Девочка без зонта

Комила Салиева

Что такое взросление? Двадцатилетняя студентка Мила Новак не хочет становиться взрослой, и живет в своем романтичном розовом мире, мечтая о великой любви и настоящем бале XIX века. Её история с Профессором философии – красивая и чистая, или она её такой придумала? Столкнется ли наивный романтизм с суровым реализмом, или путь юной девушки будет простым и счастливым? Чувственная история, полная поэзии, философии и тонкой психологии человека.

Глава 6. «О вас писать, и что-то ожидать»

21 октября.

«Ницше убил Бога. Он безжалостным образом расправился с ним. Люди, которые видели в Боге смысл жизни, и решили довериться Ницше — это маленькие дети, которых родители оставили в лесу; они бродят в нём каждый день, и не видят совершенно ничего, кроме высоких равнодушных деревьев.

Для них смысла нет, и его больше не найти. Смысла нет, и нет смысла его искать. Родители умерли, и больше не придут на помощь. Или родителей никогда не было, и эти маленькие дети сами как-то оказались в этом лесу? Так, или иначе — их не спрашивали перед тем, как отправить в лес неизвестности. Хотят они погулять, хотят ли они вообще видеть эти деревья? Изо дня в день они лишь видят таких же потерянных детей, и не осмеливаются к ним подойти, попросить помощи. Потому что они ничем не помогут. И они всю жизнь пытаются понимать мир, в котором, по сути, нечего понимать. Их кругозор узкий, они не видят ничего перед собой, им ничего не светит, ничего не хочется. Как же сильно человека пугает неизвестность — обезоруживает, парализует, перехватывает дыхание и забирает последние силы. Мир, в котором все подчиняется системе, нет места сомнениям и страху. Когда-нибудь люди перестанут опираться на кого-то, кроме себя.»

Такой небольшой текст Адам оставил на своей странице нового блога. Молодой человек не знал, куда же ему направить свои мысли, ведь они его душили, истязали, и никак не могли прийти в порядок. Выход только один — писать об этом. Писать в каком-нибудь блоге, на который никто не подпишется, но оставить его открытым, чтобы эти мысли выходили хоть куда-то. Да, сейчас это необходимо, ведь для книги нужна идея, а в голове молодого человека пока сплошная неразбериха, и ему понадобится немало времени, чтобы распутать каждую паутинку осознанной мысли, склеивающуюся с остальными.

Утро после «Осеннего бала».

Адама много раз просили ребята из студ. совета помочь с организацией мероприятия, но он отказал. Глядя на него, все почему-то находили умного и очень ответственного молодого человека, которому можно доверить даже свою жизнь. Только ни мероприятие, ни чья-бы там ни была жизнь, интереса в нем никогда не вызывала. Несмотря на это, люди были повсюду, и он не мог изолироваться от них, они заполняли все его пространство. Как бы вы заполняли свое сердце, если люди вам были неинтересны? Раскрылся бы характер в полной мере без этого важного компонента счастливой жизни?

Адам любил рисовать. Он в гордом одиночестве познавал неинтересный ему мир. В его комнате всегда были раскиданы листы с рисунками. Он не срисовывал какие-то изображения, и не пытался нарисовать что-то конкретное — на этих листах был набор красок, или массивные здания. Рисунки Адама были невероятны, но их автор видел в этих мазках лишь куски своего непонятного мировоззрения, и возможно, смог бы даже по ним рассказать что-то. Ему нравилось приходить домой, и наблюдать этот творческий хаос, хотя в остальном его квартира была хорошо убрана. Обилие красок на столе, и возле стола, были симпатичны, и не раз вдохновляли на новое, ведь яркие краски — это так здорово. Этот загадочный парень любил проводить много времени за рисованием, любил подбирать цвета, и накладывать интересные техники рядом, при этом думая о чем-то, что он изображал.

Он часто прибегал к идеям Дины, сравнивал их творения — иногда ему казалось, что у всего есть цвет: у чувств, у мыслей, у людей. Например, от Профессора философии веяло холодным синим, а от какой-нибудь светловолосой дурочки из его группы — розовым. Адам задумался. Образ его отца всегда был чёрного цвета, а мать красного. Парню не нравились эти цвета, он не понимал их, и очень боялся в детстве. В его коллекции было пару рисунков с такими оттенками, но эти рисунки всегда означали для него ярость и обиду, даже гнев и боль, словно он становился маленьким ребенком, которого хотят убить.

Он всего лишь хотел в своей жизни спокойствия, из-за чего в его работах преобладает зелёный — цвет листвы, цвет его безмятежности. Юноша иногда вспоминал Марка — не раз улыбка старосты наполняла Адама сомнениями и тревогами, и он не понимал — почему при его виде, хочется раскрасить этого, вроде улыбчивого парня, в жёлтый, но в другие моменты явно видно, что он темно-красный? Бордовый, как кровь. Этот диссонанс Адам пока не разгадал, но ему было интересно — и это единственный случай, когда какой-то человек, помимо Дины, интересовал его. На листе были набросаны ярко-желтые и бордовые краски. Они как будто соперничали между собой, или танцевали. Адам ещё долго смотрел на этот набор, и пытался что-нибудь понять, отпивая глоток холодного эспрессо.

«Не может быть в одном человеке таких контрастов».

Теория о том, что у всего есть цвет, была с ним с самого детства. Осознание пришло к нему само, когда Адам хотел как-то видеть происходящее, понять мир, причинявший парню сильные муки. Цвета, которые он подбирал всему, настолько въелись в его голову, что ему казалось, что они видны его глазу. Дина отдавала каким-то персиковым оттенком, очень приятным, поэтому он был не против с ней видеться.

Какое самое ужасное событие может произойти с парнем, что чурается всех людей, и хочет спокойствия? Верно — вернувшаяся мать.

Вчерашним вечером Адам выходил выбрасывать мусор, около 9 часов, и возле подъезда его окликнула какая-то женщина, чье лицо было опухшим от чрезмерного употребления алкоголя. Руки все потрескались, а под ногтями виднелись огромные слои грязи, волосы не мылись несколько месяцев, добрая половина зубов отсутствовала. На ней было вонючее тряпье и удивительно гордый взгляд.

«И почему у таких людей всегда гордый взгляд?»

— Адам, сынок, это я…мамочка твоя. Мне не хотели давать адрес твоей квартиры, но я нашла. Сыночек мой, как ты? Я еле как тебя нашла, мне пришлось ходить во все детские дома, но меня все время выгоняли. Ты такой красивый, пустишь маму к себе? Я уже два месяца живу на улице, мне некуда деваться, сыночек…

Адам был очень взволнован, но терпеть это чувство он больше не хотел. Помочь своей родной маме? Чье угодно сердце могло войти в положение, но не самого отстраненного и холодного человека. Он молча пошел выбрасывать мусор, а «мамочка» ждала у подъезда. Адам прошел мимо нее, и поднялся в квартиру, уговаривая себя не смотреть в окно. Утром ее не было. Она могла бы просидеть здесь, прождать его благосклонность, но ушла. Вероятнее всего, ей было куда идти — с кем пить, и убивать себя дальше.

«Никто не мог дать этой женщине мой адрес, наверное, мне просто показалось вчера.»

Но внутренние волнения Адама не проходили.

***

Его резко отдернули. Музыка перекрывала звон в ушах, перед глазами всё расплывалось, но можно было различить некоторые черты лица коллеги, который яростно начал выводить Профессора на улицу, а затем кричать:

— Какого чёрта ты творишь?

— Я? Да мне плевать…

— Заткнись — Его друг еле сдерживал гнев. Почему ты так напился и приперся сюда? Почему ты себе такое позволяешь? Когда я звал тебя, я не имел ввиду это, кретин! — он перевел дыхание.

Они уже стояли за Институтом, Максим Юрьевич крепко держал своего друга, но ему явно не хватало сил, от чего Профессор медленно скатился вниз.

— Мне… — Профессор начал задыхаться — плевать… — он свалился на асфальт, и почувствовал облегчение — лежать, и не напрягаться. Он чуть не уснул прямо там, но его коллега быстро схватил, и потащил в машину, прилагая невероятные усилия.

Марк стоял ещё некоторое время в середине танцпола, а Мила сверлила его взглядом. Все сверлили его взглядом — никто ничего не понимал, особенно он сам. Несколько мгновений назад Профессор просто взял его за руку, и сказал:

— Идём танцевать.

— Танцевать? — Марк не сопротивлялся, но скорее от недоумения, чем от страха.

Профессор ухватил парня за талию, и слишком сильно приблизился, пытаясь двигаться, абсолютно не слыша ритма музыки. Марк не мог ничего сказать, и лишь ожидал того, что произойдет дальше с каким-то волнением. После того, как Максим Юрьевич забрал своего друга, Марк широко улыбнулся, чтобы обернуть ситуацию в шутку, но никто не смеялся. Музыка не останавливалась, а парнишка, стоявший за диджейским пультом, не заметил происходящего. Через некоторое время все начали расходиться, и забывать об этой неловкой ситуации.

Марк стремительно удалился из-за чувств, непонятных ему, а Мила пребывала в состоянии, близкому к ярости. Ведь всё должно было быть идеально — прекрасные костюмы, красивая музыка, поэзия. Это не должно было так закончиться — сожалениями и возмущением. Когда не происходит того, чего ты очень сильно хочешь, создается ощущение незаконченности, от которой всё болью сжимается внутри. Нужно ли говорить о том, что произошло хоть кому-то из них, делиться этим хоть с кем-то?

Мила вышла на улицу, и ощутила всю безысходность ситуации. Она затряслась, и на мгновение возненавидела Марка. Но это было совершенно бессмысленно, и она это скоро поняла — Мила пыталась разобраться в своих чувствах, и была слишком красивой для того, чтобы снова расплакаться. Температура её тела поднималась, и она отправилась домой.

***

Выходные, что шли впереди после «Осеннего бала», заметно облегчали жизнь всем героям этой истории. Суббота была спокойной, герои оживали, и пытались анализировать происходящее — кому-то это давалось легко, кому-то нет, а у кого-то сильно болела голова.

Днем Марк позвал Милу прогуляться, (она точно знала, о чем они будут разговаривать, и сильно обрадовалась). Всегда чувствовала его на своей стороне, всегда знала, что он её полностью понимает. Он часто говорил нелепую, незвучную фразу, — "Я затебее всех.» Это значило, что «Я за тебя», но больше всех.

Мила решила не мыть голову, ей понравились кудри, которые для нее сделали в парикмахерской вчера, красить свое милое личико она тоже не стала — надела белый свитер, и стала разглядывать себя в зеркале.

Она убедилась в том, что невероятно красива, и решила, что Профессор просто вчера сильно много выпил, и не нашел её в толпе, а Марка вывел, чтобы узнать у него, где его Принцесса. В то время, как Марк собирался с ней на прогулку, он был явно обеспокоен, не расслышав и половину слов, которых нёс ему Профессор, но очень стараясь их вспомнить.

«Идём танцевать точно было. Но что-то ещё. У него был слишком странный взгляд, такой расстроенный. Что же ещё… Либо „они все дуры“, либо „стервы“…но почему именно меня? Я попался под руку ему?»

Марк не хотел думать о том, что это произошло не случайно, как и не хотел думать о том, что лицо Профессора было слишком близко во время танца.

Они гуляли беззаботно и довольно ненапряженно, после произошедшего. Марк услышал версию Милы, и решил не придавать значение фразам Профессора, поэтому согласился с ней — не сказать, что это его не беспокоило, просто настроение подруги было важнее пьяного бреда — так он решил.

***

К вечеру субботы Профессор уже отошел. Он множество раз поблагодарил своего друга по телефону, что тот не допустил всеобщего позора.

— Иногда ты меня поражаешь своей безрассудностью.

— Я сам себя поражаю. Вчера просто приезжала Лия… мне было очень плохо, я не умею контролировать свои эмоции в такие моменты.

— Ты их в любые моменты не контролируешь. Понаблюдай за этим.

— Извини. И спасибо еще раз.

Закончив разговор, Профессор засмотрелся в окно на трагично падающие листья, и подумал:

«Всё конечно. Если мы неизбежно скользим к обрыву, действительно ли необходимо то, за что мы цепляемся с такой силой? Она права — я эгоист, мы все такие. Человек не достоин ни любви, ни дружбы, человек — это эгоистичное, часто тупое существо. Здесь нет исключений. Человеку не важен никто, кроме себя, и пары людей — на малую долю. Хорошо, если ты входишь в эту долю. Если нет — уж извини. У всего есть срок годности. Не цепляться за людей возможно, но с трудом. Хотя бы не цепляться за прошлое-уж это подвластно разумному человеку. Нужно начинать с чего-то сейчас, отвлечься. Что-то исправить. Начну с неё.»

Осень поражала своей красотой каждого, кто на неё посмотрит. Еще не до конца переодетая, она как будто флиртует с прохожими. Вечерний свет украшает её подобно модному аксессуару, и многие люди просто стоят и смотрят на занесенные листьями аллеи. Такая красота подкупала Профессора, и он решил пройтись. Он зашел в социальные сети со своего телефона, и увидел тревожные сообщения Милы за его здоровье, которые игнорировал всю неделю. Он написал:

— Ты сейчас где?

Марк как раз только что ушел, и Мила разворачивалась к своему дому, но увидела уведомление. Она поймала себя на мысли, что её сердце уже не стучит так сильно как раньше, но ей стало очень волнительно, она не раздумывая ответила:

— Гуляю. Одна.

Профессор снова хотел почувствовать власть над слабым, увидеть дрожь в теле молодой девушки, напомнить себе о том, что он красавец, и доказать полную влюбленность этой бедняжки в него.

— Хочу угостить тебя вкусным кофе. Подходи к «Romantic coffee», который недалеко от тебя.

Она подпрыгнула от радости — в низу её живота как будто запорхали бабочки.

— Хорошо.

***

«Romantic coffee» — создано ли оно для романтических встреч? Безусловно. Атмосфера в этой кофейне не смогла бы оставить никого равнодушным: самые обыкновенные гирлянды и лампы — но столько в них этой самой романтики. Как только попадаешь сюда — сразу чувствуешь себя особенным, а музыка добавляла красок и сантиментов — вся эта картина, (и густой аромат кофе), заставляли людей здесь задержаться.

Мила вошла, и сразу увидела его. Она старалась скрыть волнение, но лицо, явно поменявшее цвет, очень контрастировало с белым свитером. Он с интересом выбирал кофе, и, заметив её, лишь спросил:

— Капучино? — Она присела, и, еле сдерживая неравнодушное дыхание, ответила —

— Да, пожалуйста.

Мила заметила, что он как-то изменился. Девушка внимательно рассматривала его лицо: щетина, морщины вокруг глаз, карие глаза — в них читалась напыщенность и ощущение его правоты и важности. Она ловила себя на мысли, что это всё выглядит немного «разочаровательно», но не стала придавать этому большое значение. Их разговор был бессмысленным и не содержал в себе ничего такого, ради чего можно было бы сюда прийти.

Он старался говорить о чём-то отвлечённом, но сам думал о том, что хотел рассказать ей о случившимся, он хотел, и даже читал в ее глазах немой вопрос «Боже, почему мы говорим о погоде, когда ты танцевал с Марком на том треклятом балу???», но Профессор старался это игнорировать, чтобы не портить себе настроение. Может расскажет, а может и нет. Главное — поговорить потом с Марком.

— Какие у тебя любимые цветы? — Внезапно спросил он. Первое, что ей пришло в голову — розы, но разве это не банально? Он спрашивает не просто так, надо показаться оригинальной:

— Ну… Я не люблю, когда срывают цветы — да, они красивые, но они так очень быстро умирают. — Профессор усмехнулся:

— Это понятное дело — в этом мире всё конечно, наши с вами жизни тоже. Срывать цветы, любить — всё одно. Тебе нравится цветок, и ты срываешь его. Тебе нравится человек, и ты постоянно делаешь ему больно. Это совершенно обычный цикл. Я говорю эти очевидные вещи, о которых вы знаете, но все равно мы будем продолжать делать людям больно, ровно как и срывать цветы. Так какие?

— Ромашки.

Профессор улыбнулся.

— Оригинально.

— Не так уж. — резко ответила Мила.

Они вышли на улицу, и решили пройтись по парку, её сердце снова заколотилось от волнения, и он это заметил. Она чувствовала себя особенной и хотела встретить кого-нибудь с учёбы, чтобы их увидели вместе.

— Как твое творчество? Ты писала ещё стихи? — Мила занервничала еще больше, услышав обращение на «ты».

— Да. У меня есть кое-что…

— Сможешь со мной поделиться сейчас? — И она точно знала, что сможет — тот самый стих для него, который он не услышал, а она так и не прочитала вчера. — Да, пожалуй.

Девушка сделала глубокий вдох. Сердце начало заглушать уличный шум, но Мила очень хотела дать волю этому прекрасному волнению. Найдя подходящую точку где-то за Профессором, она уставилась в нее, немного отвернувшись, и начала абсолютно спокойным, почти убаюкивающим голосом:

Мне нравится, что вы больны не мной.

Мне нравится? Да, чушь, я не согласна…

Я вами брежу, и кажусь больной-

Измучилась, сломалась и погасла.

Мне нравится, что я ещё держусь,

И что глаза не выдают усталость.

К себе строга, и на себя сержусь-

До разума, увы, не достучалась.

Мне нравится, что чувства так сильны,

Себе кажусь живой, непринуждённой.

Мурашки добегают до спины,

Когда бываю вами вдохновленной.

Мне нравится печаль по вечерам,

Что нахожусь в плачевном состоянии.

И что я верю собственным слезам,

Когда озвучить не могу желания.

Мне нравится скучать и вспоминать,

Мне нравится ломать, мечтать, молчать,

Мне нравится кричать, переживать,

О вас писать, и что-то ожидать.

После того, как она выдохнула, наступила пауза. Они стояли возле массивного здания, совершенно маленькие в его тени. Он развернул ее к себе, и взял за ладони.

— Этот стих ты писала мне? — Резко, как пуля, выстрелил его вопрос прямо в неё. Ей сложно было соврать, и деваться было некуда:

— Вам. Как и все остальные. — Ей стало невыносимо жарко. Профессор смотрел на неё, и внезапно захотел. Вот оно — роковое и неотвратимое признание.

Он подтянул к себе это милое личико, и взял за подбородок — в голове мелькали разные мысли, но он успокаивал себя тем, что это всего лишь игра. Он коснулся её не очень красивых губ своими, и почувствовал жар. Мила не могла стоять, не могла с этим справиться, её сердце вот-вот выпрыгнет, и она его больше не догонит. Он стал её целовать с большим напором, и она чувствовала, как колется его щека. Он не останавливался, и у неё вырвался стон, после которого внизу живота все ярко заиграло — непреодолимое желание чего-то большего.

— Ромашки. Я запомнил. — С этими словами он просто развернулся и ушёл.