Возвращаясь к жизни? Том 3

Константин Марков, 2014

Брошенный волей Странника Артём попадает в тело умирающего человека. Что-то пошло не так. Он забывает себя, кто он и откуда. Неясные тени воспоминаний еще больше запутывают его. Они принадлежат разным мирам. Встав на новый путь, он пытается обрести себя. Однако это приводит к тому, что он становится другим. Не тем, кто умер, и не тем, кто был подселен в умирающее тело. Приключения продолжаются. Содержит нецензурную брань.

Из тьмы иду, я вижу солнце,

Но тени старые за мной,

Ведут охоту днем и ночью

И нет покоя мне — идем!

Иди, кричат они из тени.

Прийти ты должен, так прейди.

Но знать хотелось б на мгновенье,

Куда, зачем мне надобно прийти.

Мрак в памяти моей,

Я ничего не помню, кто я и где я был.

Лишь путь на солнце золотое

Туда мне надобно идти.

Я запер сердце, запер волю.

Иду, куда укажет мне звезда

Так как сидящий на цепи не сможет

Дойти неведомо куда.

Глава 1. Тём

Окрестности поселка Тутуран, Леха

Солнце еще жарко по-летнему грело. Наши повозки двигались легко, так как были почти пустыми. Мы очень удачно поторговали на ярмарке, и теперь зимовать будем хорошо и сыто. Это был мой первый выезд из деревни, и все было для меня новым доселе невиданным, удивительным, манящим.

Дед Стрика задремал, поводья провисли, лошадка мирно брела себе сама, своим звериным чутьем находя дорогу домой, к своему стойлу. Я сидел на телеге рядом и болтал ногами в такт покачиванию повозки. Мы ехали уже долго и я, насмотревшись на дорогу, упал на пустые мешки и глазел на небо, дивясь удивительной и причудливой форме облаков.

— Эй, Леха, — вдруг позвал меня дед. — А метнись-ка и глянь, что там, на полянке лежит.

Я подскочил и посмотрел, куда указывает дед. Действительно на поляне кто-то лежал. Я соскочил с телеги и вприпрыжку побежал посмотреть. Когда я добежал и глянул, мне стало плохо и меня вырвало обедом. И было от чего. На поляне лежал парень, лет двадцати в чудной не здешней одежде. Его голова была окровавлена, один глаз был выбит и висел на каких-то ошметках, из рваной щеки торчали белые зубы, а вся поляна была залита кровью.

Видя, что мне стало плохо, мужики схватили колье и побежали мне на выручку. Но когда подошли ближе поняли, что со мной и дядька Фекл увел меня к телегам. Мимо прокряхтел дед Стрика. Он долго спорил с мужиками и видимо переспорил их так как они взяли того парня и уложили к деду в телегу. Гром сказал, что найда еще жив, но явно не жилец. Видно забруды его побили и оставили умирать.

Дед Стрика сказал, что поедет ходко и защелкал кнутом, чтоб каурая быстрее шевелила копытами.

Поселок Тутуран, дед Стрика

Чуть не загнав кобылу я подъехал к дому нашей Веды, что жила на отшибе. Баба она была сварливая и всегда страшно ругалась, если к ней на подворье заходили без дела. Но, тем не менее, с тех пор как она поселилась у нас, хвори обходили нас стороной и даже забруды не особо озорничали. За то и терпели все ее скверный характер.

— Что несешься как оглашенный, чуть ворота не своротил! — Начала Веда, как только вышла на крыльцо.

— Дык, молод помирает, помоги, сделай милость.

Бабка обошла телегу, рассматривая парня.

— Да в уме ли ты старый, ему жить то осталось, что воробью скакнуть, да и что я могу? И чудной он какой, может лучше сразу к священнику, чтоб душа легко отлетела?

Я задумался, может и судьба у него такая, помереть молодым.

— А может, попробуешь?

— Да почто он тебе.

— Когда-то караванщики меня также от смерти спасли, и видишь, сколько прожил. А не было мне случая спасти другого, значит, жил я спасти его. Долг мой это за жизнь длинную. Не прогневись, помоги, а я уж отработаю.

— Ладно, старый, сочтемся, коли справлюсь. Тащи его в дом, а я подсоблю.

Мы затащили парня в ее дом в гостевую горницу. Перво-наперво она обмыла его лицо и осмотрела. Оборвала ошметки глаза и резко развернулась ко мне.

— А ты стоишь чего? А? Пошел к лешему али дел нет по хозяйству?

— Пошел я Веда, уж не серчай так сильно.

— Да ладно тебе, я не со зла.

Выйдя из дому, я взял под уздцы лошадку и неспешно повел ее домой. Походить ей надо было дать, аж дрожала бедная так набегалась на старости. Я почесал ее между ушами, и посмотрела она на меня добрым своим глазом, как бы понимая, что не без толку я гнал ее, а чтоб жизнь спасти.

На следующий день привез я бабке подношение, чтоб не гневалась она за нахлебника.

— Жив пока найда твой. Но бит он сильно. Еще не ведаю, выживет ли. Ступай себе пока. Как что надо будет, сама скажу.

Я поклонился и пошел назад, оставив подношение. Строга бабка Веда да справедлива. Коли назначит плату — платить надо. Но никогда плата за ее помощь никому в тягость не была. С бедного возьмет мало, а с богатого много, по достатку, стало быть.

Почти луна сменилася, как вспомнила она обо мне и птицу свою ворона прислала. Ворон тот человечьим языком говорил и все сказывал, что Веда сказать кому хотела. Сказала мне птица колдовская, чтоб шел я в лес и добыл медведя для найды, чтоб жил он.

Собрал я мужиков и пошли мы в лес зверя дикого травить. Попался нам медведь огромный, что в шесть рогатин удержать лишь смогли, когда остальные кольём его забивали. Так здоров он был, что пришлось нам свежевать его сразу и кусками в телегу носить. Осмотрела Веда гору мяса, что привезли мы, и сказала нам, чтоб солили мясо и в дом несли. Дала она пуд соли для этого. А уж когда заносили мясо мы, я в щелочку посмотрел. Жив найда, только лицо все в пузырях, весь мокрый, горячка бьет его и бредил он, на чужом языке говорил в бреду горячечном. Цыкнула на нас зубом старая, и вылетели мы из горницы как стая мышей котом пуганная. Боялись ее все.

Тихо прошла зима за заботами домашними. Ничего, не голодно было, а сыто даже. Мужики разухабились после охоты удачной и взяли еще пять медведей, да оленей без счету. Мяса зимой у нас было достаточно.

Прошли холода лютые, морозы спали. Пошел я проведать кузнеца, отца Лехи, что тогда со мною был. Он, как и бабка Веда на том самом краю жил. Иду и слышу у Веды на дворе дрова рубят. Странно думаю, что ж не позвала меня, должен я ей. Подхожу, смотрю в щель заборную, так найда мой работает топориком. Приладила она его по хозяйству. И ладно так рубит, как не в первой ему.

Пришел к кузнецу, а тот и говорит, что найда уж дней десять работает. Он лесу завез ей вот он и рубит. А завтра говорит в помощники к нему придет. Делу кузнечному учиться. Вот так найда и стал кузнецом.

Бабка его Тёмом прозвала, так как темна его голова стала. Забыл он, какого роду племени и имя забыл свое. Еще кузнец сказывал, что вновь два глаза тот имеет. Только цвета они разного. Один зеленый с горчинкой, а другой карий — медвежий. Бабка видать глаз ему медвежий поставила. Лицо тоже поправила, только шрам густой от глаза к уху остался, а так вполне лицо человеческое, даже приличное людям глядеть.

По весне оказалось, что у Тёма талант кузнечный. За зиму плуги чудные поделал, хоть и тяжелы они стали, но даже малец с ними мог справиться, сами собой пахали и глубину держали. Еще на плугах его два лемеха было, так, что вспахали мы землю быстро очень и лошади не сильно уставали, так как плуги были железом окованы и резали землю как нож воду. Мужики подумали, семена посчитали и еще поле целины распахали. И это плуги его вынесли. Не без того, что ломались, но дело двигалось споро. Скоро наша деревня самой хлебной будет.

Поселок Тутуран, Леха

— Тём, а Тём, ты откуда столько разного придумываешь? Мой отец кузнецом всю жизнь, а как ты ничего такого отродясь не делал.

— Ох, Леха, замучил ты меня своими вопросами, говорю ж тебе, не помню ничего. Первое, что помню так бабку Веду с чашкой да ложкой, что отпаивала меня. А то, что кую, всплывает из памяти, будто видел когда.

— А когда вспомнишь?

— Наверно никогда?

— Почему?

— Потому! Леха, ты опять начинаешь почемучить меня?

— Ой, прости Тём.

Я смутился и зашаркал ногой по земле. Тём продолжал заточку ножа. Он за последнее время наделал наверно с сотню ножей. Ножи были острые и красивые. Он практически все роздал, и пол деревни носили на поясах их как диковинки. А он все продолжал и продолжал их делать как заведенный. Все пояснял, что не то это. Батька этим тоже увлекся, но быстро остыл. У него все ножи получались одинаковыми, не мог он формы придумывать.

Ножики Тёма были разные. И каждому кто хотел он делал их под руку. Вот и сегодня пришло пару мужиков с того края села Гриня и Шест. Колуны на медведя попросили. Тём сказал, что сделает. Обмерил им руки и дал подержать палочку удобную под руку.

— Тём, а зачем ты палочки давал дядькам подержать?

— Вот на руку посмотри, — он раскрыл свою ладонь, — видишь бугорки на ней разные и размер ладони у каждого свой. Вот выбери себе палку, чтоб крепко и удобно было держать.

Я долго брал разные хворостины пока не нашел удобную для руки. Тём же выбрал для себя. Когда я отдал ему хворостину, он быстро очистил ее от коры и обстругал, создав подобие ножа. Потом сделал тоже со своей. Подобия получились одинаковыми, он дал мне оба.

— Вот теперь посмотри, какой нож удобнее будет.

Я покрутил обе поделки. Нож, что Тём сделал для себя, был в руке моей как бревно и все время выскакивал из ладони.

— Теперь я понял, ты дал выбрать им палку, чтоб понять какой толщины рукоять делать.

— Не только Леха. Видишь у твоего лезвие чуть косит, относительно оси рукояти, но тебе удобно будет работать именно таким ножом.

— Разве нельзя делать, как делает отец — все рукоятки прямые.

— Почему нельзя — можно, но это как для всех, а мужики же просили меня сделать удобный, для охоты.

— Тогда зачем два? Ты сказал, что для охоты надо два делать.

— Широким лезвием хорошо шкурить и мясо разделывать, но убить им зверя очень тяжело, разозлить лишь. Ни к палке не прикрепить ни шкуру пробить. Тут нужен другой узкий и острый только с кончика, как игла чтоб был. И рукоять длинная да прямая, чтоб к палке было легко привязать, но таким ножом шкуру снять не получится. И по тому для шкурника ручка должна быть удобна под руку, шкурником работать долго надо. А колун может рукоять иметь любой формы, он для одного удара делается, чтоб в сердце зверю попасть.

— А меч тебе зачем?

— Не знаю, но руки просят. Наверно был я в прошлой жизни воином.

— Как всадники князя?

— Не знаю, не видел их или не помню, что видел.

— Увидишь. Дед Стрика в пятницу едет на перевал, наверняка и тебя возьмет с собой. Стражники князя завсегда за порядком глядят, чтоб разбоя не было на торжище. Там даже судья есть.

— Хороший наверно князь у вас. Людей бережет.

— Ага, так те стражники с каждой сделки мзду получают. А буде сторгуешься без их ведома — запороть могут, уж так берегут, кабы живым уйти. Ты лучше про мечи расскажи, почему ты его таким делаешь?

— Да это не меч, это так для тренировок, железа нет настоящего, а как сделать настоящее никак не вспомню, или не знал.

— А получается вспоминать?

— Иногда, как во сне вижу. Беру вещь в руки, и само собой вспоминается, зачем она или другое что напомнит.

— Ты собираешься остаться в нашей деревне жить?

— Пока не гонят и ладно. Наверно еще перезимую у вас, а по весне коли мил людям буду, дом ставить соберусь. Пора будет обживаться, негоже по соседям жить приживалою.

В кузню вошла мать и позвала всех к столу. Последнее время мы жили сыто. Тём работал много и делал много диковинных и полезных вещей. Одни плуги и ножи чего стоили. Заказов было много, а плату приносили то хлебом, то мясом, то другими продуктами. Мать даже на рынок ходила продавать, то чего много было. Я ей помогал таскать туда и обратно.

Поселок Тутуран, дед Стрика

После пахоты решили миром докупить зерна. Новые плуги были так хороши, что посадили пшеницы в два раза больше прежнего использовав то, что оставили на прокорм. Продать решили плуги же, а чтоб было кому поучить про них, порешили взять Тёма. Он и покажет, как их точить и чинить, а нам новых наделает, порешили мы.

Мужики пошли собираться в дорогу и собирать по деревне плуги, а я пошел к дому Веды, Тёма звать. У бабки Тёма не было, и пошел я к кузнецу. Там был он. Сказал я ему про дорогу на торжище, тот лишь кивнул головой и спросил «когда?». С ним Леха, кузнецов сын, с нами запросился. Смотрю, на Тёма тот с надеждой смотрит. Решил я слукавить и сказал, что нет в том надобности, а Тём сказал, что сам мальца возьмет коли мы против. Вижу, уже живой человек стал, оттаял с зимы, сдружился с людьми этими и за мальца стал ответ держать. А кузнец молчал в бороду лыбился. Хороший ему помощник попался, работящий и добрый. Сказал я, что Тёма это беда будет, коли малой забалует. «Отвечу», сказал тот. И была в его словах решимость. «Утром ждем вас у торных ворот, свою телегу берите», сказал я и пошел собираться сам.

Поселок Тутуран, Леха

Знал я, знал, что на торжище поедем. А Стрика жадный, брать меня не хотел, но Тём заступился. Ох, я там ему все покажу. Скорей бы уж утро. От волнения я крутился на лежаке все не в силах заснуть. Так и заснул ворочаясь.

Утром меня разбудил в доме шум, мамка гремела посудой и собирала в дорогу нам с Тёмом еды. Из печи вкусно пахла каша. Бати и Тёма не было в доме. Я глянул в окно и увидел запряженную телегу, на которую они грузили уже второй плуг.

Я, быстро одевшись, выскочил на улицу помогать им. Но не успел. Они загрузили быстрее.

— Ты Тём не сомневайся, — говорил батя, — продавай оба плуга, мы с тобой к пахоте всю деревню новыми плугами наградим. На деньги купи, метала ружейного себе. Раз все меч хочешь. У нас метал слабый, на утварь годен, да и только. Ну, и посмотри струмент какой к руке приладится. Наковальня у нас справная да вот щипцов и молотков на двоих маловато. Камень точильный посмотри, хочу точило большое сделать, как ты рисовал намедни. Стрику слушай, он цены знает, и со стражниками не балуй. Спросят, как кличут, говори Тём Кузнецов, не прогадаешь. Ну и малого гляди, чтоб не пропал.

— Не пропадет. Спасибо тебе Даня, что веришь мне. Лишку все привезу и Леху в обиду не дам.

Слушал я разговор их за поленницей и диву давался, как батя с сыном разговаривают. Чудно это было для меня ведь найда он без роду, без племени.

Вскорости мы вышли за ворота, и посадил меня Тём на возничего.

— Правь Леха, у тебя лучше получиться.

Сам запрыгнул на телегу, а я лихо щелкнул кнутом и погнал к торным воротам. Мужики все уже собрались, и мы пристроились в хвост последними.

— Трогаем! — Крикнул Стрика и все дружно двинулись в дорогу.

День прошел тихо. Коней не гнали, но ехали ходко, чтоб до стоянки засветло добраться. И добрались. Лошадей не распрягали, а лишь ослабили упряжь. С утра надо было двигать споро. Быстро перекусив у огня все легли спать, оставив смотрящих. Стрика сказал мне, что раз напросился сам, дежурить мне с Тёмом в третью смену. В третью так третью, со Стрикой никто не спорил, он всегда был в обозе за главного, и все его слушались.

Нас разбудили по полуночи, и мы продерши глаза перешли к костру. У кострища стоял казанок с заваренными травами. Я набрал в две кружки и одну подал Тёму, а с другой сел напротив.

— Тём, а ты ночи не боишься?

— Немного. Плохо когда темно.

— А веришь в колдунов, говорят, князю колдун служит?

— Отчего не верить. Бабка Веда как раз и есть колдунья. Когда рассказали мне, каким нашли, то без колдовства и не вылечить было.

— Получается она взаправду колдунья, не врут люди?

— Так ты ж меня первым нашел.

— И то, правда. Значит бессмертная она?

— Нет, конечно, просто убить ее для простого человека сложно очень. Да и жизненной силы в ней больше против простого человека. Вот и живет дольше.

— Ну, а оборотни, всякие, да другие гоблины, эльфы, гномы.

— Я думаю, все это есть, или было. Во, вспомнил, видел я когда-то эльфа, что драконом его называли. Но это все, что помню.

— В каких землях было это?

— Не помню.

Я вздохнул. Вот так всегда, начинает вспоминать и только вспомнит, а дальше тьма. И опять не знаю, не помню. А мне так хотелось побывать в других деревнях и городах али хоть послушать. Мужики говаривали, что на востоке город есть большой с каменными стенами и каменными домами, замок называется. И рассказывали, что живет там князь наш, что правит землями в окрест дней на сто пути. И что дружина у него огромная, что как стрелы пустят, то ночь днем настает.

Я засмотрелся на звезды и уснул. Проснулся от того, что Тём на телегу меня укладывал, как маленького. Мне было и приятно это и стыдно. Стыдно, что уснул в дозоре, а приятно, что Тём не бил и не бросил за это. Другой он, и это наверно хорошо.

*****

Настало утро. Я подтянул упряжь и залез на телегу. Тём всунул мне в руку кусок хлеба с мясом, кружку отвара и мы поехали.

Тор за тором мерили лошадки дорогу. Вот уж и перевал виден. На перевале была видна дозорная башня и форт охранный. Над фортом трепетало знамя нашего князя. Я прищурил глаз и даже рассмотрел фигуры стражников на дозорной площадке. Стрика востроглазым называл меня.

Возле ворот на торжище стояла сутолока. Все хотели быстрее зайти, чтоб на ночь не оказаться за оградою. Как рассказал мне Стрика первого раза, стражники охраняли только тех, кто получил лист торговый. А те, кто на ночь за воротами оставались должны были хоронить себя сами от озорников разных. Нам то ничего нас много, да и то опасно. Среди нас убивцев не было.

Стрика махнул остановку, и все встали. Он подошел к нашему возу и спросил у Тёма его ножи на продажу. Тём развернул холстину с поделками. Дед выбрал один и пошел к воротам, сказав всем смотреть, как он выйдет всем сразу двигать к воротам. И пошел. Так и прошлый раз было. Стрика пошел, и мы быстро за ограду проехали. И этого раза не успел я три раза зевнуть, как он вышел и стал махать нам, чтоб ехали.

Проезжая ворота я заметил у старшего стражника на поясе висел нож, что Стрика у Тёма брал.

Мы сбились в двадцати шагах от ворот, и Стрика опять всем сказал стоять, не баловать. Сам вдругорядь ушел к воротам. Вскорости он вернулся со стражником и тот выдал всем торговые листы. В них он прописал товары, что были привезены для продажи и напомнил всем, что мы повинны все наши торги в них записывать. Что коли заметят подмену или недопись быть нам битыми.

Когда он ушел Тём подошел к Стрике и спросил:

— А коли лист закончится, что делать?

— Да по торжищу стражники ходят вкругорядь, у них второй возьмешь, как надо будет. Плуги сам не продавай, я их все к себе записал. Другие поделки продавай сам, коли хочешь, а хочешь, я сторгую.

Тём почесал затылок и согласился, чтоб дед сторговал все. На том и порешили.

Когда все получили листы торговые, то двинулись дальше вдоль торжища к постоялому двору. Там осенью нас привечали. Стрика сразу договорился на постой, лошадей распрягли и отогнали в стойло. А мы все пошли к столу поесть с дороги, на завтра ехать на торг.

— Что вот так и телегу бросим? — Удивился Тём.

— А что с ней станется, — сказал я, — прошлый раз так было и ничего не пропало. На торжище можно рук лишиться за воровство. Да и видишь, стражники сидят, кого заметят, что по чужой телеге зарделся сразу оходят кольем али кнутом. В сердцах и рубануть могут, так то. Вишь один пишет быстро, другой подсказывает. Для смены стараются, чтоб всех кто на дворе описать и запомнить бумагу пишут. Служба у них такая.

Тём подивился такому. Видать впервой столько бумаги видел.

За столом все повытаскивали припасы, и стали раскладывать, что у кого было. Хозяин двора поворчал на это, но заметив, что это последнее выкатил бочонок пива. Не чтоб упиться, а маленький, чтоб спать легко с дороги.

На ночь мы собрались в большой комнате. Все полегали на пол, подложив мешки с сеном. Сено пахло сладко. Не жалел кабачник сена гостям. Сено было свежим не лежаным, а мешки пухлыми не сбитыми, спать мягко будет. Все рано полегали, не закрыв даже двери на засов, так и не было его, засова то.

По утру пришел стражник, тот, что с ножом Тёма, и сказал Стрике идти с ним, мол, плуг смотреть будут. Стрика махнул нам и мы пошли. Выйдя за ограду, стражник сказал показать, как плуг целину пашет. Мы с Тёмом распрягли лошадку и пристроили ее к плугу. Пропахав шагов сто, мы развернулись, и пошли обратно. Стражник шел за нами и смотрел, как плуг режет и дивился на два лемеха. В третий раз он сам взялся за плуг и повел его. Доведя обратно к телеге, он сказал нам ждать его и побежал за судьей.

Ждали мы долго, уж солнце посред неба стало, как появился судья на носилках. Мы встали и низко поклонилися. Он заместо князя в землях этих был.

— Ну, что лапти серые, что за чудо плуги тут у вас?

Стражник показал, чтоб говорили. Вперед вышел Стрика.

— Уж простите нас, что потревожили вашу милость, гордыня нас обуяла, и решил я милости вашей, как я вижу в вашем лице князя нашего, со скромностью своею предложить, чтоб достаток ваш преумножить творением сим, как мы себе им пропитание собираем.

— Да ты старик не лапоть серый, а говорун красный. Мне лестно.

— Ваша милость, плугом сим любой справиться, чтоб землю пахотную поднимать, да и целиной не побрезговать. Позвольте смотреть, как отрок малый с сим плугом справиться.

— Показывай.

Стрика кивнул мне. Тём взял под уздцы кобылу и повел, а я еле до ручек дотягиваясь, мал ростом был, повел плуг по полю. Раз прошлись, вдругорядь, а судья молчит, смотрит. Мы идем далее. Проходов сто сделали не менее, я уж со счету сбился, да все по целине да по целине, пока в камень не попали. Подошел судья посмотрел, как Тем лемех обратно прилаживает, удивился, что Тём без всякого струмента правит.

— Хватит, вижу, что работа справная и не зря меня оторвали от забот моих. Что хочешь за плуги свои Стрика. Пол золотого, княжеского, полновесного за плуг дам. Небось, своровали где.

Вот те на, судья по прозвищу деда знает.

— Да простит ваша милость умов наших убогость, но вот Тём кузнец их склепал в кузнеце. Уж не серчайте на хлебопашцев бедных, да цена такому плугу золотой будет.

— Ты с ума сошел старый, али перегрелся на солнышке?

— Как князю в милости вашей угодить хотел, что в сто крат достояние преумножить князя нашего. — Упал дед на колени и низко закланялся.

Ох, не прост дед Стрика, таким я его ни разу не видел.

— А ты кузнец, что скажешь? Нарисуешь, как плуг делать?

— Коли милости вашей утеха будет смогу и нарисовать. К стыду своему метала мало было, лишь лемеха смог кованы сделать.

— Ух, ты какой смелый. Ладно, заплачу вам за каждый плуг по золотому, как нарисуешь плуг, так чтоб можно было другим показать и делать. Что еще диковинного на торжище привез, показывай.

Тём развернул холстину на телеге и стал показывать. Цепи судье понравились, да только, скобы серпы и другая утварь кована не приглянулась. Увидел, кручены гвозди удивился.

— Ты что ровные ковать не можешь?

— Для крепости оны кручены ваша милость и живицей напитаны. Как бьешь такой гвоздь, он крутится, живица кипит, и гвоздь в щель клеит. Как постоит — не вытащишь.

— Да на что гвозди такие?

— Петли дверные прибить, доски на воротах. Везде, ваша милость, где доске шататься вред один. Обшивку крепить корабельную.

— И про это напишешь — еще золотой получишь, — сказал судья.

Далее пошли ножи. Долго судья их разглядывал, каждый из ножен вынимал, на ноготь остроту пробовал. Я смотрю, вдруг стражник бочком стал к судье, чтоб тот ножа нового не видел. Приглянулся судье нож один.

— Что за нож хочешь кузнец?

— Ваша милость, для вас за копеечку продам, за медную. Нельзя ножи дарить только за плату давать надобно.

— Что ж так?

— Примету помню такую, а к чему она не ведаю. Видать, чтоб не разрезал нож отношения хорошего.

Судья достал серебряну монету мелкую и протянул Тёму.

— Пусть и тебе на счастье кузнец будет. Завтра поутру приходи в управу, и ножи приноси пусть судейские и стражники себе купят, по серебряной монете полновесной продавать будешь. Плуги все в управу свезти, пусть писарь под счет примет, а оплату после получите, как рисунки готовы будут.

Больше не обращая на нас внимания, судья сел в свои носилки и его понесли обратно в торжище в управу его. Стражник постоял, помялся и протянул Стрике мелку монету медную.

— Не хочу счастье потерять. — Сказал он и пошел тоже.

Постояли мы и стали запрягать лошадку нашу и плуг грузить в телегу. Как поехали, дед молвил:

— Что Тём не весел? Что нос повесил, али не нарисуешь?

— Нарисовать то нарисую, так там написать много надо.

— Так ты Леху с собой бери, он грамоте обучен. Совсем ты тём раз грамоту забыл.

— Да помню я грамоту, так другая она.

Он соскочил с телеги и написал на песке каракули какие-то. Три слова.

— Это «Тём», это «Стрика», а это «Леха». Вот так я пишу, а вы пишите иначе, — сказал он, показывая на свое имя в листе торговом.

Мы присмотрелись к начертанному на песке. Каракули как дитя накалякало, а он говорит это читать можно.

— Не волнуйся Тём, я все за тебя напишу.

Так и порешили. На день следующий пришли мы в управу рисунки рисовать.

Торжище Шуляк, управа, судья Кириян

Странный он кузнец этот. Смотрел я, как он рисует, как уголек остро ножиком точит. Все рисунки его были аккуратны и точны. Я таких рисунков в княжей библиотеке не видывал. Сначала сборный чертеж намалевал, малец его все подписывал, что он говорил. Потом стал рисовать части на отдельных листах. Плуг занес и все мерилом мерил и цифры мерные проставлял. Любой дурак по такому рисунку собрать сможет. Посидел, посмотрел да пошел дела разбирать. Хотелось мне милость князя заслужить, да разве плугом заслужишь.

Делать нечего, сел я жалобы читать. Тут стражники пополнение из луков стрелять учить начали. Кто целит, а кто и мимо стрелы кидает, ох безобразие, пока научаться стрел изломают телегу. Эх, кабы лук такой сделать, чтоб и дурак стрелять мог, вот была бы мне милость.

Поразбиравши дела, в основном глупые, я отобедать пошел и кликнул служке, чтоб позвали кузнеца к столу. Пришел он, сел, не кочевряжился. Как дело до чая дошло, сказал я ему, что мог бы он лук сделать такой чтоб, дурак с шагов, хоть тридцати, стрелу точно кинул. Задумался он и сказал, что привиделось ему, как сделать такое. Сказал я, чтоб бумаги принесли и угля поболее. Сел он и начертал лук странный с палею посередине. Только говорит мне одному не смочь отковать такое, хорошая кузница нужна. Сказал я ему, что есть кузнец в управе и согласился он сделать лук этот и денег не просил. Стрика приходил, волновался, что пропал их кузнец, сказал я ему, что к княжему делу тот пристроен и поедут, как я скажу.

За три дня показали они поделку свою. Надели мы на чучело доспехи стражника, и выстрелил он, кузнец этот. Пробила стрела и доспехи и в заборе застряла, вылезши из него наполовину. Вызвал я стражника, что недорослей учил и позвал тот дуболома самого, что лук удержать не мог и попал тот в чучело также. Возрадовался я, вот за это и будет мне награда великая и почет и уважение князя нашего. Спросил я кузнеца нашего, сможет ли тот сам такое смастерить и сказал он, что сможет. Рисунки другие кузнец сделал для лука этого. И опять подивился я его умению. Вызвал я казначея на радостях и сказал выдать кузнецу, из моего личного запаса сто монет золотых, пусть радуется, и сказал пусть заплатят, также работникам хлебопашным пусть из моих заплатит, и это тоже окупится. И сказал я, чтоб с тех денег пошлину не брали, так как я плачу от имени князя и не гоже князю мзду снимать с оплаты той. Ушел кузнец с кошелями монетами набитыми и видел я, как отрок, что с кузнецом был, от ласки моей радовался. Не все судья казнить должен, но и радовать. На то он наместник князя в землях этих.

Торжище Шуляк, Леха

— Тём ты посмотри, сколько нам денег отвалили, и в руках не унести.

Радовался я и дергал Тёма за рукав. Это было как в сказке. И в управе побывал, и у судьи самого за столом побывал, и денег получили и не битыми ушли. Да еще все ножи Тёма купили, а Стрика остальной скарб удачно продал. Вот торговля этой весной славная, главное чтоб озорников да забруд не повстречать, довести до деревни нажитое.

Мужики встретили нас радостно. Тём все обсказал как было, и похвалил его Стрика, что не стал он денег у судьи просить наперво. Отдал все деньги Тём в общее оставил себе лишь долю малую за скарб проданный в батиной кузне деланный. И порешили мужики купить еще зерна и утвари для семей, что в накладе осталися.

И пошли мы все за покупками. А я Тёма повел в лавку кузнечную, и накупили мы там струмента разного диковинного. Я такого и не видывал, а Тём возьмет в руках подержит и говорит для чего это. Там и оружейного металлу две чурки прикупили, для оружия настоящего, что Тём сделать хотел.

По утру, проснувшись и позавтракав напослед за столами, двинулись мы в путь обратный, так как засиделись уже изрядно лишнего. До стоянки проехали весело. Все довольны были и радовались, что телеги везем полные, и зерна и утвари для всех станет достаточно.

Торжище Шуляк, управа, судья Кириян

Как уехали хлебопашцы сел я сказ писать князю нашему. На черновую сперва, чтоб все выверить. Описал подробно и плуги чудные и про гвозди кручены. Все долго расписывал. Самое князю любимое на потом оставил на запретное. Знал я, что князь любит слова льстивые. Расписал я лук новый невиданный, как испытывал его, и что видели. Как те недоросли, что привезены и его не разу не видевши, умудрялись с того лука попадать в мишень с раза первого.

Того стражника, что привел ко мне кузнеца умелого, описал я сполна князю нашему и просил милости от него, дать тому повышение, хотел я его старшим всей стражи назначить за внимание его к нуждам князевым.

Весь вечер сидел, переписывал начисто, ох, будет мне от князя милость великая. Посмотрел, что заполночь, то сложил листы в сундук кованый. До утра пусть полежат, сложатся.

Поутру вызвал я Булата, того стражника. Прочитал ему, то место, где хочу его старшим над всеми стражником поставити. И сказал ему, честь ему донести письмо это и передать в руки княжие. Поклонился в пояс мне, Булат стражник. Поблагодарил он меня за мое радение за его труды недостойные в управе нашей. И сказал он мне, что нет у меня слуги преданней.

Благословил я его в дорогу дальнюю. И сказал ему выбрать себе пять товарищей, ибо все, что везет он для процветания княжества нашего и не должно письмо и рисунки попасть в руки недобрые. Поклонился вдругорядь Булат стражник и сказал, что довезет в сохранности, есть у него товарищи верные. Передал я ему письма свои князю писанные и рисунки кузнецом малеванные. Дал ему лук диковинный и дал подорожную, чтоб помогали тому слуги княжие.

Поселка Тутуран окрестности, Леха

Кони были сыты и шли ходко. Дорога шла легкая вниз долиною. На торжище то все вверх езжать к перевалу горному.

Уж на подъезде стал Стрика останавливаться. Все кучей сбилися. Стал Стрика и говорит:

— Пришли забруды в Тутуран наш. Отгоните лошадей со скарбом в лес да схоронитеся.

Смотрю, Тём побледнел от слов этих, насупился, но слова не вымолвил. Стал он на деревню смотреть, пока я телегу разворачивал. Тут крик девичий и девица бежит по полю, а за нею забруды бегут озаруют. Еще бледнее стал Тём и вдруг вскочил на ноги и пошел забрудам на встречу.

Стали они насмехатися над хлебопашцем убогим раненным. Поднял кол тот и как начнет, колом тем забруд гонять побиваючи. Тут другие на крик выскочили ватагою. Человек сорок было их с оружием. И стали они Тёма в кольцо брать. Испугалися мы все сирые, что не будет кузнеца у нас ловкого, да что поделаешь, хоть товар схоронить справились.

А я стал, смотрю и вижу фигуру Тёмову. Задрожал он как припадочный, и голубым огнем глаза его засветилися, появился в руке его меч невиданный голубым пламенем охваченный. Остановилися озорники испугалися, а вожак их кричит «Так один он, без товарищей. Руби его братья по ребрышкам». И кинулись забруды на Тёма. А как отскочили, уж половины их не было. Половина ватаги лежала порублена. А Тём стоит, мечем покручивает: «Кто еще нападать надумалси, али мозги все повытекли, убирайтесь долой, а не станете, то вместе с дружками поляжете». Закричали забруды криком страшным и понеслись они, в разны стороны оружие и скарб награбленный роняючи.

Мы все вместе с забрудами страху натерпелися. Стоим окаменелые от ужаса этого. Двадцать тел вокруг кузнеца нарублено, а он стоит весь в крови мечом играючи. Но убежали забруды перепуганные, и стал огонь на мече Тёма гаснуть. Повернулся он к нам, а глаза уже нормальные человечьи, не горящие. После и меч в руке его растаял, как и не было его.

Подошел к нему Стрика и спросил:

— Ты кто Тём кузнец, не демон ли? Али демоном одержимый ты?

— Нет, дедушка, — сказал Тём, глаза потупивши, — да не было силы смотреть, как над людьми издеваются.

— Теперь убивцею стал ты, уж прости, но жить тяжко с убивцею. Идем, покаешься, святой отец грех убийства отпустит тебе неразумному.

— Нет, простите меня грешного хлебопашцы добрые, но не считаю себя убивцею так как они пришли незваными. И не дам я им воли творить бесчестие.

— Ты не прост Тём, ох не прост, видно воином был ты смелым, независимым. Накличешь ты на нас беду лютую, уходить тебе надобно.

Горько мне стало от слов дедовых, да не мне решать дела такие, взрослые. Потускнели глаза Тёмовы, закрыл лицо руками он, задрожал и простоял с полсотни вздохов лицо закрываючи. А как опустил он руки, лицо было спокойное безразличное.

— Что нарубил, то сам приберу, возвращайтесь в деревню дедушка. И я приду не оставлю вас. Как плуги вам новые поделаю, так и покину я вас хлебопашцы добрые.

Стрика кивнул и все тронулись, но уже не было радости от возвращения нашего.

Разгрузив телегу у дома своего, я отпросился у бати в помощь Тёму. Не хотел я его оставлять одного — не хорошо, и не правильно было это.

Когда вернулся я на дилянку, где бой был, там Тём тела дровами обкладывал, чтобы сжечь их, не дать воронам повеселитися. Рядом лежала кучка другая — оружия. Собрал он оружие брошенное, метал все-таки. Стал я грузить его в телегу нашу. Было там оружие разное, кошели пояса, поножи да поручи. Весь метал снял с покойников. Обернулся Тём ко мне и спросил меня:

— Что ж ты с убивцей стараешься?

— Ты Тём прости мужиков наших. Рассказал я отцу, как было все, и сказал он, «Поди, приведи домой его. Негоже быть ему бездомному. Не забавы ради убивал он, а нас глупых жалеючи». Да и я не считаю тебя убивцею, только страшен был ты с мечом огненным. Вот мужики тебя попугалися.

Как пришли мы домой, мамка одежду с него стребовала окровавленную и в бадью для стирки кинула. Батя всем спать сказал, до завтрего, чтоб проспалися.

*****

Прошло лето. Тём понаделал плугов и разной другой утвари. Обучил отца струментом пользоваться, что купил на торжище. И как начался сбор хлеба зрелого, стал он в поход собиратися. Грустно мне было отпускать товарища, да заказано ему жить в Тутуране.

Поселок Тутуран, священник Гринь

Вот и настала пора хлеб в закрома сыпати. Праздновали мы праздник поуборочный. А как попраздновали, пришел ко мне найда Тём попрощатися. Видно всех уж обошел, пришел ко мне последнему.

— Простите святой отец, что церковью вашей брезговал. Нет веры во мне в высшее.

— То не грех коли человек не ходит в церковь, раз не верует. Грех, когда верует и не ходит, али ходит и не верует. Странно ты пришел в мир наш, странно уходишь. Видать на то воля божия. Грамоте то обучился за время летнее?

— Да, отче, читать сподоблюся.

— Славно. Дам я тебе книгу на прощание. Сказы в ней разные, про богов-небожителей, да про людей по мирам блуждающим. Сам переписывал, с древних свитков я, да уж по памяти всю ее вычетать станется. Бери отрок книгу эту. Читай, коли можется и читай, когда совсем скудно будет в душе твоей. Ибо надобно уму заниматися, чтоб не стать тебе озорным забрудою.

— Уж не стану отче забрудою. Не погублю жизнь невинную. Но не смолчу когда при мне будут бить безвинного, али глумится над противником поверженным.

— В том сила твоя, не равнодушен ты, склонен к переживанию. О пути могу сказать тебе на прощание. Иди к торжищу, а от туда сворачивай на солнышко, иди, чтоб в глаза тебе с утра солнце поднималося и придешь ты в край лесной к озеру горному. Там и встретишь ты путь свой праведный.

Будешь идти, не гневайся, что не приняли тебя работники хлебопашные. Им за печкой сидеть, хлеб собирать, да деток глядеть счастье то. Ты другой муки катаный. Вижу путь твой извилистый, что тобой пройденный, да впереди предначертанный. Быть тебе путником и терпеть беды неслыханные, да не быть тебе убитому. Судьба твоя дорога торная. — Взял я со стола ладанку, специально для него намоленну. Знал я, что мной он не побрезгует, уходя в даль далекую, в путь свой неведомый. — Вот возьми ладанку, для тебя делану. Пусть она хранит тебя в пути тоем извилистом. Вот звезда Бога нашего, в ней крупица земли, где ты найден и вылечен. Не прошу, не настаиваю, но советую — носи не снимаючи, для демона твоего ограда сия будет сильная. Как захочешь его выпустить снять тебе ее надобно.

Все иди не оглядывайся. Иди Тём путник ветреный. Называй себя Тёмом Ветровым, как отец святой нарекаю тебя сим именем и прозвищем. Пусть ветер тебя радует да под ногами дорога стелется.

Поклонился Тём найда в пояс мне. Поблагодарил за имя новое, за слова добрые да за ладанку и одел ее под рубаху на шею свою, как положено. Вышли мы на крыльцо храма, и пошел он, а я остался. В след ему смотрел, он не оборачивался. Как пришел, так и ушел кузнец наш, Тём найда ветреный.¹

Примечания

1

Сия запись датирована 8100-8200 годом от исхода и найдена в архиве храма поселка Тутуран и разобрана дьяком храма спасения Божьего в 2235 году от пришествия пророка Божьего.