Жернова времени

Константин Кураленя, 2013

Евгений Близнюк – герой романа «Жернова времени» – в пятой книге серии исторических авантюр «Великое кочевье» из 1987 года попадает в пекло Великой Отечественной войны. Морозный декабрь 1941 года, фашисты рвутся к Москве… Красная Армия накануне общего контрнаступления по широкому фронту. Старшина Близнюк в составе 14-й танковой бригады отважно сражается с фашистами. Его командир – политрук Кретов. Да, тот самый Александр Кретов, будущий Герой Советского Союза, чьё имя носит центральная улица села Нижнетамбовского, где комсомолец Женька Близнюк строит с друзьями новый город Бонивур…

Глава 5.

БЕССМЕРТИЕ

Вот так закончился этот день Старого Нового года. Четырнадцать человек своей роты представил в этот вечер к наградам наш политрук. Весь наш экипаж за пять подбитых танков представили к «звездочкам»⁸. Валеру — посмертно.

— Отходим на отдых, — хмуро сообщил нам Кретов, после очередного сеанса связи с комбатом. — Нашли время отдыхать.

— Ты не прав, командир, отдых нужен, — укоризненно покачал головой Сергей. — Воевать надо в полную силу, а мы уже вымотались. Да и стрелка-радиста нового надо присмотреть.

— Кого пришлют, с тем и в бой пойдём. Дадут тебе время присматриваться, — поморщился Саша.

— Э-э, не скажите, товарищ политрук. Ведь мы нынче кто? — поднял вверх указательный палец механик. — Мы с вами герои-орденоносцы. Назовите хотя-бы ещё один экипаж из нашей славной Четырнадцатой бригады, который в одном бою уничтожил пять вражеских машин… Нет такого…

— Кончай болтать, механик, двигаемся в батальон, — махнул рукой Саша. — Там и Валеру помянем.

В батальоне нас встретили как героев, с богатым столом и боевыми сто граммами.

— Валеру помянем и спать, — отрезал Кретов, когда ребята просили его разрешить немного посидеть. — Я бойца своего не сберёг, что уж тут праздновать?

— Ну, ты это брось, замполит. Погиб парень, не один он, каждый день с фронта идут тысячи похоронок, всех не ужалеешь, — хмуро сказал ему комбат.

— Согласен, товарищ майор, но это был мой солдат.

— Ну и заноза же ты, политрук, — поморщился майор. — Приказываю, как политработнику приказываю, не распускать нюни, дабы не подавать дурной пример личному составу.

— Есть не подавать дурной пример, — приложил руку к шлемофону Саша.

— Война, политрук, это не только смерть, война это и жизнь. Ради жизни воюем, ради неё друзей своих теряем… О жизни, о живых больше думай. Такие думы силы нам прибавляют в борьбе с врагами.

В ночь перед «Крещением» прибежал посыльный от комбата.

— Товарищ политрук, вам треба сей момент явиться до товарищу майору, — кургузо приложил он скрюченную ладонь к потёртой шапке.

— Иду! — поднялся с места Кретов и, обернувшись к экипажу, распорядился: — Жора, присмотри за этим педагогом, — кивнул в сторону механика.

Я невольно улыбнулся, вспомнив, как Сергей воспринял приход в экипаж нового стрелка-радиста.

— Давно в танковых войсках? — поинтересовался он невинно у молодого солдата.

— Та ни, я в аккураточку с радиокурсов, — радостно ответил боец.

— Товарищ ефрейтор.

— Щёс? — выпучил глаза стрелок.

— Добавлять следует, когда разговариваешь со старшим по званию, — терпеливо разъяснил механик.

— Щёс? — глаза паренька ещё больше округлились.

— Повторяю ещё раз, отвечая на вопрос старшего по званию, — голос механика оставался подозрительно ласковым, — боец должен говорить: «Я недавно с радиокурсов, товарищ ефрейтор».

— Так это ж… Я ж про то и говорю…

— Кого ж это, братцы, нам прислали? — Серёга стал немного нервничать.

— Я, Мыкола Голокопытов. В аккурато…

— Не-ет, Мыкола, — не дослушав парня, покачал головой механик-водитель. — Сейчас ты есть боец! Боец славной Рабоче-Крестьянской Красной армии — рядовой Голоногов.

— Тю вас, Копытовы мы. — В глазах парня сияла непорочная синь российских озёр.

— Чего?

— В смысле Голо…

— Чего «голо»?

— Голокопытовы мы, а не Голоноговы.

— Это без разницы! Запомни, рядовой, ты должен обращаться к старшему по званию только так, как того требует Устав. — Голос механика уже не был таким добрым.

— Так бы и казали, а то ни то, ни сё. — Губы парня раздвинулись в добродушной улыбке.

Слушая их разговор, я едва сдерживал смех.

— Слушай, боец, вот тебе первый приказ. — Лицо механика-водителя оставалось непроницаемым. — Бери ведро и иди разыщи комбата. Когда найдёшь, обратишься к нему по Уставу, попросишь, налить полное ведро кли — ренса⁹. Вещь дефицитная, потому выдаёт её лично комбат. Да смотри по дороге не расплещи. Повтори приказ.

— Принести ведро этого самого… — Парень сосредоточенно зашевелил губами, пытаясь вспомнить мудрёное название.

— Кли-ренс, — повторил нараспев механик. — Заучите наизусть, товарищ боец.

— Клиренс, клиренс, — боясь забыть чудное слово, повторял, гремя пустым ведром, Голокопытов, отправляясь на поиски комбата.

Услышав, доносившиеся издалека нецензурные выражения, Серёга нырнул в люк. Но скрыться от гнева разъярённого комбата оказалось не просто.

— Где? — рыкнул он.

Я молча ткнул пальцем в направлении люка механика. Комбат подхватил стоявшую рядом с гусеницей кувалду и, размахнувшись, что есть мочи шарахнул ею по люку.

Бум-м! — разнёсся над поляной протяжный гул.

— Ой-ё! — Люк распахнулся, и показалась всклоченная голова механика.

— Клиренса тебе, говоришь? — Глаза майора бешено вращались. — А ну-ка, ефрейтор, отмени свой приказ.

— Дак, товарищ майор…

— Что товарищ майор! Ваш стрелок-радист, по — видимому, считает, что ефрейтор самый главный в армии человек. Подступил с ножом к горлу: — «Товарищ ефрейтор приказал, товарищ ефрейтор приказал», — передразнил майор Голокопытова.

— Вот видите, товарищ майор, какого бойца в наш орденоносный экипаж определили. Он даже не знает, что такое клиренс.

— Трое суток ареста! Отсидишь, когда наступление закончится. И чтоб я про клиренс больше не слышал. И ещё, товарищ ефрейтор, назначаю тебя ответственным за обучение нового члена вашего танкового экипажа. Приказ понятен? — Комбат шагнул было к механику, но тут заметил, что продолжает сжимать в руках кувалду. Сопроводив плевком, швырнул её в снег, и зашагал прочь.

— Ну ты, Мыкола, даёшь, — присвистнул Серёга, почёсывая лоб. — Ни разу я комбата таким не видел.

Я уже в открытую хохотал.

— Что, выпросил?

— Не было печали, купила баба порося, — грустно посмотрел вслед майору орденоносец.

— С чего начнёшь обучение? — поинтересовался я.

— С чего, с чего, с клиренса! — рявкнул механик и повернулся к стрелку. — Клиренс — это просвет между днищем танка и нижней гусеницей, ферштейн?

— А як же его ведром-то? — Недоумению Миколы не было предела.

— Кто ж тебя на курсы радистов взял? Я очень желаю знать: жив ли ещё тот человек, который тебя обучал?

— Был жив, товарищ ефрейтор.

— И он не застрелился? Не повесился? Не свёл счёты с жизнью каким-либо другим способом? — продолжал допрос Серёга.

— Ни, он совсем старый, сам скоро помрёт, — замахал руками стрелок-радист.

— Не понял! Погоди, в какой радиошколе ты учился?

— В школе ОСВОДА.

— Так не в армии, что ли?

— Ни, товарищ ефрейтор.

— Боже! За какие грехи мои? — схватился за голову Сергей.

С того дня рядовой боец Голокопытов Мыкола следовал за механиком-водителем словно тень и ловил каждое его слово.

Ранним утром мы выдвинулись под село Машнино, Вновь мы на острие атаки. Я уже понял, что с Александром Кретовым по-другому быть и не может. Я такой же рисковый, как и он, но нас отличает то обстоятельство, что в глубине души я надеюсь на покровительство высших сил, забрасывающих меня в ту или иную эпоху. Почему-то я уверен, что моё присутствие им для чего — то необходимо. Я почти что уверовал в своё бессмертие… А какая вера толкает на безрассудство Александра?

Бой длится больше двух часов. На околице села дымится уничтоженный нами танк. Атака нашей пехоты захлебнулась. Мы прячемся за колхозным амбаром. Командир решил до поры до времени себя не обнаруживать.

— Рядовой Мыкола, а стрелять ты насобачился тоже в ОСВОДе? — удивлённый меткостью новенького, спрашивает Сергей.

— Дак из охотников мы. А што ружо, што скорострелка, то разница небольшая. Главное, приноровиться как следоват, — рассудительно поясняет парень.

Признаться я тоже удивлён. С виду валенок валенком, а вот поди ж ты. Не зря говорят — «встречают по одёжке, провожают по уму». А паренёк выделывал виртуозные штучки. Короткими экономными пулемётными очередями он буквально выковыривал фрицев из их убежищ.

— Ты нос-то не задирай, мне ещё предстоит из тебя настоящего солдата сделать. Личная просьба комбата! — Важно заметил Серёга.

Я усмехнулся, вспомнив, как майор с кувалдой «уговаривал» Сергея.

— Жора, раз ты у нас прославленный разведчик, тебе и карты в руки, — посмотрел на меня командир, — сидим здесь, как мыши.

— Есть! — Прихватив «пэпэша», я вывалился из люка.

Амбар прикрывал нас от немецких позиций, но это не значит, что фрицы забыли о нашем существовании. Маскируясь на местности, я небольшими перебежками добрался до амбара. Секунду отдышался и попробовал выглянуть из-за угла… Едва успел подставить приклад под летящий в мою голову широкий штык немецкой винтовки. «Вовремя командир на разведку отправил, — успел подумать я. — Подкрались бы, сволочи, и забросали гранатами». А дальше я действовал как и всегда в подобных случаях — доверился своему телу и интуиции. Штык вонзился в приклад, а моя нога в ту часть тела, которую в любой драке мужики оберегают пуще всего. Немец выпучил глаза и, выпустив из рук винтовку, схватился руками за то самое место. Кованый приклад моего автомата смачно хрястнул по его челюсти, оборвав готовые вырваться наружу немецкие маты. Я перестарался, и уже повреждённый штыком приклад не выдержал и раскололся. А немец-то был не один. И прежде чем остальные успели обрадоваться, я подхватил винтовку и, крутанув её в воздухе, выстрелил в спешащего навстречу своей судьбе унтера.

«Ой-ой-ой! — проснулся внутренний голос. — А теперь делаем ноги!» Он не шутил, ноги делать действительно было надо. То, что я увидел за двумя павшими немцами, меня не обрадовало. Около взвода немецких ребят жаждали моей молодой крови. Мне захотелось напомнить им о классовой ненависти и о том, что пролетарий пролетарию друг и брат. Какой бы национальности он не был. Но судя по решительной злобе в сверкающих из-под касок глазах, мои мысли были по меньшей мере неуместны. Поэтому я состроил зверскую рожу и, закричав что есть мочи: «Суки, вот вам, а не Россия!», выпустил из трофейного оружия весь магазин, вернее, те пять патронов, которые там остались.

Благо в руки мне попала самозарядная винтовка Вальтер G-41. Винтовочка так себе, можно сказать, дерьмо, но зато десятизарядная, и затвор передёргивать не надо. А затем, воспользовавшись лёгким замешательством в рядах неприятеля, я рванул к танку.

— Немцы! — закричал я на бегу, а затем плюхнулся в первую попавшуюся на пути воронку.

Почуяв во мне законную добычу, фашисты, забыв об осторожности, дружно выбежали из-за угла и попали под прицельный огонь Миколиного пулемёта. Причём он, стервец, дождался, когда они выскочат все, и длинной очередью укоротил срок их пребывания на грешной земле.

Я выбрался из воронки и, показав своим, что пошёл продолжать разведку, произвёл вторую попытку.

— Метров за пятьсот отсюда в избе спрятался танк, чуть дальше — противотанковая батарея. Пехота залегла, ведёт перестрелку — доложил я, вернувшись назад.

— Ну что, мужики, подмогнём своим? — задорно спросил Кретов, и сам же за всех ответил: — А чего ж не помочь, поможем. Механик, что там с топливом?

— Порядок!

— Боезапас?

— Хватит, — доложил я.

— Для пулемёта хватит, — подхватил Голокопытов.

— Ну, тогда к бою!

Вы, наверное, устали читать про бои и смерть, но так уж случилось, что попал я в самое что ни на есть пекло Второй мировой войны. Пытаюсь как можно правдивее рассказать о событиях тех трагических дней, не со стороны генерала или полководца, а со стороны солдата русской армии. Это на его плечи легли все тяготы и лишения военного лихолетья. Это он, теряя друзей, поднимался в штыковую атаку. Это ему благодарные потомки зажгут вечный огонь в сердце России, у стен древнего Кремля.

— Бронебойный!

— Есть!

— Короткая!

— Есть!

Команды, за восемнадцать дней, что я нахожусь здесь, стали привычны до такой степени, что воспринимаются как сама жизнь. Между нами и вышедшим на прямую наводку Т-3 идёт настоящая дуэль. Немцы тоже ребята не слабого десятка и труса не празднуют. Их механик под стать Серёге, предугадывает каждое наше движение. У политрука от напряжения на лбу выступил пот. Я сам то и дело смахиваю обильно выступающую испарину. Вспотеешь тут! Малейший просчёт командира или механика — водителя приведёт к трагическому финалу.

С каждой минутой «игра» становится всё напряжённей. Кажется, вся передовая замерла, наблюдая за нашим поединком. Мы сблизились на расстояние ста метров. Стало понятно, что наступает развязка. Немец выстрелил раньше. Но в самый последний момент рука наводчика дрогнула, и снаряд, с ужасным скрежетом отрекошетив от башни, ушёл в сторону. Мы затаили дыхание. Саша решил до конца подавить немцев нашим превосходством и не стал командовать остановку, а врезал с гусениц.

В этот самый момент машина немного «клюнула» на одной из выбоин, и выстрел пришёлся в левую гусеницу немецкого танка. Передний каток вместе с гусеницей сорвало напрочь, а сам танк развернуло поперёк движения. Испугавшись, что мы влепим им в борт второй снаряд, немцы в спешке покинули машину. Саша скомандовал:

— Николай, огонь!

Парень не растерялся. Немецкие танкисты попытались укрыться за бронёй своего танка, но Серёга вырулил вплотную к подбитой машине. Немцы бросились прочь и очередью в упор были распластаны на грязном снегу.

— Что, сволочи, хороша русская землица? — выплюнул с ненавистью замполит.

И тут проснулась молчавшая до сих пор противотанковая батарея.

— Недолёт! — прокомментировал первый выстрел механик.

— Осколочно-фугасный!

— Есть!

Грохнул выстрел, танк дёрнулся, а немецкую пушку подбросило на воздух. Серёга тут же переместил танк в сторону. Взметнулась поднятая взрывом земля.

— Повтори!

Я быстро сунул в казённик второй снаряд. И расчёт второй пушки разделил участь первой.

— А ну-ка подъезжай! — приказал Кретов. А сам быстро открыл люк и выскочил наружу. Никто ничего не успел понять. А Саша уже разматывал трос и тащил его к поверженному немецкому танку.

— Ну, командир даёт! — восхитился механик — водитель и, газанув, подъехал ближе.

— Помогу! — Я выбрался из танка.

— Берём гада в плен! — не обращая внимания на свистящие вокруг пули, задорно закричал Саша. Он поймал кураж, и ему было всё нипочём.

— Командир, давай в танк! — крикнул я. — Не дай бог подстрелят.

— Да ни за что! — Чёрное от копоти лицо выражало высшую степень удовлетворения. — Мы ещё на могиле Гитлера спляшем!

Сашка поставил ногу на гусеницу. И уже напряг руки, чтобы взобраться на броню, но вдруг его ноги подкосились, и он сполз на грязный снег прямо под гусеницы своего стального друга.

— Не успел, — прошептали его губы, выбулькивая изо рта кровь. — Прости меня, мама…

— Командир, ты чего? — Я заглянул в его угасающие глаза и увидел, что они уже глядят не на меня. Глаза моего командира и фронтового друга смотрели в вечность.

Едва сдерживая слёзы, я подхватил политрука и, откуда только взялись силы, забросил на броню.

— Серёга! Давай к своим! — яростно крикнул я.

Я уже знал, что Саше ничего не поможет, и, сидя на трясущейся броне, всё пытался поправить то и дело сваливающийся с его головы шлемофон. Рядом грохнул взрыв.

«В спину, гады, бьют», — подумал я, наваливаясь на политрука. И потерял сознание…

Очнулся в госпитале. Узнал, что похоронили Кретова в селе Гридасово. Посмертно представили к званию Героя Советского Союза. Раньше я думал, зачем человеку посмертная награда, ведь ему-то уже всё равно? А теперь понимаю, что посмертное звание — это шаг в бессмертие. Это память о герое для продолжающих жить.

Примечания

8

Орден «Красной Звезды».

9

Расстояние от днища танка до земли.