Ковчег Лит. Том 1

Сборник, 2020

В сборник «Ковчег Лит» вошли произведения выпускников, студентов и сотрудников Литературного института имени А.М. Горького. Опыт и мастерство за одной партой с талантливой молодостью. Размеренное, классическое повествование сменяется неожиданными оборотами и рваным синтаксисом. Такой разный язык, но такой один. Наш, русский, живой. Журнал заполнен, группа набрана, список составлен. И не столь важно, на каком ты курсе, главное, что курс – верный.

Карина Бенгард

Семинары Руслана Киреева, Фарита Нагимова, Андрея Геласимова, 4-й курс

Полоний

Часть 19

— На Лучевой без происшествий?

Марк оторвал телефон от уха, чтобы посмотреть, кто звонит. Лучевой. Ну конечно.

— Люблю, когда ты меня внимательно слушаешь. — Его смешок заглушил гудок автомобиля.

«Фейстайм».

— О‐о-о, а звучишь ты все-таки лучше, чем выглядишь. — Розово-черные квадратики на телефоне сложились в пиксельную улыбку. Белый пиксель над квадратной головой Лучевого грозил залить всю картинку солнечным светом. На улице яркое и еще холодное апрельское солнце, Лучевой на улице. Лучевой говорит.

Марк еле вытащил из-под себя руку, чтобы ткнуть во фронталку средним пальцем.

— Надеюсь, что это не член, а то связь плохая, боюсь перепутать. — Он снова заржал, заставив улыбнуться Марка. — Я к тебе заскочу через полчаса, окей?

И сбросил.

Марк с шумом выдохнул в подушку, в которую снова уткнулся лицом. Он бы застонал, если бы его связки не сказали ему почти неделю назад «до скорой встречи, наша любовь была не вечной». Даже температура не хотела падать, держась на черточке «самая противная» — ни сбить, ни жить.

Встать было невозможно, открыть шторы — тоже, доплестись до коридора — легче умереть.

«Фейстайм».

— Я забыл спросить: тебе, может, че из продуктов надо взять? Или в аптеке там?

Марк стукнул телефоном себе по лбу, приложив его прохладным экраном к горящей коже.

— Эй, мне так даже твоей рожи не видно. — Луч заворчал, и Марк вытянул руку вперед, хотя из-за полумрака все равно было не совсем ясно, что есть что. — У тебя ведь ангина? Просто кивни. Ага, понял. Температура? Угу. Налет белый? Ага. Врача вызвать? Ясно. Ладно, жди, я на Маяке.

Марк вздохнул, закашлявшись, и утер плечом слюну со рта, размазав ее по рукаву футболки. Глаза слезились от яркой подсветки телефона.

«У тебя не город, а фэнтези-квест какой-то. Перейдите на три поля вперед от Маяка, отвернитесь от Гашика, пойдите на Пекин».

Отправить.

Новое сообщение от Луча.

«ГашЕка, дебил».

Шторы лучше все-таки открыть — солнечный свет убивает микробы. И Лере надо написать, спросить, как она себя чувствует. И дверь открыть.

— Челядь не встречают? — Лучевой заглянул в комнату и, даже не сняв кеды, подошел к окну, дергая плотные шторы в стороны. — Проснись и пой, весна пришла. Я тебе такую клевую штуку купил — обкончаешься. Отвечаю, у тебя такой лет с пяти не было, — он скинул с плеча рюкзак, расстегивая его на лету, и вытащил оттуда пару шуршащих пакетиков из аптеки и доску. С полем для рисования, поделенным на соты. И маленькой магнитной ручкой на веревочке. — Теперь ты можешь послать меня на хуй, даже не снимая штаны! Просто нарисуй.

Марк, поначалу топивший в подушке только один глаз, теперь уткнулся в нее полностью. Но руку за планшетом все-таки протянул.

«Знать не болеет».

— Ммм… окей. Ты это к чему?

«Ты сказал: челядь не встречают». Марк провел магнитом на ручке, чтобы стереть, когда Луч прочитал. Дописал: «А я говорю — знать не болеет».

— А, ладно. Шутки с доставкой по почте, — Лучевой внимательно посмотрел на Марка, — не шути, пожалуйста, пока не сможешь говорить, а то мне стыдно за тебя, когда ты выглядишь тупым.

Марк не ответил. Просто ткнул средним пальцем уже не во фронталку, а в лицо Лучевого, снова утопив половину лица в подушке. Пожелтевшее от болезни с розовыми от температуры скулами, оно смотрелось непривычно.

Марк зашуршал пластиковой ручкой по планшету, не поднимаясь, как кот наполнителем в горшке, карябая еще не испорченную поверхность магнитной доски и уже оставляя царапины, — возможности контролировать свои силы не было. «Как там Лерка?»

— Не знаю. Болеет, вроде лечится. — Лучевой почесал тонкими острыми ногтями подбородок. Он не стриг их под корень, оставляя немного «по-пидорски», как выразился Марк, отрасти. — Ты вообще как? До субботы оклемаешься?

Марк пожал плечами. Взял ручку.

— Не пиши, я все равно плохо понимаю твои каракули.

Он посмотрел на Лучевого как на идиота. «Зачем ты тогда мне эту хрень купил?» — напечатал и повернул телефон к нему, жмурясь от яркого экрана.

— Да я просто забыл, что у тебя зимой по снегу почерк и то лучше. Простите, не почерк — опись.

Лучевой забрал телефон. Вернул.

— Ночной режим и яркость поменьше не пробовал ставить? — Он снова зашуршал пакетиками, которые достал из рюкзака. — Слушай, это сказали после еды сосать. А другие вообще каждый час надо по две штуки. Вы, блин, с Леркой решили посоревноваться? Кто, пока болеет, сосать лучше научится?

Марк захрипел, не в силах застонать. Лежать в одиночестве целую неделю и умирать было, конечно, плохо. Но сейчас стало немного получше.

— Ладно-ладно, барин не в настроении, барин не может ответить и послать. Давай, открывай ротик и лижи свои сосалки, а я пока поесть закажу и фильм какой-нибудь найду.

* * *

«Лерка не придет?»

Стереть «?».

«.»

Солнце слишком ярко для закатного светило через щель между шторами. Лица в фильме светились синим негативом, но просить Лучевого наклонить экран ноутбука лень.

— С чего ты взял? — Лучевой вздохнул, вернув телефон. Началось.

«Она написала. Сказала, что с работы не отпустили».

— Ну, сейчас погода хорошая, лето. Чего ты хотел? — Лучевой потянул пальцы к пробелу на клавиатуре.

«Луч, что происходит?» Щелк. Пауза.

— Ты о чем?

Марк закатил глаза, выдыхая. Сложно разговаривать молча. Он потянулся к тумбочке, чтобы взять пертуссин — глотком смазать связки, которые собирается снова надорвать, так и не восстановив.

— О том, что мы не виделись почти две недели. Она даже на связь почти не выходит. Луч, что происходит?

— А я откуда знаю, что у вас происходит? Ты, кретин, вместо того, чтобы долечиться, подорвался ее тогда проведать. А то она, бедненькая, не вылечится, пока ты не сдохнешь. Ну и че в итоге? Ты болеешь, она здорова и работает.

Сам ныл, что она постоянно мозги ебет, так радуйся, что сейчас — нет. Или ты решил мне мозг поебать? — Лучевой захлопнул крышку ноутбука, почти скинув его на пол. — А вообще, закрой, блять, рот и заткнись. Какого черта вообще разорался…

Марк вдохнул, выдохнув резко и со свистом и хрипом из легких. Наблюдал за сборами Лучевого он уже молча, только, когда он стоял уже у двери, взял в руки телефон, открывая заметки…

— Закрой. Свой. Рот.

Дверь захлопнулась.

* * *

На кухне грохот, запах на грани сводящего желудок от голода и неприятного. Лучевой там сладкий перец жарит вовсю — слюна во рту копится, а почему — неясно. Он еще и поет что-то — дразнится, что может. «ВКонтакте». «Разве ангина — не инфекционное? Какого хера ты ошиваешься здесь каждый день и все еще поешь?»

Пение на кухне смолкло. В дверном проеме показалась светлая макушка.

— Это называется «иммунитет», Марк. Я тебе на холодос буду каждый день «слово дня» клеить, чтобы ты потихоньку их учил. Расширял свой запас, как говорится.

«Пошел ты к черту. И ты, и твой сраный иммунитет».

— А свой ты в каком году послал? А то он по ходу так обиделся, что больше не вернется.

«Ебать ты юморист. Ты че там химичишь? Есть хочу — умираю».

— Умрешь ты от СПИДа, от голода — не успеешь.

По телевизору ерунда. Кроме Лучевого, хочется слышать чей-то голос. Лучевой готовить не умеет, яичница с болгарским перцем — тот еще деликатес. Но Лучевой здесь, Лучевой старается.

— Как думаешь, из тебя бы получился хороший отец? По-моему, нет.

«А из тебя как будто да».

— Так я и не претендовал никогда. Для того чтобы ребенка сделать, баба нужна. А чтобы такую бабу найти, надо ее хотя бы искать. Замкнутый круг. — Лучевой поскреб вилкой по тарелке.

«Ну, раз бабы нет, суррогатное материнство для кого создали?»

— А с каких пор мы обсуждаем способы не для бедных? Ты бы мне заранее сказал, я бы встал и вышел, — он слизал собранный вилкой желток, оставив бледно-желтый след на щетине возле носа. Облизнулся. Не помогло.

Марк поставил свою пустую тарелку на его колено. Не остро, не солено, тошнотно — все как доктор прописал.

«Варианты для бедных не включают в себя пакет услуг «дети». Доступно только премиум-аккаунтам с заработной платой от ста тысяч рублей в месяц».

Луч ухмыльнулся, пробежав глазами по строчкам, и вернул телефон.

— Марк. На улице хоть и лето почти, но бациллы там всякие, и грипп еще есть. — Лучевой, поставив обе тарелки на пыльный пол, прижал ладонь тыльной стороной ко лбу Марка. — Ты из дома, пока сто проц не выздоровеешь, не выходи.

«Когда Лерка придет?»

— Да задрал ты своей Леркой. Позвони и спроси у нее. Или напиши. Я‐то откуда должен знать, припрется она к тебе или нет? — Лучевой поднял тарелки с пола и снова ушел греметь ими на кухне.

Горло саднило и немело, глаза, воспаленные и вечно-болящие, слезились.

«ВКонтакте».

«Мои Друзья».

«Валерия Еремина».

«Лер, ты где? Заскочишь сегодня ко мне, когда Луч уйдет? Я вроде уже почти не болею».

На кухне снова звон, мат, какие-то звуки.

«Маркуш, привет. Я тоже очень соскучилась, но сегодня никак, я же работаю;(Коплю нам на Мальдивы, когда ты поправишься».

«Я не люблю жару, Лер. И когда тебя долго нет — тоже не люблю».

Шум воды и снова грохот.

«В любом случае с тобой Луч. Вот с ним и развлекайтесь, а я не могу, говорила же».

Марк сжал улыбку в тонкую полоску. Острые уголки обветренной кожи впивались в ранки, губы пекло. Напечатать все, что думает о Луче как замене Лерки, он не успел.

«Все, мне пора, тут запара начинается. Целую в обе губки;^*»

* * *

Лучевой снова сидел на кровати в своих пыльных носках. Полы не мешало бы помыть, только для этого пришлось бы встать и пробыть не-в-кровати дольше, чем для похода в туалет. Слишком сложно. Пусть лучше сидит в своих пыльных носках.

Лерка приходила давно. Сначала набросилась с поцелуями, как сумасшедшая, а потом что-то орать начала, а Марк — и рад бы, только голос к тому моменту все больше садился, горло драли недраные мартовские кошки. Она ушла тогда и больше не приходила.

«Луч, как думаешь, а у нас у всех уже заранее определены пары? Вторые половинки, настоящие любови и всякое такое? А то я не очень понимаю, как может у всех все начинаться одинаково — любовь до гроба, признания с соплями, а потом у кого-то пятьдесят лет брака, сто детей и пятьсот внуков, а у кого-то развод, дети повесились на форточке, а родители друг друга сжить пытаются».

Лучевой долго сидит, внимательно смотрит то на сообщение, то на Марка, то на телевизор. Сначала по инерции берется печатать ответ, а потом говорит:

— Тебя вообще поперло уже, да? Лерке своей сопли эти пускай. Это не любовь все, Марк. Инстинкты, гормоны, флюиды. Я для кого слова дня на холодос вешаю? Чтобы ты умнел, пока валяешься, а не деградировал. Жрать хочу, пиццу закажем?

«Хуиццу. Надоело тесто жрать целыми днями. Макароны, пиццы, булки и яйца. Фруктов хочу, сгоняй в магаз».

— А хуюктов ты не хочешь? Апрель сейчас, никаких фруктов еще нет, только яблоки искусственные.

«Хуюктами сам себя корми. Если нет денег ни на что, кроме яблок, не надо меня апрелем кормить. Иди купи яблоки».

* * *

— Марк, ты же понимаешь, что я не могу каждый раз спрашивать тебя, что случилось? — Лучевой снова в кедах завалился на кровать, ладонью сгребая волосы, сожженные летним солнцем и едкой краской, на затылок. Марк взял в руки телефон, чтобы ответить, но Луч остановил его, перебив. — И не спрашивай, почему. Потому что у тебя такое лицо, как будто всегда что-то случается. Я же так шизанутым стану с тобой и буду на улице до людей доебываться: «А чей-то ты грустный такой?»

Марк потер ледяными пальцами глаза и поморщился — болит. Луч затыкаться и не думал, зудел над ухом, взбивая кедами пыль с одеяла. Нужно его попросить, чтобы поменял белье, да и самому помыться не помешает — почти неделю не вставал из-за рецидива, выпаривал из тела всю жидкость, которую в него Луч почти две недели усердно заливал. В комнате, наверное, смердит, как во время эпидемии чумы.

— Я так разговаривать нормально научусь, пока ты молчишь. Уже целые монологи научился почти без запинки, — он ткнул носком кеда ногу в носке. — А то раньше только «епта бля» успеваю, а Марк уже «Письмо Татьяны» придумал и читает мне, где и как я не прав.

От сенсорной клавиатуры отлетают щелчки — звук не выключен. Долго печатал. Про Леру, про то, что она ему почти не пишет, не приходит, не отвечает на звонки. Про то, что видел ее последний раз в апреле, про то, что болеть надоело, а трахаться хочется, как в пятнадцать, а девушка его, кажется, откровенно сливает. Стер. Напечатал снова, гораздо быстрее.

«Может быть, все дело в непрекращающейся залупе?»

— Везет тебе, ты подумать можешь, прежде чем спиздануть, — Луч бросил мутный взгляд на экран, еле сфокусировался, долго щурился. Без линз. — Ты весь — сплошная залупа. Бескрайняя плоть.

«Как будто мне в кайф одну тупую фразу десять лет печатать. Я сто раз передумать успеваю, пока допишу».

— Может, оно и к лучшему? Не думал, что я не всю хуйню, которую ты хочешь мне сказать, хочу услышать? Подумай-подумай. — Он снова ткнул кедом его ногу.

«Зато я с удовольствием слушаю все твои «епта бля», да. Жалко, что текстом нельзя передать сарказм. Так что пишу. САРКАЗМ».

— Ты когда какие-то эмоции выражаешь, тоже пиши, пожалуйста, а то по твоей морде никогда не понятно, что ты изображаешь.

«Допиздишься».

— Допечатаешься. Лежишь уже которую неделю, не вставая, скоро как Хокинг будешь — одним пальцем общаться.

Марк неожиданно осклабился, как не делал этого давно. Еще до болезни, наверное.

— О‐о-о, я знаю, что ты сейчас сделаешь.

Едва вытащив из-под себя свободную руку, Марк достал ее из-под одеяла. Поднял. Оттопырил средний палец.

— Я знал. Это твой максимум.

* * *

Прошло еще какое-то время, прежде чем Луч снова заговорил. Он вообще с каждым днем разговаривал все меньше, общался знаками; если находился на кухне, не говорил, а писал. Словно заразился молчанием от Марка.

Вообще, его звали Кирилл. И фамилия у него вообще-то была не Лучевой, а странно-славянская — Маяк.

Лера не приходила. Марк болел вроде бы месяц, точно он не знал, когда начал. Вроде в апреле. На календаре в телефоне был июнь. Только телефон был не его, а Кирилла.

И страница не Лучевого, а Леры.

И не Лерины «целую» и «скучаю».

Не Лерины «освобожусь — перезвоню».

Лерины были только звонки. То есть их не было. И это все, что было от Леры за это время.

То есть Леры не было вовсе.

— Марк, слушай, я могу объяснить…

Лучевой сидел на мешке напротив кровати. Шторы были отдернуты наполовину, освещая только ту часть комнаты, где обычно лежал Марк. Луч был в темноте. Он вроде и не нервничал сильно, не заикался, не дергался. Только молчал долго, недоговаривал.

Марк тоже молчал, даже не зная, может ли говорить. Вроде ангина проходит за то время, что он болел. Осталось узнать — сколько.

— Хотя нет, я не могу.

Марк выдохнул, незаметно пошевелив губами. Пытался заговорить.

— Что? — Луч поднял на него взгляд. В темноте белки глаз выделялись — можно было отследить, куда он смотрит. — Попытайся еще раз.

Марк сглотнул, произнес, задержав дыхание:

— Где?

— Что «где»?

— Кто.

— Кто где?

— Лера.

Луч поднес ладонь ко рту, задумчиво помял пальцами губы. Тонкие, обветренные закончившейся в апреле зимой. Или летом. Или, черт возьми, тем, что сейчас происходит на улице.

Луч спросил:

— Ты правда не догоняешь?

Луч сказал:

— Ее похоронили больше недели назад.

Часть 65

— Марк, если ты продолжишь молчать, ничего не изменится. — Луч сидел в мешке, скрестив руки на груди. Устав сидеть в полумраке, он распахнул шторы, дернув их с такой силой в стороны, что едва не сорвал карниз. — Блядь, класс, — он фыркнул, — то ты болеешь и молчишь, то ты здоров и все равно молчишь.

— Как?

Дыхание перехватило, как после долгого кашля, горло сдавило. На улице была теплая весна, переходящая в осень, солнце светило ярко.

— Что «как»? Марк, ты притворяешься или на самом деле не догоняешь?

— Я не понимаю, что я должен догнать. Я болел, Лера не приходила. Как только я пришел в себя, ты говоришь, что она умерла. — Марк с силой прикусил губу, попав зубами прям в место содранной кожицы. Скривился и облизнулся. — Что произошло?

— Она умерла, — Луч пожал плечами, улыбаясь. Он вертел в пальцах пластиковую ручку от детского планшета, а вот планшет глазами найти не мог. — Ты правда тупой?

— Это ты идиот. Я уже понял, ты сказал. Как, твою мать, это произошло?! — Кидаться было нечем, под рукой были только подушка и одеяло. Если кинуть подушку — не поймет, что это не игра.

Лучевой молчал. Он смотрел на него огромными восторженными глазами, еле-еле улыбался и молчал. Глаза слезились от яркого света и сухого воздуха.

У Леры были толстые ляжки и худые икры. Когда они только ходили по собеседованиям, один из баров на Кузнецком они приметили сразу. Не для того, чтобы работать, нет. Там были странные туалеты — не делились на мужские и женские, черные квадратики плитки чередовались с зеркалами, под потолком приглушенно горели красные лампы.

Это было определенно не место для работы. И туалет там стоял отнюдь не как средство первой необходимости.

Ее «Мартинсы» делали ноги еще тоньше, а широкая юбка до колена скрывала крупные бедра. Трусы, спущенные с колготками до сгиба колен, в черном зеркале отражались как удачный кадр из порно.

Еще ни в одном зеркале Лера не была такой привлекательной, как в этом туалете. Квадрат — тонкие ноги со спущенными до самых ботинок трусами. Черный квадрат — пропуск. Снова зеркало — большая мягкая грудь над спущенным лифчиком, на которой мягким комом лежит задранный свитер. И никаких непропорциональных ляжек, никакого рыхлого животика, валиком свисающего над лобком. Все это — черный квадрат, цензура. И даже ее лицо — цензура, только губы попадают в одно зеркало с подпрыгивающими сиськами.

Как она могла умереть?

— Вы же сосались постоянно, заболели тоже вместе. — Луч рисовал по коленке пластмассовой ручкой от планшета, даже не глядя на перекошенное лицо Марка.

— Чем заболели?

Луч заржал. Марк не понимал, как можно смеяться в этой ситуации — не натянуто, не саркастически, а заливаясь, утирая глаза и морщась. Как вообще можно смеяться?

— Ангиной, Маркуш. Вы же трахались последний раз месяца четыре назад. Чем вы еще могли заболеть вместе? — Луч поднял вверх указательный палец и «покивал» верхними фалангами.

Марк забрался на кровать в кедах. Он сегодня выходил в магазин за туалетной бумагой, которую Лучевой забыл в прошлый раз. А потом накормил его «пастой» с морепродуктами из тайского ресторанчика. Урод.

— А тебя с хера ебет, когда я трахался? С ней.

— Здоровья тебе желаю.

Марк накрыл лоб холодной влажной ладонью, закрыл глаза.

— Чего ты от меня хочешь? Почему ты мне вообще про похороны не сказал? — Лицо начинало гореть, Марк чувствовал, как нервы горят в голове, а дым копится, застилая глаза. Непонятно.

— Я говорил. И Саня тебе звонил, говорил. Даже Женька, по-моему, звонила. Но вы, тверские, люди такие, с ангиной по телефону разговаривать не желаете, слушать — тоже. Лежишь ты такой две недели назад, гноем плюешься в меня, телефоном бросаешься и говоришь: «Луч, достань из шкафа одеяло теплое. Конец апреля, отопление выключили, суки». Я думал — все. Белочку поймал с лекарств своих, в дурку сдавать надо.

— Говна в тебе, как в сортире на даче, Луч.

— Это в тебе говна, как в сортире, Марк. Сходи просрись, пока не сдох от дерьма своего, сопли на хуй намотай и на работу сходи, в институт наведайся. — Луч прищурил глаз и, как дротиком, метнул ручку от планшета в Марка, попав в колено.

— Мразь ты последняя, Лучевой. — Обе ладони закрыли горящее лицо.

Если все, что говорит Луч, — правда, то Марк не против снова слететь с катушек, слечь с ангиной и потеряться во времени и пространстве.

* * *

— А поехали в Питер? — Женя, оторвав бутылку от рта, резко дернула ее вверх, поднимая руку. На дне плеснулось, и пена, взбесившись, полилась на ее голые ляжки.

— А туда нам зачем? — Марк поднял глаза от своей бутылки, на которую смотрел последние минуты две. Как только все замолчали, так и начал смотреть на нее. С одной стороны, все они были не правы, особенно Луч. «Он никогда ничего не хочет, клал он на всех нас». Ему не все равно, он не всегда ничего не хочет. А с другой — смотреть на них не хотелось.

— Тебя топить, — Луч съюморил. — А если серьезно, то почему нет? У вас ведь учеба только в сентябре? — Саша и Женя кивнули.

— Сейчас опять заведет песню «я не хочу ехать», — Саша, в отличие от сестры, махнул свободной рукой. — Марк, поехали, развеешься.

— Там сейчас туристов много. — Он предпринял последнюю попытку отмазаться, с надеждой посмотрев на сестру, не смотря на Луча даже мельком. Даже краешком глаза. — Вот и сольешься с толпой.

Сборы были наполовину шумными. Саша и Женя, приехавшие в Москву без вещей, в Питер поехать так позволить себе не могли. Они шатались по продуктово-бытовым, шуршали дома пакетами, баночками, переливали Марковские шампуни, таскали футболки, звенели стаканами и вином, «чтобы веселее шло».

Марк делал все молча и тихо. Луч пришел с уже набитым рюкзаком и не шумел.

Квартира поделилась на кухню и спальню. — Почему ты не хочешь ехать? — Луч не удержался. — Потому что это не отдых. — Тебе ведь всегда нравилось там.

— Я там был с Лерой.

— Ты там познакомился со мной.

— Луч, там все будет напоминать о Лере.

— Тебе и здесь все напоминает о Лере. Мы напоминаем тебе.

— Вот и катитесь отсюда.

— Так не работает, Марк. Тебе нужно смириться.

— Я смирился. Почему она умерла?

— А ты не понял?

— Нет, не понял. — Марк психанул, швырнув в Луча своей мочалкой, которую купила Женя. Он не понимал, почему никто ничего ему до сих пор не объяснил. Его утешают, поддерживают, но не говорят.

— Поймешь. Не поймешь — скажу, — Луч пожал плечами.

— Я уже не понял.

— Ты тупой.

Они уставились друг на друга. Агрессию можно было поймать, помять руками и порезать.

Поезд долгий и неудобный. Места маленькие и кресла не откидываются, Луч примостился у окна и, сложив руки на груди, спал. Ему не мешали дети, скачущие даже в ночном режиме, духота и застоявшийся запах пота. Все вокруг пыльное и будто жирное. Кожное сало везде, отпечатки, запах чипсов. Он спал.

На завтра у них целая программа: увидеть и узнать Питер заново, познакомиться с ним как в первый раз. А Марк не спал.

И Лера тогда не спала, лезла к нему, приставала, тащила в убогий вонючий толчок, чтобы «ну пойдем, чего ты спишь». Теперь он не спит, а Леры нет.

Вокзал. Заселение. И все такое же, только подмытое. Кожный жир размазан по стенам, ванной, унитазу и столам химическим раствором. Две спальни. Марк хотел с Женей, хотел с Сашей, а подселился Луч.

Активной программе Марк сопротивлялся, как мог: раз увильнуть от поездки не получилось, он решил большую часть проспать, наплевав на планы друзей.

Зашел в комнату, увидел соседа, закатил глаза, поставил сумку и лег. Если на минуту забыть, что постель засалена, с пролежинами, уткнуться, как в поезде, лицом в куртку, можно даже уснуть. Главное — справиться за три минуты, пока терпение еще не взорвалось.

— Ты серьезно спать собрался? — Луч раскладывал в тумбочке вещи, которых было не так много, как у той же Жени, дернул рюкзак на спине Марка. — Тебе помочь?

— Отвали от меня. Я не выспался.

Луч больше не спрашивал — бесполезно. Помощь предлагать — тоже. В коридоре ворчала Женька голосом, до боли похожим на Леркин, Марк закрывал голову капюшоном, утыкаясь носом в расстеленную поверх кровати куртку.

— Мальчики, вы через сколько будете собраны? — Женя просунула голову в щель между дверью и косяком, не постучавшись. — Он, что ли, спит?

Луч кивнул, вздохнув. Он давно уже разобрал вещи, попытался стянуть со спины Марка рюкзак, чтобы тому лицом в кровать хотя бы дышалось полегче, но Марк успешно его послал, не проснувшись. В рот он имел сейчас всех, кто пытался поднять его. Даже когда выспится.

— Ну и что делать? Буди его!

Женя была бы в бешенстве, если бы была Лерой. Та бы уже точно истерику закатила, потому что уже успела накраситься, а Марк спит. Но Женя не Лера, а Леры нет.

— Не надо будить. Не пойдет.

— Да он и так не пойдет, будет спящего всю неделю изображать. — Сашка заглянул в комнату, вслед за сестрой. — Буди его.

— Давайте вы сейчас пойдете, по магазинам пошляетесь, бар найдете, а мы подгоним, как он проснется? — Луч поправил подушку под головой, устраиваясь удобнее. Ему и самому вставать было не очень охота, поэтому отмазываться он начал за двоих.

— Тебе бы в яслях работать, а не с Марком возиться. Там хреново, но хотя бы платят. — Женя зарылась рукой в волосах и кивнула, соглашаясь то ли с Лучом, то ли с собой. Саша только пожал плечами и пошел обуваться.

— Марк хотя бы под себя не ходит, — Луч заржал, снова откинувшись и едва не зацепив головой металлические прутья в изголовье. Кровати и правда как из яслей.

— Это ненадолго.

Просыпаться Марк отказывался принципиально. Но спустя восемь часов Луч спрашивать его перестал. Женя и Саша обрывали телефон, сначала криками, затем угрожали начать пить без них, потом уйти в другой бар, так и не показав им первый «самый лучший», а потом они напились. Луч завидовал, а Марк спал. Уговоры не помогали, крики Жени по телефону — тоже. Луч и сам не понял, откуда у него столько силы, но кровать, на которой спал Марк, перевернул без особого труда, подцепив с одной стороны и просто поставив ее набок.

— Ты совсем, сука, головой поехал? — Марк подскочил, ударившись головой о пол, прогнувшись в спине от так и не снятого рюкзака, и сел, осоловело уставившись на Лучевого. — У тебя хотя бы остатки мозгов в колокольне есть, придурок?

— Вставай, собирайся. Ты выспался. — Луч спокойно сел на свою кровать, натягивая кеды. Марк закрыл лицо руками, мысленно считая до десяти. Так Лера учила разговаривать с Лучом: послушал его — посчитал до десяти, возможно, пятнадцати, — ответил.

— Я не хочу никуда идти. — Он выдохнул, еле поднимаясь с пола: все тело затекло.

— А я хочу пить. В Питере. Улавливаешь?

Этот спор Марк проиграл.

Бар на Фонтанке посреди «Лофта» людьми был забит под завязку, но столики при этом пустовали. Только те, что стояли ближе к бару, служили подставками для липких пустых шотов. Музыка долбила по мозгам вместе с топающей толпой, прыгающей будто не по полу, а по голове Марка.

Вставать после семи вечера тяжело — в голову будто залили свинца, а в глаза — молоко; все вокруг тяжело, мутно и больно.

— Что ты здесь собрался пить? — Марк сел на подоконник у открытого окна, не опираясь об откосы, — за спиной высота второго этажа, и люди как спасательный батут: начнешь падать — подхватят. На него то и дело наваливались какие-то неясные подмутневшие девчонки, высматривая кого-то в гурьбе, извинялись, толкая сиськами в плечо. Лера не извинялась.

— Для начала нам надо Женю с Сашей поймать, а потом уже пить. — Луч от телефона не отрывался, говорил себе под нос — Марк его не понимал и нервничал.

Маленькая девочка на большой платформе подсела к Марку с двумя стопками в руках, расплескав пятнадцать из сорока по рукам, и протянула один шот ему, чокаясь и залпом выпивая яркую липкую муть.

— Говно день.

И ушла.

Луч ржал. Как конь в стойле, заливался, заикался, поглядывая в телефон, похлопал по плечу.

— Пей первую бесплатную. Настолько чмошник, что уже девчонки угощают.

— Я бы сказала — настолько неотразим. — Женя подскочила, объявившись, и села на место девушки. — Выспался?

Марк отвечать не стал — глотнул оставшиеся двадцать пять от безысходности. Пить в Питере было гадко и неправильно.

— Где Сашка? — Луч улыбнулся, опершись плечом на Марка.

— Пошел за настойками. Сказал, что возьмет на всех.

Телефон Луча зазвенел — не слышно из-за шума, — замигал, он ответил и ломанулся сквозь людей в сторону бара. Возвращался он с двумя дощечками в руках, на каждой по семь стопочек разного цвета, лавировал за ним Сашка, стараясь не расплескать настойки на своих дощечках. Женя подвинулась, освобождая место между ней и Марком для настоек.

Они втроем радостно загалдели, заставили выпить вчетвером по одной за приезд. По второй за Питер. По третьей за «пить» и по четвертой за «запить».

Марк пить не хотел, когда напился. Есть хотелось сильнее, Луч лишь пожимал плечами и заливал еще одну. «Есть надо было, когда спал».

В глазах поплыло давнее, знакомое чувство, даже на губах улыбка появилась, перманентная, рабочая. Рефлекс. И сестра какая-то по-особенному пьяная и смешная: тормозит, теряется и много раз повторяет одно и то же. И всем. Каждому по отдельности. И по два раза. Как обкуренная. Сказать бы об этом Лучу и Сашке, но только Луч в черном списке, пока не расскажет про Лерку. А Саше все равно.

Да и Женьке наверняка скучно в «мужской компании», ей бы сюда Лерку.

— Жень, ты скучаешь? — Марк поставил локоть на колено, подбородок — на ладонь, прилипнув к самой вкусной разлитой гранатовой настойке, и посмотрел прямо на сестру, игнорируя Сашу и Луча по бокам.

— Не-а, не скучаю, Марк. — Женя улыбнулась. Легко откинула волосы со лба и растянула губы еще шире, веселее.

Марк завис. Он уже придумал, как будет плакаться сестре и скучать вместе с ней, но, получается, единственный человек, который мог бы поддержать его тоску, не чувствует того же.

— Пей, Марк, последняя твоя осталась. И пойдем. — Луч хлопнул его по плечу.

* * *

Лера ему уже надоела тогда. Они только приехали, встречались едва ли год, но уже поехали отмечать «юбилей». Каждый месяц вместе считался достижением. Они только закончили школу, подали документы в Москву и в Питер и остались там на несколько дней — насколько хватит родительских денег «на дорогу».

Лера очень хотела на какой-то фестиваль под открытым небом. Солнце пекло и жарилось, Лера бегала в туалет, чтобы снять колготки. Потом — лифчик. Только в третий раз она ходила в туалет, чтобы пописать. Марк терпел. Его жарило не только под майкой, но и голые плечи, предплечья. Про русскую баню в штанах и трусах говорить было нечего. Холодный ветер трепал только обожженную кожу на лице; Лера тогда любила всякую неформальную ерунду, гаражные группы, подпольные клубы, которые черт знает как находила. Таскала туда за собой раньше всю компанию, половину класса, а теперь только Марка.

Она рвалась к сцене, пока он лежал на траве и сторожил их вещи. Он достал тетрадь из рюкзака, чтобы потренироваться в упражнениях для вступительных экзаменов.

Почему-то хотелось не решать, а писать. И хотелось только про Леру. Как она его бесит, как надоели ее истерики и постоянные пьянки. Как он любит ее, ее смех и толстые ляжки. Но это не шло, слов не хватало.

Рядом упал прыщавый пацан. Раскидал свои вещи и свалился прямо на них. Писать захотелось сильнее, слов больше не стало.

— Тут же не занято? — он повернулся к Марку, спросил. Кивнул сам себе, протянул руку. — Меня Кирилл зовут.

Марк руку пожал, затормозил, назвался.

— А ты че не у сцены тусуешь? Не твоя группа? На кого пришел?

— Девушку привел.

— А она где?

— У сцены тусует.

Кирилл понятливо а-а-акнул. Марк понял, что ни писать, ни решать не получится. Закрыл тетрадь, засунул ручку в кольцо пружины, убрал в рюкзак Лерки. Заметил презервативы, улыбнулся.

— А ты че не с ней?

— Не моя группа.

— А когда твоя?

Марк пожал плечами. Спросил:

— А твоя когда?

— Не знаю, я сюда случайно попал. Мимо проходил, увидел ограды, шум поймал, захотел посмотреть. Смотрю. Ты чет пишешь?

— Нет.

Разговор не клеился. Кирилл не переживал, Марку было наплевать. Прибежала Лера.

— Зай, нас позвали на вписку сегодня, там типа квартирник местный, гитара, алкашка. Пойдем?

— Кто? — Марк раздраженно завозился.

— Да ребята, я с ними у сцены познакомилась. Пойдем?

— Пойдем, — Кирилл встрял, разулыбавшись Лере. — Я Кирилл, развлекаю Марка, пока он тут.

— Привет, Кирилл. — Лера хлопнула его по «пятерке». — Ты с ними?

— Не знаю, но да, — Кирилл заржал, заикаясь. — Пойдем, покажи, с кем я. — Повернулся к Марку, бросил: — Посторожи.

Они ушли, оставив на Марка еще один рюкзак. Вернулись с толпой, когда солнце уже садилось и прожарка стала «су-вид». Собрались быстро и пошли на квартирник. Полночи пили, под утро домой пошли пешком, дождавшись, когда мосты сведут.

— Вы, короче, в Москву поступаете? — Луч остановился у подъезда хостела, закурил.

Лера прикурила у него. Пошаталась, агакнула, затянулась.

— Я, короче, тоже. К бате перееду, там устроюсь. Затусим еще?

— Давай. «ВК» меня найди.

Марка тоже нашли. Лера потом не раз путалась и присылала «зайчиков», «котиков» и «моя киска жаждет вписки» Кириллу Маяку, вместо Марка Кирюшина.

* * *

Старая компания приняла их как родных. Тот же портвейн, то же пиво, только дороже и «легальное», ведь восемнадцать есть всем. Что-то было и нелегальное, Марк пропустил, а Саша заметил, ходил веселый и тупой, как никогда. Как всегда. Луч ржал, давно не видел их — питерских, — еще с прошлого лета, а Марк как будто вечность назад. И никто не знает про Леру, никто не спрашивал, где она, почему не приехала.

Даша в новом баре заприметила свободное место возле «столичной зануды» — Марк пил и не веселился, непорядок. Даша вроде и не была тогда на фестивале, была только на квартирнике. И, видимо, она одна пропустила общий заговор, не спросила первое правило «квартирного клуба»:

— А ты чего молчишь, как будто не со всеми?

Она так старательно произносила все слова правильно, что сразу становилось ясно — пьяная, еще чуть-чуть, и в слюни.

— Я со всеми, просто скучно.

— Ты столько выпил! Какое «скучно»?

— Да вот… — Он отпил от шота. Невкусно, в «Голицыне» было лучше.

— Скучаешь? Я слышала, что с Леркой… — Она сочувствующе погладила его по плечу, привалилась на него, полуобнимая.

— Зато я не знаю, что… — Он почувствовал ниточку, захотел словить ее. Оглянулся. Луч сидел далеко, не опасно.

— В смысле не знаешь? Она же это… — Даша запнулась, схватилась за кружку с пивом, но не выпила. — Умерла.

— Я знаю, — Марк кивнул, чувствуя, что бар немного кружится. Даша выпила, засветилась непонятно.

— Ну вот… Ты сейчас это… как? — она ему кивнула, мол, «ну, то самое, ты же понимаешь». Он не понял.

Саша рядом заржал, начал маршировать сидя.

— Левой! Левой! Раз-два! Левой! Правой!

Женя возле него захихикала. Даша засмущалась, сжав рукой футболку Марка. Марк понял.

— Скучаешь?

Он кивнул. По крайней мере, качнулось все так, что показалось — кивнул.

Потом квартирник был такой же, но не там же. Здесь были мансардные окна во двор, через которые все группками вылезали на крышу «покурить свежачок» и «переговорить». А курили прям внутри, глаза немного от дыма резало, но гитарные песни смягчали резь. Женя орала на всю, объясняла, почему не пошла в консерваторию, которой в Твери попросту и не было. Саша не был уверен, что он еще со всеми, а все не были уверены, что они с Сашей. Луч ржал. Играл на пустых бутылках, в бутылки, с бутылками. Кидался чипсами в Дашку, ржал над этим и предлагал ей выпить. Даша понемногу трезвела, звала на крышу. Марк пошел.

Ветер был препротивный, пронизывающий, окутывающий. Он отдал Даше свою куртку. Джентльмен. Дже-е-ентльмен. Она так смешно произносила это слово, так морщилась, что становилось ясно — не совсем еще трезва.

— У тебя последний курс, да? — Она отпила воды из бутылочки для сока. Когда закончился «протрезвляющий» сок, налила туда воды из крана. Не хотела быть «не в себе».

— Почти. Переведут официально, когда досдам долги. — Марк сел подальше от края, чтобы отогнать мысли о «Титанике».

— Я вот закончила. Получила диплом-мать-его-экономиста. Черт знает, что с ним делать. Наверное, в Москву поеду.

— Выгодно. — Он приподнял свою бутылку неводы, поднес к воде Даши, стукнулся о нее и отпил. На небе звезд даже не было. Вроде лето, тепло — а кругом тучи, и кое-где луна проблескивает. Внизу шум и гогот, внутри — то же. И слышно, черт бы его побрал, только Луча — ржет и не останавливается.

А разговор склеился — работаешь? Платят? Круто. А живешь где? А как учеба? Вот и я так хочу. Поможешь? Я приеду осенью-зимой. Одна не хочу. Страшно. Страшно. Я же питерская, вдруг москвичи не примут? Может, магистратура? Да ну к черту ее, эту экономику. Дорого. Неэкономично. Как это — у тебя? А Луч? Точно не против? Я съеду, при первой же возможности съеду. Блин, странно так… с парнем жить. А ты приставать не будешь? Ладно, и я не буду.

Или буду.

Она не полезла первой, как Лера. Ждала, намекала целый вечер, была рядом — и вот. Марк притянул ее за свою куртку, поцеловал сначала волосы — мягкие, легкие, прямыепрямые, не как у Леры — кудрявые и пушистые. Зато такие же — каштановые, но с какой-то медью, рыжиной внутри — даже под луной видно. А Даша еще так засмеялась — легко, заигрывающе — не как Луч внутри. Такая костлявая под курткой и приятная. Даже холодная и промерзшая — теплая.

Холодными руками дальше плоского живота и поясницы под кофтой забраться не дала — ни тебе мягких боков, ни валика живота над ремнем брюк. Непривычно. Груди, наверное, тоже нет — не разобрать под широким свитером. А еще «лето» называется.

— Маркуша. Марковский. Мартик, — Луч орал, вылезая в окно. Увидел Марка с Дашей — сразу заржал, грохнулся рядом так, что, наверное, внутри штукатурка посыпалась. Забрал у Марка бутылку, отпил, лег. — А я тебя потерял, думал, что ты опять Лерку ищешь. А ты вот. Нашел.

— Да пошел ты. — Марк махнул рукой, прижав к себе холодной рукой Дашу. Она посмеялась и стала выбиратьсяподниматься. Куртку отдала, не забрала с собой как трофей. Получила, что хотела, теперь могла и напиться.

— Звезды ищешь? — Луч кивнул ему, отвечая сам себе. — Не тут искать надо, я тебя отвезу — где надо.

— Я не хочу никуда ехать ни за какими звездами. — Марк еле попал рукой в рукав куртки, сначала по-дебильному растопырив пальцы, но под ржач Лучевого сложил их лодочкой и нырнул. Луч почти заикнулся про фистинг, но заткнулся.

— Тебя никто и не спрашивает, ты как багаж путешествуешь.

— Дешево и без комфорта?

— Куда повезут, туда и поедешь.

Марк промолчал. Если раньше не хотелось ехать, идти, пить, то теперь и спорить не хотелось — Луч привязался и не отвяжется, притащил брата с сестрой в поддержку. Марк даже не помнил, когда они родились, — сначала мама ходила толстая, просила не прыгать на ней и перестала брать на руки. А потом, как в туалете бара, черный квадрат-цензура, и вот у нее руки уже заняты Женей и Сашей. Вообще, сначала Сашу звали Женей, а Женю — Сашей, но папа каким-то образом умудрялся их путать, когда они были одеты. Мама орала, Марк не понимал — кто мальчик, а кто девочка. А потом приросло, мама сама перестала разделять детей на Сашу и Женю, только Марка отличала от Сажени. И они — раз, поменяли имена. Наверное, на них смотрели как на идиотов.

Разница в три года сначала казалась пропастью, а к восемнадцати и двадцати одному годам превратилась в «братскую дружбу». Как только Марк оказывался в радиусе поражения брата с сестрой, тут же оказывался с ног до головы в СаЖе — это если фигурально. Марка эти двое любили. А Леру не любили, как оказалось.

* * *

Даша сообщениями не надоедала. Нашла его «ВК» через Луча, добавила в друзья, улыбнулась парой скобочек и спросила про самочувствие. Формальности Марк не любил, поэтому и знакомился с кем-то редко. Старался побыстрее опустить, как конфетно-букетный, приветно-какделашный период. С Дашей они так резво перескочили и второй, и первый, что Марк не совсем понимал, какой настал сейчас. Последний «да было дело, пару раз случайно, ничего такого» или начальный «давай сделаем вид, что так и надо, и продолжим»? Но «пару раз случайно» не было, поэтому Марк подозревал второй вариант.

Луч привез их в поле. Вообще, к недолесу возле реки, но через поле. Компания не питерская, а околомосковская. Палатки, ящики стекла, костер из шашлыка и куча купальников.

И утром в поле было лучше, чем в Питере ночью. Реабилитационные курсы затягивались, друзья будто задались целью прокатить Марка по всей стране, заново познакомить его со всеми, кого он знал с Лерой. Только теперь без Леры.

И если Питер закончился двухдневным походом после нежных облизываний, то вечерняя попойка — незапланированным сексом. Он не был пьян, когда целовал ее, подругу Леры. Или не подругу, а знакомую. Он не был уверен, общались ли они вообще когда-то. Когда, уставший и заботливо уложенный спать, он проснулся от своих приставаний к Оле, то не понял, когда начал, но останавливаться не захотел.

Когда он вышел отлить и попить после, то сигареты найти не смог, а Луч его перехватил у начала тропинки, ведущей «в кусты». Он, наверное, жалел и, наверное, это было заметно; наверное, поэтому Луч взял его с собой в поле. Точнее, в магазин, до которого они так и не дошли, застряв в ячмене где-то на полпути. Марк понимал, что за здоровье мозгов уже можно начинать переживать. Потому что он не просто скучал, он тосковал, а еще чувствовал себя скотиной за то, что дважды изменил девушке, которой нет. Ни у него, ни вообще.

Саша и Женя идти в поле не захотели, обозвали идиотами и легли спать. Женька только пообещала, что, «если что», она пойдет искать их с утра.

Марк ныл. Чувствовал себя не на своем месте, хотел вернуться в лагерь и уйти в город одновременно. К людям, чтобы не видеть людей. Хотя бы пешком. До Москвы.

Луч терпел. Он вообще по приезде в Питер стал терпеливее, по крайней мере, старался больше молчать.

Половину дороги, например.

Марк свернул с тропинки, сминая ногами траву и цветы, дошел до небольшого куста возле огромной коряги и спустил шорты.

— Ты что-то ссать часто ходишь. — Луч фыркнул, носком тапка поковыряв землю.

— Ты сколько высосал?

— Не твое дело. Ты меня зачем туда положил? — Марк хлюпнул носом. Подумал, как его утереть, если руками он только что трогал нелицо? Попытался дотянуться плечом в футболке, но только растер все по лицу.

— Ты дурак? — Луч заржал, схватил Марка за подол футболки и задрал ее к лицу. — Сморкайся, сопливец.

— Да пошел ты. — Марк дернул плечом и попробовал пнуть Луча, вырвался.

— Не понравилась Оленька? — Луч подмигнул. — Вот ей понравилось — все слышали.

— Пиздец.

Поднять настроение Марку было трудно. Он даже трезвый не реагировал почти ни на какие шутки, а те, на которые реагировал, его злили.

Луч не узнавал друга, с которым они раньше постоянно лепили над всем, что видели.

Небо медленно светлело над полем. Ярко-оранжевая полоса постепенно росла вдалеке, цепляя облака, лицо Марка справа задевали редкие лучи. Волосы отросли, лохматились и лезли ему в лицо.

— Ты надо мной че, издеваешься? Хочешь сказать, магазин за полем? — Марк снова заныл. Когда ему чего-то не хотелось, с ним не то что говорить, находиться невозможно было. Только после смерти Лерки. До этого он был легче. Только после смерти Лерки, правда, он ничего и не хочет.

— Ты предлагаешь мне одному сбегать тебе за сижками? Оборзел в конец? — Луч снова рассмеялся. Два дурака: один вечно ноет, второй постоянно ржет.

Луч заскучал. Он устроил соревнование по спортивной ходьбе под музыку. А Марк убежал. Ушел далеко вперед и скрылся в поле без единого дерева.

Луч, наверное, хотел бы испугаться, но не мог. Мог бы услышать шорох травы, если бы выключил музыку, но не хотел. Желто-оранжевое небо низко висело над головой, а чистый воздух пробивал легкие, косил глаза и отключал мозги.

Тропинка была одна. А травы по колено — поле. Марк бежал-бежал, забыв, что должен идти. Бежал и просто упал, поскользнувшись на сырой от росы траве. Лег и лежал, слушая музыку вдалеке. Небо серо-оранжевое упало и придавило сверху, а Луч даже не звал. Только потом, когда нашел, внимательно посмотрел.

Футболка задралась, шорты перекрутились, один тапок остался еще на тропинке, носком указывая, куда побежал Марк.

— Лерка была из тех девушек, которые молчат, чтобы казаться умнее, а на самом деле просто не могут придумать, что ответить, потому что в голове пусто. — Марк сглотнул.

Говорил он сдавленно, через нос. Луч его нашел, лег рядом и посмотрел туда же, куда и он — на ярко-оранжевый мачете, разрезающий синеющее небо.

— Может, ты зря не делаешь так же?

Марк даже спорить не стал, замолчал. Сопли грозили начать стекать по щекам, как слезы, глаза щипало.

— Слишком красиво страдаешь. Завязывай.

Луч бросил это через плечо, поднявшись. Пошел к тропинке, а горло как передавило — ни заплакать, ни вдохнуть.

— Ты сказал, что здесь звезды.

— Пока все смотрели на звезды, ты свои по палатке разбрызгивал. Завтра посмотришь, если опять не проебешь ночь.

— Твоими стараниями, — Марк схватил за подставленную руку вернувшегося Луча, поднялся. Поправил шорты. Луч кинул к ногам тапок.

Поле пахло травой, росой и непокошенным хлебом. А хотелось, чтобы ненавистными розами. Розовые духи Лерки просто душили, были не по возрасту тяжелыми и терпкими, но шли ей и в пятнадцать, и в двадцать.

Часть 84

Женя и Саша по возвращении уезжать сразу не планировали, еще несколько дней они решили провести в Москве. Остались бы дольше, но денег не хватало.

Марк решил, что он ушел с работы. Осталось сказать об этом менеджеру, написать заявление, получить расчет и как-то отмазаться от двухнедельной отработки.

— Какой отпуск предоставляют понесшим утрату? — Марк согнул ногу, поставив ее на стул, на котором сидел, устроил подбородок на колене, мешая чайным пакетиком горячую воду, чтобы она покоричневела быстрее.

— Никакой. — Луч фыркнул, переворачивая на сковороде кусок ветчины. — У тебя сейчас, если что, больничный. А она тебе даже не близкий родственник.

Женя и Саша сидели молча, листая в телефоне список клубов и баров, выбирая планы на вечер.

Марк присоединяться не планировал, но на него и не рассчитывали. Мероприятие «растормошить» закончилось и, по мнению организаторов, успешно.

Только Луч стал дерганым.

Только Луч стал странным.

Он был везде: предлагал новую работу, где мог договориться через знакомых, советовал, как разгрести долги по учебе, как жить в одиночестве и не быть одиноким. Лучевой философ.

Он покупал и готовил невкусную еду, когда Марк не хотел выходить из дома. Он ничего не просил и только давал. Был идеальным лучшим другом, но смотрел очень странно.

Женя с Сашей его даже полюбили: за взбалмошность, за вечные авантюры, за дебильный непрекра-заикающийся смех. О Лере забыли все, даже Марк начал понемногу.

Когда Саша и Женя ушли, Луч развалился в его комнате, греясь под закатным солнышком у окна. Он упал в кресло с высоты своего роста, немного отъехав на нем назад.

Снова посмотрел странно и спросил:

— Марк, ты же знаешь, что все хорошо?

— Правда, что ли? — Марк в комнату только зашел, но так и остановился, переступив порог. Брови он поднял невысоко и незаметно, губы не сжал, но челюсть сомкнул. Злость в лучшем проявлении.

— А разве нет? Ты уже которую неделю прокрастинируешь, гоняешь по стране, живешь в центре столицы, не платишь даже гроши, которые по уговору должен. — Луч начал загибать пальцы. — Тебя не выгнали из института, хотя должны были. Я звонил, уточнял. Тебя не погнали с работы. Пока. Но уже давно должны были. — Луч улыбнулся. — Ты даже не переживаешь, как достать себе еду.

Марк прошел в комнату. Сначала подошел к Лучу, потом передумал и дошел до кровати. Сел. Впервые за долгое время посмотрел прямо, на лицо, не в силах смотреть одновременно в оба глаза и перебегая от одного к другому.

— Спасибо. Ты хотел, чтобы я это сказал? — Он запнулся, нахмурился, помолчал недолго. — Хотя какая разница, что ты хочешь? Я на самом деле благодарен тебе. Ты прав, я прокрастинирующее чмо, ты меня поддерживаешь. Только я тебя об этом не просил.

Луч не заржал. Улыбнулся, даже не открывая рта, запрятав зубы. Удивительно.

— Ты неблагодарный урод, ты в курсе? — Он повел плечами. — Тебе не дают окунуться в дерьмо, а ты говоришь: «Спасибо, но идите на хуй, вас не просили».

Марк улыбнулся, Луч улыбку спрятал, сжал губы, прищурил глаза. Напрягся.

— Ты вот сейчас об этом заговорил. И я подумал. А зачем ты все это делаешь, если тебя не просили? В чем смысл, если ты даже благодарности, которую ждешь и, что уж, заслуживаешь, не получаешь? — Марк потер ладони, в комнате стало холодно, несмотря на солнце на улице. — В чем смысл, Луч?

Телефон завибрировал. Снова Даша. Марк отвлекся — унылое лицо Луча было не таким интересным, как первое сердечко от Даши. Желтое. И, несмотря на то, что Марк не любит желтый, приятное.

Луч молчал. Марк поднял на него взгляд.

— Не отвечай. Не надо.

Луч открыл рот, закрыл.

Марк прочитал на его рыбьем лице: «Ты понял?» — и сразу же ответил на этот немой вопрос:

— Нет.

* * *

Лера не была плохой настолько, чтобы теперь называть ее «Она» вместо имени. Марка, по правде, она любила только первые года два и немного последний. Кирилл оказался намного интереснее унылого Кирюшина. И если сначала он вроде и не отвечал взаимностью, то потом как-то так получилось, что на первом курсе они гуляли все вместе, к его концу — вдвоем. «Как-то так получилось». Марк стал снимать у Кирилла квартиру, а Лера осталась в общежитии. Кирилл переехал к отцу, подумав и решив, что деньги за аренду ему нужнее, чем отдельная жилплощадь.

Кирилл стал другом для всех, но по отдельности. Лучом он тоже стал не сразу. Почти.

Идеальные отношения с Марком перестали казаться такими после знакомства с Лучом. Если Марк соглашался на любую авантюру только из любви к ней, а потом страдал от этого, то Луч сам был сплошной авантюрой. Марк как-то сказал, что чувствует себя рядом с ним муравьем под лупой.

Лера страдала. То ли от того, что с Кириллом было приятнее, то ли просто искала способ уйти от рутины, в которую ее погружал Марк.

В Твери на каникулах после зимней сессии на втором курсе она решилась сказать об этом Жене.

Женя казалась подругой, которая сможет понять, отбросив братскую солидарность. Женя поняла, но обиду за брата не затаить не смогла. — И что ты собираешься делать? — Она помешала латте трубочкой, разбивая кривое сердечко на пенке. Отпила.

Подняла взгляд на Леру, которую передернуло от него — точь-в-точь, как у Марка.

— Не знаю. Чувствую себя сукой. — Она поежилась. То ли стало неприятно от себя, то ли вытяжка в кафе работала слишком сильно.

— Скажи Лучу. — Женя повела плечом. Все-таки вытяжка.

— Я думала, Марку.

— Зачем? Если Луч тебя пошлет, то либо проблема исчезнет, либо ты поймешь, что проблема была не в нем.

— А если не пошлет? — Лера достала шарф из рукава куртки, накинула его на плечи. Руки дрожали мелко, едва заметно.

— Проблемы нужно решать по мере поступления, Лер. — Женя вздохнула, откинувшись на спинку стула. — Не могу сказать, что ты не сука, потому что Марк — мой брат. Но понять могу. Такое бывает. Да и Марк, на самом деле, не самый интересный человек. Но он преданный.

— Я знаю. Поэтому и тошно.

— Хорошо, что ты думаешь о нем. Типа не такая, что «я хочу, а ты там сам справишься». Это делает тебя сукой чуть-чуть поменьше.

— Ну спасибо. Поддержала.

— Обращайся. Только на Сашку даже не смотри.

Они посмеялись. Полуистерически, но вместе.

С Лучом получилось просто. Она еще долго думала, приглядывалась, взвешивала, а весной, почти летом, на каком-то андерграундном концерте она, взмокшая и ароматная, обняла его, а он, в прилипшей к торсу майке и волосами, склеившимися во влажные сосульки, ее поцеловал. Мокро, слюняво, с заикающимся ржачем рот в рот.

Если это можно было назвать отношениями, то они были идеальными.

С Марком было все сложнее.

Лера отдалялась, а Луч все сильнее сближался с ним. Был то с ней, то с ним, редко — вместе. Говорил о нем больше, чем она.

Лера устроилась на подработку, чтобы снимать комнату. Общежитие надоело, к Марку — не вариант, еле отмазалась. Уходила в себя, в учебу, в работу и в Луча, реже — в Марка.

На третьем курсе, почти год спустя, она решила поговорить с Лучом.

— Луч, я хочу рассказать Марку. Хватит уже.

Они сидели в его комнате, у отца в квартире, пока тот был на работе. К Лере домой Луч приходил редко. Ее тошнило уже несколько дней подряд — кусок в горло не лез. Она думала — нервы. Думала — пора, нельзя сидеть на двух стульях сразу. Даже волосы стали выпадать сильнее, засоряя слив в ванной.

— Надоело скакать на двух хуях? — Луч хмыкнул, даже не подняв взгляд с телефона. Переписывался. С Марком.

— Прекрати. Хуевые шутки сейчас не в тему.

— Ну а что? Спустя почти год ты решила, что самое время порвать с бывшим. Ну, молодец.

Лера напряглась, приосанилась и прищурилась.

— Договори.

— Что договорить? — Луч поднял глаза от телефона, заблокировал его. Растянулся на кровати, на которой они сидели. Сегодня он не получил то, для чего она обычно приходила, ерзал. Даже очки снял. — Куда ты собралась уходить?

— В смысле? — она истерично хохотнула. Подумала — издевается. Проверяет. — К тебе. Я скачу только на двух хуях, если ты об этом.

Луч посмотрел на нее. Она только сейчас заметила, что у него глаза серые, а не зеленые, как у Марка. Он улыбнулся, медленно, по-чеширски.

— А с чего ты взяла, что ты мне нужна? — Он так выделил это «ты», что ее затрясло.

Сглотнула вязкую липкую слюну. Встала. Не знала, что схватить первым — сумку, чтобы уйти, или лампу, чтобы врезать ею. Собралась быстро, Луч молчал. В коридоре дружелюбно передал забытый в комнате шарфик.

— Пидорас несчастный, — выплюнула со злостью. Глаза от обиды слезились, болели невыносимо.

— И я рад был встрече. — Луч улыбался.

Она долго не могла решиться на разговор.

Марк писал, звал к себе, говорил, что скучает, — она отвечала, но как будто заставляя себя. Не могла сказать, что не скучает, но что скучает — тоже. Луч постоянно был с ним, передавал приветы по телефону и через сообщения Марка. Лера сидела целыми днями дома.

Она передыхала на кухне, не ела, не пила из-за тошноты. Но ей становилось легче, когда она листала старые фотографии с Марком. Фотографии Луча она удалила в первый же день. Не жалела, не боялась. Думала. Марку говорить об этих побочных отношениях стало не нужно. Только заставить себя вернуться к нему после предательства было почти невозможно.

Она не понимала. Что ей не нравилось в нем? Их отношения снова показались идеальными. Он любил ее и не стеснялся это показывать, он был предан, не искал идеальности в ком-то другом. Зачем она искала?

Она бы хотела поговорить с Женей, но та после первых недель умалчивания об отношениях с Лучом разговаривать с ней больше не хотела. Не говоря о том, что Лера молчала почти целый год. Брата Женя любила больше, чем ее. Лера винила себя.

Он позвонил.

— Лер, ты как?

— Нормально, Маркуш. Уборку делаю, полку повесить хочу. — Она затушила сигарету, еле примостившись на узком подоконнике на кухне.

— Приехать? Я могу помочь. — Его было плохо слышно, на фоне что-то шумело. Вода?

— Не надо. Я сама, ладно? — Она потерла уставшие глаза, засмотревшись на ярко-оранжевый фонарь за окном. Потянулась и закрыла форточку. Апрель на улице не позволял сидеть в застуженной комнате слишком долго.

— Сама приедешь? — Вода шуметь перестала, послышался звон посуды. — Луч уехал, еле выпроводил. Приезжай сейчас.

— Приеду.

Он встретил ее у двери, хотя у нее были ключи. Обнял, поцеловал почти в щеку — в уголок обветренных губ. Она не отвернулась, как делала последние несколько месяцев.

Сняла пуховик, шапку с сухих и ломких волос, еле стянула обувь.

Марк сказал, что неважно себя чувствует на самом деле — голос ослаб, температура. Сказал, что рад, что она приехала.

Лера улыбнулась, захотела обнять, но побоялась.

— Как полка? — Он посадил ее на кухне, поставил чайник закипать, попытался найти что-то сладкое, но после Луча это было невозможно. — Я сессию почти закрыл, отчет по практике пришлось покупать.

— Ты молодец. Я тоже. — Она посмотрела на кружку, которую он поставил возле нее. Марк знал, что она любит большие кружки, а Лучу постоянно приходилось напоминать.

— Ты ничего не хочешь мне рассказать?

Он посмотрел на нее прямо. Она снова подумала, что глаза у него зеленые. Красивые-красивые.

— Не хочу, Марк.

Она вздохнула. Он тоже. Посмотрел на нее внимательно, пожевал губы.

— Ты как-то неважно выглядишь. Витамины не пьешь? Или на диету села? — Он улыбнулся. Сел на стул рядом. Дотронулся коленом до ее коленки.

— Да пью. Не знаю. Не лезет ничего. Не хочу чай, извини. — Она посмотрела вниз на их колени.

— Пойдем в комнату тогда. — Он поднялся, подал ей руку. — Оставь кружку, я сам потом уберу.

Чертов джентльмен.

В комнате посадил ее на диван, предложил снять свитер, остаться в майке. Она послушалась — у него было тепло, не как в ее комнате, которую она постоянно проветривала.

— Ты совсем не ешь, что ли? — Он взял ее свитер, сложил и положил на кресло-мешок. Сел рядом, подумал и обнял совсем неудобно, сбоку, прижал к себе. Соскучился. Она тоже.

Она промолчала. Не знала, что сказать и что нужно.

Он тоже.

Уложил ее на кровать, навис сверху и целовал, ждал ответа, дождался и пошел дальше. Майку и джинсы складывать уже не стал. А потом укрыл ее своим одеялом и прижал к себе.

Их отношения налаживались понемногу, быстрее, чем она думала. В одну из частых последних встреч Марк случайно заразил ее начинающейся ангиной, добавив к ее списку заболеваний еще одно.

Лера болела.

Марк узнал о том, что она заболела, раньше, чем о том, что изменяет.

* * *

Он поехал в Тверь следом за Женей и Сашей, «уладил» вопросы с работой, стал безработным и с чистой совестью сел на электричку, не предупредив Луча. С работой получилось почти некрасиво, но спрашивать его о принятом решении не стали — догадывались, что ему просто нужно было что-то поменять. На всякий случай он с собой взял даже куртку Леры, чтобы найти повод, хотя делал это скрепя сердце, но из всего, что осталось в квартире после нее, куртка была самой громоздкой и бесполезной вещью. Саша и Женя его идею не одобрили изначально.

Они косились на него, когда на вокзале он сказал, что домой приедет попозже, сначала нужно поехать «по делам» с зимней курткой в середине лета. Когда такси вызывал, даже завис на секунду, пытаясь вспомнить адрес, зато код от домофона ввел на автомате, а поднявшись на третий этаж, пожалел об этом. Наверное, стоило позвонить. Но в дверь лучше постучать.

— Кто? — Спросила мама Леры за дверью. Она наверняка посмотрела в глазок. — Я, теть Лен. Марк.

За дверью помолчали с минуту, затем защелка подвинулась и дверь открылась. — Зачем пришел? — Приехал, теть Лен, привез куртку Леры.

Она забрала пакет, прижала к себе, посмотрела на него внимательно. Лера так на Марка не смотрела, даже когда сильно злилась. — Теть Лен…

— Пошел вон. — Она потянула на себя дверь, в которую Марк машинально хотел вцепиться, но вовремя отдернул пальцы, чтобы она не захлопнулась с ними. Замечательно.

Марк не понял. Не то чтобы он вообще что-то понимал до этого, но сейчас не понял совсем ничего.

Дома мама была его рада видеть, как будто не видела до этого никогда. И даже она не говорила про Леру ни слова: ни вопросов, ни намеков, ни даже сочувственного взгляда. Только если исподтишка. Только учеба, работа, Питер, Луч. Только «соскучилась», «голодный?» и «посуду помой». Рассказала, что на работе бабы — дуры, хорошо, что Женя у нее больше на дурака, чем на дуру, похожа. Только Марк молодец, в маму пошел.

Саша и Женя спрятались от посуды в комнате «для мальчиков», смотрели какую-то дичь на ютубе, ржали по-тихому и прислушивались к маме с Марком.

Марк к ним зашел, плюхнулся на свою кровать. Удобную, стараниями мамы чисто застеленную. У Луча в квартире диван все равно не такой.

— Может быть, кто-нибудь хочет мне что-нибудь объяснить? — Он спросил достаточно громко, чтобы брат с сестрой услышали, но недостаточно, чтобы мама за дверью прислушалась.

— Ты о чем? — Женя подняла взгляд с телефона, Саша нажал на паузу. А потом вообще заблокировал телефон, поняв, что видео они досмотрят точно не сегодня.

— Я же сейчас к Елене Владимировне ездил. Ну, типа куртку привез. А она меня как с говном смешала и на хуй послала.

— И? — Женя прищурилась, но толкнуть Сашу не успела, тот уже ляпнул:

— И че? Она же думает, что это ты виноват, что Лера… ну это, отошла.

Марк поднял брови. Очень выразительно и даже не наигранно. Удивление медленно стекало в плаксивонедоверчивое выражение.

— В смысле?

— Дурак. — Женя брата все-таки лягнула ногой по ноге. Повернулась к Марку и заворковала, как мама: — Не слушай его, ты не виноват. Это она конченая и думает, что ты виноват, а на самом деле все норм. Ну, не норм, но это не ты, так что да. — Она закрыла лицо рукой. — Господи, что я вообще говорю?

— Пиздец, успокойся. — Саша сестру толкнул рукой. — Ну, вообще, да. Женя правду говорит, ты не парься, ты не виноват. Вообще никто не виноват. У нее там и анемия, и еще какая-то хуйня была, маме ее сейчас просто некого винить, а ты такой еще и ангину Лерке притащил — и все, кончилась девочка.

— Ну да, типа свет клином на тебе сошелся, софиты осветили, и она решила, что ты — козел.

Марк моргал. Хмурился, молчал и моргал.

— То есть я не виноват? — Он спросил неуверенно, боясь услышать отрицательный ответ. Женя с Сашей смотрели на него очень внимательно, ждали реакции, а дождавшись, выдохнули мысленно.

— Нет, не виноват.

— А что с анемией? У нее же она всегда была. — Марк продолжал хмуриться, чувствуя, что тело становится ватным. Перенервничал, переволновался, слишком много подозрений закралось в голову. Очень нехороших подозрений. — В смысле. Она при мне даже таблетки какие-то постоянно пила, капельницы ей всякие ставили.

— Ну да. Ну там какой-то сбой вроде произошел в организме, еще какая-то лажа, железо стало хреново усваиваться. Я как-то не вникал, да никто не вникал на самом деле. — Саша отмахнулся показательно-легкомысленно, хотя ему стало не по себе от того, что это произошло за считанные недели. Никто и понять не успел, за какой срок Лера «кончилась».

— На самом деле, там просто типа одно на другое. — Женя добавила: — С каждым может случиться.

Марк молчал, складывая в голове шестьдесят пять и девятнадцать. Для одного плюс один слишком сложно.

— У меня такое ощущение, что виноват Луч, — он выдал задумчиво, глядя на брата с сестрой по очереди. — В смысле она же после ангины умерла?

— Ну, грубо говоря. — Женя прищурилась.

— А я почему не умер?

— Больной, что ли? — Саша уставился, как и сестра. — Вообще головой ебнулся?

— Марк, у тебя была просто ангина. А у нее целый букет всякой херни. — Женя младшего брата осадила, пихнув локтем в бок, а на старшего посмотрела подозрительно.

— И что значит «виноват Луч»?! — Саша сестру пихнул в ответ. — Отстань! Он вообще уже какую-то дичь несет! Ты сейчас пытаешься сказать, что он виноват в том, что тебя лечил, а ее нет?

— Я не это имел в виду, не ори на меня. — Марк взглянул на Сашу искоса, с липкой неприязнью, так, что Саше вообще расхотелось с ним разговаривать. — Хотя это тоже странно, кстати. — Он щелкнул пальцами и указательным ткнул в сторону сестры, «в точку».

— Он просто ведет себя странно. И от ангины не умирают же. И от анемии тоже, если лечиться. А она лечилась.

— Марк, ты гонишь. Серьезно. Ты сейчас пытаешься сказать, что врачи идиоты, в полиции идиоты и вообще все вокруг дебилы, один ты — умный двадцатилетний пиздюк — догадался, что ее убили. — Женя начинала злиться и нервничать, как Луч, когда Марк, болея, спрашивал о Лере.

— А убил ее другой двадцатилетний пиздюк. — Саша сестру поддержал.

— Мне двадцать один.

— Да похер. Ты понял.

— А вам вообще по восемнадцать.

— Марк, вот именно, что нам по восемнадцать и мы понимаем, что это бред. — Женя закрыла лицо руками, потерев его с силой. Благо макияж стерла, когда домой пришла. — Ты просто ни хрена не знаешь, урвал пару фактов отовсюду, а теперь строишь свои догадки.

— Строят теории. — Саша влез машинально, чтобы поправить, только потом понял, что лучше бы молчал.

— Саш, завали, — Марк попросил тихо. Посмотрел на сестру и спросил уже не так полуслышно: — Жень, может, ты тогда объяснишь, какого хуя он себя так ведет?

Мать за дверью наверняка подслушивала.

— Как так?!

— Да как чмо опущенное! Как будто он, сука, лучший идеальный друг! Как будто он виноват!

— Блять, Марк! Какую же дичь ты несешь! — Женя согнулась пополам, утыкаясь лицом в свои колени, сидя на пятках. Подниматься ей не хотелось то ли от нервов, то ли от стыда. — Конечно, он виноват! И ведет себя так, потому что до этого вел себя как сука последняя. Но, твою мать, то, что ОН сделал, не такая дикая хуйня, как та, в которой ТЫ его обвиняешь.

Женя замолчала. Марк тоже. Саша вдруг понял, что знал даже меньше Марка. У того были какие-то основания для дебильных подозрений, Женя знала что-то другое. А Саша не знал ничего. И был очень даже рад этому.

— Ну. — Марк на Женю смотрел внимательно, поторапливал.

— Что ну? Он встречался с Лерой. Я обещала ей, потом ему, что не расскажу, но, честно, это не так хреново, по сравнению с тем, что ты думаешь. — Она поморщилась. — Они вообще, насколько я знаю, до всего, ну… этого расстались. Луч сказал, что это вообще бред какой-то был, типа ему стыдно пиздец, ну и всякое такое. И тут, короче, ангина твоя, смерть ее, Луч так пересрался, ты бы знал. — Она сделала страшные убедительные глаза. — Мне сказал, что глаз с тебя спускать не будет, типа такого друга терять — тупо, и вообще он раскаивается. Ой, в смысле не раскаивается. — Женя запнулась. — Ну, то есть раскаивается, но я не то хотела сказать. Он, короче, просто боялся, что ты тоже умереть можешь.

— От ангины?

— Ну, Лера же умерла.

Марк дернул бровью вверх, изогнул ее. Изнутри его потряхивало, даже руки начали мелко дрожать от злости. Постепенно накатывал страх.

Луч не виноват. Конечно.

— Понятно.

— Что тебе понятно? — Саша фыркнул, посмотрев на брата в ответ так же липко. Обида на брата была минутной, но достаточной для легкого злорадства.

— Саш, завали.

— Ой, да пошел ты на хуй.

— Жень, какого хуя ты молчала? — Марк посмотрел на Женю в упор, с обидой, но без злости, она вся досталась Саше.

— Марк, ваши личные отношения — не мое дело. Я не понимаю, зачем вообще мне нужно было знать об этом всем. — Она терла холодной рукой горящее лицо. — Если честно, лучше бы не знала.

— Понятно.

Марк встал, вышел из комнаты и не столкнулся у двери с матерью, как ожидал. Она сидела на диване в гостиной и смотрела телевизор на очень тихой громкости, подслушивала все-таки.

— Все хорошо?

— Да, мам. Не парься.

* * *

Отношения с Лучом тоже налаживались. Медленнее, чем рассчитывал Луч, но прогресс намечался. Марк больше не прогонял его, общался почти как раньше, смеялся, разговаривал, отвечал. Выходил из дома и из своей зоны комфорта. Только слушал и смотрел внимательнее, чем раньше. А потом улыбался, как раньше.

В Москву Даша все-таки приехала, но не жить, как планировала тогда на крыше. Просто в Питере ей подвернулась хорошая работа, и жизнь драмой быть резко перестала. Это было уже в конце лета, когда Марк вернулся в Москву, а Саша с Женей остались в Твери. В Москве у Марка остался только Луч. И новая работа. И какая-то хрень с учебой.

Пить в баре после пропитого лета было роскошью, поэтому Луч просто притащил к Марку две двухлитровые баклажки пива.

Дома даже не было шумно, они смеялись, вспоминали Питер, рассказывали Даше про поход, умолчав только про палатки и Олю. Марку нравилось. Ему нравилась Даша, смеющаяся наравне с Лучом. Даша такая красивая, тонкая, маленькая и небледная, какой всегда была Лера из-за своей анемии. И Луч — такой восхитительно подавленный, что хотелось надавить еще сильнее, заставить заорать или выпустить ему кишки через глаза. Проткнуть, как Капитошку.

Они сидели в комнате, разлив пиво по большим кружкам, высыпав в огромную салатницу чипсы и сухарики, смотрели самые осточертевшие музыкальные клипы на ноутбуке и ржали над ними.

— Луч, ты че такой? — Марк отпил из своей кружки, хлебнув и пены. — Решил показать, каким говном я был в Питере?

— Да ладно, не говном ты был, просто грустненьким. — Даша посмеялась, заикаясь.

— Нет. Просто. — Луч вяло пошевелил пальцами, типа отмахнулся. Взялся за кружку, отпил и закинул ногу на ногу, устроившись в своем кресле-мешке.

— Какой-то непростой вы, Кирилл Витальевич. Беспокоит чет? — Марк ухмылялся, склабился и нарывался. Луч и забыл, как сильно от Марка иногда несло тверским быдлом. А все две недели после возвращения из Твери он таким и был. Он сидел рядом, жевал свою мятную жвачку так громко, будто с открытым ртом. И как только пивом не подавился?

— Марк, ну оставь его. Нет настроения, может. — Даша посмотрела укоризненно, выпятив губу так, как будто это у нее настроение было дерьмовым из-за того, что это она сболтнула лишнего недавно. Такая красивая полненькая губа. Чихнет, и губа эта лопнет. Как у Луча, если Марк ему сейчас врежет.

— Да я помогаю, да, Луч? — Марк поржал коротко, покашлял, фыркнул в кружку. — Не хочешь сказать «спасибо»? Нет?

— Марк. — Даша посмеялась, но тон был укоризненный.

— Ой, да иди ты. — Луч хмыкнул, сделал вид, что не неприятно.

А потом, когда спустя час понял, что стал немного лишним, прихватил с собой остатки последней бутылки и ушел. Даша с Марком сделали вид, что не заметили.

Вообще-то раскладушку Марк доставал именно для Луча, если бы тот вдруг решил остаться. А она так и не понадобилась.

Под футболкой выше поясницы оказалось гораздо интереснее, чем тогда на крыше. И ниже — тоже. Даша была очень худой. Почти такой же, как Лера тогда, когда он видел ее в последний раз без одежды. Только Дашина грудь была почти полностью плоской, а Лере на это жаловаться не приходилось. Даже ляжки, которые ему так нравилось мять раньше, стали тоньше.

И запаха почти не было. Даша была почти незаметной — тихой и сухой — не потела почти, только нагревалась, как индукционная плита — местами, а на лице появлялись красные круги.

Они с Лерой всегда потом проветривали комнату, даже зимой, потому что дышать было нечем. Ее волосы постоянно оставались на липком теле, на простыне, на подушке, на полу. Даша была аккуратной — после нее Марк не нашел ничего.

Она уехала на следующий же день, мило поболтав с утра за завтраком, позвонив Лучевому, который «так рано ушел», вызвала такси и вернулась в Питер. Марка на прощание она только обняла неловко.

Теперь хотя бы стало понятно. Теперь это точно «да было дело, пару раз случайно, ничего такого».

Луч пришел под вечер.

Сел смотреть фильм на его ноутбуке, жевал пиццу, которую притащил, и молчал. Марк улыбался, смотрел больше на него, чем фильм, и не мог перестать.

Луч не вытерпел:

— А ты везде, где окажешься, бабу себе найдешь?

Марк еле сдержался, подавил смех. Хорошо, что Луч опять был без линз, нацепил свои очки и почти не видел его выражения лица сбоку.

— Куда ты мне ее притащишь, ты имеешь в виду?

— Ты же вроде еще скорбеть должен. — Лучевой все еще делал вид, что смотрит фильм. И ест пиццу.

— Ну вы ведь меня так старательно лечили от этого. Вот я вылечился. Или тебя что-то не устраивает?

— Все устраивает, просто спросил.

* * *

Новая работа разнообразием Марка не радовала. Она вообще его не радовала. Ни дружелюбным коллективом, ни цыплячьими рубашками, ни тем, что устроили его по блату.

Луч над ним издевался. Точно мстил за последний разговор «по душам». Он провел рукой по лицу.

В двадцать один год работать официантом — определенно бесперспективняк. Лишиться почти будущей жены — совершенно полный провал. Лучший друг дебил — это как прицеп, с которым никто не возьмет.

С учебой определенно надо было что-то делать. Но точно не работать по профессии.

Марк начертил профиль в блокноте. Пусть менеджер думает, что он учит меню. Если менеджер вообще о нем подумает, учитывая, что он спит в углу барной стойки.

Бармен — под ней. Официант — за столиком в углу, который не видит камера.

Профиль стал морщинистый у глаз и как будто улыбчивый. Хотя бы есть работа.

Хотя не совсем ясно, зачем во вторник в четыре утра кому-то вообще нужно работающее кафе, кроме персонала, которому за работу платят деньги. Но если на то пошло, то зачем на форменной рубашке курицы — тоже никто не объяснил.

Спать хотелось почти сильно, поэтому Марк нарисовал в блокноте полудлинные патлы Луча. Нефор-скейтбордист. Хотя бы не такой прыщавый и убогий, как при знакомстве. Мерзкий до стертой эмали.

У Марка было время, чтобы подумать. Потеряв Лерку, Марк вдруг понял, что почти ни с кем не общался. Чуть-чуть с одногруппниками, но не настолько, чтобы они беспокоились о его прогулах. Чуть-чуть с бывшими одноклассниками, но не настолько, чтобы его вспоминали когда-то, кроме поездок в Москву со словами «надо бы пересечься».

Были Женя и Саша. Но они были всегда, как мама и папа, их не могло не быть.

Был Луч. Иногда Марк очень хотел, чтобы его не было. Но сам Луч считал, что он, как мама и папа, должен быть.

Была Лера. Она должна была быть всегда, но ее не было. И теперь, без Леры, Марк не хотел, чтобы Луча не было.

Теперь Марк начал немного ценить тех, кто «должны всегда», потому что не должны.

Семью не выбирают. Луча Марк тоже не выбирал.

Никогда бы не выбрал придурка, который даже не знает название улицы, на которой живет. Он бы перестал с ним общаться в тот момент, когда искал его улицу почти час.

«Ну вторая Лучевая, слева от Тверской. Ну слева, если от Кремля. Ты че тупишь? Пятый дом. Позвони, как придешь».

Чертова Большая Никитинская, а не Лучевая. В понимании Кирилла, Лучевая — любая из улиц, которые лучами ведут от Кремля. Лучевая в голове у него болезнь, на мозги ему давит. Лерка тогда долго смеялась, Лерка тогда его Лучевым назвала, а Марк поддержал — со злостью и бешенством, потому что ноги в октябре промокли в кедах, потому что ветер препротивный, а Кирилл даже трубку не брал. Бесполезный идиот.

Был.

А сейчас — нет. Сейчас лучший друг. Единственный. Ну, или потому, что единственный.

Телефон в фартуке завибрировал. Раньше был Кирилл Маяк. Теперь Лучевой Маяк написал:

«Ну как работка?)))»

Марк закатил глаза, опустил руку под официантскую стойку, чтобы не было заметно телефона в руке, напечатал:

«Иди в жопу».

«Где благодарность?»

«Там, откуда ты свою голову достал».

«Это было сейчас так тупо, что даже не смешно. Забудь про юмор, даже не пытайся, официант — твое призвание».

А затем еще одно от Луча:

«Петушара».

И следом:

«Хотя у тебя такой ебальник простигосподи».

Марк усмехнулся, постарался не заржать в голос. Напечатал почти вслепую, краем глаза следя за менеджером:

«Кукареку епта. Бодипозитив рулит».

«Харя-позитив, уебище)))».

«Ты хули не спишь?»

«Не могу спать, пока ты страдаешь. Наслаждаюсь. И немного представляю тебя в цыплячьей рубашке)))».

«Пиздец, Луч. Пиздец».

А потом еще одно от Марка:

«Завали ебало».

…Лучевой печатает.

Тишина.

…Лучевой печатает.

«Да шучу я. Не кипишуй. Мой хуй спокоен как удав».

«Луч, нам надо поговорить».

«А сейчас мы что делает?)»

Сообщение отредактировано: «Делаем».

«Ты понял о чем я».

Сообщение прочитано. Лучевой не отвечает. В зале тишина, даже музыка стала потише — хостес надоело читать под осточертевший за несколько месяцев плейлист.

Остальные спят. На часах четыре тридцать два. Профиль по-прежнему улыбается, если добавить что-то, он будет уже не улыбчивым, а страшным. А места на новый в блокноте нет. Лучевой не отвечает.

Четыре пятьдесят семь.

Новое сообщение от Лучевого Маяка:

«Я приду завтра?»

«Ну приходи)))».

Лучевой пришел поздно вечером. Признался, что долго решал — стоит купить бутылку или нет. Признался, что хотелось и перед приходом выпить бутылку. Хотя бы пива.

Марк пожал плечами. Мог бы и выпить, раз такое ссыкло.

— Ну и что ты хочешь мне рассказать? — Марк развалился на расстеленной кровати, сбивая одеяло, как подушку, под спину. Ему очень хотелось улыбаться, нервно, но почти без злости.

— Я? — Луч от гостеприимного чая отказался. От валерьянки тоже, истерично поржав на это предложение.

— Кирилл.

Луч дернулся. Как будто не имя, а обвинение.

— Что?

— Почему ты делал вид, что Лера мне пишет?

Луч пожал плечом, на Марка не смотрел. За окном только начинало вечереть, и Луч готов был проклясть лето, очень хотелось, чтобы было темно.

— Не знаю. Боялся, что ты будешь грустить.

— Грустить? Ты ебанутый?

— Да.

Марк улыбнулся. Конечно, он больной.

— Нравилось ее ебать и делать вид, что все окей?

— Нет.

— А нахуя?

— Не знаю.

Марк засмеялся беззвучно. Лучший друг — дебил. Единственный друг — конченый ублюдок. Он встал, повел плечами, разминая их, подошел к Лучевому, посмотрел сверху вниз.

— Вставай. — Он сказал негромко, а потом почти крикнул. — Встань!

Луч смотрел исподлобья. Встал еле-еле, заваливаясь обратно, неуклюже упираясь руками в пол по бокам от себя, Марк стоял слишком близко, так, что места, чтобы подняться ровно, просто не было. Он выпрямился, даже не сутулясь, но все равно чувствовал себя на фоне Марка немного ничтожно, несмотря на разницу в росте почти в полголовы.

— Ну что же, Гамлет, где Полоний? — Марк захихикал мерзко, краем глаза заметив на полке томик Шекспира. — Или лучше «не пей вина, Гертруда»?

— Что ты несешь? — Луч сдвинул брови, поморщившись. Не то чтобы он не понял. Шекспир ведь был его.

— Как ты это сделал?

— Сделал что?

Марк замахнулся, не став даже разжимать кулак, который сжал, еще когда встал с кровати. Ударил наотмашь, в скулу, хотя было неудобно, стоя так близко. Луч за лицо схватился, выдохнув резко и шумно, прижал влажную горячую ладонь к щеке и старался даже не дышать. Глаза припекло. То ли от боли, то ли от страха.

— Как ты это сделал? — Марк повторил, четко разделяя слова и выделяя это «как». Он даже не стал ждать, когда Луч распрямится.

— Она болела.

— Она всю, сука, жизнь болела.

Марк схватил его за запястье той руки, которой он держал рассеченную скулу. Жаль, что губа не лопнула. Он дернул его вверх, заставив снова выпрямиться, Луч сглотнул. Побледнел сильнее вечно бледной Лерки, выдохнул прерывисто.

Марку очень хотелось ударить снова. Уже сильнее. Он видел, что Луч не то что в ответ не ударит, он даже не станет прикрываться.

Не виноват он. Как же.

Луч держался, дышал глубоко и почти ровно, страшно.

Марк отошел, сел на кровать, почти удобно. Смотрел на Луча внимательно.

Луч стоял неприкаянно, смотрел в окно.

Молчал с минуту.

— Надо было все-таки бухнуть.

Марк засмеялся. Он бы сейчас тоже был рад напиться.

— Кирилл, — Марк позвал, Луч нехотя повернулся. — Помнишь, ты как-то, ужравшись, говорил мне, что мы с тобой настолько охрененные друзья, что если бы я убил человека, ты бы сначала помог мне спрятать труп и только потом сказал бы, что я мудак?

Луч кивнул, поджав губы, выдавил тихо:

— Помню.

— Так вот. Ты мудак.

Марк улыбнулся.