи этот час. Вот причина, почему я вам досаждаю.

Трувориус: Принц вам назначил?

Горацио: Да, сударь.

Трувориус (холодно): Мне об этом ничего неизвестно.

Горацио: Очень может быть, сударь. Ведь вы не принц, насколько я могу судить.

Трувориус (грозно): А вы-то, черт возьми, кто такой!

Горацио: Похоже, я был все-таки недостаточно выразителен… Но это поправимо… (С поклоном). Горацио, сударь. Это мое имя.

Трувориус (с угрозой): Я его запомню.

Горацио: Сделайте такую милость. Но прежде окажите мне любезность, доложите обо мне его высочеству.

Трувориус: И не подумаю.

Горацио: Отчего же, господин Цербер?

Трувориус: Оттого, господин шут, что у меня есть для этого одна очень веская причина. (Глядя в упор на Горацио). Вы мне не нравитесь.

Горацио: Я бы не назвал эту причину веской. У вас в запасе, случайно, нет ли еще какой?

Трувориус: Найдется и еще. Когда бы его высочество действительно желали вас видеть, они бы, наверное, не позабыли сообщить об этом мне. А так как этого не произошло, то у меня есть все основания полагать, что я вижу перед собой одного из тех шарлатанов, которые смущают покой добрых людей и норовят пролезть туда, куда их не звали. (С любезной улыбкой). Что, впрочем, не удивительного, если принять во внимание ваше происхождение, господин итальянец… Я ведь не ошибся?

Горацио: Отчасти нет.

Трувориус: Я так и думал, господин папист.

Горацио: А вот это уже мимо.

Трувориус: Почему-то мне кажется, что в самую точку.

Горацио: Мимо, сударь, мимо. Насколько это возможно, я стараюсь придерживаться умеренных взглядов.

Трувориус: То есть, ни во что не верить, и все подвергать осмеянию?

Горацио: Скорее уж осмеивать все, во что веришь и верить во все, что осмеиваешь, — если только вы улавливаете разницу.

Трувориус (неожиданно громко, ледяным голосом): В таких делах как религия, господин Пульчинелл, умеренные взгляды ведут прямехонько в ад!

Горацио: Если вы беспокоитесь обо мне, господин проповедник, то это, право, лишнее. Я стану утешаться там вашим отсутствием.

Трувориус (кричит, привстав за столом): В ад!

Входит Фортинбрас. В одной руке его большой кубок, в другой — бутыль вина.

Фортинбрас: Я слышал слово «ад». О чем это вы?

Горацио: О божественном, ваше высочество. (Кланяется).

Фортинбрас: О, по этой части он большой мастер. (Горацио). Вы, кажется, уже познакомились?

Горацио: Отчасти, принц.

Фортинбрас: Отчасти? Как это понимать?

Горацио: Это значит, что отчасти мы были знакомы прежде.

Фортинбрас: Разве? Нет, ты должно быть что-то путаешь.

Трувориус: Что до меня, то я вижу его впервые.

Горацио: А я нет. Во всяком случае, принц, костюм этого господина мне хорошо знаком. Мы с ним встречались прежде. Я имею в виду костюм, ваше высочество. Правда, тогда его содержимое было немного другим, но ведь, в конце концов, не это главное.

Фортинбрас (со смехом): Ох, Горацио!.. Простите мне мой смех. Хотя сегодняшний день и не располагает к веселью, но смех пробьет себе дорогу и сквозь слезы… Оказывается, у вас злой язык. А я и не думал.

Горацио: Он злится только тогда, ваше высочество, когда его будят. В остальное время он безобиден, как спящая собака.

Фортинбрас: Что здесь произошло?.. Трувориус! Сознавайся, это ты разбудил собаку Горацио?

Трувориус: Если и разбудил, то только затем, чтобы дать ей хорошенького пинка. Этот господин чрезвычайно высокого о себе мнения, мне кажется.

Фортинбрас: Это еще не преступление. Я и сам бываю о себе очень высокого мнения, в особенности тогда, когда для этого найдутся основания… (Горацио). Рекомендую. Господин Трувориус, мой советник и правая рука. Мой дядя, старый Норвежец, отчего-то хотел отрубить ему голову и тогда он решил послужить племяннику и, надо сказать, у него это пока получается совсем неплохо… (Усаживаясь за стол). А теперь, друг мой, утихомирьте, пожалуйста, вашу собаку и рассказывайте, рассказывайте поскорее все, что вы знаете. Не скрою, что кое-что нам уже известно, но только в самых общих чертах. Но при этом, я не улавливаю здесь никакого смысла! Разрази меня гром! Безо всякой причины принц хватает шпагу и убивает своего дядю-короля, королева отравлена, убит Лаэрт, шпага смазана ядом!… Что все это значит, Горацио?

Горацио: Смысл скрыт глубоко, ваше высочество.

Фортинбрас: Так раскрой нам его!

Горацио медлит. Короткая пауза.

Нет, нет. Он нам не помешает. Прошу вас, начинайте.

Горацио: Я повинуюсь, принц. (Волнуясь). И чтобы все сразу встало на свои места, начну с самого начала, то есть со смерти старого короля Гамлета. Здесь завязка и причина всего. Все знают, что он умер, укушенный гадюкой, отдыхая после обеда в саду. Таково общее мнение.

Фортинбрас: Это всем известно.

Горацио: Но это не так, мой принц.

Фортинбрас: Нет?

Горацио: Нет, мой принц. На самом деле — здесь рука убийцы.

Фортинбрас: Что? Старый Датчанин был убит?.. Невероятно… Повтори.

Горацио: Отравлен.

Фортинбрас: Боже правый! Вот так известие!… Но у кого же поднялась рука? Ты знаешь? Вижу — знаешь. (Нетерпеливо). Имя! Имя!

Горацио: Вы его знаете, ваше высочество. Его носил тот, кто украл у него и корону, и царство, и жену.

Фортинбрас (не сразу): Клавдий?.. Клавдий! Брат?

Горацио: Да, ваше высочество.

Фортинбрас (Трувориусу): Ты слышал?.. Клавдий!.. Ничтожнейший из ничтожных. Шут, пьяница, паяц, и вот же, — взял, да и сыграл роль Каина, да еще на таких подмостках!.. Вот уж от кого не ждал. (Пьет из кубка).

Пауза.

(Задумчиво). Наверное, мне следовало бы радоваться этому известию, но в сердце почему-то нет радости. Мой отец пал от руки старого Гамлета, лишившись и жизни, и всех своих земель, но, Боже мой, — какая разница!.. Отец погиб в честном поединке, как настоящий воин, а его противник не уступал ему ни в силе, ни в благородстве. Но умереть в постели, от руки убийцы! Слуга покорный!.. (Помолчав, Горацио). Так значит, ему была судьба пасть от руки родного брата?

Горацио: Да, ваше высочество.

Фортинбрас: Судьбу не выбирают. (Помолчав). Так вот в чем дело… Принц об этом знал… Да?.. Ну, конечно… Теперь я начинаю понимать. (Задумчиво). Так это была месть… Ай, да принц. Он поступил, как требовала честь, как поступил бы каждый, в ком не притупилось сердце… Но как же королева и молодой Лаэрт?

Горацио: Они здесь ни при чем. Случайность и коварство Клавдия — вот в чем причина их несчастной смерти.

Фортинбрас: А, черт!.. Нельзя ли нам узнать подробности? Вопросы так и толпятся на языке.

Трувориус: И первый среди них, с позволения вашего высочества, такой: откуда, собственно, известно, что старый Гамлет был убит? Кто это видел? Кто-то ж это видел, я думаю?

Горацио молчит.

Фортинбрас: Ответьте же ему, Горацио.

Горацио: Охотно, хотя и не без смущения. Пусть ваше высочество соберется с духом, потому что то, что я вам сейчас расскажу, наверняка покажется вам ужасным и невозможным, но, тем не менее, я не перестану утверждать, что все это истинная правда, пусть даже от нее попахивает серой.

Трувориус: Да он просто Демосфен какой-то.

Фортинбрас делает Трувориусу знак замолчать.

Горацио: Тому назад полгода, спустя почти два месяца со дня смерти старого Гамлета… (Смолкает).

Фортинбрас (нетерпеливо): Ну? Ну?

Горацио: Его призрак, мой принц… Я уверен, что вы меня поймете правильно. Его призрак явился в Кронберг для того, чтобы открыть своему сыну, молодому Гамлету, как тайну своей смерти, так и имя своего убийцы. И это стало началом конца.

Трувориус весело хихикает. Короткая пауза.

Фортинбрас: Как, как?.. Призрак, ты сказал? Я не ослышался?.. Призрак старого Гамлета явился, чтобы… (Укоризненно). Горацио. Я всегда полагал, что призраки годятся только для святочных историй и ни на что больше.

Трувориус хихикает. Короткая пауза.

Спроси хотя бы его… Да, кого угодно. Мало ли что болтают во дворце после смерти короля.

Трувориус: Да уж. (Хихикая). В таком-то деле свидетели должны быть посерьезней.

Фортинбрас: Горацио?..

Горацио (помедлив): Я видел его своими глазами, ваше высочество.

Трувориус перестает хихикать. Короткая пауза.

Фортинбрас: Ты видел? Правда?

Горацио: Ваше высочество…

Фортинбрас (перебивая): Да, нет, не может быть. Какой-то призрак… Но все равно — мороз по коже. (Негромко). Что, неужели, правда? Как он выглядел?

Горацио: Точь в точь, как покойный король, — так схож, как схожи две руки. Вооруженный с ног до головы, с поднятым забралом, бледный и печальный, насколько давал увидеть лунный свет.

Фортинбрас: Борода?

Горацио: Чернь и серебро.

Фортинбрас: Мороз по коже…

Трувориус: Еще кто видел?

Фортинбрас: Да, кто еще?

Горацио: Бернардо и Марцелл, два офицера. И принц, конечно.

Фортинбрас: И он с ним говорил?.. А, ну, конечно! (Негромко). Он с ним говорил… Я дорого бы дал, чтобы это случилось со мной. (Со смехом). Да, нет же. Нет. Чепуха. Глупые фантазии. (Тихо). А что, как нет?.. Мне так и кажется, что я вижу, как он идет, весь облитый лунным светом. И как блестят в глубине шлема белки его глаз…

Горацио: Так оно и было.

Трувориус (с укором): Ваше высочество…

Фортинбрас: Подожди… (Горацио). Что он сказал?

Горацио: Он жаждал отмщения.

Фортинбрас: И Гамлет?..

Горацио: Поклялся быть его орудием.

Фортинбрас (негромко): И стал им. Это-то мы видели… По крайней мере, теперь я понимаю, почему о нем рассказывают, как о безумце. Должно быть, он прикидывался. Верно?

Горацио: Да, принц.

Фортинбрас: Хитер. (Трувориусу). Ты слышал? Обвел всех вокруг пальца, да как просто.

Трувориус: Всех, кроме смерти.

Фортинбрас: Что ты хочешь этим сказать?

Трувориус: Бог ничего не делает просто так, ваше высочество. Раз молодой Гамлет был убит, то такова, конечно, была воля Божья, а значит, здесь не все так чисто, как кажется. Из Писания мы знаем, что Бог частенько наказывает грешников смертью.

Фортинбрас с недоумением смотрит сначала на него, потом на Горацио.

Горацио (обращаясь к Фортинбрасу): Если Бог забрал его, ваше высочество, то, надеюсь, именно потому, что он исполнил свое предназначение на земле.

Трувориус: Или, возможно, — не исполнил.

Горацио (Фортинбрасу): Я вижу ваш советник с небесами на «ты». Болезнь весьма распространенная в последнее время.

Фортинбрас: За ним это водится. (Трувориусу). Ну, что тебе еще не ясно? Принц знает, что его отец убит, и, дождавшись подходящего случая, мстит убийце и гибнет сам, — история старая, как мир!.. А теперь они лежат все вместе, и виновные, и невинные, дожидаясь Божьего суда… (Негромко). О, бедный Гамлет! Каково же ему, наверное, было жить под одной кровлей с убийцей, притворяясь каждый день сумасшедшим, чтобы тот не догадался об его истинных чувствах, сидеть с ним за одним столом, и дожидаться удобного случая, — да, он просто кладезь терпения!.. Нет, я бы так не смог… Но все-таки, отчего он так долго ждал, Горацио? За то время, что прошло со смерти старого Гамлета, можно было бы отправить на тот свет с десяток королей.

Горацио: Затрудняюсь ответить, мой принц. Мысли пока так путаны, а чувства так неопределенны, что я боюсь ошибиться сам и ввести в заблуждение вас. Быть может, я сумею ответить позже.

Фортинбрас: Охотно, Горацио, охотно. Жизнь Гамлета и мне не безразлична. Его любил я, хотя судьба старалась изо всех сил нас развести в разные стороны, чтобы потом столкнуть лбами и превратить во врагов… (Трувориусу). Так что? Теперь мы можем быть довольны? Все встало на свои места? Согласен?

Трувориус: Все, кроме одного.

Фортинбрас (с досадой): А, чтоб тебя… Чем ты еще недоволен?

Трувориус: Призраком, мой принц. Ведь если его не было, то это значит, что никто не убивал старого Гамлета, а, следовательно, сегодняшнее кровопролитие по-прежнему необъяснимо и требует разгадки… (С насмешкой). Ей-Богу, не такое нынче время, чтобы Творец вразумлял нас призраками и видениями. (Значительно). Пусть лучше ваше высочество подумает, что скажут наши сегодняшние друзья, если мы начнем пичкать их рассказами о призраках? В лучшем случае, поднимут нас на смех, я думаю.

Фортинбрас (устало): Черт бы тебя побрал, в самом деле… (Горацио). Вот он на что намекает, Горацио. Сегодня в полдень, стоило мне прилечь, чтобы отдохнуть и поразмыслить над случившимся, как ко мне ввалилась делегация, человек пятнадцать, не меньше. Они хотели, чтобы я выдал ими убийц Гамлета и, при этом, чем больше, тем лучше. Среди них были дворяне, и несколько старейшин, но остальные простого звания, — купцы, ремесленники, солдаты. Они грозили, что коль убийцы Гамлета не будут найдены, они сами примут меры к их розыску и наказанию. При этом они кричали о справедливости так громко, словно она доводилась им родной теткой. Ей-Богу, я думал, что оглохну. Но хуже всего, что внизу, на площади, их ждала толпа, которая все напирала, так что казалось вот-вот и она сметет охрану и бросится крушить все на своем пути. Вы знаете, что я не трус и могу это доказать всякому, кому понадобятся такие доказательства. Слава Богу, я повидал на своем веку не одну толпу, но эта, черт возьми, заставила меня поволноваться.

Горацио: Я ничего не слышал.

Фортинбрас: К счастью, их удалось быстро успокоить. (Раздраженно) Но, черт возьми, — мне пришлось поклясться, что не пройдет и месяца, как я найду виновников смерти принца, а чтобы они не сомневались в серьезности моих намерений, мне пришлось учредить в их присутствии специальную комиссию, которая теперь будет заниматься этим делом с утра и до вечера. (Пьет).

Короткая пауза.

Трувориус (подходя и останавливаясь возле Фортинбраса, торжественно): Ваше высочество…

Фортинбрас: Отстань… (Горацио). Теперь подумай, друг мой, что они скажут, если мне вздумается пересказать им твою историю?.. Что я вожу их за нос? Или что у меня у самого не все в порядке с головой?.. Ума не приложу, что делать… Им нужен не призрак, Горацио, а кто-то повесомее, кого можно вздернуть за шею, да так, чтобы было слышно, как ломаются шейные позвонки, а без этого они не успокоятся. Я это видел в их глазах… Ну? Что скажешь?

Горацио: Только то, что вашему высочеству известно и без меня. Истина не должна оправдываться.

Трувориус (кривляясь и передразнивая, незаметно для принца): Хе-хе-хе-хо-хо-хо-хо…

Фортинбрас: Согласен всей душой. Но только с одной маленькой поправкой. Истине и не придется, оправдываться, потому что оправдываться придется мне. (Трувориусу, который нетерпеливо подает ему какие-то знаки). Ну, что тебе, заноза?

Трувориус: Я должен сообщить вам нечто чрезвычайно важное.

Фортинбрас: Так в чем же дело? Сообщай.

Трувориус: Дело чрезвычайной важности, ваше высочество.

Горацио: Советник деликатно намекает, что оно не для моих ушей, принц.

Фортинбрас: Послушай, Трувориус…

Трувориус (значительно): Чрезвычайной, ваше высочество.

Горацио (надув щеки, незаметно передразнивает Трувориуса): Бу-бу-бу…

Фортинбрас: Неужели настолько, что им нельзя заняться чуть позже?

Трувориус: Надеюсь, ваше высочество не думает, что я осмелился бы беспокоить вас, если бы не его чрезвычайная спешность?

Фортинбрас: Боже правый!.. (Горацио). Кажется, я вынужден просить у вас прощения, мой друг. Если эта муха привяжется, то будет жужжать, пока не добьется своего.

Горацио: Как будет угодно вашему высочеству. (Кланяется). Осмелюсь вам только напомнить, что против мух хорошо помогает одно английское средство… Оно называется «мухобойка».

Фортинбрас (со смехом): Ах, злой язык!.. Ну, хорошо. Я это запомню… Прощайте, Горацио. Надеюсь, мы с вами расстаемся ненадолго.

Горацио: Прощайте, принц. Я буду рад рассказать вам все, что хранит моя память.

Фортинбрас: А я — услышать ваш рассказ.

Горацио с поклоном исчезает.

(Трувориусу). Ну, выкладывай. И если окажется, что это дело могло подождать до завтра, то я сегодня же обзаведусь мухобойкой.

Трувориус: Вы изволили назвать меня мухой, принц, и это безо всякого с моей стороны повода. Вспомните мою преданность, и вам станет стыдно.

Фортинбрас (махая руками): Ж-жж-жж-ж-ж… Да, говори же, черт тебя возьми!

Трувориус: И пусть Бог даст мне силы вас убедить… (Идет по сцене, заложив руки за спину). Давайте поразмыслим, и притом со всею серьезностью, над тем, что мы только что услышали. Что будет, если этот наглый итальянец разнесет по всему королевству слух о том, что старый Гамлет был убит?.. Подумайте внимательно.

Фортинбрас: Что будет?

Трувориус: Да. Что будет. Кого, по-вашему, теперь назовут виновником этого несчастья? Да, неужели Клавдия? (Остановившись). Мне почему-то кажется, что скорее уж того, чей отец пал от руки Датчанина, и кто, наверное, жаждал отомстить сильнее, чем кто-нибудь другой. Того, кому молва припишет победу не в честном поединке, а с помощью хитрости, и кто подкравшись тайно, как змея, нанял убийц и заплатил им за эту грязную работу, чтобы потом, дождавшись удобного случая, прикончить Клавдия, Гамлета, а уж заодно и королеву, и все это, конечно, для того, чтобы отомстить и завладеть престолом… (Вновь неторопливо идет по сцене). Кто это опровергнет?.. Посмотрите — все сходится! И ваша ненависть к старому Гамлету, и ваше желание вернуть отцовское наследство, и частые приграничные стычки с Клавдием, и, наконец, ваше внезапное появление здесь, в ту самую минуту, когда датский престол опустел, словно по волшебству!.. Кто ж станет сомневаться? Уж так устроен человек, что он с легкостью принимает все, что лежит на поверхности, не утруждая себя ни размышлением, ни осторожным сомнением. (Подойдя к Фортинбрасу, негромко и зловеще). Вы видели сегодня эту толпу? Может быть, я и ошибаюсь, но мне почему-то стало казаться, что если эта история всплывет, то она поверит в нее охотнее, чем в какую бы то ни было другую…

Фортинбрас (перебивая): Постой. Помолчи. Я понял… (Негромко). Ты хочешь сказать, что та змея, которая укусила старого Гамлета, убила его сына и завладела датским троном — это я? Я?.. Надеюсь, я тебя правильно понял?

Трувориус: Не меня, ваше высочество, не меня…

Фортинбрас: Тебя иль нет — разница невелика, коль скоро моим именем станут пугать детей и шептаться за моей спиной, когда я пойду к Святой Чаше. (Помолчав, мрачно). Послушай-ка. А дело-то, похоже, хуже, чем я думал.

Трувориус: Гораздо хуже, мой принц. (Поспешно). И всему виной, как вы видите, этот чертов итальянец с его длинным языком.

Фортинбрас (не слушая, удивленно): Нет, ты подумай сам… А? Еще немного и все те, кто улыбаются мне сегодня в лицо, станут дома, за глаза, называть меня убийцей и узурпатором. Друзья начнут меня опасаться, народ будет распевать про меня похабные песенки, а потомки не откажут себе в удовольствии назвать меня «Кровавым» или вообще забудут мое имя, исполнившись к нему презрением… (Озираясь, тоскливо и хрипло). Тут что-то стало душно…

Трувориус: Прикажите открыть окна?

Фортинбрас: Не надо. (Наливает вино).

Фортинбрас пьет. Короткая пауза.

Ах, черт!.. Ну, что теперь прикажешь делать? (Вновь наливает себе вина).

Трувориус: Во всяком случае, не сидеть, сложа руки, положившись на случай мой принц. Нет, надо срочно что-то предпринять. И, притом, как можно быстрее.

Фортинбрас: Что, например? Седлать коней? Послать вперед дозорных? Выстроить пехоту? Трубить сигнал к атаке? (Пьет).

Короткая пауза.

(Поставив кубок на стол). Нет, милый мой. Тут этим не поможешь. Косые взгляды мечом не отразишь. А имя, втоптанное в грязь, не вычистишь, как грязные доспехи.

Трувориус: Ах, ваше высочество, на каждый трудный случай есть свое искусство, чтобы его распутать. Найдутся средства, — дайте только время… Пускай следователи работают с утра и до вечера, пускай они перетряхнут весь Кронберг, весь Эльсинор и всю Данию, пускай допросят всех, кто мог иметь отношение к этому делу, пока, наконец, не вытрясут из них всю подноготную!.. А этого итальяшку, этого наглого щенка, который распускает эти ужасные слухи, следует сегодня же посадить на цепь, да еще в самое глубокое подземелье, которое только найдется в королевстве!.. Не удивлюсь, если окажется, что он давно уже присягнул Британцу или Французу…

Фортинбрас (не сразу, издали): Оставь его.

Трувориус: Оставить?.. Ну, уж нет.

Фортинбрас: Я говорю, оставь… Всему виной не он.

Трувориус: Не он? А кто ж тогда?

Фортинбрас (с мрачной усмешкой): А ты не знаешь?.. Дерьмо, которое зовется «миром», и эти черви, которые в нем копошатся и которые называют себя людьми. Дай им волю, и они прогрызут дыру даже в небесной тверди… Тьфу, дьявол!..

Трувориус (осторожно): Они всего лишь прах, мой принц.

Фортинбрас: Такой, что с ног до головы вымажет тебя грязью, забьет глаза и встанет колом в горле!.. Нет, от них не спрятаться, хоть отрасти себе ангельские крылья, хоть стань святым! Они везде найдут. (Страстно, почти с изумлением). Но какая же все это дрянь, Трувориус! (Почти кричит). Какая ж это дрянь!.. И что? Все это ради этой побрякушки? (Толкает стоящую на столе корону, так что она со звоном летит на пол).

Трувориус бросается вслед за укатившейся короной и скрывается за столом. Короткая пауза.

(Сквозь зубы). Ей-Богу, если б знал… (Смолкает).

Трувориус (быстро подняв голову из-за стола): Что?

Фортинбрас: Ищи, ищи…

Трувориус скрывается. Пауза.

(Негромко). А помнишь бой под Старой Мельницей? Когда мы загнали поляков в болото, и они дрались, словно черти, потому что им уже некуда было отступать, а мы все напирали, так, что к полудню их осталось не больше четверти?.. Да, откуда тебе это помнить, коли ты, как всегда, таскался в обозе…

Трувориус возвращается и, стирая с короны рукавом пыль, аккуратно ставит ее на стол.

Они хотели прорваться, но всюду мы отбрасывали их назад, и все это почти без криков, слышны были только удары железа о железо, да ржание лошадей, да время от времени редкий пушечный выстрел, после которого ядро шлепалось в воду, да еще плеск воды под лошадиными копытами. Говорю тебе, они дрались, как черти, а когда убедились, что им отсюда уже не выбраться, то повернули коней прямо в болото, да так и пошли, увязая все глубже и глубже, так что мы сначала даже не поняли, что они хотят. Ну, а когда догадались, то все что нам оставалось, так это только отсалютовать им, как героям. Жаль, что они об этом так и не узнали, потому что ни один из них даже не соизволил повернуть в нашу сторону голову… Чертовы гордецы. (Резко). Ты что-то хотел сказать?

Трувориус (поспешно): Нет, нет… Что тут скажешь.

Фортинбрас: Вот именно. Эта вещь из тех, которые заслуживают, чтобы о них помалкивали…

Фортинбрас молчит, задумавшись. Пауза.

Трувориус (осторожно): Принц…

Фортинбрас (перебивая, почти сердито): Скажи-ка лучше вот что: где Егоза? Где Кронбах? Где старый Орджичь? Куда все запропастились?

Трувориус: Все при войсках, мой принц.

Фортинбрас: Зови их всех сюда.

Трувориус: Слушаюсь, принц.

Фортинбрас: И распорядись, чтобы принесли побольше вина. Побольше вина и побольше света. Тут темно.

Трувориус (осторожно): Но… ваше высочество…

Фортинбрас (нетерпеливо): Да, знаю, не волнуйся, знаю… Ничего. Мы сядем тихо, так чтобы никого не смутить в этот день печали. Закроем двери, занавесим окна… Прошу тебя, поторопись.

Трувориус: Считайте, что я уже вернулся. (Исчезает).

Фортинбрас (негромко, поднимаясь из-за стола): Уж эти-то не станут шептаться и перемигиваться за моей спиной. Не станут ни льстить, ни притворяться, ни лгать, глядя прямо в глаза… (Резко повернувшись). Кто здесь? (Осторожно пятясь, снимает со стены шпагу и какое-то время стоит, прислушиваясь). Должно быть, крыса… Крыса. (Кладет шпагу на стол и наливает себе вина). Ну же, бедный Гамлет… (В пустоту). За тебя. (Пьет).

3.

Небольшая площадь позади храма, где происходит отпевание убитых. Узкая и кривая улочка, зажатая между храмом и соседним домом, ведет к соборной площади. Оттуда слышится приглушенный гул многотысячной толпы, свист, крики. Несколько нищих стоят под двумя высокими зарешеченными окнами храма. Среди них — Калека, опирающийся на костыли. Еще двое, забравшись по стене, повисли на оконной решетке, заглядывая внутрь храма.

Калека (своему товарищу, забравшемуся на окно): Ну, что, видать что-нибудь?

Первый нищий: А как же. И очень хорошо.

Калека: Ну? Что там?

Первый нищий: Дай денежку, тогда скажу.

Калека: Побойся Бога! Откуда у меня денежка?

Первый нищий: Ну, как знаешь.

Калека: Ладно. Вот, возьми. Подавись. (Протягивает монетку).

Первый нищий: А говоришь — нету. (Забрав монетку, смотрит в окно).

Калека (нетерпеливо): Ну, что там?

Первый нищий: Угадай.

Калека: Ты меня знаешь, Осетр. Если я до тебя доберусь, ты позабудешь, как звали твою собственную мать.

Первый нищий: Ну, тут и забывать нечего, потому что я этого и так никогда не знал… Ну, ладно, ладно. Успокойся… Покойники лежат все в цветах, и у каждого в руке по горящей свечке. Бьюсь об заклад, что ты в жизни не видел столько вшей, сколько здесь цветов!

Второй нищий (повиснув на решетке второго окна): Что верно, то верно. Цветов здесь, как в раю.

Первый нищий: А знамен-то! Матерь Божья! И все расшиты золотом. Хватило бы на то, чтобы нашить подштанников для половины города!

Калека: А лица? Ты их видишь? Как они смотрятся?

Первый нищий: Должен тебя огорчить. Как и у всех покойников. Глуповато-глубокомысленно.

Калека: Бледные?

Первый нищий: Словно зимнее утро.

Калека: А принц?

Первый нищий: Не шелохнется. Лежит, как убитый.

Все нищие хихикают.

Третий нищий: Я знал его. Как-то он мне подал целый фартинг. Давно это было. Еще жив был старый Гамлет. Добрый был человек.

Калека (недоверчиво): Целый фартинг? Ты брешешь, как всегда.

Четвертый нищий: Наверное, он надеялся въехать на этом фартинге прямо в Рай. Странная, надо сказать, надежда для того, кто убил собственную мать.

Третий нищий: Не бреши. Принц никого не убивал. Всех кончил Лаэрт.

Четвертый нищий: Не говорил бы ты того, чего не знаешь.

Третий нищий: Говорю вам, Лаэрт. Мой кум женат на дочери аптекаря, а у той есть сводная сестра, которая приходится троюродной теткой одному конюху, чей дядя чинит обувь у дворцовой охраны. А уж он-то, наверное, знает, как было дело!

Калека: Я думаю, что все гораздо хуже. (Понизив голос). Ни Гамлет, ни Лаэрт.

Третий нищий: А кто ж тогда?

Калека: Что вы на меня уставились?.. Сами знаете. Тот, кому это на руку.

Третий нищий: Ты что хочешь сказать?.. (Смолкает).

Калека: Молчи, дурак!

Третий нищий: Пожалуй, оно и впрямь лучше будет помолчать, чем потом ходить без языка…

Второй нищий (припав к решетке): Гляди, гляди!..

Калека: Что там?

Первый нищий: Зашевелились.

Калека: Покойники?

Четвертый нищий: Господи, помилуй!

Первый нищий: Да, нет. Пришел караул.

Калека: Ну? Ну?

Первый нищий: Окружили покойников так, словно боятся, чтобы те не сбежали.

Калека: Не сбегут, я думаю.

Первый нищий: А я так почти в этом уверен.

Второй нищий: Раз пришел караул, скоро надо ждать остальных.

Калека (первому нищему): Гляди в оба. Ничего не пропускай.

Короткая пауза.

Третий нищий: А я где-то слыхал, что если убийца подойдет к гробу убитого, то у того кровь польется из раны ручьем, чтоб обличить убийцу…

Калека: Я же тебе сказал: прикуси язык. Ты тут не один.

Входят Горацио и Бернардо.

Бернардо: Возможно, нам удастся пройти здесь… Черт бы побрал всех этих зевак. (Заметив висящих на окнах нищих). Эй! Это еще что? А ну-ка, слезайте, пока я не поотрывал вам головы. Тут, что? Подмостки?

Первый нищий: Может быть, и не подмостки, милорд, но все-таки что-то вроде того.

Бернардо: Слезай, пока я не разозлился.

Первый нищий (спускаясь на землю): Подумайте сами, милорд. Если есть представление, то должны быть и зрители. Зачем же заставлять актеров играть впустую?

Калека: Истинная правда, милорд. На что еще годятся покойники, как ни для того, чтобы давать представление и собирать вокруг себя толпу? Это ведь их последний выход, так неужели же мы не будем милосердны и станем их обижать? В конце концов, они играют, как умеют.

Бернардо (Горацио): Но каков наглец!

Первый нищий: Вовсе нет, милорд. Вы измените свое мнение, если примите во внимание, что пьеса, которая разыгрывается в этом театре, в целом довольно поучительна, хотя и несколько однообразна. Она называется «Memento more», а это значит, что она способна сделать лучше даже такие заблудшие души, как наши. В конце концов, всем нам рано или поздно предстоит выйти на эту сцену, так не разумнее ли выучить свою роль заранее, милорд?

Бернардо: Язык, что помело! Ну, уж я затолкаю тебе его в твою поганую глотку!

Горацио: Оставь их, Бернардо.

Бернардо: Разве эта болтовня вас не задевает?

Горацио: Нисколько. Я подумал вдруг, что сказал бы принц, если бы он их услышал. Наверное, он остался бы доволен. Ей-ей. Эти мошенники в его вкусе. Он всегда доверял их чутью больше, чем всей теологической премудрости Виттенберга.

Бернардо: Вот и оставался бы там. По крайней мере, был бы сегодня жив.

Горацио: Боюсь, это уже ничего бы не изменило, Бернардо. Каждый таскает свою смерть у себя за плечами.

Бернардо: Вы смотрите на вещи слишком мрачно.

Горацио: Но, ей-Богу, не мрачнее, чем они на меня.

Первый нищий: Так мы можем смотреть пьесу дальше, милорд?

Горацио: Сделайте одолжение.

Первый нищий: Спасибо, милорд. (Быстро забирается на окно).

Второй нищий забирается на соседнее окно. Горацио и Бернардо направляются к улочке, ведущей на площадь.

Калека: Эй, милорды!… Позвольте дать вам хороший совет. Не ходите на площадь. Задавят.

Бернардо: Нечего сказать, хороший. Да, нам как раз туда и надо.

Калека: Если хотите послушать, как трещат человеческие кости, тогда конечно идите. Заодно посмотрите на тех, которых уже раздавили. Одного, так почти при мне.

Бернардо: Что за напасть! Так мы в западне?

Калека: Как и все мы, милорд.

Бернардо: Довольно умничать! Должен же здесь быть какой-то другой выход.

Калека: Как не быть, милорд. (Стучит костылем по решетке окна). Загляните сюда и вы его сразу увидите.

Бернардо: Все-таки надо было оторвать тебе язык, мошенник. (Горацио). Что будем делать?

Горацио: Да, то же, что и прежде, друг мой. Ждать.

Бернардо (ворчливо): У вас на все один ответ.

Горацио: И не худший, можете мне поверить.

Появляются Капитан и Солдаты. Двое солдат становятся возле запертой двери, ведущей в храм. Остальные быстро оцепляют площадь. Нищие в замешательстве.

Капитан: Все — вон! Вон, да поживее!.. Быстро! Быстро!

Солдаты подгоняют нищих древками копий. Те, с ворчанием, уходят.

Горацио и Бернардо). А вам что? Особое приглашение?

Горацио: Если это вас не затруднит.

Капитан (узнав Горацио): А, это вы… Простите, не узнал.

Горацио: Мы не в обиде.

Капитан: Да уж какие тут обиды. (Сняв шлем, вытирает потный лоб). Тут творится такое, что родного отца и того не узнаешь. Слышите, какой шум? Народ словно с цепи сорвался. Валит валом почище, чем в Светлое Воскресение. (Понизив голос). При покойном короле такого бы не случилось. Вмиг бы очистили площадь. (Оглянувшись, еще тише). Можете себе представить, Горацио, принц со всей своей свитой не сумел пробиться даже на площадь. Народ чуть не опрокинул его карету, и если бы не подоспели вовремя наши молодцы, то быть беде… Ну? Где вы такое видели при старом короле?

Бернардо: Где он теперь?

Капитан: Поехали в обход. С минуты на минуту будут здесь. (Помолчав). Я сразу сказал, что это была глупая затея отпевать убитых в городе, и все только затем, чтобы угодить народу. Отпевать надо было в замке, среди своих, да и дело с концом.

Горацио: Вы ведь знаете, капитан, народ был к Гамлету сердечно расположен. Его любили.

Капитан: Вот уж от чего избави нас Бог, так это от народной любви. (Прислушивается к доносящемуся с площади шуму, который становится громче). Слышите? Полюбит так, что потом и костей не соберешь. (Оглядываясь и понижая голос). А что до нашего принца, то я скажу вам так. Уж коли ты затеял дело, так доведи его, по крайней мере, до конца. Не бросай на полдороге. Черт возьми! Он должен был остаться в живых, а не подставлять свою печень под чужую шпагу. Теперь изволь расхлебывать эту кашу, которую он заварил. Чем-то еще все это кончится? (Оглянувшись и увидев что-то в конце невидимой для зрителя улицы, солдатам). Эй! Открывайте двери! Живо! Живо!

Солдаты безуспешно пытаются открыть двери.

А, черт! Попробуйте поддеть бердышом.

Дверь не поддается.

Эй, Мясник! Быстро беги к главным воротам, скажи, пусть отопрут. Умри, но доберись.

Один из солдат убегает.

Стучите в окна. Да, погромче!

Солдаты стучат в окна древками копий. Входят Фортинбрас, Трувориус, свита, дворяне, охрана.

(Бросаясь к Фортинбрасу, солдатам). На караул! (Фортинбрасу). Рады видеть ваше высочество в добром здравии. Надеюсь на этот раз все в порядке?

Фортинбрас: Лучше не бывает. А что у вас?

Капитан: Народ все прибывает, просто беда.

Фортинбрас: Усильте оцепленье. (Глядя на солдат, чьи копья остались висеть на решетках окон). Что это?

Капитан: Небольшая заминка, ваше высочество. Дверь на запоре.

Трувориус: Так откройте ее!

Капитан: Дело нескольких минут, ваше высочество.

Трувориус (зловеще): В иных обстоятельствах несколько минут могут стоить головы, капитан.

Капитан (сухо): Вы это про мою голову, милорд?

Фортинбрас: Оставь, Трувориус. Что за дурная привычка грозить при всяком удобном случае топором?.. Простите его, капитан.

Капитан с поклоном отходит.

(Заметив Горацио): А, Горацио… (Подходит ближе, свита идет вслед за ним). Рад видеть вас, хотя сегодняшний день создан не для радости. (Окружающим). Оставьте нас.

Свита отступает. Бернардо отходит вместе со всеми.

(Помедлив). Надеюсь, вы не в обиде на меня?

Горацио: Не припомню, чтобы ваше высочество давало мне к этому какой-нибудь повод.

Фортинбрас: О, целых два. Во-первых, мы вас не пригласили принять участие в учрежденной нами следственной комиссии…

Горацио: Избавив меня от необходимости копаться в ненужных бумагах, ваше высочество, за что я вам признателен от всей души.

Фортинбрас: Положа руку на сердце, Горацио. Как близкий друг нашего принца, чьи глаза и сердце еще подернуты печалью, вы легко могли бы пройти мимо истины и не заметить самого существенного. Это единственная причина.

Горацио: Ценю вашу заботу, принц… Но вы сказали, что есть и второй повод?

Фортинбрас: Ваша история, друг мой… (Поспешно). Нет, нет. Молчите. Я сам скажу. Должно быть, вы обиделись, что мы отнеслись к ней более чем прохладно. А как бы вы хотели? Она звучит так дико, что уши отказываются ее слушать, а разум спешит поскорее найти ей какие-нибудь правдоподобные объяснения. Тем более, не забывайте, что для множества людей, чей ум не слишком зрел, а в сердце гуляет ветер, ваша история легко может стать соблазном и понудить их к выводам, которые, при удобном случае, стали бы угрожать спокойствию датской короны и ее подданных… Вы понимаете, о чем я говорю?

Горацио: Да, мой принц.

Фортинбрас: Вот почему позвольте мне просить вас об одной услуге… Вы не рассердитесь?

Горацио: Уверен, нет.

Фортинбрас: Тогда сделайте нам одолжение. Воздержитесь до поры от того, чтобы рассказывать вашу историю. Оставим следствию решать, как было дело. Пусть ищут, допрашивают, собирают доказательства, копаются в уликах. Коль ваш рассказ найдет себе подтверждение, что ж, так тому и быть. Но до того — пусть царствует молчанье.

Горацио (негромко): Я повинуюсь, принц.

Фортинбрас (помедлив): Иного я и не ждал.

Двери в храм с шумом распахиваются и сразу вслед за этим с площади доносится траурный звук труб.

И будьте сегодня рядом с нами, Горацио. Я бы хотел видеть вас другом, таким же, каким вы были для покойного принца.

Горацио склоняется в поклоне. Фортинбрас, поднявшись по ступенькам, скрывается в храме. Свита следует за ним.

Бернардо (подойдя): Какие новости?.. Э, да на вас лица нет. Что случилось?

Горацио: Ты видел? Видел?

Бернардо: Что?

Горацио: Страх в его глазах. Да еще какой!.. Бернардо… (Поманив к себе Бернардо, шепотом). Он боится.

Бернардо: Кто? Принц? Вы шутите, конечно.

Горацио: Клянусь Христовой кровью.

Бернардо: Да, нет же. Шутите. О его безрассудной смелости можно услышать на каждом углу.

Горацио: Но то совсем другое, Бернардо. Другая смелость и другой страх. А этот оседлал его, как опытный наездник. Сдавил ему бока, да так, что было слышно, как трещали ребра. Натянул удила, пригнул к земле. Еще немного, и он погнал бы его, не разбирая дороги.

Бернардо: Но что ему бояться?

Горацио: Того же, чего и всем нам — собственной тени.

Издали доносится траурная мелодия.

Бернардо: Нет, вы ей-Богу шутите.

Горацио (ворчливо): Конечно же, шучу. Не слышишь, разве? Сегодня день располагает к шуткам, как никогда… Идем.

Поднявшись по ступенькам, Горацио и Бернардо исчезают вместе с толпой в храме.

4.

Комната Горацио в замке Кронберг, — тесное, неуютное помещение с одним высоким, стрельчатым окном в сторону моря. Заваленный бумагами стол, несколько стопок книг на полу и на подоконнике. Большая неубранная кровать с откинутым пологом.

Горацио сидит в кресле спиной к столу. Кажется, что он погрузился в глубокую задумчивость. На его коленях — раскрытая книга. На постели, среди разбросанных подушек, лежит Маргрет. Она полуодета, тонкая кружевная рубашка едва прикрывает грудь и ноги; волосы распущены. Подперев рукой голову, она смотрит на Горацио.

Пауза.

Маргрет (негромко): Эй! Ты уснул?.. Я, кажется, тебя о чем-то попросила.

Горацио (издалека): Я слышал.

Маргрет: Очень сомневаюсь.

Горацио: Нет, в самом деле.

Маргрет: Тогда скажи, о чем?

Горацио (неуверенно): Помочь тебе одеться?

Маргрет: Вот еще!

Горацио: Тогда не знаю.

Маргрет: Какой ты сегодня скучный, просто нет сил. Ты злишь меня ужасно.

Горацио: Правда? (Меланхолично). Бьюсь об заклад, сейчас мы узнаем, что все мужчины — свиньи.

Маргрет: И, как всегда, проиграешь.

Горацио: Хорошая новость. И кто ж это исключение?

Маргрет: Не ты.

Горацио: Ну, ясное дело. (Наклоняясь к Маргрет, негромко). Орландо?.. Да?

Маргрет молчит.

Орландо!.. Ну, скажи же!

Маргрет: А хоть бы и так.

Горацио: Орландо! (Дурачась). Ах! Непобедимый рыцарь! Вымысел, обвешенный оружием и добродетелью!.. Ах, Маргрет! Вот на кого ты променяла живую плоть! На вымысел!.. Тебе не стыдно?

Маргрет: Нет, милый. Если хочешь знать, он кажется мне живее многих разгуливающих по Кронбергу.

Горацио: Тут я не спорю. По сравнению с этими, живыми могут считаться даже дворцовые статуи… Ну, рассказывай, что же наш рыцарь натворил на этот раз?

Маргрет: Тебе не интересно.

Горацио: Еще как. Не успокоюсь, пока не узнаю.

Маргрет: Отстань.

Горацио: Нет уж, скажи.

Маргрет (неохотно): Освободил от турок целый город.

Горацио: Браво!

Маргрет (с вызовом): И при этом не получил ни одной царапины.

Горацио: Каков везунчик! Султан, наверное, был в ярости. Надеюсь, он на этом не остановился?

Маргрет молчит.

Эй, ты ведь не хочешь, чтобы я умер от любопытства?

Маргрет: Если тебе это интересно, то он убил Фергакля.

Горацио: Вот это правильно. Человек с таким именем ничего другого и не заслуживает… Постой, или это не человек?… Молчи, я догадаюсь сам… Ставлю свой обед, что это злой волшебник, который, получал удовольствие от того, что насылал порчу на добрых христиан… Я угадал?

Маргрет: Ты читал!

Горацио: И близко-то не подходил.

Маргрет: Читал!

Горацио: Клянусь, что нет. Скажи-ка лучше, чем закончил наш доблестный герой? Ведь чем-то он закончил?

Маргрет: Как и полагается настоящему мужчине, господин Горацио.

Горацио: Похоже, это камень в мой огород. Так чем же?

Маргрет: Сначала он убил Фергакля, а потом пробрался в спальню к своей возлюбленной, которую Фергакль околдовал, потому что хотел на ней жениться… Ты опять спишь?

Горацио: Я само внимание. Пробрался в спальню…

Маргрет: Да. К Алине. И там нанес ей триста поцелуев!

Горацио: Вот чудовище. Так вот взял и нанес?

Маргрет: Не мудрствуя понапрасну, как некоторые.

Горацио: Надеюсь, она осталась после этого жива?

Маргрет: Жива и счастлива, как была бы счастлива на ее месте любая женщина.

Горацио: Но, послушай, триста поцелуев!.. Хотел бы я взглянуть.

Маргрет: И только?

Горацио: А что еще?

Маргрет: Еще?.. Ах ты, судак с холодной кровью! «Взглянуть»!.. Ну, конечно, если ты ни на что больше не способен, тогда тебе остается только глазеть!

Горацио: Ты клевещешь, Маргрет. (Скромно). Тебе хорошо известно, что если бы я захотел, то мог бы нанести не меньше.

Маргрет: Скорее, посадить. Как кляксу на бумагу или пятно на одежду. Судак несчастный! (Отворачивается).

Горацио (помедлив, с мрачным изумлением): Эй, Маргрет… Мне показалось, что ты меня сравнила с рыбой.

Маргрет молчит.

Меня, мужчину в точном смысле этого слова — с рыбой? С животным столь далеким от совершенства, что Творец не дал ему даже ног? Мужчину, где-то даже приятного собой, как мне говорили?

Маргрет: Отстань.

Горацио: Мне это сравнение не нравится.

Маргрет молчит, отвернувшись. Короткая пауза.

(Без выражения, негромко). А не нравится оно мне потому, что это правда… (Помедлив, без выражения). Эй, ты попала в точку. В самое яблочко.

Маргрет (обернувшись): Правда?

Горацио: И при том, истинная… (Мрачно). Я — рыба и даже еще хуже… Я дождевой червяк. Улитка. Засохший огрызок яблока, если тебе так больше нравится. Слизняк. Мокрица…

Маргрет (удивленно): Эй, что с тобой?

Горацио: Ничего. Видит Бог, навозная куча — и та заслуживает большего уважения. Если бы я мог, то с удовольствием плюнул бы себе в глаза.

Маргрет: Да, что с тобою, наконец?

Горацио (не сразу): Ты будешь надо мною смеяться.

Маргрет: Охотно, если будет повод… Ну? Говори, в чем дело.

Горацио: Принц. Он мне снился сегодня.

Маргрет: Фортинбрас?

Горацио: Нет, Гамлет. А утром, стоило мне только открыть глаза, как я почувствовал, что он стоит рядом и смотрит на меня, словно укоряя, что я не тороплюсь исполнить данное ему обещание.

Маргрет: Вот новости! Ты видел призрак Гамлета?

Горацио: Не глазами — сердцем. Мне казалось, он где-то совсем близко, стоит только протянуть руку. (Помолчав, негромко). Я обещал ему, Маргрет…

Маргрет: Быть его устами. Я это уже слышала сто раз… За чем же дело? Будь, раз обещал.

Горацио: Легко сказать. Да, разве я не пытался? Но все выходит так бледно, как будто я пишу молоком… Что рассказать? О чем? Один убил, другой мстит убийце и гибнет сам, — да разве в этом дело? В конце концов, такое случается на каждом шагу… Нет, тут спрятано что-то другое. И хуже всего, что оно ускользает от меня, стоит мне только взять в руки перо.

Маргрет (беспечно): Так не бери.

Горацио: Ты, верно, шутишь.

Маргрет: Тогда возьми.

Горацио: И взял бы, когда бы смог поймать за хвост саму суть, — то, без чего все остальное — только шелуха.

Маргрет (подразнивая): Так не бери.

Горацио: Не брал бы, может быть, если бы нашелся кто-то, кто взял бы его вместо меня.

Маргрет: О, Господи, ну, какой же ты сегодня скучный! Лучше почитай мне еще.

Горацио: Нет, погоди. Мне кажется, ты все-таки что-то не понимаешь.

Маргрет: Это после того, как ты прожужжал мне об этом все уши?

Горацио: Я говорю о рассказе, Маргрет… Хочешь знать, что это такое?

Маргрет: Ах, Боже мой, Горацио, отстань!

Горацио: Нет, ты послушай… Знаешь, что это такое? Рассказ? Иногда — ничего, просто пустое сотрясение воздуха, после которого ничего не остается. Но иногда случается другое; тогда он сдергивает завесу с Небес и Преисподней и меняет ход созвездий, сбивает с ног или выводит на улицу толпу, скидывает с трона королей и возводит на него тиранов. Но самое главное не это. (Негромко). Самое главное, что иногда он переживает время. Нет, не переживает — он сам становится временем, — даже больше, чем время и больше, чем мир… Ты понимаешь, что это значит?

Маргрет: Это значит, что из тебя никудышный рассказчик, вот что.

Горацио: Это значит, Маргрет, что рассказ сам рассказывает себя, когда захочет, выбирая для этого место, и время, и того, кого он заставит заговорить. Поэтому тебе остается только ждать, когда он поймает тебя в свои силки и заставит взяться за перо, чтобы убедиться, что ему дана власть делать обыденное — тайным, а преходящее — вечным… Все же прочее, — это только пустое сотрясение воздуха.

Маргрет: Слова. Слова. Слова… Стоит тебе заговорить об этом, как я начинаю умирать со скуки. Лучше почитай мне еще.

Горацио: Тебе не интересно?

Маргрет: Да, читай же!

Горацио (открыв лежащую на коленях книгу, немного обиженно): Ладно, если хочешь. (Читает). «И поразил Господь дитя, которое родила жена Урии Давиду, и оно заболело. И молился Давид Богу о младенце, и постился Давид, и, уединившись, провел ночь, лежа на земле. И вошли к нему старейшины дома его, чтобы поднять его с земли; но он не хотел и не ел с ними хлеба. На седьмой день умерло дитя и слуги Давидовы боялись донести ему, что умер младенец; ибо, говорили они, когда дитя было еще живо, и мы уговаривали его, и он не слушал голоса нашего; как же скажем ему теперь: «умерло дитя»? Он сделает с собой что-нибудь худое. И увидел Давид, что слуги его перешептываются между собою, и понял он, что дитя умерло, и спросил Давид слуг своих: умерло дитя? И сказали: умерло. Тогда Давид встал с земли, и умылся, и помазался, и переменил одежды свои, и пошел в дом Господень и молился. Возвратившись домой, потребовал, чтобы дали ему хлеба, и он ел. И сказали ему слуги его: что значит, что ты так поступаешь? Когда дитя было еще живо, ты постился и плакал, а когда дитя умерло, ты встал, и ел хлеб, и пил? И сказал Давид: пока дитя было живо, я постился и плакал, ибо думал: кто знает, не помилует ли меня Господь, и дитя останется живо? А теперь оно умерло; зачем же мне поститься? Разве я могу возвратить его? Я пойду к нему, а не оно ко мне…» (Подняв голову). Ты плачешь?

Маргрет: Вот еще. (Смахивает слезы).

Горацио (негромко): Маргрет…

Маргрет: Ну, что ты ко мне привязался? Я не плачу.

Горацио: Нет?

Маргрет: Да!

Горацио: Так плачешь или нет?

Маргрет: Ты мне надоел! (Швыряет подушку в Горацио).

Горацио: Моя подушка!

Маргрет: Вот с ней и обнимайся.

Горацио: Ты, кажется, ревнуешь?

Маргрет: Еще чего.

Горацио: Ревнуешь! (Швыряет подушку в Маргрет).

Маргрет: Ты мне сделал больно!

Горацио: Не я, — соперница.

Маргрет (швырнув подушку в Горацио): Так на ее обратно!

Стук в дверь. Горацио и Маргрет молча смотрят друг на друга. Короткая пауза.

Маргрет: Ну, открывай же.

Горацио: Хоть что-нибудь накинь.

Маргрет: И не подумаю.

Поднявшись, Горацио отпирает дверь.

Бернардо (входя): Мы ищем вас с утра. (Заметив Маргрет, смешавшись). Простите, мы не знали…

Марцелл (входя): Здравствуйте, Горацио. (Заметив Маргрет). Ох, извините. (Пятится к двери).

Бернардо (негромко): Может, нам зайти позже?

Горацио: Да, проходите же. Не стойте на пороге.

Маргрет: Смелее, господа офицеры. Я вас не съем.

Бернардо: Мы будем вам за это очень признательны.

Горацио: Она питается только брачными объявлениями и романами о рыцарях, поэтому проходите без страха.

Марцелл (Бернардо, шепотом): Я чувствую себя так, как будто меня поджаривают на сковородке.

Бернардо (шепотом): Придется тебе навестить своего духовника, приятель. (Громко). Мы на одну минуту.

Маргрет: Да, проходите же!.. Какие скромники, оказывается, живут у нас в Кронберге!

Горацио: Перестань, бесстыдница. (Бернардо и Марцеллу). Позвольте вам представить — Маргрет. Моя ученица.

Бернардо и Марцелл переглядываются.

Я учу ее латыни и греческому.

Бернардо (негромко): Хорошо, хоть не закону Божьему.

Маргрет: Вы что-то сказали, господин офицер?

Бернардо: Я говорю, какое это должно быть удовольствие говорить на языках, на которых разговаривал Александр Македонский.

Маргрет: Огромное, можете мне поверить.

Горацио (Бернардо и Марцеллу): Вы с новостями или просто шли мимо?

Бернардо: И то, и другое. Проходили мимо с новостями.

Марцелл: Да еще с какими. (Бернардо). Скажи.

Бернардо: Нас требуют… как это называется? В Комиссию. Вот словечко-то. Хотят услышать наши показания. Мои и, стало быть, Марцелла.

Марцелл: Но вот что странно. Нас вызвали по одному. Бернардо — в полдень в среду, а меня только на следующий день… Что вы на это скажите?

Горацио: Скажу, что меня там ждут во вторник.

Бернардо: Вас тоже? Но почему же тогда не всех вместе?

Горацио: О, это старый трюк. С одним всегда легче справиться, чем со всеми вместе.

Бернардо: Я вас предупреждал. Стоило вам заикнуться о призраке, как вы разворошили улей.

Горацио: Зато наградой нам будет мед правды.

Бернардо: Вот уж сомневаюсь.

Маргрет: Что это за призрак?

Бернардо: Призрак?.. Как сказать?.. Обыкновенный. (Горацио, негромко). Она не знает?

Горацио: Нет. Я дал слово принцу, что до поры сохраню все в тайне.

Маргрет: Я так и знала, что ты от меня что-то скрываешь. Ну, берегись.

Горацио: Ей-Богу, пустяки.

Маргрет: Да, ну? По вашим лицам этого не скажешь. (Бернардо). Скажите хоть вы.

Бернардо: И рад, но не могу.

Маргрет (Марцеллу): Вы тоже не можете?

Марцелл с сожалением разводит руками.

Так вы все заодно?.. Ну, ладно. Берегитесь. Я все равно узнаю.

Бернардо (Горацио, негромко): Теперь держитесь. Похоже, эта осадная машина может оказаться посильнее, чем крепость вашего молчания.

Горацио: За него не беспокойтесь. Надеюсь, оно окажется таким же прочным, как и ваше обещание.

Бернардо: Можете спать спокойно, Горацио. Мы не подведем.

Горацио: Марцелл?

Марцелл: Расскажем все, как было.

Горацио: И все же приготовьтесь. Может быть жарко.

Марцелл: Думаю, не жарче, чем во время последнего похода, когда поляки прижали нас к побережью.

Горацио: Ну, дай-то Бог.

Бернардо: И вам. (Марцеллу). Идем, Марцелл. (Маргрет). Прощайте.

Марцелл: Прощайте.

Маргрет: Прощайте, господа.

Марцелл и Бернардо уходят.

Какие смешные. (Вскочив). Ну, быстро говори теперь, что это за призрак!

Горацио: Да, так, одной девицы, которая страдает чрезмерным любопытством. Ее зовут Маргрет.

Маргрет: Фу, какой ты гадкий!.. Ну, погоди, я все равно узнаю… (Подходя к столу). Почему у тебя тут всегда такой беспорядок? (Берет в руки один из лежащих на столе листов, читает). Трагедия… (Читает). Принц. Король. Королева… Боже милостивый! Ты пишешь трагедию?

Горацио: Скорее, она меня. (Обняв Маргрет одной рукой, другой отнимает у нее лист).

Маргрет: Отстань. Уже четвертый час. Я слышала, как трубили в гарнизоне… Горацио…

Горацио (обнимая Маргрет): Мне что-то расхотелось тебя отпускать.

Маргрет: Сначала расскажи о призраке.

Горацио: Во всяком случае, не сейчас.

Маргрет (пытаясь освободиться): Тогда когда?

Горацио: Позднее.

Маргрет: Завтра?

Горацио: Может быть. (Целует Маргрет).

Маргрет: Горацио… Пусти.

Горацио: Пока не нанесу все триста, даже и не думай. (Целует Маргрет). Нет, пусть для ровного счета будет четыреста. Считай. (Целует).

Маргрет (слабея): Горацио…

Горацио: Один. (Целует). Второй. (Целует). А это третий. (Целует). Понравилось, как я его нанес?

Маргрет: Понравилось. (Слабо). Эй, ты меня задушишь…

Горацио (подталкивая Маргрет к постели): Пусть будет тысяча.

Маргрет (чуть слышно): Горацио…

Горацио: Когда об этом узнает Орландо, у него случится разлитие желчи. (Целует Маргрет, одновременно увлекая ее на постель; полог падает; из-за закрытого полога). Шесть… Семь… Восемь…

Действие второе

5.

Зал, где происходят заседания следственной комиссии. Низкое сводчатое помещение с длинным столом и рядом деревянных кресел с высокими спинками. На стене — большое распятие. У правой кулисы конторка для секретаря. Слева и справа — две двери.

За столом сидит Первый следователь, с повязанной на груди салфеткой. Перед ним — поднос с посудой. Заканчивая трапезу, он с удовольствием поглощает жареного цыпленка, время от времени запивая его вином.

Входит Секретарь. В его руках — большая стопка книг и бумаг.

Секретарь: Приятного аппетита, ваша милость.

Первый следователь (жуя): Тебе того же.

Секретарь: Премного вам благодарен. (Кладет книги на конторку).

Первый следователь: Все нашел?

Секретарь: И даже больше, чем требовалось.

Первый следователь: Зачем же больше, сынок? Мне лишнее читать охоты нет… Отнесешь все назад.

Секретарь: Слушаюсь, ваша милость.

Первый следователь (вытирая губы салфеткой): В нашем деле, сынок, важен не материал, а то, что у тебя на плечах. Была бы голова, а уж материал всегда найдется. (Звонит в колокольчик). Тетрадь готова?

Секретарь: Да, ваша милость. (Подойдя, кладет перед следователем тетрадь). Расчертил, как вы велели.

Вошедший Слуга забирает со стола поднос с посудой.

Первый следователь (листая тетрадь): Прекрасно… Прекрасно, сынок. Знаешь, что это такое?

Секретарь: Горю желанием узнать, ваша милость.

Первый следователь: Сразу видно, что ты в нашем деле новичок… Тут две графы. В одну я записываю все показания «за», а в другую — мнения прямо противоположные, то есть те, которые «против». Затем я суммирую и то, и другое и получаю результат. Допустим: шесть мнений за то, что принц Гамлет убил короля в состоянии аффекта, и три за то, что он убил его расчетливо, то есть, надеясь на выгоду. Среднее арифметическое этих мнений составит четыре с половиной, что указывает на то, что первое мнение ближе к истине, чем второе.

Секретарь: Просто невероятно.

Первый следователь: А, главное, как нельзя более убедительно. (Отдавая тетрадь секретарю). Давай-ка теперь подпишем.

Секретарь садится за конторку.

Пиши. «Следствие по делу о смерти принца Гамлета и других»… Нет, погоди. Это не пойдет. Напишем лучше так. «Следствие по делу о смерти принца Г.» Чтобы посторонний глаз не сразу мог разобрать, что к чему. Упаси Бог, попадет не в те руки. Раструбят во все концы.

В то время, когда Секретарь подписывает тетрадь, появляется Второй следователь. В руках у него — стопка бумаг.

Во время следующего диалога, Секретарь, забрав часть бумаг, уходит.

(Второму следователю). А я-то, было, грешным делом, подумал, что вы уже не придете… Ну, что? Есть какие-нибудь новости?

Второй следователь: Есть одна, если вы еще не слыхали. (Усаживаясь за стол). Королевский врач дал деру. Его видели садящимся на корабль, который отплывал во Францию. Теперь ищи-свищи.

Первый следователь: Да, что вы говорите? (Не сразу, задумчиво). А новость хоть куда. Его сиятельство останутся довольны.

Второй следователь (раскладывая бумаги): Довольны? Чем же это?

Первый следователь: Тем, что тайное стало явным… Раз человек бежит, значит, совесть его не чиста. А раз она не чиста, значит, ему есть, что скрывать. А раз ему есть, что скрывать, то он, как водится, и скрывает.

Второй следователь: Жаль только, что мы не знаем, что именно.

Первый следователь: Мы-то, конечно, нет. (Понизив голос). Но вот, что касается их сиятельства, то тут бы я не зарекался… Что это у вас?

Второй следователь: Список тех, кого требуется допросить.

Первый следователь: Но какой большой!.. Дайте-ка взглянуть. (Забрав список, читает). Рейнальдо, слуга покойного Полония… Так. Азалия, фрейлина… Актеры… (Второму следователю). Зачем тут актеры?

Второй следователь: По слухам, они были в приятельских отношениях с принцем Гамлетом. За ними уже послали.

Первый следователь: Было бы гораздо лучше, если бы он поддерживал отношения с церковными певчими. (Бормочет, читая). Господин Корнелий… Господин Вольтиманд… Офицеры Бернардо и Марцелл… Девица Маргрет… Против этого имени стоит большой восклицательный знак. Как это понимать?

Второй следователь: Так, что эту птичку хотели допросить их сиятельство. Лично.

Первый следователь: Не знаете, за что такая честь?

Второй следователь: Точно сказать не могу, но, кажется, дело идет об этом сумасшедшем итальянце, который вчера стращал нас историями про призраков. Они знакомы.

Первый следователь: Его зовут Горацио. Он действительно итальянец. Но сколько я могу судить, он себе на уме, но далеко не сумасшедший.

Второй следователь: Сумасшедший он или нет, но после его рассказа мне всю ночь мерещилось черти что.

Первый следователь: Что, если не секрет?

Второй следователь (уклончиво): Я не хотел бы даже вспоминать.

Первый следователь: Вот видите… Нет, он не сумасшедший. В нем чувствуется расчет и умысел. (Понизив голос). Представьте себе, что будет, если его историю станут пересказывать по кабакам и рынкам? У кого будет от этого болеть голова?..

Второй следователь молча смотрит на Первого.

Ага?.. Вот то-то же.

Второй следователь (косясь на дверь): Но как же их сиятельство?

Первый следователь: О, тут не беспокойтесь. С его-то головой он найдет выход хоть из Преисподней.

Второй следователь: Не сомневаюсь. (Негромко). Только, может, лучше… (Красноречивый жест). Раз, и готово…

Первый следователь (посмотрев на Второго следователя, не сразу): Зачем же торопиться? (Возвращается к бумагам).

Короткая пауза.

Слуга (появляясь на пороге): К вам какая-то дама.

Первый следователь (меланхолично, не отрываясь от бумаг): Вопрос в том, сынок, — какая именно.

Слуга: Довольно полненькая, чтобы не сказать больше.

Первый следователь: Запомни, сынок, на языке юриспруденции это называется «особые приметы». (Отрываясь от бумаг). Что ей нужно?

Слуга: Она не говорит.

Первый следователь: Не говорит или не хочет говорить? (Второму следователю). Тут есть нюанс, мне кажется.

Второй следователь: Если вы подвергните ее допросу с пристрастием, то уверяю вас, она заговорит так, что будет уже не остановить.

Первый следователь: Я предпочел бы действовать убеждением.

Второй следователь: А я чем? (Слуге). Кто она?

Слуга: Она не пожелала назвать свое имя, милорд.

Первый следователь: Так она еще и безымянна. (Второму следователю). Что у нас есть о безымянных дамах, коллега?

Второй следователь: Немного. Лицо безымянное не может быть ни свидетелем обвинения, ни свидетелем защиты… Ах, нет. Прошу прощения. Есть кое-что еще. Лицо непоименованное имеет право выступить в качестве безымянного объекта судебного разбирательства, например, в том случае, если суд разбирает дело, относящееся к безымянному мертвому телу. (Слуге). Похожа она на мертвое тело?

Слуга: Я бы не сказал.

Первый следователь: В таком случае, передай ей, что мы ее больше не задерживаем.

Слуга (неуверенно): Но, ваша милость… Я хотел сказать, что она настроена очень решительно.

Первый следователь: Это может обойтись ей очень недешево.

На пороге появляется Дама — просительница, женщина средних лет. С первого взгляда видно, что она беременна. Слуга поспешно исчезает.

(Холодно). Что вам угодно, сударыня?

Рыдая, Дама подходит, закрыв лицо платком. Короткая пауза.

Что значат эти слезы?.. (Нетерпеливо). Ну, же?

Дама продолжает рыдать.

Надеюсь, вы не собираетесь нас утопить? Можете быть уверены, нам бы это не понравилось. Тем более что вы отнимаете у нас время, а, следовательно, угрожаете нашему спасению.

Дама (сквозь слезы): Я бы никогда не осмелилась, милорд…

Первый следователь: И, однако, именно это вы сейчас делаете… Убедитесь сами. Время — деньги, деньги — это возможность совершать добрые дела, совершать добрые дела — значит быть в ладу со своей совестью, быть в ладу со своей совестью — значит находить расположение в глазах Всевышнего, находить расположение в глазах Всевышнего — значит иметь твердую уверенность в спасении. Стало быть, когда вы отнимаете у меня время, вы покушаетесь на мое спасение, а этого я допустить ни в коем случае не могу. Поэтому, если у вас есть, что сказать — говорите и, по возможности, кратко и по существу дела.

Дама: Хорошо, милорд…Тому назад пять месяцев, милорд, когда я имела несчастье прогуливаться в саду, милорд, принц Гамлет… (Рыдает).

Первый следователь: Отличное начало… Продолжайте… Ну, смелее… Принц Гамлет, вы сказали…

Дама: Он… Он посягнул… (Рыдает).

Первый следователь: Наш принц?.. Нельзя ли узнать — в каком смысле и на что?

Дама (сквозь рыдания): Мне мешает говорить стыд, милорд.

Первый следователь: Э, сударыня. Если бы Фемида смущалась человеческими поступками, то она уже давно сгорела бы от стыда… Так на что, вы говорите, посягнул наш дорогой принц?

Дама: На то, милорд, что женщина охотно отдает мужчине, но только в браке. (Рыдает).

Первый следователь: Ах, вот на что… Теперь понятно. Вы хотели сказать, что принц посягнул на вашу честь?

Дама: Да, милорд.

Первый следователь: Он вас принудил?

Дама: Силою, милорд.

Первый следователь: Свидетели?

Дама (в отчаянье): Милорд!.. (Рыдая, показывает на свой живот). Вот мой свидетель!..

Первый следователь: К несчастью, он не слишком разговорчив… Еще кто-нибудь?

Дама: Господь на небесах!

Первый следователь: Этот свидетель нам был бы очень кстати, но чтобы заставить Его выступить в таком качестве требуется, по крайней мере, упрямство Иова, сударыня…

Входит Священник.

А, святой отец… Присаживайтесь. Мы сейчас закончим.

Священник: Мир всем. Я ненадолго. (Садится).

Первый следователь (даме): И что же вы теперь хотите?

Дама: Справедливости, милорд.

Первый следователь: Прекрасное желание. Надеюсь, что она вас не минует, если вы поспешите изложить на бумаге, то есть письменно, все обстоятельства вашего дела и предоставите оное на наше усмотрение, с тем, чтобы мы, в свою очередь…

Дама молча протягивает ему сложенную бумагу.

Что это? (Взяв бумагу и быстро пробежав ее глазами). Я вижу, что в предусмотрительности вам не откажешь… Мы вас известим.

Дама: Ухожу с надеждой. (Уходит).

Второй следователь (проводив даму взглядом): Глядите-ка, а глазки сразу высохли. Какая бойкая. (Первому). Если я не сбился со счета, то эта уже шестая.

Первый следователь (бросая бумагу под стол): Таков удел всех покойников. На них можно возвести любую напраслину, а они даже не поведут бровью. (Священнику). Святой отец…

Священник: Пусть Божья милость будет со всеми вами… Простите, если отрываю вас от важных дел, — во всяком случае, мне служит извинением то обстоятельство, что я делаю это не по своей воле.

Первый следователь: В самом деле?.. И кто же, интересно, осмелился вас неволить?

Священник: Тревога — вот имя того слепня, который привел меня сюда.

Первый следователь: Скажите, пожалуйста!.. Когда тревога не останавливается даже перед броней вашей сутаны, что же тогда говорить про нас, грешных?.. А хотите, я угадаю, что вас тревожит? (Понизив голос). Вчерашняя история о призраке. Верно?

Священник: Ах, сын мой! Так же верно, как и то, что я сижу сейчас перед вами. (Тревожно). Скажите мне, ради Бога, что вы об этом думаете? Неужто, это правда?

Первый следователь: Насколько мне известно, правда бывает двух родов. Та, которую можно пощупать руками или разумом, и тогда тут не о чем говорить, или же та, которая открыта зрению более духовному, чем плотскому. Но это уже, скорее, по вашей части.

Священник: По нашей или нет, она мне не дает покоя, так, словно в ней таится какая-то опасность, которую я не в силах разгадать… (Напряженно). В ней что-то есть такое…

Первый следователь (быстро): Что?

Священник: Ах, если бы я знал… (Поднявшись). Но, без сомнения, нечто зловещее, сказать по правде… Какой-то вызов вечному порядку. Как если бы у нас вдруг появилась причина сомневаться в завтрашнем восходе солнца. (Подходя ближе, негромко). Что если это все же правда?

Первый следователь: С чего бы это вдруг?

Священник (настойчиво): Но если все же правда?.. Представьте только.

Первый следователь (немного сбит с толка): Если — все же, правда?.. (Посмотрев на Второго следователя, пожимая плечами). Ну, хорошо. Допустим. И что же с этого?

Священник (глухо): А то, что это значило бы тогда, что сердца человеческие так очерствели, а земля так переполнилась беззакониями, что небо вынуждено посылать нам мертвецов, чтобы они наставляли нас вместо закона и мудрой привычки и даже им наперекор… Но кто ж тогда… (Смолкает, как будто ему перехватило горло).

Первый следователь (с участием): Прошу вас, продолжайте.

Священник: Но кто же тогда удержит свой рассудок перед лицом этой божественной грозы? У кого хватит мужества принять со смирением ее раскаты? И где тот Моисей, который отважится говорить с небесами прямо, лицом к лицу, освободив от этой ноши всех слабых сердцем?

Первый следователь (с шутливой снисходительностью): О, сколько вопросов сразу.

Священник: Их будет много больше, если вспомнить, что народ, привыкший простосердечно принимать истину из рук властей, справедливо полагает, что право учить и наказывать эта власть черпает все из той же небесной сокровищницы. Но на кого, скажите, станет теперь опираться авторитет короны и Церкви, коль небо само пожелает вершить свой суд, безошибочно указывая на виновных и вкладывая меч правосудия в те руки, которым оно сочтет нужным его доверить?

Второй следователь: Нельзя ли чуть помедленнее, святой отец. Ей-Богу, мысль не поспевает.

Священник: Я спрашиваю — кому теперь не покажется соблазнительным принимать свои собственные домыслы и пустые мечтания за голос самого неба?

Второй следователь (недоуменно): Кому?

Священник: И кто устоит перед соблазном перетолковать на свой лад истины Священного Писания?.. (Почти с отчаяньем). И сколько будет тех, кто, позабыв о смирении и послушании, пойдут по этому пути прямо в руки дьявола, смутой и раздорами расшатывая основания земли?..

Первый следователь: Спаси и сохрани… (Решительно). Нет, нет, уж больно вы мрачные вещи говорите, святой отец. Да еще так, словно это уже дело решенное. А разве это так?

Второй следователь (Священнику): Да, разве так?

Священник: Ах, если бы вы знали, с какой охотою я и сам хотел бы думать, что все это — только пустые страхи.

Первый следователь: Так и есть, так и есть… И вот вам основания для этого. Посмотрите, разве небеса не заключили с нами договор на вечные времена? И не они ли это неустанно заботятся о нашем благе и спасении? Ну, а если это так, то чего же нам опасаться, раз их слово непреложно?

Священник: Все это так. Так. (Садится, глухо). Но сердце не на месте.

Первый следователь: Ну, будет вам, будет. (Появившемуся на пороге слуге). Что тебе?

Слуга: К вам господин Горацио.

Короткая пауза; присутствующие быстро переглядываются.

Первый следователь: Легок на помине… (Священнику). Ну, вот. Теперь у вас есть возможность отведать воды прямо из первоисточника. Надеюсь, вы не подхватите лихорадку. (Слуге). Пускай войдет.

Горацио (входя, с поклоном): Имею смелость нарушить ваши занятия, милорды. Надеюсь, вы меня простите. (Священнику). Святой отец…

Священник (благословляя издали): Да прибудет с вами милость Господня.

Первый следователь: Мы вас слушаем.

Горацио: Вчера я давал здесь свои показания и, кажется, не слишком удачно. Мой рассказ был сбивчив и путан, и уж, во всяком случае, далек от той ясности, которую требовал его предмет, что вполне объяснимо, если принять во внимание мое неумение выступать перед такой блестящей аудиторией. (Доставая бумагу). Вот почему, для пользы дела, на свой страх и риск, я решил изложить на бумаге все, что помнит моя память, — без спешки и обстоятельно… Могу я вам вручить?

Первый следователь (неопределенно): Угу. (Чуть помедлив). Весьма предусмотрительно, сударь. Весьма предусмотрительно… Давайте-ка ее сюда. (Принимая бумагу). Мы ознакомимся и, я уверен, не без пользы… Что-нибудь еще?

Горацио: Нет, милорд. (С поклоном, отступает к двери).

Священник (Горацио): Постойте!.. Постойте, сын мой. (Быстро поднявшись, выходит из-за стола). Я хотел бы вас попросить об одном одолженье, сын мой.

Горацио: С глубоким почтением к вашему сану, святой отец.

Священник: Тогда ответьте мне на один вопрос.

Горацио: На все, на которые вы только пожелаете.

Священник: Пока лишь на один. (Подходя ближе, негромко). Что бы вы сказали, случись, что Церковь, обличенная всей полнотой власти в вопросах спасения, исследовав досконально это дело, о котором вы вчера говорили, посчитала бы, что вы… ну, скажем так, прельстились уловкою врага?.. Что виденное вами — только наваждение? Обман? Ухищрение лукавых сил, толкающих нас к погибели?.. Ответьте искренне.

Горацио: Со всей готовностью, раз вы просите… Тут нет секрета. (Следователям). Вы позволите, милорды?

Первый следователь: Сделайте одолжение.

Горацио (Священнику): С глубоким сожалением, я принужден был бы смириться.

Священник: Но сердце? Сердце?

Горацио: В этом я не волен.

Священник: Настолько, что вас не убедил бы даже голос Церкви? Вы так уверены?

Горацио: Как в том, что вижу вас. (Немного насмешливо). Хоть, говорят, есть мудрецы, которые полагают, что, при желании, и это можно оспорить.

Первый следователь: Подальше от таких.

Второй следователь: Наоборот, поближе. Есть много способов, чтобы заставить их переменить это мнение.

Горацио: Как и всякое другое, я думаю.

Священник (негромко, словно сам с собой): Вот эту сутану я ношу уже без малого сорок лет, и что же? — за это время небеса ни разу не подали мне никакого знака, не ободрили меня ни чудом, ни знамением, — и я на них за это не в обиде… (Горацио). Что если этот призрак был сам дьявол?

Горацио: В таком случае, святой отец, согласитесь, что он был на этот раз несколько непоследователен, раз ему пришлось наброситься на самого себя, да еще так, что зло в результате было наказано.

Священник: Ах, сын мой! Но какой ценой? И сколько пролилось невинной крови! Разве небо на это способно?.. Невинные лишились жизни, королевство — короля, престол — наследника, мать — сына, сын — матери, — Боже мой! — и это все по попущенью неба?

Первый следователь (Горацио): Вопрос серьезный.

Горацио: Но на первый взгляд. (Священнику). А почему бы нет? Не все ли происходит по воле неба? Тем более, что я читал у святых отцов, что после того как Адам съел свое яблоко, на земле не осталось ни одного невиновного. Если принять это во внимание, нам не на что роптать. (Глухо, почти сквозь зубы). К тому же, само это слово, «невинный», часто походит на занавеску, которую задергивают, когда удобно, чтобы не видеть правды.

Первый следователь: Похоже, нам грозит серьезный диспут. А ну-ка, ну-ка… (Священнику, негромко) Он вас загонит в угол, защищайтесь.

Священник: Пусть, если этот угол — правда. (Горацио). Взгляните сами, сын мой, — Бог дал нам волю и разум, чтобы мы стремились к добру и избегали зла, и умели отличить одно от другого, а это значит, что дьявол препятствует изо всех сил первому и потворствует второму, то есть строит нам козни и толкает к погибели… Нет, нет, вся эта кровь на его совести, а, следовательно, этот призрак только одна из его уловок.

Первый следователь (Горацио): Аргумент не плох.

Горацио: Но не смертелен.

Первый следователь: Ну-ка, ну-ка…

Горацио (Священнику): Вы смотрите на следствия, — на кровь и ужас, — но среди них упускаете что-то очень важное. Наружу вышла ложь, — вот главное. Неужели это на руку врагу рода человеческого, который сам соткан из лжи, как плащ из нитей? Стоит вам потянуть за одну, как расползется вся ткань.

Первый следователь (Священнику): Он вас одолевает.

Священник (Первому следователю): Мне так не кажется. (Горацио). Ложь, ужас, кровь, обман, насилье, зависть, гордость, похоть и многое другое, чего нам не хватить перечислить и дня, — все это дело рук дьявола и только его одного. Какие тут сомненья? И если вдруг он поступился из этого списка чем-то небольшим, то, можно быть уверенным — лишь ненадолго и только лишь затем, чтобы добиться большего, — как ростовщик, дающий деньги в рост, чтобы получить прибавку.

Первый следователь (Горацио): А он вас зацепил.

Второй следователь: Да, и пребольно.

Горацио: Но лишь при том условии, что сказанное — верно.

Второй следователь: А разве нет?

Горацио: Если мы считаем, что ложь — только один из множества пороков, — то, что ж, тогда конечно. Но ложь — похуже всякого греха. Поднявшись выше звезд и опустившись ниже преисподней, ложь проросла сквозь мир, как плесень прорастает через хлеб, делая его негодным. А это значит, что она опережает всякий грех и всякий порок, и их заботливо растит, хранит и оберегает, как мать своих детей.

Первый следователь: Это что-то уж больно возвышенное.

Горацио: Как и всякая правда, милорд.

Первый следователь: Но все-таки сознайтесь, что вы немного перегнули палку.

Горацио: Скорее, недогнул. Взгляните сами, милорд. Мы называем дьявола князем мира, но это значит, что мир следовало бы тогда называть домом сатаны, то есть местом, где мы ютимся вдалеке от правды, погруженные в ложь, как в сон, не в силах пробудиться и вынужденные скитаться от сновиденья к сновидению, да, при этом, еще в полной уверенности, что мы не спим, что, согласитесь, хуже всякого сна.

Первый следователь (негромко, второму следователю): Я-то, во всяком случае, не сплю.

Второй следователь (негромко): Да уж наверно.

Горацио (не обращая внимания на реплики следователей): Ведь, посмотрите, что такое ложь? Как и сон, она всего лишь подобие правды. Ложь выдает себя за правду, тем самым не давая нам проснуться, но и не погружая нас окончательно в обморок. Поэтому мы живем, как в тумане. Наше знание гадательно, воля — пуглива, чувства — смутны, вера — бессильна, мы поступаем наудачу или с оглядкой на всех, и, при этом, не перестаем твердить о достоинствах нашего ума и сердца, не замечая, что это только пустые слова, не подкрепленные никаким делом.

Первый следователь: Мне кажется, мы потеряли в лице господина Горацио выдающегося проповедника. (Священнику). Ну, что вы ему ответите?

Священник: То же, что и любому другому. Пребывая в ничтожестве и грехе, мы со смирением взываем к небесам и ждем от них ответа.

Первый следователь (Горацио): Кажется, попались.

Горацио (Священнику): Прекрасные слова, святой отец. Но вот вопрос: какой ответ вы ждете? Тот, который вы знаете заранее или же тот, который угоден небу, и от которого у вас, возможно, с непривычки, зашевелятся волосы и побегут мурашки?

Короткая пауза. Присутствующие молча смотрят на Горацио.

(Негромко). А что как небо, вместо того, чтобы утешать самодовольство нашего разума, наперекор всем нашим расчетам и представлениям, расскажет нам нечто такое, что и не снилось нашим мудрецам?.. А ведь, наверное, так оно и будет, потому что если мы живем в царстве лжи, то все наши заранее известные ответы стоят столько же, сколько и эта ложь. (Не давая перебить себя, настойчиво). Да, да, да, — не стоят ничего! И это значит, что пока ложь царствует над нами, мы так и будем лепетать наши глупости и тешить себя покоем, отворачиваясь от всего, что не подходит под наши мерки. Но вот вопрос: а что как все эти кровь, смерть, жестокость, предательство, сжигающие страсти, отчаянье и ужас — есть тот язык, которым небо нам хочет втолковать что-то, чего не может вместить никакой другой язык? И что, если все наши грехи и пороки — только дорога, по которой мы убегаем ото лжи, — лекарство, которое мы с отвращением пьем, чтобы победить болезнь? Но если это так, то что же удивляться, что столкновенье с ложью приносит гибель, кровь, страданья, муки, смерть? Коль враг силен, так надо ждать потерь… (Помолчав, глухо). Вы сами видели, святой отец — чтобы коснуться правды приходится иногда платить за это собственною жизнью. Я это говорю сегодня с болью в сердце, потеряв друга, которым был мне принц… (Смолкает).

Священник: Скорбим и молимся о нем вместе с вами. (Помедлив). Но я не сомневаюсь — все обернулось бы иначе, если бы наш принц обратился за помощью и советом к святой матери Церкви.

Первый следователь (Горацио): А, между тем, — вне всякого сомненья.

Короткая пауза.

Горацио (с трудом): Я в этом не уверен.

Первый следователь: Нет?.. (Мельком взглянув на Второго следователя). Довольно странно.

Горацио: Нет, нет, милорд, совсем не потому, что не доверяю ее советам. Причина здесь в другом… Подумайте, кому нужны советы? Наверное, тому, кто немощен, кого одолевают сомненья, кто растерян, слаб или напуган…

Священник: Мы все слабы.

Горацио: Но все по-разному. Для многих и многих эта слабость в том, что они боятся правды, страшась взглянуть ей прямиком в лицо. Вот где нужны совет, поддержка, помощь, — но только не такие, какие человек себе желает сам. Посмотрите почти на любого, и вы в этом убедитесь. Человек отворачивается от того, что его пугает или кажется непреодолимым, а это значит, что он бежит от самого себя, чтобы спрятаться в толпе, среди себе подобных, чтобы получить здесь утешенье и поддержку. Что такое толпа, как не собранье тех, кто поддерживают друг друга в своей слабости? И отчего человек так любит, когда его утешают и убеждают, если не оттого, что он изо всех сил хочет быть обманутым? Возьмите, к примеру, все эти расхожие фразочки, на которые мы все не скупимся, и которые сами охотно принимаем от других, все эти «нет, ты совсем не стар», или «седина тебе к лицу», «ты проживешь еще сто лет», «все будет хорошо», «все обойдется» и многое другое, — на первый взгляд, пустяк, но за которым скрывается напуганная до смерти душа, которая, страшась сказать себе «я стар», «я некрасив», «я смертен», «я безволен», «труслив», «моя жизнь пуста», «бессмысленна», «нелепа», «скучна», — стремится, во что бы то ни стало, сохранить покой неведенья, пусть и ценой обмана, боясь признаться самому себе в той простой правде, без которой никто не сделает вперед и шагу, куда бы он ни шел…

Первый следователь (почти с изумлением): Какой была бы жизнь, когда бы мы все резали в глаза друг другу правду-матку!

Горацио: Такой, милорд, в которой человек не боялся бы смотреть правде в глаза, взяв на свои плечи тяжелый груз ответственности, как это сделал Гамлет. Потому что правда — это всего только ответственность, и ничего больше. И тот, кто принял этот груз, — не побоявшись, подобно принцу, поверить своим глазам и ушам, — тот стал самим собой. (Глядя на священника). А это значит, святой отец, что он уже не нуждается ни в советах, ни в утешениях, на которые так щедра толпа.

Священник: Побойтесь Бога! Церковь — не толпа!

Горацио: Но только потому, что каждый здесь, теснясь плечом к плечу, и повторяя вместе со всеми слова молитвы, и исповедуя все то, что велит нам Символ веры, стоит один, в безлюдье, как в пустыне, без человеческой помощи и поддержки, взяв на себя груз ответственности и отвечая только перед небом. Уберите это — и что останется? Да все та же толпа, к тому же, погрязшая в суевериях, ничуть не меньших, чем суеверия язычников.

Первый следователь (глядя на священника): Так, так, так, так…

Священник: Вы требуете от человека слишком много.

Горацио (почти насмешливо): Да, разве я?

Короткая пауза. Все смотрят на Священника, ожидая от него ответа.

Помилуйте, святой отец! Да, неужели же Спаситель приходил к толпе? А я-то, грешным делом, думал, что он приходит к каждому из нас, чтоб каждый мог подняться и стать собой… Что, разве это толпа стоит в воскресенье перед Святою Чашей, а не всегда лишь одинокий человек, со всей ответственностью решившийся взглянуть в глаза небесам и вынести их взгляд?

Священник (упрямо): Нет, слишком, слишком…Человеку достаточно совсем немного, чтобы быть уверенным, что он стоит на правильном пути, ведущим нас к спасению, коль со смирением он примет все, что предлагает, советует и на чем настаивает мать святая Церковь, чье иго — благо.

Первый следователь (Горацио): Что скажете теперь?

Горацио: Сказать, пожалуй, нечего… Ну, разве только вот что… Однажды, я видел, как сжигали двух ведьм. Одна из них богохульствовала, а другая молилась. Как вы думаете, святой отец, кто из них был ближе к спасению?

Первый следователь (Священнику): Ага! Парируйте.

Священник: Нет, нет. Я не скажу того, что вы от меня ждете. Откуда нам знать то, что открыто только Богу? Он читает в сердцах, тогда как мы судим только по поступкам.

Горацио: Так и предоставьте Ему делать это дальше.

Первый следователь (Священнику): Ага!

Горацио: Нет, в самом деле, если уж Он посчитал нужным открыть нам столь странным способом дьявольские козни, а ложь, упрятанную так глубоко, что никаким другим способом ее было не достать, вывел наружу, то отчего бы нам не принять это как должное, а не торопиться поскорее объявить все это небылицей?.. Ей-Богу, это даже интересно! Возьмите любой «Катехизис» — и вы там прочитаете, что небеса свободны от нашей арифметики и алгебры, и что у них другие мерки, по которым они мерят, — но все это одни только слова, да, к тому же, еще и пустые, потому что стоит только небесам мельком взглянуть нам прямо в глаза, как мы спешим поскорее отвести взгляд и сразу валим все на дьявольское наваждение, чтобы сохранить свой покой. (Смолкает).

Короткая пауза.

Первый следователь (Священнику): Ну? Что вы ему теперь ответите?

Священник: Со смиреньем повторю еще раз: где кровь и грязь, там небо далеко.

Горацио (почти кричит): Да, лучше кровь и грязь, чем ложь и притворство!.. Ей-Богу, как с глухими!.. Пусть тысячи смертей и море грязи, чем покой заросших мхом камней, считающих, что они уже спаслись в толпе себе подобных!.. Да, посмотрите сами, — Провиденье ведет нас вкривь и вкось, ломая судьбы, ставя нас в тупик и издеваясь над нашими надеждами, петляет, кружит, топит нас в болоте, не оставляя ничего от нашей мудрости и подталкивая нас к самому краю, чтоб отшибить язык и выбить из нас нашу спесь!.. Коль вы не верите мне, так хоть откройте Книгу! Разве Спаситель обещал нам здесь радость и покой? Нет, кровь и ужас, грязь и запустенье!.. Что эта жизнь, пропитанная ложью, диктует небу?.. Да, нет же, тысячу раз, нет! (Ударяя ладонями по столу). Нет, нет и нет!..

Короткая пауза.

(Глухо). Простите, что не сдержался… Я пойду.

Первый следователь: Уж больно вы вспыльчивы. Вам бы надо пить крапивный отвар. А то так недалеко и до чахотки.

Горацио (с поклоном): Мое почтенье, милорды.

Чуть привстав из-за стола, Следователи сдержано кланяются.

Священник: Храни вас Господь, сын мой.

Горацио: Прощайте, святой отец. (Уходит).

Первый следователь (ко всем): Каков петух.

Священник: Я чувствую себя, как будто целый день колол дрова или ворочал камни, или так, как будто исповедовал приговоренных к смерти. (Помедлив, устало). Пойду. (Поднявшись, упрямо). Но он неправ, неправ. Поверьте мне, — неправ.

Первый следователь: В этом споре мы признаем, без всякого сомнения, победителем вас.

Священник: Пускай об этом судят небеса.

Первый следователь: Но нам открыто тоже кое-что.

Священник: Храни вас Бог. (Уходит).

Первый следователь: А? Как разодрались…

Второй следователь: Схлестнулись славно. Я думал, что не выдержу и рассмеюсь.

Первый следователь (передразнивая Священника): Кровь! Ужас! Трупы! Горы трупов!.. Ну, прямо, как наседка, напуганная вороной… Куд-куд-куда, мои цыплятки! Куд-куд-куда…

Второй следователь: А этот-то каков! (Бубнит, передразнивая Горацио). Что, если небо, подкравшись сзади, нам покажет кукиш… (Залившись смехом). Ой, не могу!..

Появляется Трувориус.

Первый и Второй следователи (быстро поднявшись, с поклоном): Ваше сиятельство… Ваше сиятельство…

Трувориус: Я только что встретил этого сумасшедшего итальянца. Что ему здесь было надо? (Нетерпеливо). Да сядьте же, сядьте… Он был здесь?

Первый следователь: Совсем недолго. Принес нам бумагу, в которой изложил свои показания, опасаясь упустить что-нибудь существенное.

Трувориус: Покажите. (Берет протянутую ему бумагу и быстро пробежав ее глазами, рвет и швыряет на пол). Итальянский плут!.. Он думает, наверное, что ложь, записанная на бумаге, возьмет да превратится в правду… Плут!

Короткая пауза, в продолжение которой Трувориус, заложив руки за спину, идет по сцене. Первый и Второй следователи, поднявшись со своих мест, молча смотрят на него.

(Остановившись возле стола). Да, сядьте, сядьте…

Следователи садятся.

(Показывая на свой нос). Видите этот нос?

Первый следователь: О, да, милорд.

Трувориус: Он чует то, что происходит на другом конце королевства, даже если оно еще только собирается произойти и еще само не знает, что произойдет… И знаете, что он чует? (Значительно и мрачно). Он чует заговор.

Первый следователь: Заговор, ваше сиятельство?

Трувориус: А у вас, может быть, какие-нибудь другие предчувствия? Так поделитесь с нами.

Первый следователь (быстро): Ей-Богу, те же самые.

Второй следователь (отвечая на обращенный к нему вопросительный взгляд Трувориуса, поспешно): Да, да, те же самые, те же самые. Какие же еще?

Первый следователь: Каких-то полчаса назад я так и сказал коллеге: «Похоже, тут пахнет заговором, хоть многое пока еще неясно».

Трувориус (холодно): Вам неясно?

Первый следователь (в некотором смятении): Я хотел сказать, так сказать, неясно в общих чертах…

Трувориус: Ах, в общих… Ну, тогда удвойте рвенье, потому что общие черты на скамью подсудимых не посадишь. Для этого надобно что-то более частное.

Второй следователь: Истинная правда… Ваше сиятельство уже кого-нибудь подозревает?

Трувориус: Всех.

Первый следователь: Это очень мудро.

Трувориус: Всех, всех без исключенья. Чем мельче сеть, тем больше рыбы. Секрет простой и проверенный.

Второй следователь: Мы были бы счастливы услышать какие-нибудь указания вашего сиятельства.

Трувориус: Они простые. Копайте глубже, всех подозревая и никому не давая спуску. Трясите человека до тех пор, пока у него не развяжется язык, потому что у любого найдется, что рассказать, а если вдруг случится такое чудо, что ему нечего рассказать о себе, то уж, наверняка, найдется, что рассказать о других. Используйте жен против мужей, мужей против жен, детей против родителей, родителей против детей, друзей — друг против друга, и, в самом скором времени, вы раскроете такой заговор, о котором можно только мечтать.

Второй следователь: С вашим проницательным умом, ваша светлость, наверное, уже знает, в какую сторону нам следует направить свое усердие. Так не скрывайте этого от нас, ради Бога.

Трувориус (снисходительно): В любую, милый мой, в любую… Стоит вам оглянуться вокруг и вы убедитесь в этом сами… Взгляните на восток, — что вы там видите, а?

Второй следователь (нерешительно оглядываясь): Что мы там видим?

Трувориус: Польскую корону, которая не перестает грозить нам, то открыто, а то исподтишка… Теперь посмотрите на запад, где Британец не спит ночей, мечтая о нашей погибели и строя козни… На юге — немцы, чуть правее — галлы. Рим мутит воду, посылая к нашим врагам посольство за посольством, надеясь урвать кусок побольше. Шведы, позабыв приличья и в нарушении всех договоров, пускают флот под самым Эльсинором, надеясь нас запугать и вынудить к уступкам. А что внутри, под самым нашим носом? Евреи хитростью и лицемерием ввергают в нищету страну. Вольнодумцы распространяют свой яд при помощи печатного станка. Дворяне жаждут прав, которых не было от сотворенья мира… И при таком раскладе, чтобы вдруг не случилось заговора? (Идет по сцене, заложив руки за спину, негромко). Э, нет, шалишь…

Короткая пауза.

(С другого конца залы). Когда вдруг в одночасье гибнет вся королевская семья, то уж, наверное, это не случайность, а кое-что похуже. (Вернувшись, останавливается, пристально глядя на следователей).

Следователи медленно поднимаются со своих мест, не отводя взглядов от Трувориуса.

Вы согласны?

Первый следователь: О, милорд!..

Второй следователь: Милорд!..

Трувориус (негромко): Когда польется кровь, — а я даю вам голову на отсеченье, что она польется, обильно и очень скоро, потому что там, где есть вина и преступленье, там небо тот час же спешит послать нам и средства для их исправления, — так вот, когда она польется, то спрятанное выскочит наружу, как бы умело его не скрывали. (С холодной усмешкой). Уж таково у крови свойство, выводить обман на чистую воду и делать тайное явным, заботясь о могуществе и чистоте державы… Коль государство — это крепость, то кровь — раствор, скрепляющий ее камни и придающий прочность всей постройке. Поэтому свое удвойте рвенье. Как жнецы, вышедшие в поле и стоящие по грудь в колосьях, вы не ошибетесь, когда направите свой серп налево, или направо, или прямо, твердую рукой, оставив жалость и помня лишь о хлебе, ради которого рука Господня вас вывела на жатву. (Идет к двери, задержавшись у порога, тихо). Удвойте рвенье. (Исчезает).

Следователи молча смотрят на закрывшуюся за Трувориусом дверь. Пауза.

Первый следователь (тихо, продолжая смотреть на дверь, за которой скрылся Трувориус): Однако же, говоря между нами, датская карета несется что-то уж больно резво, к тому же — вкривь и вкось. Как будто песок набился в ступицу колеса, так что оно скрипит, вихляет и норовит соскочить с оси. Неровен час, наскочит на ухаб или на камень.

Второй следователь (шепотом, продолжая смотреть на дверь): Авось доедет.

Первый следователь: Дай-то Бог. (Усаживаясь на свое место и подвигая к себе лежащие на столе бумаги). Ну, что ж. Приступим.

6.

Площадка перед замком. Виден угол уносящейся вверх стены. Лунный свет лежит на каменных плитах, но левая часть площадки прячется в тени, которую отбрасывает крепостная стена. Далекий шум морского прибоя.

Появляются Марцелл и Бернардо.

Марцелл: Что, никого?

Бернардо: Как видишь.

Марцелл: Что ж, подождем еще. Хотя, сказать по правде, время вышло.

Бернардо: Что за беда? До смены далеко. Подождем.

Марцелл (озираясь по сторонам): Все б было веселей.

Бернардо: Ты так дрожишь, как будто опять увидел призрак старого Гамлета.

Марцелл: Уйми язык. И без того жутко. Не хочу даже вспоминать об этом.

Бернардо: Читай Устав, и сразу станет легче. Забыл, что там сказано? «Сил не жалей, начальство слушай, врага рази». Вот и вся премудрость.

Марцелл: Я что-то не припомню, чтобы Устав нас наставлял по части привидений. Тут надобен святой или, на худой конец, священник.

Бернардо: Если у человека есть вера, ему ничего не страшно.

Марцелл (пристально глядя на Бернардо): Так вот, оказывается, в чем дело.

Бернардо: В чем?

Марцелл: Теперь я понимаю, почему ты так побледнел. Ты в вере слаб.

Бернардо (беззлобно): Дурак.

Марцелл: Но не ханжа.

Бернардо: Дурак вдвойне. (Повернувшись, идет по сцене).

Марцелл (встревожено): Постой. Куда ты?

Бернардо: Когда бы ты читал внимательно Устав, то знал бы что там сказано о караульной службе: «обходи дозором». Что я и делаю. А ты можешь оставаться.

Марцелл: Ну, уж нет. Пойду с тобой.

Бернардо: Но только молча. (Уходят).

Пауза. Из тени появляются Горацио и Секретарь.

Горацио (оглядываясь): Странно. Никого.

Секретарь: Это здесь?

Горацио: Да… Они, должно быть, отошли, нас не дождавшись.

Секретарь (нетерпеливо): Ну, показывайте, показывайте, где это было!

Горацио: Там, где вы стоите.

Секретарь: Прямо здесь?

Горацио: На этом самом месте.

Секретарь: Невероятно. Захватывает дух. (Озираясь). Откуда он появился?

Горацио: Со стороны моря.

Секретарь: Боже, сохрани!.. И что? Точь в точь, как старый Гамлет?

Горацио: Один к одному.

Секретарь: Вот чудеса. Должно быть, были веские причины ему появиться.

Горацио: Вы их знаете.

Секретарь: Но только с ваших слов.

Горацио: Этого мало?

Секретарь: Что до меня, то мне вполне достаточно. А мнение остальных вы слышали.

Горацио: Я слышал только страх, который они принимали за свое мнение.

Секретарь: Как, впрочем, и большинство людей… Бог мой! На этом самом месте! Что вы почувствовали?

Горацио: Стыд. Раздражение. Жалость.

Секретарь: Ужас, может быть?

Горацио: Ни в одном глазу.

Секретарь: Вы смелый человек, господин Горацио. Но почему же стыд?

Горацио: Стыд за себя. Мне вдруг почудилось, что он пришел нарушить ту спокойную жизнь, которой мы жили. Не боюсь признаться, я испугался. Потом мне стало за это стыдно.

Секретарь: А что потом?

Горацио: Потом он мне показался таким жалким, что слезы навернулись на глаза. Кто возвращается оттуда, откуда нет возврата, тому не позавидуешь.

Секретарь: Подумать только! Как, в сущности, мы мало знаем.

Горацио: Я думаю, ровно столько, сколько надо, чтобы поступать правильно. Все остальное — блажь.

Секретарь (посмеиваясь): Вы рубите с плеча. Не много же найдется на свете людей, которые захотели бы с вами согласиться.

Горацио (в сторону): Вот почему наш мир давно уж обезлюдел… (Прислушиваясь): Тш-ш… (Шепотом). Слышите?

Секретарь и Горацио прислушиваются.

Бернардо (издали): Кто здесь?

Горацио (делая знак секретарю и отступая вместе с ним в тень): Ответь сначала сам.

Бернардо: Люди датской службы.

Горацио: И друзья короне?

Бернардо: Само собой.

Горацио: Бернардо? Ты?

Бернардо: Он самый.

Горацио (негромко): Черт…

Секретарь: Что с вами?

Горацио (растерянно улыбаясь): У меня такое чувство, как будто все это уже со мною было и не раз. И этот голос, и лунный свет, и шум прибоя…

Бернардо (подходя вместе с Марцеллом): Мы думали, что вы уже не придете… Кто это с вами?

Горацио: Не узнаете?

Бернардо: Лицо, как будто, мне знакомо. (Секретарю). Третьего дня я видел вас в комиссии.

Секретарь: Так и есть. Я вас помню. (Марцеллу). И вас.

Марцелл: Я вас тоже.

Бернардо: Ну, что? Докопались до истины?

Секретарь: Копаем помаленьку.

Бернардо: Бог в помощь… Знаете, что это за место?

Секретарь: Горацио мне рассказал.

Бернардо: То самое. (Горацио). Вы нас хотели видеть?

Горацио: Да. И подальше от чужих глаз.

Бернардо: Теперь понятно, почему вы выбрали это место. Дурные вести?

Горацио: Не лучшие, как вы могли бы догадаться. Он вам расскажет.

Бернардо: Что ж, послушаем.

Секретарь: Всего два слова, господа Бернардо и…?

Марцелл: Марцелл, к вашим услугам.

Секретарь: Речь идет о ваших показаниях. А чтобы быть точнее, — о призраке старого Гамлета.

Бернардо: Я так и думал… Улей загудел?

Секретарь: Куда как громче. Только об этом и гудит.

Марцелл: Главное, чтобы не покусали.

Секретарь: Не хотелось бы вас огорчать, друзья, но дело, кажется, идет именно к этому.

Бернардо: Оружье к бою! Зажечь фитили!.. Я этого ждал.

Секретарь: Надеюсь, вы знаете, что говорите. Потому что дело обстоит из рук вон плохо. Гораздо хуже, чем вы себе можете представить.

Марцелл: Ну, уж, наверное, не хуже, чем у Гнилого Болота, где ляхи надрали нам задницу.

Секретарь: Судите сами. Все склонны к тому, чтобы выдвинуть против вас обвинения в лжесвидетельствовании и неуважении к датской короне, а это, как говорится, не прибавит вам ни румян, ни локонов. Против вас настроены все без исключенья.

Бернардо (изумлен): Что, что, что?.. Скажите, что вы шутите.

Марцелл: Да-да, сударь, скажите, что вы пошутили.

Секретарь: Если и пошутил, то мои шутки еще не кончились.

Бернардо: Тогда шутите дальше.

Секретарь: Вот главное. Всем не дает покоя, что в своих показаниях вы ни в чем не противоречите друг другу, и на все вопросы отвечаете складно и уверенно. Это показалось им чрезвычайно подозрительным. До такой степени, что они легко склонились к мысли, что вы втроем сговорились, чтобы скрыть что-то важное и пустить следствие по ложному пути.

Бернардо: Мы — сговорились? (Горацио). Горацио? (Секретарю). Какого черта?

Горацио молча разводит руками. Короткая пауза.

(Марцеллу). Ты слышал? Сговорились!.. Ах, канцелярские крысы!.. Нет, вы слыхали?.. Я ждал, конечно, что эта история им не понравится, но ведь не настолько же, чтобы записывать нас в лжесвидетели!

Секретарь: И тем не менее. Как одна из этих крыс, могу вам это подтвердить и, притом, со всей ответственностью.

Бернардо (подозрительно): Но вы-то сами как?.. Нам верите? Или тоже, как эти?..

Секретарь: Как самому себе… Скажу вам даже больше… (Понизив голос). Мне кажется, все остальные — тоже.

Бернардо: Чудеса! Так что же им тогда неймется?

Горацио: Подумайте сами, Бернардо. Если они нам поверят, то им придется вытащить на свет Божий столько грязного белья, что его не отстирают и все прачки мира… Ну, кроме, разве, той, которая отстирает до снежной белизны, все, что ей ни дай. (В ответ на вопросительные взгляды окружающих, немного смущенно). Я говорю о времени.

Бернардо: А мне вдруг показалось, что о смерти.

Горацио: Ну, разница не велика.

Бернардо: Но не для нас. (Секретарю). И что теперь? К чему нам теперь готовиться? Чего ждать?

Секретарь: Боюсь, что тут я вам плохой советчик. В конце концов, я только секретарь. Но вот вам мой совет: оставьте мысль о призраке. Пускай себе покоится с миром. Откажитесь от своих показаний. Скажите, что пошутили, что были нездоровы, что малость перебрали, или что-нибудь еще в этом роде. Прикиньтесь недотепами. Они вам поверят.

Бернардо: И выставить перед всем миром свой позор?.. (Марцеллу). Марцелл?

Марцелл: Слуга покорный. Нет.

Бернардо (Секретарю): Нет.

Горацио (Секретарю): Я вас предупреждал: вы их не убедите. А если убедите их, то не убедите меня.

Секретарь: Как вам будет угодно, господа. Я лишь считал своим долгом вас предупредить.

Горацио: За что мы вам признательны сверх всякой меры.

Бернардо: Само собой. Примите нашу благодарность.

Марцелл: Спасибо.

Секретарь: Ей-Богу, не за что. Того не стоит.

Бернардо: Но, черт возьми, что мы теперь будем делать? (Горацио). Скажите, если знаете.

Горацио: Да то же, что и всегда, Бернардо, хоть вы это и не любите. Ждать и быть готовым.

Бернардо: Ждать? Но чего? Когда на тебя оденут железо?.. Если бы вы хотя бы разок прошлись с дозором под Чертовой башней, да послушали крики тех, кто уже дождался, то, думаю, что вам это занятие уже не показалось бы таким приятным… Послушайте, а почему бы нам не напасть первыми? Ударить во все колокола? Кричать на каждом углу, во всех пивных, о том, как было дело?.. Мне кажется, что в этом что-то есть.

Секретарь: Увы, мой друг. Вы дали слово не разглашать тайну следствия. Вас арестуют, как только вы откроете рот.

Бернардо: Вот дьявол! А?.. Как хитро все сошлось! Раз — и ты уже не хозяин даже собственного крика!.. (Мрачно). А знаете, чего бы я хотел? Чтобы призрак старого Гамлета явился бы вдруг посреди Кронберга, да прямо перед этой чертовой комиссией, с поднятым забралом, со взглядом мертвых глаз, смотрящих прямо в душу. И чтобы он пялился на них до тех пор, пока их мелкие душонки не потерялись бы в пятках. Так, чтобы они навсегда забыли, как их зовут и кто у них отец… Я многое бы дал, чтоб посмотреть на это… (Горацио). Что вас развеселило?

Горацио: Мне эта мысль почему-то тоже кажется сегодня очень привлекательной.

Бернардо: А, вам нравится? (Негромко). Так может, покричим? Вдруг он услышит?.. Представляю, какая будет потеха, когда он явится и потребует, чтобы выслушали его свидетельские показания!

Пауза. Все смотрят на Бернардо.

Устроим такой галдеж, что небу станет жарко. (Марцеллу). Ты с нами?

Горацио: Да, что на вас сегодня нашло, Бернардо? Вас словно подменили. Я вас не узнаю.

Бернардо: Мне кажется, что я сам перестал узнавать себя в последнее время… Так как? Кричим?

Марцелл (Бернардо): Тебе бы лучше малость поостыть.

Бернардо: Я холоден, как лед.

Марцелл: Оно и видно.

Бернардо (Горацио): Кричим?

Секретарь: Мне кажется, что это немного лишнее.

Бернардо: Да или нет?

Горацио (помолчав, негромко): Сказать по правде, — не могу сказать, что был бы к этому сейчас готов.

Бернардо: Боитесь, что не докричимся?

Горацио: Что-то в этом роде.

Бернардо: Или, наоборот, что докричимся?

Горацио: В какой-то мере.

Бернардо (помедлив): Жаль, жаль… Ну, нет, так нет. (С явным сожалением). А стоило б попробовать, ей-Богу.

Секретарь с недоумением смотрит то на Бернардо, то на Горацио.

Горацио: В другой раз, быть может… И… спасибо, Бернардо.

Бернардо: За что ж «спасибо»?

Горацио: За ту готовность, о которой я много говорю, но которая у меня больше на словах, чем на деле. (Протягивая Бернардо руку). Поверьте — я вам признателен больше, чем вы думаете.

Бернардо (пожимая протянутую руку, смущенно): Да, будет вам. Пустое.

Горацио: Вовсе нет… Ведь что такое человек, как не его готовность? Уберите ее — и что останется?.. В лучшем случае, баран, блеющий в стаде себе подобных…

Марцелл (оглядываясь и делая знак остальным, громким шепотом): Тишина!

Все замирают.

Секретарь (шепотом): Что?

Марцелл: Вон там. Белеет… Да нет. Левее… Видите?

Бернардо: Еще бы… Идет сюда.

Секретарь (шепотом): Спаси и сохрани.

Бернардо: Остановилось… Нет, идет опять. (Остальным). Отступим в тень.

Все отступают в тень.

Секретарь (шепотом): Что у него в руке?

Бернардо (шепотом): Надеюсь, не пищаль.

Марцелл: Коль это призрак, пищаль ему ни к чему. А если это пищаль, то он, во всяком случае, не призрак.

Горацио: Верно, но только в том случае, если у него в руках не призрак пищали.

Секретарь: Ради Бога!..

Бернардо: Тш-ш!..

Пауза. На сцене появляется Озрик. У него в руках — большая подзорная труба.

(Громко). Если тебе дорога жизнь — остановись.

Озрик: Что такое?

Бернардо: Остановись и назови свое имя.

Озрик (озираясь): Что это значит?

Бернардо: Имя!

Озрик: Мое?

Бернардо: Именем датской короны!

Озрик: Назвать свое имя?

Марцелл: Знакомый голос… Ба, да это же господин Озрик.

Горацио: Или его призрак.

Марцелл: А вот это мы проверим. (Выходя из тени, Озрику). Эй! Вы живы или только мерещитесь?.. Попробуйте-ка вот это. (Пытается задеть Озрика алебардой).

Озрик (уворачиваясь): Что за глупые шутки?

Марцелл: Нисколько, особенно если принять во внимание, что до петухов еще далеко. (Задевает Озрика). Нет, все-таки живой… Что вы тут ищите в такой час?

Озрик: Ничего. Я здесь прогуливаюсь, чтобы наблюдать небо. (Заметив Горацио, который вышел из тени). Здравствуйте, господин Горацио.

Горацио: Мое почтенье.

Озрик (остальным): Здравствуйте, господа… Тоже изволите прогуливаться?

Бернардо: Во славу милой Дании. Мы здесь в дозоре.

Озрик (Горацио, с удивлением): И вы тоже?

Горацио: В некотором смысле.

Бернардо: В таком, который рекомендует каждому честному сыну отечества не покладая рук, заботиться о процветании и могуществе родной страны.

Озрик (неуверенно): Это весьма похвально.

Бернардо: И более того. Мы как раз изучали Устав караульной службы. В нем, между прочим, сказано: «Буде, обходя дозором, встретишь подозрительное лицо, в особенности, если это случится в ночное время, препроводи его немедля в карцер, дабы установить его личность и намерения». Параграф третий, части тоже третьей.

Озрик: Право, это очень мудро.

Бернардо: И убедительно… Что это у вас за штука?

Марцелл: На пищаль не похожа.

Озрик: Это вещь называется «подзорная труба». С ее помощью я могу видеть все, что находится на расстоянии, так же хорошо, как если бы я сам находился поблизости. Вещь незаменимая, в особенности для тех, кто хочет наблюдать небо и все такое.

Бернардо: «И все такое»… Ну, и дела! (Горацио). Вы слышали? Все перевернулось. Прежде небеса наблюдали за нами, а вот теперь оказывается, что мы можем ответить им тем же… (Озрику). Дайте-ка взглянуть.

Озрик: Мне было бы чрезвычайно прискорбно, если бы с этой вещицей что-нибудь случилось.

Бернардо: А мне, в свою очередь, если бы пришлось препроводить вас к господину коменданту, для удостоверения вашей личности. Тем более что если он и появляется, то, как правило, увы, только к полудню.

Озрик: Я только хотел сказать, что с этой вещью следует обращаться с осторожностью. (Отдавая трубу Бернардо). Смотрите вот в этот глазок.

Пауза. Бернардо смотрит в трубу.

Питаю надежду, что вам будет интересно…

Бернардо: Боже милостивый!.. Что это за огни?

Озрик: Звезды.

Бернардо: Звезды?.. Да их столько, что хватило бы засыпать всю городскую площадь!.. Отчего они носятся по небу, как угорелые?

Озрик: Весь фокус в том, чтобы держать трубу как можно ровнее.

Бернардо (пытаясь удержать трубу): А, черт, никак… (Озрику). Дайте-ка мне взаймы вашу спину. (Кладет трубу на плечо Озрика).

Озрик: Так лучше?

Бернардо: Да. Замрите. (Смотрит).

Марцелл (Озрику): Как далеко можно в нее видеть?

Озрик: Не опасаясь впасть в преувеличение, можно сказать: значительно дальше, чем это может вообразить себе самое смелое воображение.

Марцелл: Это значит, что когда я, допустим, предаюсь играм Венеры в каком-нибудь укромном местечке, кто-нибудь может потревожить мою стыдливость?

Горацио: И притом, безо всякого труда.

Марцелл: Зная это, можно потерять к этому всякую охоту.

Бернардо (не отрываясь от трубы): Святая Варвара! А где же хрустальные сферы? Где ангелы? Где небесная твердь? Наконец, ворота, запирающие небесные хляби?.. Да, где же это все? Разрази меня гром, если я вижу что-нибудь, кроме мрака и звезд! И те больше похожи на отблески адского пламени!..

Озрик: Я мыслю так: все, о чем вы изволите говорить, это только аллегория…

Горацио (Озрику, вежливо): Вы это про ангелов, сударь?

Озрик: Во всяком случае, таково общее мнение.

Бернардо (оторвавшись от трубы): Меня сейчас стошнит.

Озрик проворно отскакивает в сторону.

Горацио (Бернардо): Что с вами? Вы побледнели.

Бернардо: Странно еще, что не упал в обморок… Вы видели что-нибудь подобное?

Горацио: Много раз. В Виттенберге.

Бернардо: И у вас не кружилась после этого голова? И не было такого чувства, как будто земля сейчас расступится под ногами и вы рухнете в адскую бездну? (Протягивая трубу Марцеллу). На вот, взгляни.

Марцелл: Нет уж, спасибо. Достаточно, посмотреть на тебя.

Секретарь: Позвольте мне.

Озрик: Только, ради Бога, поаккуратней.

Забрав у Бернардо трубу, Секретарь смотрит в небо.

Бернардо (садясь на землю): Ох, Боже мой… Ну, кто мне объяснит, зачем Всемогущему понадобилось этакие хоромы?

Горацио: Говорят, что это отвечает божественному величию.

Бернардо: По-вашему, дом может придать величие своему хозяину?.. Не очень-то, должно быть, Ему там уютно.

Озрик: А между тем, вы бы совершенно напрасно стали Его там искать, господин офицер. Его там нет.

Бернардо (с искренним удивлением): А где же тогда?

Озрик: В душе, с вашего позволения. (Хихикая). Ей-Богу, Бог — в душе.

Бернардо: Час от часу не легче… (Горацио). Слыхали новость? (Озрику). В чьей, черт возьми? В моей или в вашей?

Озрик: Вот это мне в точности неизвестно.

Бернардо: А, может, в печени, а? Или в селезенке?.. Это что, тоже общее мнение?

Озрик: Во всяком случае, мнение людей образованных.

Бернардо (Горацио): Вы слышали?… Да, что ж это такое? Все смешалось за какой-то час! Небо оказались бездонной дырой, Бог влез в душу, а мы с Марцеллом превратились в лжесвидетелей… Чего нам ждать еще?

Секретарь (отдавая трубу Озрику): Какое поучительное зрелище. Оно учит нас смиряться.

Горацио (негромко, не без лукавства, Бернардо): Вот вам ответ на ваш вопрос.

Бернардо: Смиряться? С чем?

Секретарь: С величием и тайной.

Бернардо: И вы туда же. (Негромко). Нет, должен быть предел и у смиренья. (Поднимаясь с земли, Озрику). Пойдемте, милорд, мы вас проводим. (Горацио). Горацио?

Горацио: Мы с вами.

Бернардо: Тогда идемте. (Ворчливо). Что за день сегодня!.. (К остальным). Идемте, господа.

Один за другим Бернардо, Марцелл, Горацио, Секретарь и Озрик скрываются в тени.

7.

Декорации второй картины — королевские покои в Кронберге. Возле стола, склонившись над большой картой, стоит Фортинбрас. В его руке — обнаженная шпага.

Появляется Трувориус. Услышав его шаги, Фортинбрас на мгновение поднимает голову, затем вновь возвращается к карте.

Трувориус (остановившись рядом с Фортинбрасом): Ваше высочество…

Фортинбрас (не слушая): Ты видел это чудо?.. Тут есть все, что есть на самом деле. Даже та маленькая рощица возле ручья, где мы устроили ляхам засаду… Вот, посмотри. (Показывает шпагой место на карте). Как будто видишь это с птичьего полета… А это узнаешь?.. Вон, где песчаный мыс. Мы тут останавливались, чтобы отдохнуть и дождаться, когда подъедет обоз. (Указывает шпагой). Вот тут стояла моя палатка, возле самой воды. (Ударив шпагой по карте). Английская работа. Можно путешествовать, не вставая с кресла.

Трувориус: Вещица достойная внимания.

Фортинбрас: Да, что ты понимаешь!.. «Внимания…» Вот место, где я был счастлив. Под ясным небом, завернувшись в попону, слушая, как волны перекатывают гальку, и засыпая под перекличку дозорных… (Сквозь зубы). Теперь все в прошлом.

Трувориус: Зачем же так мрачно, принц? Для вас — все в будущем, которое уже близко.

Фортинбрас: Намазывай свой мед на какой-нибудь другой кусок. (Внимательно глядя на Трувориуса). Послушай, а что это с твоим лицом? У тебя такое постное выражение, как будто ты собрался исповедоваться, зато в глазах такая радость, словно ты нашел чужой кошелек.

Трувориус (скорбно): Печальные новости, государь.

Фортинбрас (быстро направив Трувориусу шпагу в грудь): Еще раз назовешь меня так до коронации и вмиг лишишься языка!

Трувориус: Ваше высочество боится сглазу? Вот новость! Не знал, что вы придаете значение приметам.

Фортинбрас: Я им, может быть, и нет, а вот они мне, похоже, придают. (Убирая шпагу). Мне снился сегодня дурной сон. Как будто мой отец грозил мне пальцем из гроба и за что-то меня отчитывал, словно нашалившего мальчишку. А когда я проснулся, то увидел, что на окне сидит ворон и долбит клювом решетку. Теперь приходишь ты и обещаешь обрадовать меня дурными новостями. Не захочешь, а поверишь.

Трувориус: Это всего лишь совпадение, ваше высочество. Приметы лгут.

Фортинбрас: До поры до времени. И лишь затем, чтобы усыпить наше внимание, чтобы после легче заманить в ловушку… (Присаживаясь на свободный край стола) Выкладывай.

Трувориус (печально): Измена, ваше высочество.

Фортинбрас (с деланным изумлением): Да, что ты говоришь?.. Ай-яй-яй… Словечко хоть куда. И сдается мне, где-то я его уже слышал.

Короткая пауза.

(Нетерпеливо). Ну? Оно ведь что-то значит? Так растолкуй мне, что именно.

Трувориус: С болью в сердце. (Помедлив). Употребив со рвением все возможные способы для разыскания истины, известная вам комиссия обнаружила кой-какие подозрительные бумаги, которые навели ее на след заговора, благодаря которому была повержена датская корона, — вот оселок, на который нанизано все остальное. Оставив в стороне подробности, скажу лишь главное. Направив клеветою помыслы принца Гамлета против своего дяди, а помыслы дяди против племянника, заговорщики столкнули их лбами, не оставив им времени ни для размышления, ни для примирения. Один был уверен, что его дядя — убийца его отца, а другой, — что племянник метит на его место. Дальнейшее — известно. Затем, взвалив ответственность за происшедшее на случай, заговорщики уже намеревались поднять упавшую корону, но, к счастью, не успели… Да, да, мой принц. Когда бы вы опоздали со своим появлением хотя бы на день, здесь сейчас царили бы хаос и анархия.

Фортинбрас (угрюмо): И что же это значит? Что я — спаситель Дании, не так ли?

Трувориус: Кто в этом усомнится, когда узнает всю подноготную?.. Здесь чувствуется рука Провидения.

Фортинбрас (негромко): Или дьявола, который меня сюда заманил… Кто они?

Трувориус: Список обещает быть весьма обширным, ваше высочество. Вы будете удивлены, когда я положу его перед вами. (Значительно). Британцы, галлы, немцы, все приложили руку, вербуя себе сторонников и щедро покупая их услуги. Есть сведения, что заговорщики намеревались предаться польской короне. Другие улики свидетельствуют о шведских эмиссарах, которые, в случае успеха, обещали заговорщикам привести флот и блокировать порты, — конечно же, не за одно «спасибо». Скоро мы будем все знать в точности, не исключая подробностей. Но вот, что не подлежит уже никакому сомнению, так это то, что этот заговор никогда не был бы столь успешен, если бы не еврейские деньги.

Фортинбрас: Ты, наверное, смеешься. Евреи торгуют и молятся. Зачем им заговор?

Трувориус: Затем же, зачем им было распинать нашего Спасителя. Чтобы порадовать дьявола.

Фортинбрас (насмешливо): Причина хоть куда… Но даже если это так, то нам гордится нечем, потому что, видит Бог, мы радуем его ничуть не меньше. (Соскочив со стола и шагая по сцене, негромко). Впрочем, к черту дьявола… Если все, что ты сказал, правда, пусть хотя бы только на половину, то это значит… (Смолкнув, смотрит на Трувориуса).

Короткая пауза.

Ну, что молчишь?.. Ведь это значит… что мне уже никто не скажет «похититель трона». Не назовет убийцей. Не намекнет, что знает кое-что такое, что, стань оно известно, всех повергло бы в ужас. (Возвращаясь к столу, в пустоту). Как будто камень с плеч…

Короткая пауза.

(Тревожно). И все-таки, мне что-то не по себе. (Пристально глядя на Трувориуса). Всё правда? Так, как ты сказал?

Трувориус: Ах, ваше высочество, не я. Свидетели и неопровержимые улики.

Фортинбрас: Так дело кончено?

Трувориус: К несчастью, нет.

Фортинбрас (хмуро): Я так и думал… (Садясь за стол). Ну? И в чем загвоздка?

Трувориус: В печальном свойстве человеческой природы грешить не зная меры, покуда небо не поставит на пути греха препону… Не успев воспользоваться плодами заговора, изменники решили обратить свой яд на того, кто отнял у них победу… (Смолкает).

Короткая пауза.

Фортинбрас: То есть… на меня.

Трувориус: Ах, принц, увы!

Фортинбрас: Ну, продолжай.

Трувориус: О, как бы я хотел от этой грязи оградит ваш слух!

Фортинбрас (помедлив, негромко): Да, эта грязь особого состава. Раз в ней выпачкавшись, начинаешь видеть ее повсюду… Рассказывай.

Трувориус: Если оставить в стороне подробности, то все дело уместится в двух словах… (Нерешительно смолкает).

Фортинбрас: Да, говори же!

Трувориус: Вас устранив при помощи убийц, арестовав старейшин и меня, предать страну под шведскую корону, — вот этот план, который лелеяли заговорщики, и который своим безумием не уступает собственной гнусности. А чтобы склонить на свою сторону народ, возмутив его против вас, они распространяли слухи, что только вы виновник всех несчастий, которые обрушились на Данию, и причина которых, как вам теперь известно, они же сами. (С обидой). Вы можете меня повесить, принц, если не последнее место тут займет ваш итальянец, к которому вы так благоволите.

Фортинбрас: Горацио?.. Я этому не верю.

Трувориус: Не надо верить, — посмотрите сами.

Фортинбрас: Чушь, чушь…

Трувориус: И все-таки, взгляните… Разве своими нелепыми россказнями, он не оказал заговорщикам услугу?.. Э, да еще какую! Ведь утверждая, будто старый Гамлет был убит, он разве не дает толпе, тем самым, повод самой назвать убийцу, опираясь на собственное мненье? При этом хватит нескольких намеков или многозначительных умолчаний, чтобы, не возбуждая лишних подозрений, направить это мнение в нужном направлении. Достаточно и этого. А дальше слухи, как лесной пожар, от одного к другому, весть разнесут по королевству и за его пределы…

Фортинбрас: Но я просил его до времени попридержать язык.

Трувориус: Просили? Вы?

Фортинбрас: И он мне обещал.

Трувориус: С его-то гонором?.. Он что, не итальянец?

Фортинбрас: Но человек чести, как мне казалось.

Трувориус: Но прежде — итальянец. И чтоб блеснуть эффектною концовкой или остроумным словом, продаст родную мать.

Фортинбрас: Есть доказательства?

Трувориус: Достаточные, чтобы ваше высочество убедилось в моей беспристрастности.

Фортинбрас (поднимаясь из-за стола, не сразу): Поверю лишь, когда увижу сам.

Трувориус: И очень скоро, мой принц.

Фортинбрас молча идет по сцене. Пауза.

Ну, ну, не хмурьтесь. В конце концов, все это уже не имеет никакого значения, принц. Раз заговор раскрыт, вам остается только праздновать победу и принимать поздравления от благодарных подданных… (Идет вслед за Фортинбрасом). И вот какая мысль пришла мне в голову, ваше высочество. Если бы вы пожелали, то мы могли бы ваш триумф слегка усугубить и, так сказать, подчеркнуть, — я имею в виду, для большего эффекта и вразумления тугодумов.

Фортинбрас (остановившись и повернувшись к Трувориусу): Усугубить и подчеркнуть?.. Иной раз, Трувориус, мне кажется, что язык, на котором ты говоришь, придуман дьяволом… Что, разве он еще недостаточно подчеркнут и усугублен?

Трувориус: Совершенно достаточно, мой принц. (Несколько мечтательно). Но если бы вдруг случилось так, что вашим подданным стало бы известно, что узнав о заговоре, ваше высочество, пылая гневом, не медля, поспешили в Эльсинор, чтобы пресечь действия заговорщиков, то это могло бы произвести такое сильное впечатление на умы, какое только можно себе представить… Ей-Богу, вы убили бы тогда сразу двух зайцев, мой принц. Во-первых, обнаружив перед всем миром свое доброе и справедливое сердце, а, главное, ваше неожиданное появление здесь уже ни у кого не вызвало бы вопросов.

Конец ознакомительного фрагмента.