Разряд!.. Ещё разряд!

Константин Леушин, 2023

Есть у русской литературы одна особенность: ее уже пару-тройку веков очень любят делить на течения. Славянофилы, почвенники и западники, символисты, футуристы и пролетарские писатели, деревенщики и авторы производственных романов… Но почему-то никогда не говорили о таком интересном явлении, как литература врачей. Были у нас врачи, ставшие профессиональными писателями (например, Чехов, Булгаков, Вересаев, Аксенов, Арканов), существовали и те, кто оставался верен своей миссии, но от книг которых тем не менее невозможно оторваться (Амосов, Углов). Они – медики-литераторы – явно не случайность, а тенденция. И это, в общем-то, понятно. Нет, наверное, в мире ни одной такой профессии, представители которой постоянно, чуть ли не ежедневно, в той или иной степени сталкиваются со смертью. Больше того – в большинстве своем ее побеждают. Как можно выдержать такое напряжение, если хранить его в себе, а не выплескивать в мир? Как можно не сломаться, не зачерстветь, не выгореть, особенно если ты врач скорой помощи, хирург или анестезиолог-реаниматолог (пусть не обижаются врачи других специальностей!)? А вы прочтите книгу Константина Леушина «Разряд 360» – и узнаете. Да, это воспоминания врача, но, кроме того, это настоящая литература! У автора запоминающийся стиль; яркий, хлесткий, его очень легко читать. Великолепный юмор, иногда на грани стеба (но никогда – за гранью). А еще Константину как мало кому удается передать напряжение, запредельную динамику происходящего: читаешь – и, ей-богу, дух перевести некогда, потому как не оторваться. Как автору при этом ухитряется еще и о жизни порассуждать (а «Разряд 360» – книга мудрая) – загадка! В общем, читайте – не пожалеете. И многое поймете – и о мире, и о врачах, на плечах которых он зачастую держится, да и о себе тоже. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

От сессии до сессии… пьют чай студенты весело!

Известно, что от сессии до сессии живут студенты весело. Если, конечно, они настоящие студенты (например — как мы с братом): науку схватывают на лету, живут в общаге, на занятия ходят нерегулярно, прогуливают или просыпают лекции, потому что где-то крутятся (подрабатывают по ночам или торгуют) — и в результате имеют неотработанные «нб» («не был») и, как следствие, недопуск к сессии.

За разрешением отработать всем разгильдяям надо было идти в деканат, объяснять причину пропусков, или предъявлять справки о болезни с синими печатями либо о донорстве (в пределах одного объёма циркулирующей крови, разумеется), или так расстараться, чтобы о тебе позвонили на кафедру и при пересдаче ты мог сказать преподу, от кого ты… И твои проблемы решены!

По мере возможности каждый студент, если, конечно, он настоящий студент, выбирал свой вариант. Не в обиду коллегам замечу, что хорошие мальчики и девочки, живущие в нынешнем Днепре дома, с родителями, без вечной проблемы, где взять бабло, нами, оторвами, студентами не считались. Ну да ладно: короче, слушайте.

Невероятное события произошли в то время, когда уже были сданы два главных предмета первого курса: анатомия и «гиста» (гистология), я перешёл на второй курс, т. е. задержался в мединституте, хотя его почему-то переименовали в ДГМА. Как известно, со второго курса студенчество только начинается: уже необязательно зубрить, можно и погулять, и подработать. И начались мои дежурства в реанимации хирургического профиля, но с элементами психиатрии. Помню, как после замеров АД^[15] аппаратом Рива-Роччи и ЦВД^[16] аппаратом Вальдмана, выполнения инъекций и подключения капельниц, я не мог найти одного больного, прооперированного по поводу прободной язвы желудка, у которого на третий день после операции развился синдром отмены с делирием, и он всё ждал, что вместо ватки, смоченной спиртом для укола, ему наконец принесут хоть немного выпить — только лишь для того, чтобы поправить здоровье. Потеряв надежду на добрых докторов, он спрятался за дверью с металлическим судном, решив, наверное, подкараулить старшую медсестру со склянками заветного лекарства, но дождался профессора Е. И. Калигуненко с врачебным обходом! Елена Ивановна получила легкий сотряс, больного седатировали и мягко зафиксировали в койке, а вечером мы уже принимали пострадавших в ДТП.

В другой раз на дежурстве перепуганный медбрат, вдруг потеряв субординацию, начал громко звать врача-реаниматолога, но почему-то по фамилии: «Рыбалкин!». Охреневший Андрей Александрович выбежал из ординаторской и увидел, как подоспевший раньше него хирург обнял матрасом и зажал в углу здоровенного голого мужика после панкреонекроза^[17], с дренажами в животе и с разбитыми бутылками-звёздочками от капельниц в руках.

Матрас был толстый, и разбитое стекло оставалось в поролоне, пока в шприц набиралась спасительная «галка» (галоперидол^[18]).

После таких дежурств в серое время года, следуя на учёбу под моросящим дождиком, я держался до последнего, но ноги сами поворачивали налево, в общагу, — и я отрубался на две пропущенные лекции, именуемые студентами всех днепровских вузов «лентами». «Нб» — допуски — отработки, потом снова «нб», а по мере их накопления — ненавязчивые просьбы нормальных преподов немного помочь с ремонтом или переездом в другую квартиру, как правило — заканчивающиеся застольем и заверением, что с «патанатомией, если вы, к примеру, знаете, что такое “литопедион”^[19], у вас проблем не будет, а биохимические формулы цикла Кребса^[20] просто понять нужно — и они сами запомнятся».

Да, на других кафедрах проблемы были, но они как-то решались. Замдекана, добрый микробиолог Владимир Николаевич, спрашивал меня уже как своего, немного шепелявя:

— Тебе кто «нб» поставил? Д`цент Мякушкин? (Нормальная физиология.) Катя, выпиши Леушину допуск, ему (плохой) Мякушкин опять «нб» влепил!

А ведь я опоздал всего-то на пять минут и просто попытался открыть дверь: я ж не знал, что он уже запер её на ключ… После нескольких энергичных попыток проникнуть в аудиторию я чуть было не выломал эту преграду между собой и знаниями, и Мякушкин выгнал меня с практических занятий до конца семестра, а увидев на лекции, начал задавать вопросы на засыпку. Я, как мог, выкручивался, но на его последний вопрос: «Леушин, что это вы там шепчете? Я ведь по губам хорошо читаю!» — так и не ответил.

И биохимия мне никак не давалась. После ночных дежурств в реанимации цепочки цикла Кребса никак между собой не соединялись и мой аэробный гликолиз^[21] всё сбивался на анаэробный^[22] путь с двумя АТФ вместо ожидаемых 36, что, как известно, приводит к недостатку кислорода, вызывающему учащенное дыхание…

Преподаватель по биохимии — ничего так себе женщина — похоже, уже готова была сама отдаться, так я её достал своим быстрым циклом превращения холестерина в тестостерон!

Итак, второй семестр второго курса. Началась общая хирургия с базой в ЖД больнице и кафедрой на 2-й Рабочей: добираться из центра — не ближний свет.

Я как-то не сразу понял, что препод по общей хирургии не такой «академичный», как другие кафедралы: худой уставший старик с обвислыми седыми усами, страдающий язвой желудка, закончив 3–4-часовую операцию, занимался с нами на 4-й, последней ленте. Фамилия его была хорошо знакома нашему старшему поколению — Хрущёв. Сначала он выпивал но-шпу от желудка и, тут же закуривая, спрашивал про дезинфекцию рук хирурга по Спасокукоцкому^[23] — Кочергину^[24] (наверное, памятуя своих однокашников). Под действием анальгетиков и спазмолитиков он терял нить разговора, и дальше шли размышления на вольные темы с уклоном в абдоминальную^[25] хирургию. Меня спасало то, что некурящие мальчики и девочки, невольно вдыхая табачный дым и постигая хирургию в теории, задавали деду вопросы и — главное — заслоняли кресло, на котором спал я, уставший от ночной практики в реанимации-анестезиологии Больницы скорой помощи.

Потом я, набрав ночных дежурств, вообще забил на общую хирургию и не приезжал несколько раз подряд. А что? Система ведь отлажена: пропуск — «нб» — допуск (украл — выпил — в тюрьму!). Я ж настоящий студент, джентльмен удачи!

На всякий случай утроил свою кровопотерю (из одной донорской справки на цветном ксероксе сделал ещё две — методист Катя в деканате как-то даже обратила на меня внимание, но я постарался включить «бледного астеника»). Всё нормально, в режиме стресс-нормы, сдам всё на последнем занятии! И тут началась череда непредвиденных событий.

На последнее занятие Хрущёв не явился сам, устал или заболел — уже не помню, это неважно. Доброжелатели из хороших мальчиков и девочек передали мне, что он всё закроет на зачёте 7 июня. Я на время успокоился. Но про 7 июня я сначала забыл, а потом, вспомнив 6-го, забил, потому что случилось то, о чём в 90-е пел вездесущий Шуфутинский: «Две погасшие свечи снова вспыхнули в ночи, и шальная искра вновь в душе зажгла любовь» — и я поехал на свидание в другой город, как всегда — без билетов.

Вернулся, а мне и говорят: Хрущёв нам (т. е. хорошим студентам) зачёт поставил автоматом (видать, дед и впрямь уработался), а тебе просил передать, что не поставит: мол, пусть идёт на кафедру. Хорошенькое дело! Зачем же тогда мне отрабатывать, если зачёта всё равно не будет?

Но жизнь была бы скучна, если бы у меня в Днепропетровске не было дяди Левы! Ох уж эти вездесущие еврейские родственники… Сейчас я вас с ними познакомлю: короче говоря, троюродная сестра нашей мамы, тетя Галя, прожив одинокую жизнь в Тюмени, приехала в Днепропетровск к другой моей тете, самой любимой, — Вале, и они придумали выдать вышеупомянутую бездетную тетю Галю за друга детства моего дяди Толи — вдовца дядю Леву. Дядя Лева оказался маленьким, сутуленьким, но очень подвижным и смышлёным доброжелательным евреем, который, ко всем его достоинствам, не занимался ростовщичеством — т. е. ежемесячно занимал нам с братом на двоих 10 гривен до зарплаты, потому как на стипендию настоящие студенты не рассчитывали. Во время наших визитов с единственной целью занять денег он сначала кормил нас ужином, обстоятельно спрашивая, как дела, в который раз рассказывал, как ему оперировали грыжу во 2-й Рабочей больнице, и приговаривал за чаем: «Я там всех знаю, если надо помочь — обращайся».

Разговор обычно начинал утомлять, и надо было решаться. Дядя Лева, вы хороший, но у меня другие проблемы: дайте же наконец денег до зарплаты! Дальше по протоколу: «Это тебе или Серёже? (Либо Косте — смотря кто пришёл за деньгами.) А Серёжа (или Костя) не обидится, если я сейчас тебе дам денег?» Боже, какой же вы, дядя Лева, наивный! У нас же чёткий график, кто в этом месяце к вам идет за деньгами, а кто в следующем! Если мы с братом уже последний сухарь пополам ломаем, так кто на кого обидится? Давайте, вытаскивайте побыстрей десятку — и я поехал, утомили уже, честное слово! При этом он никогда не спрашивал, когда отдадим. Давал в долг, как будто просто помогал бедным родственникам. Спасибо, дядя Лёва, и здоровья вам сегодня, на 9-м десятке!

Но вернемся к неотработанным «нб» по хирургии. Всё лето после второго курса я ждал, что меня вызовут в деканат, спросят про несданный зачёт по общей хирургии, а после просто отчислят. Как же можно переходить с курса на курс без зачёта?

Фото из открытого источника

Каникулы я проработал в реанимации медбратом. Во всей 6-й общаге на 1-й Победе кроме нас с братом жили ещё в 2–3 комнатах. Особенно жизнь кипела где-то на 11–12 этаже: вечером там под шансон кто-то кому-то обещал: «А я сяду в кабриолет и уеду куда-нибудь, если вспомнишь меня — забудь, а вернёшься — меня здесь нет…», потом летели вниз и разбивались бутылки, а теплой летней ночью из раскрытого окна раздавались протяжные женские стоны. Мой брат Серега, студент строительного интитута, днем чертил несданный сопромат^[26] или ЖБК^[27], через ночь разгружал самолеты с сигаретами из Лиссабона, а в перерывах перманентно знакомился с нашим новым соседом — Русланом, которому дали разбитую комнату напротив нашей, и он каждый день занимался ремонтом. Я тоже работал по летнему графику — сутки через сутки. Днем отсыпался, а ночью также знакомился с соседом, который мог до утра не переставая травить байки и анекдоты вне зависимости от количества выпитого. И было непонятно, от чего иногда вдруг так хочется отлить — от пива или от очередного случая из практики (Руслан тоже поработал в психонаркологии).

Через неделю нам, постоянным клиентам Нагорного рынка, на заказ «как всегда» сперва выставляли по две бутылки «Черниговского», потом ещё по две, потом… мы уже не считали, и только под утро я расплачивался как заправский ветреный поэт, вдохновенно подписываясь от его имени.

Так лето красное и пролетело. И что дальше? На третий курс без зачёта? Вы серьёзно? Так не бывает! К счастью, меня в который раз спасло то, что опять очень вовремя «две погасшие свечи снова вспыхнули в ночи», и утром 1 сентября, дабы избежать позора отчисления на академической линейке, я снова уехал в другой город, как всегда — без билета, отдохнуть душой и телом после летней пахоты в реанимации. Тем более что меня, оказывается, там снова ждали. Как хорошо, что тогда не было смартфонов и всяческих мессенджеров — и каждая встреча была непредсказуема!

Возвращался рано утром 4-го — и на привокзальной площади почему-то первым подошёл 7-й трамвай вместо 1-го. Но, поскольку он тоже шел до Нагорки, я сел в него. Дремал недолго, проснулся от того, что трамвай резко затормозил и упала моя сумка.

— Вот блин, трамваи водить не умеют! Почему не едем?

— Там человек на рельсах, переехали по ходу!

— Так, где? Да, похоже на то: кровопотеря, травматическая ампутация правой ноги и левого предплечья. Мужики, давайте снимайте ремни, сейчас жгуты наложим! И в скорую звоните, срочно! Сознания нет, один зрачок шире другого и на фонарик не реагирует, пульс на сонной артерии слабый и редкий. Диагноз ясен: эпидуральная гематома^[28], кровопотеря и травматический шок!

Сдал «скорикам» и поехал в другом трамвае. Женщина рядом взяла и пересела, бабка почему-то подозрительно смотрит. Е-моё, я ж без перчаток был и руки не вытер! Короче, граждáне, освобождайте свои кошельки, снимайте кольца, серьги и часики!

В общаге я привел себя в порядок. Надо сказать, что ситуация на рельсах привела меня в стресс-норму — и я бодро пошёл в мединститут. Важно было по реакции хороших мальчиков и девочек на моё появление понять: отчислен ли? У меня отлегло от сердца, когда один из мальчиков радостно воскрикнул: «Костя, а ты знаешь, сколько тебе “нб” поставили?» А девочки защебетали: «Как теперь будешь отрабатывать?»

Я готов был обнять хороших мальчиков и расцеловать хороших девочек!

На третьем курсе общая хирургия продолжилась, но вёл её уже не Хрущёв. Несмотря на всю абсурдность ситуации, я размышлял, как всё-таки сдать этот злополучный зачёт за второй курс. Узнал, что Хрущёв по субботам является на обходы в свою ж/д больницу.

Я пару раз собирался к нему приехать, покаяться и сдать этот зачёт. Но каждый раз в субботу утром я садился в троллейбус маршрута «Б», проезжал несколько остановок и понимал, что, наверное, надо было сесть в «А», но сил после вечера пятницы хватало только на то, чтобы ехать в одном троллейбусе — и то без пересадок.

После нескольких безуспешных попыток я понял, что маршрут «А» для меня закрыт, и — в омут с головой! — начал жить как нормальный студент. Наш новый друг Руслан с моим Серёгой играли на гитаре — и мы начали ходить в гости к девушкам, умницам и красавицам, к тому же настоящим студенткам. Наконец, уже под конец первого семестра третьего курса, на практике в ж/д больнице я увидел своего бывшего преподавателя по хирургии и не сразу узнал его.

Видимо, и впрямь язва доконала: Хрущёв похудел, осунулся и, увидев меня, уже не вспыхнул праведным гневом. Поняв, что в таком состоянии он будет готов к контакту, я подошёл к нему и поздоровался:

— Здравствуйте, Иван Владимирович! Как ваше здоровье? Вы у нас вели хирургию, помните?

Бедный Хрущёв уже, наверное, забыл, кто я такой, поэтому спокойно ответил:

— Приезжайте ко мне на следующей неделе, мы с вами обо всём переговорим.

— Мне бы зачёт… (Только не спрашивайте, за какой курс!)

— Принесите допуск с деканата!

Какой, на хрен (прости Господи!), допуск за неотработанные «нб» второго курса, если я сейчас на третьем? Что мне в деканате на это скажут? Тут даже добрый замдекана Владимир Иванович со своими диплококками^[29] не поможет! Ладно, приеду с новыми знаниями, а вместо допуска в знак благодарности привезу лекарство, так сказать — «от чистого сердца». Так что зовите своего лепшего друга доцента Тымчука, накрывайте стол и ждите, за мной не заржавеет!

Я таки запомнил, где маршрут «А», где «Б». Подготовился основательно: в очередной раз пролистал учебник «Хирургические болезни», купил три снаряда: бутылку шампанского, бутылку беленькой и бутылку коньяка. Всё, поехали!

Захожу на следующей неделе: стук-стук, можно? Только осторожно, потому что мой Хрущёв сидит скрючившись и смотрит куда-то в сторону, а на столе вместо пепельницы открытый «Алмагель» с анестезином^[30]. Значит — обострение язвенной болезни.

Рядом, на «моем» кресле, сидит его коллега доцент Тымчук и, не отвечая на моё «Здрасьте!», сразу спрашивает: «Зачем пришёл?» — «Я бы хотел отработать пропущенные занятия!» — «Допуск с деканата есть?» — «Мы с Иваном Владимировичем обо всём договорились. Но если он себя плохо чувствует, может, вы у меня примете?». И для подтверждения слегка встряхнул сумку — раздался легкий перезвон. «Уходите!» Что-о-о? Может, они плохо слышат? Я встряхнул сумку сильнее. «Приходите с допуском!» Да е-моё, что же это такое?! Я чуть не разбил бутылки в сумке. «Допуск с деканата!» — прохрипел дед Хрущёв. Всё ясно — вам сейчас нельзя. Я вышел.

Наверное, не надо рассказывать, где разорвались снаряды? Наша общага на 1-й Победе, к счастью, не пострадала.

Скоро я понял, что совершил первую врачебную ошибку, и не только по общей хирургии, но и по пропедевтике^[31] хирургических болезней зачёта не заслуживаю. Предлагать алкоголь язвеннику в стадии обострения — всё равно что больному с острым инфарктом в кардиогенном шоке дать прикурить. Между тем болезнь моего преподавателя прогрессировала, он уже лежал на койке в хирургическом отделении. Я, грешным делом, стал думать, как в случае отрицательной динамики облегчить ему уход в мир иной. Ведь неспроста так мучается. Видимо, слишком много настоящих студентов повидал на своём веку. Наверное, надо прийти с передачкой (творожок сладкий или кефирчик для стула), напомнить о своём несданном прошлогоднем зачёте и дать возможность… Короче, перед неотвратимым exitus letalis помочь снять грех с души (простите, православные, что хотел заменить собой священнослужителя!).

Тем временем старому хирургу стало ещё хуже, о чём мне сообщили хорошие мальчики и девочки: «Костя, ты знаешь, что Хрущёв уже в реанимации?» Так, всё, надо решаться! Я купил нежирный творог и однопроцентный кефир. В реанимацию не пускают? А я работаю медбратом в реанимации (не спрашивают ведь, в какой больнице!), сейчас как раз на практике.

Хрущёв лежал в двухместной палате, с катетером в подключичной вене и капельницей, на моё появление не отреагировал — наверное, ему было уже всё равно или не узнал меня в маске. На второй койке расположился с газеткой его друг-хранитель доцент Тымчук.

— Здравствуйте, Иван Владимирович, как ваше здоровье?

— Ничего, спасибо.

Я вижу — совсем ничего ему бедному уже не светит. Допмин^[32], что ли, капается в подклюк?

— Помните, я хотел вам сдать, но вы попали в больницу?

— А, это снова вы… Принесите допуск с деканата!

— Но я сейчас на третьем, а зачёт за второй, творог нежирный и кефир одно…

— Допуск с деканата… — прохрипел дед.

— Уходите, не мучайте его! — хлопнул газеткой Тымчук.

Видимо, мой Хрущёв, как и его всем известный тезка, хотел умереть коммунистом. Я отпустил ситуацию, а зашедший настоящий медбрат этой реанимации прибавил допмин в капельнице.

Прошёл Новый год. Начался второй семестр третьего курса, несданный зачёт за второй курс спрятал от декана, наверное, Николай Чудотворец (я его сам просил!). В апреле было тепло, и, несмотря на прошедшую Пасху, хорошие мальчики и девочки принесли очень неблагую весть: «Костя, тебе Хрущев зачёт так и не поставил? А ты знаешь, что уже некому? Он умер!»

Как же так? Умереть, не завершив дела земные? Как ему теперь там, на небесах, а? Мне-то, мне что теперь делать?

Я понял, что ситуация вышла за пределы понимания: заканчивается второй семестр третьего курса, а у меня нет зачёта за второй семестр второго курса. Впереди экзамен по общей хирургии. Непонятно, почему на кафедре до сих пор не видят несданный зачёт, но это непременно обнаружится перед экзаменом — и что тогда? Сейчас я понимаю, что хорошие мальчики и девочки хоть и не были мне друзьями (напротив, при случае желали мне «всего хорошего»), но декану меня не слили. Респект!

Итак, диспозиция: Хрущёва (ни того, ни другого) уже нет в живых. Зачёт ставить некому. Идти в деканат можно уже только с вещами. Единственный выход — это самому себе поставить зачёт. И я был уже почти готов к этому, как вдруг… К операции я привлёк своего проверенного кореша Саню — мы работали в одной реанимации, он учился курсом старше, был опытней во всех отношениях и предложил взять в разработку двух девушек-медсестер, которые кроме работы в больнице ещё и подрабатывали лаборантками на этой злополучной кафедре хирургии. Девушки, кажется, были сестрами, поскольку походили друг на друга милыми лицами, длинными ногами и узкими талиями, обе с длинными волосами. Саня явно увлёкся своей идеей.

— Костик, давай только сразу договоримся: моя светленькая, твоя — чёрненькая, лады? Тогда тащи две бутылки шампанского, и всё будет в ажуре! Повод? Друг не сдал зачёт по хирургии, давайте же выпьем за любовь и дружбу и сами ему поставим, хороший ведь парень, а?! Где ключи от сейфа с журналами за второй курс?

— Сань, ты уже выпил, что ли?

— Нет, правда: они сегодня как раз дежурят в химии (терапии). Если ключи не отдадут, может, сами отдадутся? Попытка — не пытка. Пойдём, хоть на чай напросимся…

Короче, на чай мы напросились, но к делу без шампанского (на работе ведь!) так и не приступили. А на следующий день утром я поехал на работу, и вдруг навстречу — мой дядя Лева.

— Здрасьте, дядя Лева!

— Здравствуй, Костя! Как дела, почему не заходишь? (Так с деньгами сейчас нормально, зачем мне ваши еврейские разговоры с подтекстом?) Помощь не нужна? Мне ведь там грыжу оперировали, я всех на кафедре знаю!

— Дядя Лева, тут такое дело, надо зачёт сдать…

— Знаешь, Костя, приходи ко мне завтра вечером, проговорим.

За ужином дядя Лева сообщил: в субботу на кафедре будет женщина — Галина Васильевна, скажешь, что ты от меня, она решит твои проблемы.

Приезжаю на кафедру и — прямо с порога:

— Здравствуйте! (Эта, что ли, очкастая мымра — Галина Васильевна? Бейджиков тогда ещё не было.) Я Леушин!

–???

— Я от Льва Иосифовича!

–???

— Вы ему грыжу оперировали. Мне бы зачёт поста…

— Я по звонку не принимаю!

Быть не может, дядя за ужином под столом сам показывал, где вы его порезали! Я быстро прикинул, что очкастая могла и забыть, и повторил негромко, но уверенно, глядя ей в стекла — 14–16 диоптрий:

— Да, конечно, но я от Льва Иосифовича!

Наверное, ей никто не звонил — и она попросту охренела от уверенности этого интеллигентного, с мягким нажимом настоящего студента, за которого даже и не звонят, потому что его дядю оперировал сам профессор, а доценты отслеживали анализы и помнят дорогого пациента Льва Иосифовича, а она просто не в теме.

— Что у вас? (Видимо, она все-таки вспомнила, как пальпировала моего дядю в паховой области!). Сперва отработка. Берите тесты!

И тут мымра ушла протирать очки, а я увидел одну из сестёр-лаборанток, у которых мы с Саней пили только чай! (Реально — я западаю на брюнеток.)

— Привет!

— Привет! Какой билет?

— Ответы есть? Давай (Мы ещё на чай придём!).

— Быстрее! (Не то что «не спеши, милый!»)

— Так, готово, не проверяй! Давай ещё два билета — сразу с ответами, разумеется!

— За один раз можно сдать только один «нб»! Разрешила? Ну, ты крутой! (Ещё бы: мой дядя здесь грыжу оперировал, сейчас скажу мымре — пусть зачёт ставит!)

Когда было всё написано и всё-таки проверено прекрасной брюнеткой, пришла эта преподаватель в очках — 14-16 и сказала:

— Написал? Ну, иди, ставь себе там (в журнале).

Я взял и обвел сразу три «нб»!

— А зачёт?

— Ну, и зачёт, раз всё отработано!

С ума сошли, что ли, уважаемая Галина Васильевна? Там же подпись преподавателя должна быть!

Но рядом стояла очень красивая девушка — и я расписался за ушедшего в мир иной хорошего хирурга и принципиального преподавателя. Девушка смотрела на меня большими глазами: такое в её лаборантской практике было впервые. Впрочем, в жизни настоящего студента тоже.

Саня, тут даже шампанского не надо. В следующий раз подежурь за меня в реанимации, на чай я сам пойду!

Примечания

15

АД — артериальное давление.

16

ЦВД — центральное венозное давление.

17

Панкреонекроз — деструктивное заболевание поджелудочной железы, являющееся осложнением острого панкреатита и приводящее к развитию полиорганной недостаточности.

18

Галоперидол — нейролептик, обладающий антипсихотическим действием.

19

Литопедион — мёртвый, окаменевший плод.

20

Цикл Кребса — сложная серия химических реакций, которые производят углекислый газ и аденозинтрифосфат (АТФ — соединение, богатое энергией). Происходит в клетках человеческого организма, которые используют кислород в процессе дыхания.

21

Анаэробный гликолиз — превращение глюкозы в пируват, происходящее в отсутствие кислорода, с образованием 2 молекул АТФ.

22

Аэробный гликолиз — превращение глюкозы в пируват, происходящее в присутствии кислорода, с образованием 36 молекул АТФ.

23

Спосокукоцкий С. И. (1870–1943) — русский хирург, учёный, создатель советской клинической школы.

24

Кочергин И. Г. (1903–1980) — советский врач, учёный, педагог, организатор здравоохранения.

25

Абдоминальная хирургия — хирургия брюшной полости.

26

Сопромат — сопротивление материалов, предмет в технических вузах.

27

ЖБК — железобетонные конструкции, предмет в технических вузах.

28

Эпидуральная гематома — скопление крови в результате травмы между костями черепа и твёрдой мозговой оболочкой.

29

Диплококки — округлые бактерии (кокки), обычно встречаются парами, иногда бывают в капсулах.

30

Алмагель с анестезином — антацидная, обволакивающая и обезболивающая суспензия белого цвета, применяется при язвенной болезни желудка.

31

Пропедевтика — сокращённое изложение, вводный курс в науку, предшествующий более глубокому и детальному изучению.

32

Допмин — лекарственный препарат, стимулирующий деятельность сердца и поддерживающий сосудистый тонус.