Розовый завод

Константин Иванович Кизявка, 2022

Кто мешает России стать великой державой? Ну, кроме американцев, масонов и навальнистов? Лудислав Горохов знает! И он полон сил. Так что у России нет выбора.Содержит нецензурную брань.

Глава третья. «Один раз — не водолаз!»

Бетонный фасад завода высотой примерно 19 метров 48 сантиметров сиял глубоким голубым светом. Высокие десятиметровые окна, по сути бесцветные, отражали бесконечное небо и создавали полную иллюзию небесного происхождения предприятия. Всё портили большие красные буквы над входом:"АвтоРАЗ — не водолаз!".

Глупая метафора! Примитивная параллель между автомобилестроением и водолазным делом? Намек на поговорку с известным началом «Один раз»? Обыгрывается слово «первый»? Не лучше ли: «Первый автомобиль — всегда комом»? Вот! За секунду придумал. Про блинчики. И близко к народной мудрости, и параллель какая тонкая! Первый блин — первый автомобиль. Классно же! Да, с русским языком у них очевидные проблемы!

В большом светлом зале торговали"пятаками". Симпатичные"РАЗы"пятой модели горели пятью знаменитыми цветами: белым, зелёным, салатным, изумрудным и хаки. «Пятаки» занимали центр магазина. Влево и вправо простирались торговые пространства, заполненные с одной стороны «двушками» и «копейками», с другой новейшими"десюликами".

Парень слегка за двадцать в белой рубашке, длинном чёрном галстуке, чёрных брюках и сверкающих тёплым апельсиновым цветом туфлях взмахнул чубчиком, приятно улыбнулся:

— За машиной?

Я не сразу уловил зерно вопроса. Не каждый день, знаете ли, бываешь на «РАЗе», тем более по приглашению. Говорят же, попасть сюда сложнее, чем устроиться на пост ГИБДД между Ростовом и Батайском.

— Автомобиль покупать? — переформулировал парень, видимо, решив, что лексическое значение слова «машина» не входит в сферу моих понятий.

— Да, — наконец очнулся я. — Нет. То есть, я вообще не за машиной. Я на работу. Меня пригласили. Менеджер Кукушкин.

Паренёк поскучнел, но слой вежливости, надетый перед работой поверх биополя, был толст, отчего любезность продолжала звучать в жестах и интонациях:

— Вон, видите, лестница наверх?

Я увидел. Винтовая чугунная завитушка в конце зала оптимистично восходила к длинной узкой металлической площадке второго этажа.

— Там двери. Несколько. Вам нужна фиолетовая.

Я кивнул.

— Спасибо!

Парень улыбнулся левой половиной лица и заспешил к новому клиенту, заглянувшему в сияющий храм автопрома.

Восемь оборотов вокруг толстого чугунного стержня — и стопа моя с церковным звоном опустилась на металлический ажур то ли балкона, то ли корабельной палубы, плывущей над восхитительным пространством бушующего человеческими радостями и надеждами завода. Симпатичную площадку размером тридцать на пять метров ограничивали с одной стороны крепкие, чугунные, в готических листочках поручни, с другой — восемь"кают". Деревянные двери, искусно отделанные неведомыми, но, сразу понятно, опытными плотниками лаково блестели восемью цветами. «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан». Именно в таком порядке слева направо они располагались: Красная, Оранжевая, Желтая, Зеленая, Голубая, Синяя и Фиолетовая. Из гармонического ряда выбивалась левая дверь, чёрная, как космическая дыра в скоплении Феникса, что несколько разрушало образ традиционной радуги.

Я подошёл к фиолетовой, постучался и, услышав раздражённое:

— Кто это ещё там?!

Вошёл.

В кабинете обнаружились два менеджера.

Один за большим, буквой «Т», столом, второй за крохотным столиком у входа.

— Я по поводу звонка. Меня пригласил на работу Феофан Альбертович Кукушкин. Поднимать российский автопром.

Квадратный человечек за большим столом пристально посмотрел на худого высокого с длинными усами брюнета и сказал:

— Феофан Альбертович, вы у нас уже, как бы, на работу приглашаете?

— Ну… Юрий Кириллович… Звонок… Помните? Директор!

Квадратный уставился на меня растерянно.

— Горохов?

— Да, — улыбнулся я. — Лудислав Святозарович.

— Что же вы сразу не сказали! Конечно же, помню. Скажите, а вы случайно нашему, скажем прямо, министру, не родственник, в некоторой степени?

Я не понял, какой министр и пожал плечами.

— Понимаю! Конфиденциальность! Поддерживаю, в определённом, так сказать, смысле. Присаживайтесь вот сюда, да не на стул! Что же вы, право! Вот кресло. Да. Удобно?

— Я хотел бы работать!

— Это успеете. Скажите, как вы относитесь к… гомофобам?

Странный вопрос! Ко всяким гомо у меня отношение конкретное! И я ответил:

— Не люблю!

— В каком смысле?

— Все эти западные веяния нам, российским людям, чужды! Я бы всех этих гомофобов!..

— Прекрасно, прекрасно. К гомофобам — отрицательно, — он что-то черкнул в бумагах. — Паспорт, диплом принесли?

— Да, вот, пожалуйста.

— Пока Феофан Альбертович всё оформит, в рамках компетенций… Возьми бумаги, Феофан… Ага, давайте чаю или кофейку?

— Кофе вредно. По телевизору объясняли. Для сердца опасно.

— Согласен. Тогда чаю?

— Да.

— Отлично.

Пока вода в сером чайнике набирала градус кипения, Феофан Альбертович всё оформил и вернул мне документы.

— С завтрашнего дня, — сказал он, — выходите на работу в магазин.

Я не понял, почему магазин, ведь меня пригласили на завод, и спросил:

— А почему в магазин, меня же пригласили на завод?

— Не переживайте! — вступился квадратный Юрий Кириллович, он тоже пил чай за компанию со мной из кружки с бело-синим, в технике гжель, Чебурашкой. — Это испытательный срок, в каком-то смысле. А вы, вероятно, хотели бы, допустим, в службу безопасности?

— Нет! — я почувствовал недопонимание. — Я хочу в цех! На завод! Я хочу сделать российский автопром лучшим в мире!

Кадровики переглянулись, и добродушный Юрий Кириллович похлопал меня по плечу.

— Молодец Лудислав Святозарович! Вот это, я понимаю, так сказать, порыв! Таких бы работников нам, например, десяток и всё — заткнули бы за пояс, фигурально выражаясь, и немцев, и корейцев. Да, Феофан Альбертович?

— Сто процентов! Заткнули и переткнули!

Глаза у обоих загорелись, сразу видно, как и я, одержимы идеей революции в автопроме, только вот не могут. Отдел кадров — не то место.

Я допил чай.

— Спасибо. Было очень вкусно. Во сколько мне быть на рабочем месте?

— Завтра в восемь ноль-ноль! — улыбнулся Юрий Кириллович.

— В восемь ноль-ноль, — подтвердил Феофан Альбертович.