Клуб одиноких сердец инженера Гарина

Сборник, 2022

Пятый сборник серии «Надёжные дороги фантастики» посвящён теме научного поиска, изобретений и открытий.

Клубные истории

Валерий Гаевский

Монада

«С этого надо было начинать… Да, элементарно с этого, Саша! Какой ты, к чёрту, физик-технолог, если забыл о простой передаче импульса и нагородил целый огород лишних фильтров… Нейроны работают в мозге так же, как цепи твоей схемы, они усиливают один другого, а в синапсы они сбрасывают своё ключевое напряжение, предъявляют что-то вроде пароля для входа в систему, коммуникатор… Надо привести это в соответствие и перестроить схему считывания импульсов…»

Мысль, наполняя словно бы отсутствующий взгляд, скользила по периферийным блокам установки, похожей на огромную бабочку — многослойный сканер-скафандр, где каждый слой работал на своей модуляционной частоте, улавливающей тончайшие мозговые от альфы до лямбды ритмы. Картинка ни с чем не сравнимой интерференции этих ритмов выводилась на экран компьютера… Программа обработки и чёткой цифровой идентификации барахлила, визуальные картинки больше напоминали сюрреалистическую мазню сбрендившего художника, нежели что-то вменяемо-объяснимое… И уже закончились добровольцы в институте. Никто не хотел лезть в кокон. И всё из-за одного случая… Инженер-технолог Валентин Булатов (и фамилия-то какая!), редкоземельщик, из отдела экспериментальных сплавов, тихоня, после пребывания в скафандре разгромил дорогостоящее оборудование, вывел из строя электронный микроскоп, закрылся в лаборатории, напустил какой-то газ и чуть не сыграл в заупокойную. Откачали его, конечно, освидетельствовали, признали нормальным, обложили подписками, но из НИИ уволили. Где он теперь? Ветер ищет…

Мысль скользнула на тёмное, полузакрытое жалюзями окно… Уже и ночь, пожалуй. Луна на ущербе. В последней четверти… Правильно, наверное, говорит всякий суеверный народ, что на ущербе луны дела из рук вон плохо идут и даже в парикмахерскую ходить не стоит… А вот лето кончается. Фея решила больше не донимать его уговорами выманить у начальства недельный отпуск и приехать к ней на карельские озёра, взять лодку напрокат, поплавать, понаслаждаться сосновыми лесами по живописным брегам… Где-то она сейчас там засела в финском коттеджике и пишет, пытается продолжать писать свой фэнтезийный роман, в котором он выведен другом-любовником её героини. Всё как в реальности. Но в реальности луна на ущербе. А их отношения тормозит его работа. Вечная тема…

Мысль встрепенулась, подняла тело, сунула в руку сигарету и заставила выйти на балкон. Институт уже давно закрылся, весь периметр поставлен на сигнализацию, даже в коридор теперь не выйти без специального звонка дежурному охраннику. Хорошо ещё, что визор в лаборатории отключён по его личной просьбе к начальству. Камеру для съёмок во время экспериментов он всегда включает сам. Это его привилегия. И хорошо, что есть балкон, пусть под решёткой, которую не разрезать и автогеном, но это всё-таки балкон. А на балконе — комната отдыха: цветник по стенам, мини-кухня с кофеваркой, микроволновкой, маленьким холодильником и святая святых — двумя креслами с полным функционалом разгрузки…

Город вдалеке. Его отсюда не видно, может быть только с крыши виден Павловск и его роскошный, громадный парк по берегам Славянки с императорским дворцом. Питер — где-то на горизонте, где-то там этот город его судьбы с таинственной историей, которой он, Искандер Рябов, ведущий инженер лаборатории экспериментальной психометрии, так досадно мало интересовался. Оставив родительский дом в Казани, выпускник Московского физико-технологического института Искандер Ерофеевич Рябов переехал в Петербург тринадцать лет назад по приглашению на работу сюда, в Павловский НИИ, и сразу попал в секретный отдел.

Фея появилась в его жизни неожиданно. С равной вероятностью могли появиться и Катерина, и Лидия, но появилась Фея. Он даже первое время не верил ей, что есть такое имя, что её так назвали родители. Хотя и с его именем тоже было всё странно. Все прадеды из казачьих поволжских степей, а вот имена имели причудливые для русского уха: Юлиан, Августин, Аврор, Ничипор, Никандр, Маркел… Отец, Ерофей Маркелович, со всей этой родовой лингвистикой очень дружил, семейные древа составлял с лёгкостью, как пасьянсы, и верил в некую харизму рода Рябовых. Чудесил папаша с младых ногтей и сына назвал не Александром, а Искандером — на арабский манер… Среди казанских татар Искандеров, однако, было уже много, не то что Авроров среди русских. Но вот и удосужилась завещанная наследственная харизма Рябовых наградить крайнего носителя прозвищами от сотрудников и друзей по институту: и Скандром его называют, и Сканером, и Сканом. Скан, похоже, ближе всего к теме оказался…

Рябов полуприлёг в кресле с сигаретой в руке и вперил взгляд в небо с ущербной луной. Мысль окончательно убежала в некое неощутимое параллельное пространство…

* * *

До утра он перестраивал схему установки. Запустил расчёты в компьютер, засел за монтажный стол и наскоро спаял дополнительную плату в блок фазового дистиллера частот. Боролся со сном, пил кофе, дважды отвечал на контрольные звонки… Снова с упорством одержимого просматривал данные, что выдавал ему компьютерный симулятор сканера. Нейронные показатели бодрствующего виртуального пациента гуляли в широких пределах, показывая асинхронность в разных отделах мозга. Он отправлял «пациента» в сон, моделировал его дельта-ритмы. Включил полное нейросканирование, добавив в меню слабые электроимпульсы от спинного мозга, плексусов солнечного сплетения, половой системы, рук и ног…

Если всё-таки верна теория Бехтеревых, что думает не только мозг, а всё тело, то и личность может растекаться по нейроканалам в любую точку. Руки мыслят (соображают) иногда раньше мозга, воспроизводя неповторимую моторику движений, осознанно или бессознательно… Человек во сне может писать и рисовать. Феноменология психики давно и основательно требовала пересмотра. И многие прежние установки отрицания того, что в психике человека возможно всё — Рябов своими опытами опровергал. В психике, а точней в «разумном теле» человека действительно было возможно все. Он уже приблизился к пониманию того, как сплетаются частоты в разных фазах активности этого «разумного тела», и что за этим следует. Последнее слово было за обратным процессом — управляемым точечным или комплексным воздействием на психоцентры.

К семи часам утра он рискнул и переключил режим сканера-скафандра на режим излучателя… Плеснул минеральной воды на голову, умыл лицо, закурил прямо в лаборатории и подсел за пульт контроля… Виртуальный пациент в активном режиме через некоторое время начал выдавать признаки беспокойства, ещё через минуту параметры на экране поплыли красными пиками вверх, фиксируя момент нарастающей паники… Рябов схватился за верньеры модуляции, но передумал…

«Ещё немного… Потерпи! Тебя всё равно нет. Ты же не живой человек в скафандре, ты просто набор характеристик псевдомыслящего белка с имитацией нервов тканей, с имитацией чувств и эмоций… Ты даже вскрикнуть не можешь… Вот ещё пять секунд на пятнадцати микрогерцах в лобные доли — и я тебе обещаю общее поле тактильной релаксации, словно душ Шарко…»

Проклятье! Рябов вздрогнул. На экране белыми бегунками поплыли неумолимые линии: виртуальный пациент впал в кому…

Не может быть… Этого не могло быть…

Конечно, он перестарался… взял слишком широкий частотный фронт, ударил, что называется, по всей вегетике, не учёл синхронизации импульсов, да и с мозгом нужно было быть поосторожней… Но, чёрт возьми, что такое этот виртуальный пациент — схема, набор параметров усреднённой нервной системы абстрактного человека. И всё-таки…

Щурясь от яркого утреннего света в окнах, чертыхаясь от злости и усталости, Рябов перещёлкал на пульте все тумблеры, снимая режимы нагрузок и обесточивая силовые блоки установки. Откинулся в кресле, переводя дух.

Ещё одни сутки насмарку. Ещё один безумный день и ночь с ущербной луной в небе.

Зуммер мобильника сыграл Четвёртую бетховенскую сонату почти до конца, прежде чем Рябов нажал на злополучный зелёный кружок.

— Ну, что у тебя, гений? — голос шефа из машины. Едет в институт, как всегда раньше прихода всех сотрудников. Такой у него характер и нрав долженствования. Перфекционист несчастный.

— Сергей Петрович, мне нужен живой испытуемый, — ответил Рябов бескомпромиссно. — Человек во плоти…

— Искандер, Скан, ну где я тебе его найду? Мне, что ли, самому забраться в твой кокон?

— Нет, вам пока не надо, Сергей Петрович.

— Спасибо. Ты скажи, что мне делать с твоими участившимися осечками… Мои отчёты, Саша, явно не радуют наших заказчиков.

— Дайте мне ещё два-три дня. Вот луна проскочит последнюю четверть… С новолуния у нас будет успех, я обещаю…

— Ты это сейчас придумал? — Шеф хмыкнул и, видимо, надавил на гашетку газа своего «шевроле», кого-то обгоняя на трассе. Характерные звуки выдали даже поток воздуха за приоткрытым окном пассажирской дверцы.

— Нет, с ночи.

— Ладно, Скан, поезжай домой. Отдохни. Но помни, ситуация у нас не тривиальная. На меня нажимают… Понимаешь?

— Но это же наука, Сергей Петрович. Наука! Новые рубежи, какой нажим?!.

— Знаю, что новые. Поэтому и беспокоюсь. — Шеф подбирал слова. — Ты сеанс свой сегодняшний записал?

— Нет.

— Вот и плохо. И чем мне ребят сегодня нагружать прикажешь?

— Ко мне в лабораторию никого не пускайте. Хотя постойте… Пусть Андрей Демидов поработает над компьютерными тестами. Но только он. Я ему позже сам позвоню.

— Ладно, гений… Будет исполнено. А ты джинна своего из лампы когда выгонишь? Может, ещё лекцию какую-нибудь напишешь по астрологии? Про новолуние…

— Сергей Петрович, — Рябов взвился, — издёвку эту вашу я ни в каком виде не принимаю. Уж простите…

— Хорошо, Скан, не кипятись. Выпей лучше кофе. Может, меня всё-таки дождёшься? Я через десять минут буду…

— Нет, шеф. Сил у меня для личной встречи сегодня никаких не осталось. Еду домой отсыпаться.

— Хорошо. Значит, завтра опять в ночь выходишь?

— Нет, Сергей Петрович. Поработаю дома. Может, день, может два.

— Ясно, Саша. Будешь дожидаться новолуния…

— Его самого.

— Скан… Насчёт испытуемых… Будут. Я обещаю. Вернёшься на работу — будут. Сколько скажешь…

Рябов прервал разговор, выключив связь.

* * *

Зелёный Matiz, верный ездовой товарищ Рябова, открыв хозяину дверь с брелока, почему-то решил не заводиться. Неужели тоже насмотрелся ущербной луны? Фары включались, радио и кондиционер работали. Двигатель сказал несколько раз по-грузински: «Вах-вах-вах-вах, генац-ц-ц-ц-ц-цва!.. генацва… вах-вах-вах… генац!..» Рябов, невольно уловив это странное звукоподражание, решил не помогать товарищу его завершать — открыл капот. Сверху на крышке воздушного фильтра лежал лист бумаги А4 с броской надписью красным фломастером: «Жан, я помню, что тебя давно пора отвезти на СТО, поработай ещё пару дней. Я сильно загружен» — и подписью: «Искандер».

Рябов взял лист и прочитал громко вслух:

— Жан, я помню, что тебя давно пора отвезти на СТО, поработай ещё пару дней. Я сильно загружен… — и добавил: — Пожалуйста, генацвале! — после чего закрыл капот, а лист с запиской сложил вчетверо и сунул во внутренний карман куртки. Жан завёлся.

«Он снова мне верит, — подумал Рябов с грустью, — со мной всё ясно». С машиной, «заправленной» шефом, они разминулись через пару минут после того, как Рябов прошёл двухминутный контроль на блокпосту и был выпущен за шлагбаум прилегающей территории института. Сергей Петрович Феоктистов помахал ему рукой. Рябов ответил тем же, без энтузиазма.

Объехав Мариентальский парк по Горбатому мосту и дальше проскочив кривым лонжероном по Садовой, выехал на Фильтровское шоссе. Прямое как стрела шоссе неожиданностей не преподносило. И это радовало. Организм, натренированный за последний год ночными бессонницами, хоть и не сдавался и продолжал сохранять всю правильную моторику водителя, но голова гудела, напоминая о пресловутых тета-ритмах в фазе быстрого сна. И действительно, внешняя симптоматика напоминала быстрый сон…

«Нет, это, конечно, полный бред, — подумал Рябов, втыкая четвёртую передачу, прибавляя газ и заходя на обгон надоевшей ему фуры, — быстрый сон в состоянии бодрствования… Мой гипоталамус меня бережёт! Не должны же были все мои друзья-нейрики настолько завраться».

Рябов рассмеялся. Кстати, на блокпосту сегодня опять не прозванивали его телефон. Значит, с секретчиками всё в порядке. Шеф наконец-то с ними договорился, и Скан получил в распоряжение ещё одну степень свободы. Теперь его телефон — это разрешённая к выносу и вносу флешка.

Рябов мимолётно вспомнил всю историю своего двойного конфликта с секретчиками и руководством НИИ. Тут, конечно, фактология событий выглядела из ряда вон… Нынешняя луна на ущербе в сравнении с теми громами и молниями просто круги на воде от хлопка ладошки, так себе — флюктуация прихотливого настроения ведущего разработчика.

История получилась скандальной, хотя никто из коллег-сотрудников почти ничего не заподозрил, ну, почти не заподозрил. Рябов, конечно, был не ребёнок и, когда несколько лет назад подписывал индивидуальное соглашение о секретности (со всеми пунктами угроз, наказаний и преследований), знал о запрете выноса любой научной информации из стен института в любом виде, включая записи формул в блокнотах, чертежи на столовых салфетках, не говоря уж о дисках или флешках, не вспоминая о любых электронных пересылках на чей-либо личный компьютер. Всё это он неукоснительно соблюдал. Появились телефоны со встроенной памятью и юэсбишными портами, и их стали проверять на блокпосту, причём без демонстрации процесса, как говорится. Помещали в небольшой контейнер, напоминающий СВЧ-печку, нажимали на кнопочку, оператор процесса что-то отслеживал на всегда закрытом для обзора посетителей экране, выщёлкивал на «клаве» учётную запись и возвращал ваш телефон, айфон, айпад… Отпад!

Рябов, неплохо знавший основы программирования, сообразил: отыскивают информацию с кодовыми метками. Попросту на каждом компьютере в НИИ стоит дополнительный блок цифровой обработки. И этот жук, даже не жучок, ставит характерные метки, теги. Информация начинает «фонить»…

Ладно, на работе нельзя вести никакую интернет-переписку. Электронные почтовые ящики запрещены. Wi-Fi нет, только ограниченная кабельная система. Но телефонную сеть в здании не глушат, хотя, скорей всего, каким-то образом коммутируют все звонки и фильтруют. Не зря же добрая четверть всех помещений в НИИ — это службы защиты, скажем так — весь четвёртый этаж…

Завещанная предками вольнолюбивая казачья харизма рода Рябовых взыграла в душе Искандера. Он вспомнил про декодер, использовавшийся в схеме считывания сигналов на стендовом сканер-скафандре — его детище. А цель этих усилий была проста: надоело ему, Скану, творцу науки, не иметь под рукой в любое время дня и ночи данных по проекту, рабочих схем, поправок, табличных и справочных данных, с которыми он мог бы работать и дома, просто потому, что бзики озарения иногда и не удержишь в голове, не прикажешь им откладываться в мозгу и ждать положенного времени приезда на работу. В результате несложного опыта по перекодировке меток, а точней их снятия, «обнуления», Рябов умудрился пронести через блокпост небольшой шмат столь дорогой ему информации беспрепятственно. Элементарная осторожность и научная этика не позволили ему скачать на телефон данные по всему проекту. Да, он нарушал режим секретности, определённо, но ведь втайне и не со злым умыслом… Секретчики, однако, народ ушлый, главным образом, потому, что иногда им положено не доверять себе самим, своим глазам, ушам и прочим рецепторам и чувствилищам. Вот это обстоятельство Скан не учёл, и месяц назад его успешно проходивший тесты телефон оператор решил проверить напрямую… Экая вышла печаль.

Рябова задержали. Рябову устроили нешуточный допрос с перечислением всех пунктов угроз, наказаний и преследований. Пришлось раскалываться и делиться опытом по «прыжкам в высоту, длину и ширину», то есть по всем трём координатам физического пространства. Феоктистова вызвали на ковёр. Феоктистов отмазал Рябова, более того, шеф НИИ узаконил рябовское воровство, точней, легализовал под залог дополнительной опеки над нашкодившим гением, над его квартирой, домашним компьютером, личными связями, перемещениями в пространстве высоты, длины и ширины. Увы. Увы, плата оказалась для Скана моральным ярмом ещё большего порядка, чем была до того…

Рябов пожалел о содеянном, но отказываться от степени столь дорого оплаченной свободы не стал. Он был увлечённым человеком, устремлённым в будущий прогресс человечества с абсолютной верой в его ценность. М-да! И что тут скажешь?

Вероятно, и сейчас, прямо в этот момент, его пасут заботливые, расторопные и неуловимые секретчики.

Утренний Питер смешивал краски для ясного на редкость дня: даже водная гладь Обводного канала казалась не болотно-серой, а слегка как-то стыдливо полазурела. Вот и Бронницкая, 19. Бывший доходный дом о шести этажах, на два подъезда с сохранившейся коридорной проходной планировкой. Квартира Искандера — на шестом, под самой крышей.

Заехав во двор, Рябов припарковал Жана у центральной клумбы с миниатюрной ротондой, под которой возлежал один из многочисленных питерских львов, заботливо отдраенный от многодесятилетних наслоений прошедшей эпохи и оказавшийся в результате чистки — мраморным творением с бронзовым ошейником и подписью на плите у львиного подбрюшья: «От имени и по поручительству графа А. Ф. Чернышова-Безобразова скульптура сия дарована и установлена в год 1887». Право парковать личный транспорт во дворе «у графа» ему, Рябову, оформили пять лет назад стараниями всё того же Феоктистова, так что на поверку выходило, что учёный-изобретатель имел отчётливые привилегии перед своими разномастными соседями, большинства из которых он, кстати, вообще не знал.

— Спать, спать, спать, — повторял Скан, поднимаясь на новеньком, с иголочки лифте, упрятанном в клеточный колодец образца 1913 года, на пятый этаж, а дальше пешком по лестнице в коммунальный квартирный коридор своего этажа.

Железная дверь с двумя замками, бесшумная, словно походка пумы на охоте, легко впустила хозяина в недра двухкомнатной квартиры. В недрах кто-то находился, кроме него. Фея? Нет, не может быть. Искандер поискал в прихожей её любимые кожаные кроссовки… Кроссовок не было. Не было и подаренных им красных туфелек на высоком каблуке. Не было и сумочки-рюкзака на вешалке. Жар полыхнул Рябову в виски, желание спать сделало вид, что пропало.

— Кто здесь может быть кроме меня, чёрт возьми? — громко сказал Рябов, зачем-то нащупывая телефон в кармане ветровки, словно это был пистолет или электрошокер. — Фея, если это твои шутки, отвечай сразу…

Ответила тишина. Рябов обследовал комнаты, ванную, туалет и даже открыл дверь небольшого чулана. Никого в квартире не было. Вспомнил расположение мелких вещей на рабочем столе в зале, порядок книг в шкафу, складок в полотнах задёрнутых гардин…

— Дожились вы, Искандер Ерофеевич, доработались! — сказал сам себе со значением Рябов. Но только ли себе? Вспомнил о секретчиках. Не было гарантии, что кто-нибудь из господ службы не заглядывал сюда за последние сутки для отстройки оборудования, так скажем…

Вспомнил о сценах любви с Феей в спальне и представил, что скрытые камеры могут это заснять… Достал из холодильника початую бутылку коньяку. Налил себе полбокала. Залпом выпил.

В ванной, намыливая руки и ополаскивая их под краном, критически посмотрел на себя в зеркале. Персонаж в отражённом пространстве на девяносто процентов вызывал лишь ироническую усмешку. Оставшиеся десять процентов не определялись. Печаль…

Вот, значит, что с людьми умственных занятий и технических приложений делает ущербная луна!.. Вот что делает наука новых рубежей! И бессонница! И вся эта мистерия начинающейся мании преследования, поставленная на заботу его личного, рябовского уязвлённого сознания! Харизма рода получила досадный, чертовски досадный нокдаун. Как она собирается ответить?

Искандер добрался до кровати, сосчитал до девяти и заснул.

* * *

Разбудил Рябова зуммер не 4-й бетховенской сонаты, а его любимой композиции из Клауса Шульце Vanity of Sounds — позывные от друзей. Ритмично-вкрадчивая музыка, классика немецкой электроники, обладала удивительным свойством: выравнивала любой перекрученный психологический фон и побуждала к чему-то безымянно-высокому. Так, по крайней мере, объясняла Фея, когда устанавливала Рябову эту мелодию. Она вообще с самого начала их знакомства взяла над ним перманентное культурное шефство. Поиск телефона продлился минуту. Слегка пошатываясь, Рябов добрёл до прихожей. Айфон изливал призывные волны на несущих частотах от 43 до 440 герц на тумбочке под зеркалом.

Искандер глянул на таймер: семь вечера… Звонил Шань-Мэй, хозяин китайского ресторанчика, открытого здесь же, на Бронницкой, в 13-м доме. С чего бы вдруг?

— Алло, слушаю… Господин Шань-Мэй, я вам, случайно, не задолжал за какой-нибудь редкий ужин?

— О, нисколеко, Искяндэль-шифу… Вы всегда так тоцны на лясчётах и так сцедри на цяй… Шань-Мэй до-воль-ний-ця. Мой звонокь от прьошения вашего знаком-ця. Он не велель плестовлять-ця его. Сказаль, цьто это тайна в подальок вам, Искяндэль-шифу… Столикь уже наклить-ця. Шань-Мэй заботиль-ця. Мы жьдём вас…

Шань-Мэй завершил звонок, выплеснув в лаконичных фразах своё врожденное благорасположение. Но вопрос повис в воздухе. Кто этот знакомец и откуда он заведомо знает, что Рябов дома? Может быть, кто-то из секретного отдела? Практика подсказывала, что народ этот ведёт себя крайне непредсказуемо. Внутренняя разведка. И этим всё сказано. Но всё для них сказано не бывает никогда. Чёрт с ними, если это так.

Рябов отправился в ванную приводить себя в порядок.

Через десять минут он уже заходил в фарфорово-бархатный красно-золотой зал «Китайской кухни» в сопровождении всегда полусогнутого в поясе и улыбающегося Шань-Мэя.

Человека, поднявшегося из-за стола для приветствия, Рябов никогда не видел. Выглядел незнакомец спортивно, но габаритами не отличался. Носил серые брюки, белую рубашку, терракотовое кашне и такого же цвета джемпер. Темноволосый, кареглазый визави, в тон своим цветам, был смугл лицом. Взгляд держал фундаментально спокойным, без пристально-сверлильных крайностей. Чувствовалось, что за господином стояла хорошая психологическая подготовка. Незнакомец протянул руку для пожатия, кивнул с ноткой благодарности Шань-Мэю. Шань-Мэй с поклоном удалился.

— Искандер Ерофеевич, спасибо, что приняли моё приглашение. — Незнакомец сделал короткий приглашающий жест присаживаться. Рябов сел за накрытый красно-шёлково-драконьей скатертью стол, на котором уже красовались белоснежные приборы и пирамиды накрахмаленных салфеток. — Будем знакомы, меня зовут… Силантий.

Искандер вздёрнул брови. — Неужели? — Слово вырвалось непроизвольно. — Что вас так удивляет?

— Да ничего… — Рябов помедлил. — Редкое имя. А отчество? Позвольте, угадаю? — Рискните. — Порфирьевич? — предложил Рябов.

— Увы или к счастью — нет! — Силантий усмехнулся. — Всего лишь Фёдорович… Ну и достаточно, я думаю.

— Как скажете, — кивнул Рябов.

— Да, сказать мне вам, конечно, есть что… Но мы постараемся растянуть удовольствие. Вы ведь не откажетесь поужинать со мной. Здесь тихо и колоритно. Я люблю такие места, как и вы, я знаю.

— Вы, наверное, знаете обо мне почти всё. — Рябов решил ершиться. — В вашей системе статус подопытных должен быть максимально открыт, верно ведь?

— Ну что вы, Искандер Ерофеевич, какие «подопытные»?! Это слишком сильно сказано и на вас не распространяется. И потом… Скорей уж подопытные нужны вам. Я знаю, вы испытываете дефицит в таких кадрах…

— Кадры решают всё! — Рябов вытащил пачку сигарет из кармана куртки и положил на стол.

— Не всегда, — спокойно парировал Силантий.

— А что же тогда?

— Информация. Информация ценней кадров.

— Мило… Значит, в вашем ведомстве кадрами жертвуют чаще, чем информацией.

Силантий снисходительно улыбнулся.

— Не только в моём ведомстве так поступают, Искандер… Вы уж позвольте, буду называть вас просто по имени?

— Моё пожелание симметрично, — ответил Рябов и достал зажигалку из другого кармана.

— Давайте я сразу успокою вас, Искандер, по поводу ведомства. Я не секретчик, но знаю о них всё. И даже больше того, что им положено знать.

— Я от вас, Силантий, это слово «знаю» слышу уже в пятый раз…

— В третий, — поправил Силантий. — Но это хорошее слово, согласитесь?

Рябов промолчал с усмешкой. В мыслях щёлкнула формула: «Знание — Силантий» и обратная: «Силантий — знание»… Стало весело.

— Силантий, а что вы заказали Шань-Мэю? Я бы действительно перекусил, если честно…

— Кальмары со свининой и овощами, курицу с имбирём и кешью, сёмгу под медово-соевым соусом и водку… Выпьете со мной?

— Да отчего бы и нет!

Силантий подтолкнул бронзовый цилиндрик настольной музыки ветра. Тонкая мелодия полилась по залу. Через минуту стол оказался заполнен великолепными на вид и ароматными блюдами и графином охлаждённой до изморози имбирной водки. Силантий до краёв наполнил серебряные рюмки.

— Мой тост прост, — сказал он. — За тех, кто не тратит усилий зря!

Рябов кашлянул. Но водку выпил залпом. В душе потеплело. Пожалуй, стоило отведать закусок.

Еда была отменна, как и всё у Шань-Мэя.

— Если вы не секретчик, Силантий, но почему-то знаете о них всё, может быть, я общаюсь с коллегой от Академии наук?

Силантий подкидывал себе еду в рот с изяществом истого гурмана.

— Я вас безмерно удивлю, мой друг… Ваш НИИ давно и реально не входит в систему Академии наук. И в систему Минобороны не входит… Хотя и те и другие для проформы вьются у вас…

— Для проформы? — Рябов не поверил своим ушам.

— Да, но при этом искренне обманываются. — Силантий снова наполнил рюмки и задумчиво провёл по кромке своей, пытаясь извлечь некие запредельные для слуха герцы. — Есть такая схема прерывания информации, Искандер: пирамида с отсутствующими этажами… средних этажей в ней как бы нет, нет опор, нет лестниц, лифтов, нет ничего, что похоже на связь и коммуникации, но конструкция держится и работает… Нижние этажи ничего не знают о верхних. Знаком вам такой образ?.. Ничего не напоминает?

— Мне как технарю напоминает. Силовые поля. Только никто их в реальности не создал.

— Вы уверены? — Силантий поднял свою рюмку. — Но ведь рисуют же этот знак, и очень давно. Энергия силовых полей… Энергия — та же информация… Думаете, зря?

— Знак, говорите… Хорошо. Предположим, не зря… — Они чокнулись рюмками и выпили. — Но почему вы считаете возможным доверять мне такие сведения, Силантий, про Академию и всё прочее?.. Вы, я так понимаю, с верхних этажей пирамиды? Значит, вы сами нарушаете свои же принципы. Общаетесь с учёным — представителем с отрезанного этажа…

— Вы всё логично представили, Искандер. — Силантий был невозмутим. — Но давайте чуть порассуждаем в таком стиле: вы реально герметичный для мира учёный, физик-технолог, внедрившийся к тому же в управляющие принципы нейрофизиологии, создаёте уникальный сканер-излучатель на основе новой психометрической парадигмы… Я ничего не упускаю? Что-то у вас буксует последнее время, вам не хватает опытного материала, попросту экспериментальной статистики… Мы вам даём карт-бланш. Очень достойный карт-бланш… Ваша возлюбленная Фея Альбертовна Лужская сейчас отдыхает в Карелии в частном пансионате господина Брагина, на острове Малый Янц… Как насчёт целого острова в частной собственности с собственным замком и маленьким озёрным портом? Ах, ещё забыл… Через год — закрытая защита докторской диссертации и руководство всем НИИ… Да, и вот: Фея Лужская напишет свой дебютный роман. Его издадут сначала в пяти, а потом в двадцати странах. Это высокий этаж пирамиды, Искандер Ерофеевич, не вершина, конечно, но всё же… Взамен нам нужен ваш сканер как полностью готовый инструмент, со всем функционалом нейропрограммирования…

— Нейропрограммирования? — переспросил Рябов, который всё время, пока слушал, жевал кусок кальмара и только теперь, в конце пышной речи собеседника, смог-таки его проглотить. — Вы не ошиблись, Силантий?

— Нисколько. В вашем секретном отчёте за номером шестьдесят четыре — пятьдесят четыре — шестьдесят четыре — индекс 32 приведён полный список, как бы это сказать, ожидаемых эффектов от направленного частотно-модуляционного послойного воздействия сканера-излучателя на нейроплексусы и мозговые отделы реципиентов… Я правильно повторяю смысл описанного?

— Давайте ещё выпьем, Силантий, — мрачно предложил Рябов и, достав сигарету из пачки, закурил.

Силантий налил по третьей рюмке и вопросительно посмотрел на пускающего дым Искандера.

— Здесь отличная вытяжка. А Шань-Мэй мне простит мелкую вольность…

— Не сомневаюсь в ваших вольностях, Искандер. Мы санкционировали без малого их все. И готовы добавлять…

Рябов поперхнулся от затяжки. Выпил минералки. Нервы летели к чёрту. Нейроплексусы… Так вот они какие, настоящие благодетели и хозяева, настоящие заказчики Феоктистова… Эти, похоже, читают секретные отчёты, как мы романы, анализируют и на каждую строку выставляют баллы, и ничто им не помеха… С островами в подкладке, с министерствами в подбрюшье, с усилиями, которые не тратят зря…

— Ваше здоровье, Искандер! Продолжим ужин?

Рябов выпил. Снова затянулся сигаретой, глядя на полыхающих на скатерти драконов.

— Луна в последней четверти, — сказал он самому себе философски и принялся за еду. — Вы о чём, простите?

— Да это так, Силантий, личные наблюдения…

— Так что же на счёт карт-бланша, Искандер? Никаких письменных протоколов мы не заводим. Только слово.

— Феоктистов говорит, что я гений. А если это не так? Он слишком верит мне. А вы моим отчётам. И как тут быть?

— Наша аналитика подтвердила, что вы гений. Гению нужен кредит. Считайте, что он открыт…

— Значит, о плохом развитии сюжета вы предпочитаете не говорить, Силантий?

— Не всегда. Да, не всегда… Но сегодня у моей камеры пыток выходной. Он может счастливо затянуться на всю вашу оставшуюся жизнь… Поверьте.

Рябов собрал всю свою волю, чтобы не ретироваться прямо сейчас и завершить ужин с инквизитором рассечённой пирамиды. Силантий оставался воплощением самой вежливости до самого прощания.

* * *

Утром следующего дня позвонил Феоктистов и сказал, что первых добровольцев ему нашли. Трёх студентов-медиков. Дескать, ребята согласились на подработку в качестве лабораторных крыс. Сработал надёжный капиталистический подход. Так что, ежели Рябов подготовит первую серию несложных рабочих тестов оборудования, испытуемых ему доставят в любое время, хоть днём, хоть ночью, без разницы. Секретчики НИИ готовы выделить пару своих сотрудников в сопровождение студентов. Сергей Петрович справлялся, как проходит творческое время в ожидании новолуния.

Рябов слушал голос Феоктистова, отвечал односложно и думал о том, знает ли шеф о его вчерашней встрече и беседе с Силантием? По некоторой логике могло так быть, что Силантий напрямую с шефом НИИ и не общался вовсе или не считал необходимым. Система невидимых связей в рассечённой пирамиде работала непредсказуемо.

Рябов курил, сновал из угла в угол по квартире. Мысли путались, складывались какие-то смутные образы смутного будущего. Наверное, впервые за много лет он не рвался на работу, не впрягал мозги в безумную эвристическую гонку.

Подготовить серию несложных рабочих тестов… Да, с несложными сложностей не было. Сканирование и составление первичных нейро — и психограмм с учётом всех потенциальных прогнозов поведения, в весьма широком диапазоне, он получал ещё и на своих коллегах. Он чётко мог определить, в каких стадиях нейрорегресс действует на высшие центры, знал, как они связываются, «договариваются», как может меняться характер человека в зависимости от разного чередования и наложения мозговых ритмов. Открытие Рябова состояло в том, что ритмы порождал не только мозг, а вся нервная система человека буквально ими фонила… И его сканер-скафандр мог считывать до сотни разных фонов одновременно. Родились понятия нейрогармоник, нейроалгоритма, даже нейросимфонии. Это была беспримерно увлекательная работа — ныряние пытливого ума в самую скрытую, тонкую область, своего рода «тёмную материю» сознания. Казалось, вот ещё немного глубины — и сама вселенная поставит тебе на экране автограф… Казалось, будут ответы на вечные вопросы…

Наконец Рябов не выдержал и позвонил Фее.

— Привет, родная! Как пишется роман? Надеюсь, твой герой-любовник ещё жив и не попал в какую-нибудь безвыходную засаду?

— Привет. Ну, ты знаешь, мой герой всё-таки наделён многими талантами. Магический — один из них. Нет для него безвыходных засад. А ты откуда сейчас звонишь?

— Ты не поверишь… Из дома. — Что-то случилось, Скан? Ты не в духе?

— Не в духе ли я? Ужасный вопрос. Нет ответа. Есть другое… — Что же это? — Я люблю тебя, Фея! И знаешь что? — Что, Саша? — Выходи за меня замуж.

— Эту новость я слышу уже в третий раз. Она хороша. Но знаешь, Скан, если я соглашусь, то тебе обязательно нужно знать, что фамилию я твою себе не возьму. Ты представляешь себе этот кошмар: Фея Рябова! Есть Курочка Ряба, но это курочка, Скан, а я женщина. Ну была бы я какой-нибудь Ольгой, Фёклой…

— Нет, Фёклой лучше не надо, — поспешил возразить Искандер. — Но ты всегда можешь взять себе псевдоним.

— Нет, Скан, я просто останусь на своей фамилии, в укор твоей харизме.

— Нет у меня никакой харизмы, Фея!

— Нет, есть, и тебе следует ею дорожить. Я готова дорожить ею даже вместо тебя…

— Вот это уже новость для меня. Расскажешь, как ты это хочешь делать?

— Расскажу, когда приедешь. Но ты ведь не собираешься, верно?

— Пока не могу, родная. А остров Малый Янц, он красив?

— Да, он красив. И небо над ним божественно. И Гиперборея рядом. Она дышит мне в память.

— А я дышу тебе в затылок, Фея, и целую…

— Да, это чудесно… До встречи, Скан. Не опаздывай раньше времени.

Рябов улыбнулся. Это была её любимая фраза. Она всегда говорила её, когда они назначали друг другу свидания.

Воодушевлённый разговором с Феей, Рябов решил дисциплинировать подрасшатавшийся дух. По факту он не сказал Силантию ни да, ни нет, возможно, и хорошо, что не сказал. Но получалось, что высший этаж рассечённой пирамиды эту нечёткость Рябова трактовал как его молчаливое согласие продолжать работу и добиваться результатов. С другой стороны, откуда у них была уверенность, что он поверит каждому слову Силантия, что их версия доказательности логики событий и реалий его жизни, окружения и работы — возьмёт абсолютный верх? Да, их версия сильна, но единственная ли она? Как это можно проверить? Как? И почему ему сейчас исподволь так хочется противиться всему услышанному от Силантия?

Над ним повесили спелую гроздь и сообщили, что если он до неё дотянется — весь куст или даже весь виноградник также достанется ему. Лиса потому и назвала кисть зелёной, что слишком хорошо оценила свою неспособность дотянуться до неё. А он? Он протестует не против спелой грозди, а против тех, кто её подвесил. И всё же он не может остановить себя обманной формулой «он просто зелен»… И дело-то вовсе не в грозди…

Тогда в чём же? В голове снова замаячил образ ущербной луны. Что за навязчивая ассоциация?

Рябов набрал телефон Демидова, своего штатного программиста, работавшего в НИИ однако сразу на нескольких темах.

— Андрей, я собирался позвонить ещё вчера… Тебе Феоктистов передал мои инструкции? Ты был в лаборатории?

— Да, Искандер, был. И список твоих вопросов на листике видел.

— Что-нибудь сделал из этого?

— Подогнал программу под функционал поступенчатого считывания слоёв сканирования в диаграмму на 3D с чёткой цветовой индексацией. Всё работает. Но я увидел, что ты немного перестроил схему. И виртуальник впал в кому…

— Да, с виртпациентом такая беда… Андрей, мне кровь из носа нужен не только плавный контроль, мне необходим плавный ввод излучений на всех контурах, понимаешь? И я должен видеть этот ввод на экране как процесс. Модуляции частот будут теперь напоминать игру на фортепиано. Надо собрать сенсорник, Андрей, управляющий экран-сенсорник, с полной обратной связью и качественной 3D-отрисовкой. Можешь что-нибудь придумать?

— Попробую, Скан. Задачка не из слабых. Сколько дней даёшь? — Пока два. До первых результатов. — Маловато, конечно, но берусь.

— Берись, прямо сейчас.

Через два дня, после основательного изучения нотной грамоты, основ теории музыки, нескольких уроков интернет-самоучителя игры на синтезаторе и многочасовых прослушиваний электронных композиций Клауса Шульце Рябов приехал в НИИ с целью начать эксперименты со студентами.

Студентов обещали под вечер. Рябов позвал Демидова, и они посвятили себя выводу виртуального пациента из комы. Это было сродни решению математической задачи — подбора алгоритма для открутки параметров регрессии мозга в направлении «я очнулся». Операция прошла в три шага. Рябов последовательно сыграл три нейрогаммы с модуляцией в частотах тета-ритма. На вегетику направил приливный фронт частот, которые образно назвал «хоралами природы». Всё сработало превосходно. Лёлик — так они с Андреем окрестили виртуальника — ожил через считанные секунды.

— Скан, — Демидов снял запотевшие очки и с чувством пожал руку Рябову, — ты точно гений. Это ведь реальный способ вытаскивать пациентов с «полутого света». Это Нобелевка…

— Нет, Андрей. Для нас это просто одно из рабочих следствий.

— Ну и что? Знаешь, сколько открытий являются следствиями из чего-то? Сотни и сотни…

— Боюсь, дружище, нам не дадут возможности запатентовать метод. Мы — отрезанный этаж.

— Что это значит?

— Ну хотя бы то, что информации о Павловском НИИ нет в интернете.

* * *

Игорь, Филипп и Татьяна — так звали ребят. Все учились на третьем курсе в «Мечникове». Ничего сверхпримечательного. Сколько им пообещали заплатить за опыты, Рябов на собеседовании не спросил. Когда начальник секретного отдела Олег Думцев взял слово и начал инструктировать студентов относительно их особого правового статуса и того, что им необходимо будет подписать специальное требование о неразглашении любой информации, Рябов вышел из кабинета за номером 404. «Сейчас начнёт пугать гражданское население», — подумал он и отправился в местную курилку на четвёртом этаже.

Итак, у него трое добровольцев… Надо бы толком приглядеться к их психотипам, задать личные вопросы, но, во-первых, не хотелось это делать при Думцеве, а во-вторых, опыты по целевым нейрокоррекциям этими тремя не должны ограничиваться. Ему нужны десятки и десятки испытуемых, причём не только студентов — людей разных занятий, разных возрастов…

Рябову не терпелось поскорей сесть за пульт стендовой установки и опробовать новейший сенсорник. Работа обещала быть творческой. И никого больше в лабораторию, никого, ну разве что позвать Демидова, хотя лучше и без него…

Разглядывая установленный на помосте жёсткий многослойный сканер-скафандр, изящно подвешенный внутри главного кольцевого контура с горизонтальной осью вращения, с множеством кабелей, заведённых в частотные модули, а от них в силовые блоки и далее на пульт управления, Филипп и Игорь присвистнули, а Татьяна сказала, что с этой установки можно рисовать сюрреалистическую версию Витрувианского человека Леонардо да Винчи. Неплохая ассоциация!

— Профессор, мы полетим в космос, не покидая тело? — спросил Филипп. Из всей троицы он был самым высоким и взъерошенным, в хипповатой майке, с кучерявой копной на голове и в узких солнцезащитных очках. Игорь контрастировал с ним простотой одежды и короткой причёской, Татьяна выглядела девушкой из небедной семьи, одета была под стать Филиппу — во всё яркое, слегка аляповатое, но явно дорогое. Из-под кислотно-оранжевой крашеной пряди на Искандера смотрели внимательные карие глаза. Рябов попросил восхищённых испытуемых ничего не трогать и про себя заключил, что ребята явно хотят подзаработать на что-то не включённое в семейные бюджеты. Впрочем, какое всё это имело значение…

— Филипп, вы будете первым. Кстати, для вас лично и для всех остальных — я не профессор. Я изобретатель. Но если хотите, можете меня называть профессором, никаких имён и фамилий вам в нашем НИИ всё равно не назовут. Вопрос ко всем: вы какую медицинскую специализацию для себя выбрали?

— Я бы пошёл на судмедэкспертизу, — сказал Игорь серьёзно.

— Мне по душе пластическая хирургия, — изрек Филипп многозначительно и как-то так повёл руками в воздухе, словно поглаживая скульптурную лепку — фигуру личной невидимой Галатеи.

Рябов засмеялся. — А вы, Таня?

— Как ни странно, нейрофизиология.

— А почему это должно быть странным? — Рябов интуитивно напрягся.

— Ну вы же занимаетесь чем-то подобным здесь. Это очевидно.

— Вам очевидно?

— Нам всем, понемногу…

— Вы прозорливы, Татьяна. Что же, если дело настолько облегчается, я задам вам всем один вопрос: что бы вы хотели изменить в себе, усилить или поправить? Отвечайте честно, из самой глубины души, но только с уверенностью, что не ошиблись, не приврали или не исхитрились…

— А вы будете колдовать с помощью этого скафандра, куда нас поместите? Прикольная тема… — Филипп даже снял очки.

— Итак, я жду ответа… Филипп, ваше слово.

— Не знаю, профессор… Ну, может быть, реакцию, ловкость, гибкость…

— Работоспособность, — сказал Игорь уверенно. — Меньше спать…

— А вы, Таня?

— А я бы хотела видеть сны. Пророческие сны. Хотя бы изредка. Но по своему желанию.

— Эк вас понесло! — Рябов снова засмеялся. — Давайте так… Чтобы вы могли мне больше доверять… Скажем так: я не только изобретатель и кроме волновой физики я изучил нейрофизиологию, точней я её перевернул… Я доказал, что нервы так же думают, как и мозг, что нервы можно обучать, как студентов, можно обучать плохому, можно хорошему… Нервы подвержены энграмматической кодировке определёнными частотами. Пучки электромагнитных волн, воздействуя на избранные центры, плексусы, создают гармонические резонансы, а те, в свою очередь, влияют на психосоматику, вообще на психику, на мыслеобразы, на подсознательный базис, но не просто влияют, они договариваются с мозгом… Вы об этом нигде не прочитаете… Теперь вот что: я включу камеры и всё, что происходит в этой комнате, будет записываться. Вы ребята умные, поэтому работаем на чистоту эксперимента… Никаких лишних вопросов. Я говорю, вы выполняете… Я спрашиваю, вы отвечаете односложно: да — нет, было — не было, знаю — не знаю, чувствую — не чувствую… Итак, для начала я изучу ваши ритмы.

Потом построю гармоники частот, потом буду проигрывать ритмические нейрогаммы с вариациями… Вы будете чувствовать себя странно. С чем бы это сравнить? С музыкой. Только представьте, что она будет звучать у вас в теле, бежать, скользить по нервным клеточкам, вихриться… Ничего не бойтесь… Слушайте эту беззвучную музыку, запитывайтесь ею… Никаких вербальных рефлексий. Никакой лишней поэтики. Дышите глубоко. Никакой паники. У меня на экранах будут отмечаться все ваши биоданные. В случае малейших сбоев я прекращу сеанс и выведу вас на привычные показатели. Вам всё ясно?

— Более чем, профессор, — ответил за всех Филипп. Игорь и Таня кивнули.

— Итак, Филипп, раздевайтесь до трусов. Мы подымаемся вместе на помост. Я раскрою скафандр, и вы зайдёте в него спиной. В нём уютно, тело будет дышать: рециркуляция озонированного воздуха. Лицо останется открыто, но очки вы наденете, только мои, со специальными светофильтрами…

— Профессор, а как мне быть с раздеванием? — прищурила глаз под оранжевой чёлкой Татьяна.

— Таня, вы же будущий врач, а может быть и учёный… ладно, думаю, ребята в этот момент отвернутся. Что же до меня, то я обещаю сдерживать все лишние эмоции.

— Профессор, — Филипп принялся расстёгивать рубашку и весело мотать головой, — нужно было запустить Татьяну первой.

— Почему? — спросил Рябов.

— Мы бы сдерживали свои лишние эмоции синхронно втроём.

— Ладно, шутник, — сказал Рябов, — считайте, это блюдо в меню закончилось. Мы оставим Татьяну в одежде. Заодно выяснится, как поведут себя контуры и датчики при наличии некоторого слоя изоляции.

* * *

Студенты появились на контрольное сканирование уже через два дня. Все трое были в прекрасном настроении. Сняв у каждого картинки плексусных ритмов, Рябов пустился в расспросы об ощущениях своих подопечных, о всех психических эффектах первого сеанса нейропрограммирования — целевых и побочных.

Выяснилось, что Филипп, всю жизнь любивший пинг-понг, но всегда страдавший от малой реактивности, уверенно и с разгромным счётом обыграл двух лучших пингпонгистов факультета. Игорь подтянул занятия и за одну ночь без малейшей усталости написал два реферата, каждый объёмом по 50 страниц, проспав при том лишь два часа. Сложней всего оказалось с Татьяной. Пророческие сны ей пока не снились, но на интуитивном уровне она стала предугадывать реакции и ответы своих домашних и друзей. И это была не кажущаяся способность. Она держалась в подсознании и поддавалась управлению.

— Удивительно! — сказал Рябов, задумавшись. — А если я вас попрошу угадать мой следующий ответ вам всем, ребята? Попробуете, Таня?

Рябов сложил ответ в уме. Татьяна чуть откинула голову и прикрыла глаза:

— Вы скажете, что нам не потребуется второго сеанса воздействия. И ещё вы собираетесь попросить у начальства недельный отпуск. Вы мечтаете о поездке на озёра к тому, кто вас там ждёт.

У Рябова затылок полыхнул холодком. Он даже встал со своего кресла. Всё было в точности. Но если ответ о ненужности второго сеанса он сложил словесно, то желание взять отпуск и увидеть Фею было просто мимолётным образом…

— Я поражён. — Рябов как-то растерянно прошёлся по лаборатории. — Да, действительно, я решил, что вам не нужен второй сеанс. Нет определённой практики, что первый закреплённый результат не будет сбит. Наблюдайте за собой. Фиксируйте все изменения и запоминайте. Встретимся через десять дней. Тогда я попрошу вас каждого написать мне свой отдельный реферат… Договорились? Кстати, я не спросил: вам заплатили обещанные деньги за прошлый раз?

Ребята кивнули. Ясно. Рябов успокоился. Значит, Феоктистов держит слово, как и вся пресловутая рассечённая пирамида. «Что же, — подумал он, — сегодня напишу и положу на стол шефу первый положительный отчёт за последние полгода. Нужно будет вынести благодарность Демидову с премией. Сенсорник он сотворил просто отличный, да и вся компьютерная упаковка хороша… И да — мне… Мне — отпуск за счёт заведения. Пусть раскошеливаются… Вечером буду собирать чемодан».

Феоктистов не стал спорить. Перевёл на карточку Рябову стодвадцать тысяч рублей, спросил, достаточно ли, помялся, добавил ещё сорок и отпустил в Карелию на неделю. Всё шло славно и безмятежно.

Вечером Рябов посетил заведение Шань-Мэя, заказав несколько блюдец острых закусок и маленький графин водки, подумал с удовольствием, какой подарок преподнесёт Фее, когда отыщет её на острове Малый Янц. Представил, как будет слушать вдохновенное чтение отрывка из её романа, как потом уткнётся носом в её ароматный затылок, как наступит для них обоих озёрно-сосновое утро и ещё несколько таких дней, ночей и утр подарят им чувство «почти вечности». И север, этот изумрудный кристалл освободившихся чувств и знамений, не будет спешить расставаться с летом. Они зажгут для него костёр на земле, на берегу, а он подарит им небо. Нет, конечно, до ночей с полярным сиянием ещё далеко, ну а вдруг?..

Рябов сидел за тем самым столиком, где они общались с Силантием. Сейчас он спрашивал себя — почему выбрал именно это место? Может быть, хотел ещё раз мысленно пробежаться по их диалогу, вспомнить что-то упущенное и недосказанное? Ответ не приходил на ум. Значит, руководило им нечто бессознательное, такое, с чем он как учёный уже нашёл способ разобраться. Или всё-таки не нашёл?

Поверил, что можно легко править любые фобии и мании, выпрямлять внутренние пружины, разгружать заваленные полки, подсказывать самой душе, как ей следует себя вести, чтобы не проседала личность, чтобы не увядало тело, чтобы завтра сказать всему миру: «Я познал законы психической гармонии. Я знаю, как ей управлять. Тайна открыта». Но тайна не перестаёт быть тайной никогда… Где-то он это слышал. Она оставляет нам временные завоёванные рубежи и отступает вглубь… Искандер всегда интересовался вопросом: как далеко? Люди его круга, его касты, если угодно, задавали этот вопрос постоянно. В этом был смысл любого поиска.

Удалось поправить здоровье Жану. Сегодня после аккредитации своего отпуска Рябов заезжал на СТО, отчеканил пару тысяч за диагностику и ещё столько же за лечение. Какие-то расшатавшиеся клеммы на электрике, контакты, провода… Нервы, одним словом… Почти как у людей. Жан был готов к поездке, помыт с шампунем, осчастливлен двумя новыми запасками, положенными в багажник и, увы, занявшими его весь, но своё «грузинское приветствие» верный «матиз» теперь проговаривал без запинки.

Утром в семь тридцать позвонил Феоктистов. Рябов был ещё в постели.

— Что случилось, шеф? Наш НИИ затопило волнами нового потопа?

— Скан, есть работа. Очень серьёзная. Отменить невозможно. Задержи свою поездку на сутки. Говорить по телефону не могу. Приезжай.

Настроение обрушилось виртуальными волнами потопа.

* * *

Через час Рябов уже был в институте. В кабинете разливались волны не потопа, а ароматического озона — вечное правило, заведённое в учреждении для всех ценных сотрудников, кому не полагалось болеть в не очень здоровом питерском климате, — убивать летучие бактерии, которые, увы, легко нарушали режим секретности повсеместно. Феоктистов добавлял в свой озонатор южные фитонциды: масло гвоздики и лаванды. Но ничего благостного, в отличие от атмосферы кабинета, его лицо не выражало. На бледных скулах фигурная соломенная бородка выглядела и без того тускло. Глаза воспалились и щурились от света, как у альбиноса.

Шеф заварил две чашки кофе в настольной итальянской кофеварке, одну чашку поставил перед Рябовым, сел в кресло, вытащил и положил перед собой чистый лист бумаги, взял простой карандаш. Он не мог говорить с сотрудниками без того, чтобы сопровождать свою речь рисунками, похожими на схемы с человечками и стрелками. Иногда он демонстрировал эти непонятные схемы, со словами: «Видишь, посмотри, здесь всё ясно…» Меру ясности каждый выбирал сам. Обычно в процессе разговора он менял несколько листов. Отработанные не комкал или рвал, а бережно складывал в выдвижной ящик.

Рябов терпеливо ждал начала разговора и прихлёбывал кофе.

Шеф наконец начал рисовать.

— Мне позвонили ночью, Скан. О наших успехах уже знают. Ты же понимаешь, я не держу отчёты у себя в сейфе больше двух часов… Там… — Феоктистов непроизвольно нарисовал треугольник. Рябов вздрогнул и пододвинулся к столу. — Там, — продолжал шеф, зарисовывая треугольник ровными параллельными линиями, — очень заинтересовались. Я так понимаю, что интерес обострился до какой-то безотлагательной точки. — Сергей Петрович нарисовал жирную точку под треугольником, рядом поставил знак вопроса. — Я несколько испугался сам, Искандер. Тестовая работа от контрразведки… Суть такова… Через час сюда приедет машина с сопровождением. Привезут одного заключённого из спецтюрьмы… Это их ведомство. Где у них что, я не знаю. Не моё дело. Ладно… Об этом субъекте вводная информация такова… Он для них очень ценный кадр, очень ценный, но выпал из обоймы… — Феоктистов нарисовал несколько линий и заострил их в виде частокола. — Помешался. Год назад совершил покушение на одного высокопоставленного военного чиновника… Страдает манией убить этого самого чиновника… А чин этот из их системы. Вот этот чин и дал команду привезти к нам субъекта и подвергнуть воздействию твоего скафандра… Психиатры, их местные разумеется, с ним уже работали. Безрезультатно. Диагностируют параноидальную шизофрению. Субъекта, назовём его полковником, — Феоктистов нарисовал крупную пятиконечную звезду вокруг жирной точки, — нужно вернуть в строй, поскольку для него намечено задание, которое может выполнить только он… куда-то его заслать, где знают только его, только его личность и все идентификаторы. Подмена не пройдёт… — На рисунке шефа появилась стрелка от звезды. Острие стрелки упёрлось в круг, круг разделился восьмью спицами, к каждой спице по контуру круга пририсовалась короткая наклонная линия, получался солнцеворот. Пятиконечная звезда появилась в центре солнцеворота. Потом от круга в сторону пошли параллельные линии, на линии сверху был добавлен новый треугольник.

«Он показывает свою ассоциативную связь, — подумал Рябов. — Насколько всё это выглядит правдоподобно? Вот и решай потом его ребусы!»

— А если у меня не получится, Сергей Петрович? Скафандр работает, это точно. И виртуальника мы подняли из комы, и ребята-студенты показывают чудеса, но метод ещё сырой. Сырой метод…

— Ты попробуй, гений. Просто попробуй. Если получится — нам заплатят, хорошо заплатят. Всему институту. Один сеанс — и мы в дамках, понимаешь… Посмотри на схему, — Феоктистов поднял листок, — здесь всё ясно, видишь… Короче, Скан, я буду сам тебе сегодня ассистировать. Давай готовь оборудование. Я дождусь гостей, встречу и буду у тебя в подручных. А завтра, завтра езжай в Карелию и будь счастлив…

Рябов отправился к себе. Комментарий к ситуации пока не складывался, ни хороший, ни плохой. Нужно было хотя бы собраться и продумать алгоритм частот излучателя и, да… теперь это не казалось смешным — мелодию ввода. Придётся-таки воздействовать и на лобные доли, как тогда с виртуальником. Конечно, музыкант из него пока неважный и на самом деле он не создавал новых произведений.

Работа на сенсорнике чем-то походила на работу диск-жокея: он включал музыкальный фрагмент, анализатор-эквалайзер выдавал ему амплитуды звуковых сигналов и всю частотную картину. Потом Рябов засылал эту картинку на контурный программатор, отстраивал ритмику колебаний и начинал сеанс. Модуляция колебаний могла идти послойно, а могла и фронтально на все нейроцентры, мелодия ввода излучений чуть менялась, для слуха это напоминало импровизацию. На пяти экранах пульта Рябов видел всю биоритмию пациента, включая магнитоэнцефалограмму, но и не только. На экраны выводились данные о фоновой электроактивности спинного мозга и всех нервных стволов того, что в отделе называли «вегетикой», в которой Рябов выделял сорок два центра. На все эти центры и были настроены контуры излучателей скафандра. Режимы сканирования и излучения работали синхронно.

Рябов вспоминал мимоходом классическую симптоматику параноидальной шизофрении, но ничего нового и путного из неё не извлёк. Его личная классификация, построенная на парадигме «мыслящих нейронов», любую психическую болезнь объясняла разновидностями частотного нейрорегресса всего организма, а не только мозга. Лечение состояло в перенастройке тета-ритмов, электромагнитной гармонизации гиппокампа^* и избирательной поправке фона вегетики. Модуляция пиков частот могла создать эффект запоминания. И запоминали как раз-таки синапсы, как их называл Рябов, «микромозги» нейронов.

Теперь, если повезёт, Рябов создаст новый шедевр методики лечения. И этот шедевр наверняка ляжет под толстое сукно открытий на неизвестное время. Потому что распоряжаться всем будет рассечённая пирамида…

Рябов прослушал несколько любимых мелодий из готического рока, включив на всю катушку интуицию. Сенсорник по очереди выдавал ЗD-картинки с частотным рельефом мелодий. Самой удивительной и многообещающей оказалась композиция «Дер фрайе Фалль» — «Свободное падение» — из альбома «Хофнунг» группы «Лакримоза». Выделив волновую картинку диапазона от 4 до 8 герц и наложив её на тета-ритм виртуального пациента, Рябов разглядел её гармонизирующую уникальность. Полученная линия не имела правильной геометрии, скорей она напоминала что-то прихотливое наподобие трамплина с двумя отчётливыми пиками посередине или абриса разведённых крыльев… Если многократно повторить эту модуляцию частот, встроив её в мелодию как скрытый ритм… Можно рискнуть.

Прибежал взмыленный Феоктистов.

— Скан, они уже здесь. Думцев решил их консультировать о правилах НИИ, но эти товарищи, похоже, сами взяли нашего секретчика в оборот. И теперь он там бледнеет, без меня… Через пять минут они поднимутся. Полковник под присмотром двух особистов и ещё один наблюдатель с ними. Все в штатском. Кстати, полковника зовут Виктор, Виктор Вороновский… Аппарат готов, Саша? Говори, что мне делать…

— Будете смотреть на экраны, Сергей Петрович. Ничего больше не трогайте и ведите светскую беседу.

— Светскую? Скажешь тоже… Ты не забудь включить все камеры. Мне скандал не нужен.

— Всё будет вовремя включено.

В лабораторию позвонили. Рябов нажал кнопку разблокировки дверей.

Первым вошёл человек в наручниках. Виктору Вороновскому на вид было лет сорок с хвостиком; крепкого телосложения, он, однако, выглядел худощавым и удивительно был похож на Киану Ривза времён роли в фильме «Джон Уик» — такая же небритость на щеках, непослушная прядь тёмных волос и цепкий взгляд всегда будто бы усталых глаз…

«Да, такого не подменить, — подумал Рябов с иронией, — разве что самим актёром… Где же тут параноидальная шизофрения? Но Киану бы сыграл и не такое…»

Двое особистов прочитались по непроницательно-скользким лицам, экономным движениям обвешанных мышцами костяков, облачённых в серые неприметные костюмы и чёрные рубашки без галстуков. Четвёртым вошёл… Рябов кашлянул… Силантий.

— Господа, начнём работу. — Феоктистов вживался в роль ассистента. — Знакомьтесь: автор нашего скафандра-сканера, заведующий лабораторией Искандер Ерофеевич Рябов. По правилам работы института, мы обязаны производить аудио — и видеозапись, фиксирующие все стадии экспериментов для их дальнейшего секретного архивирования…

Один из особистов испытующе глянул на Силантия. Силантий еле заметно кивнул и, пройдя вперёд, остановился за спиной Рябова.

— Сегодня вы нарушите штатный режим, — сказал особист твёрдым голосом. — Оставьте только аудиозапись. Это наше условие.

— Здравствуйте, Искандер, — тихо прошептал Силантий. — Не отвлекайтесь. Считайте меня голосом за кадром…

Феоктистов расслышал фразу и сделал вид, что ничего не понял.

Силантий подал знак рукой, и второй из особистов расстегнул наручники Вороновского. Вороновский стоял молча и сосредоточенно поглаживал освободившиеся запястья.

— Виктор, — обратился Силантий к нему, — я с самого начала не верил в твою болезнь, ты знаешь… Но наши психиатры настаивали. Что ещё сказать? Никто не хочет мириться с твоей изменившейся судьбой. Никто. Даже тот, кого ты попытался убить… В любом случае, сегодня ты вернёшься к нам и мы забудем твою ошибку. А это наверняка ошибка. Просто сбой программы в твоей голове. Что скажешь?

— Ошибка, говоришь? — Голос Виктора отдавал хрипловатым металлом. — Ошибка — вы все, стоящие передо мной. Вы все ошибка глобальной системы. И сегодня я найду подтверждение своим выводам… Давайте засовывайте меня в свой электрический мешок, чего медлите?

Феоктистов что-то беззвучно мямлил, как всегда щурясь от света. Силантий смотрел на Искандера. Виктор смотрел на скафандр. Была в полковнике лёгкая нервозность, но моторика мышц лица не повторялась, как это часто бывает у параноиков. Рябов подумал, что за словесной агрессией Виктора стояла вовсе не болезнь, а умелая симуляция.

— Виктор, — обратился он к полковнику. — Здесь за вас ответственность несу я. В том, что вы видите перед собой, нет ничего страшного. Вам придётся раздеться до трусов и войти в скафандр, телу вашему будет свежо и приятно, вы услышите музыку. Вам даже покажется, что музыка растекается у вас по жилам и нервам… Сергей Петрович, сопроводите Виктора. Инструмент я закрою дистанционно. А вас, — Рябов кивнул серо-чёрным особистам, — я попрошу отойти от двери. В неё никто не ворвётся, я вас уверяю. Станьте, пожалуйста, на сторону господина… Да, сюда, пожалуйста. Так вы не будете меня отвлекать…

— Вы правильно распорядились, — прошептал Силантий за спиной. — Что скажете о Викторе?

— Думаю, что он болен. Ваши психиатры правы.

— Не мои, Искандер. Мои далеко…

Рябов не ответил.

Через три минуты, когда Виктор уже был в скафандре, Рябов начал сеанс. Предварительное сканирование нарисовало ему все графики нейроактивности пациента и всю биометрию. На одном из экранов 3D-построитель обозначил объёмную модель задействованных на теле частотных контуров, включая мозг. Данные поступали и менялись с периодом в наносекунды. Программа строила пластичный «нейрорельеф» Виктора синхронно всем переменам его состояния.

«Если я прав, то симулируемый регресс здесь уже нарисовался в виде вот этой неестественной воронки правильной формы посреди высоких холмов. — Рябов перекидывал внимание с экрана на экран. — Виктор совершенно психически здоров. Если я раскрою его искусное притворство, ему несдобровать… Значит, я ничего не раскрою, а продолжу делать всё, что наметил. Но результат… Как я отслежу результат без контрольного теста? Второй раз Виктора ко мне вряд ли привезут…»

Рябов колебался секунд двадцать, но потом зазвучала «Дер фрайе Фалль». Рябов положил пальцы на экран сенсор-ника. Надел наушники и включил запись сеанса. Вывел звук на колонки. «Они хотят аудиозапись эксперимента, они её получат в лучшем виде», — решил он и закрыл глаза. Сейчас начнётся его настоящее камлание. На каждую музыкальную фразу, аккорд, ноту будет приходиться нагрузка излучателя. Теперь он доверится игре пальцев, слуху и чутью… Программа запишет всё. Всю алгоритмию. А он, Рябов, когда они уберутся отсюда, останется и повторит сеанс над собой… Это правильное решение. Может, и раньше нужно было попробовать…

«Свободное падение» озаряло невиданной красотой чувств. Борьба отчаяния и возрождения вздымала эфирные вихри, и те влетали в «телесный разум» человека в скафандре со всеми частотными модуляциями, как волны разноцветного прилива. Бурые оттенки отмывались, светлели, и вот уже от молоточков фортепиано, струн скрипок, коленцев труб и мембран литавр посыпалась фиолетовая пыльца… И горизонт раскрылся, и солнечные лучи подставили летящему человеку ладони, и поймали, и опустили на изумрудную землю, человека, не поверившего, что так может завершиться его прыжок с высоты… Вся жизнь переливалась искорками силы и смысла. И была во всём этом тайна. И у тайны был голос…

Потом все ушли. Виктор был бледен и шёл пошатываясь. Наручники ему то ли забыли надеть, то ли решили этого не делать. Силантий молчал. Феоктистов перестал кривляться глазами и был как-то не по себе, не по-шефски возвышенно-спокоен. Он ничего не понял в происходящем, но музыка его впечатлила.

— Сергей Петрович, — сказал Рябов, — я останусь до ночи. Поработаю.

— Конечно, конечно, Скан. Добавь к своей неделе отпуска ещё три дня.

— Подарок принимаю, — ответил Рябов с улыбкой.

* * *

Бурые оттенки отмывались, светлели, и вот уже от молоточков фортепиано, струн скрипок, коленцев труб и мембран литавр посыпалась фиолетовая пыльца… И горизонт раскрылся, и солнечные лучи подставили летящему человеку ладони, и поймали, и опустили на изумрудную землю, человека, не поверившего, что так может завершиться его прыжок с высоты… Вся жизнь переливалась искорками силы и смысла. И была во всём этом тайна…

Всё было так, как Рябов представлял себе, играя на сенсорнике. Даже лучше. Даже ярче. Но голова кружилась, и тело никак не могло поймать… ощущение тела.

Пришлось подождать, пока автоматика отщёлкнет замки скафандра. За окном уже был поздний вечер. В лаборатории горел только контрольный свет на стенах и ярким полукольцом пульт с экранами.

Эластичные оболочки лоскутами отслоились от тела. Вытянув ногу из ножного футляра, Рябов сделал шаг и чуть не свалился на титановую решётку площадки.

— Долго тебя пришлось ждать, — сказал чей-то голос, похожий на его собственный.

— Кто здесь, чёрт возьми? — Рябов стоял, обхватив ноги повыше колен. — Что ты делаешь в моей лаборатории?

— Даже странно, — продолжал голос, не отвечая на вопрос, — ты ведь уже знал, что эксперимент с Виктором удался… Потом спал, потом сел за схемы, всё проанализировал до мельчайших подробностей…

Рябов психанул:

— Кто ты, я тебя спрашиваю? Как ты сюда попал? Выйди, или мне придётся вызывать охрану…

— Ладно, раз ты такой упрямый. Слушай: я — это ты. Только не падай. Распрямись и спустись с подиума…

— Что значит «я — это ты»? Ты в моей голове?

— Не совсем. Я рядом. Но слышишь меня только ты.

— Значит, галлюцинация. Я понял… — Рябов почувствовал наконец, что ноги окрепли, и спустился с площадки стенда.

Лаборатория была закрыта на все швы. На двери спокойно светился красный лазерный глазок блокировки замков.

«Значит, всё-таки провалил я опыт», — скакнула досадная мысль и принялась искать глазами одежду.

— Ничего подобного, — сказал голос, но звучал он явно со стороны. Во всяком случае, правое ухо в этом не сомневалось, ибо звук шёл справа. — Твой нейропрограмматор — вершина искусства. Мои поздравления.

— Стоп, стоп, стоп! — рявкнул Рябов, натягивая штаны и отчаянно пытаясь восстановить всё в памяти последних десяти минут. Он активирует стенд, включает силовики, даёт задержку до начала полного цикла программы… За это время, уже будучи раздетым, заходит в скафандр… Его сканирует система на всякий случай, но алгоритмы частот не меняются, они повторяются в точности такими, какие были выбраны для Вороновского… Скафандр защёлкивается, и начинает звучать «Свободное падение»…

— Всё правильно, — подхватил мысли Рябова голос. — Так ты, собственно, и открыл канал для меня. И вот я рядом… Нет смысла думать, что меня нет.

Рябов потёр виски, надел рубашку и свитер. Сел в кресло. На пульте стоял стакан с какой-то жидкостью. Похоже на коньяк. Он что, пил здесь, что ли? До начала опыта?

— Ты выпил, а потом лёг спать до девяти вечера, — сказал голос. — Тебе снилась Фея, в красном газовом платье. Её тело светилось и влекло тебя. Вы танцевали вокруг костра… Какие ещё тебе нужны подтверждения?

— Подтверждения чего?! Что моё изобретение сделало меня шизофреником?! А прежде — сделало шизофреником ещё одного человека, совершенно здорового! Виктору теперь и симулировать не придётся! — К Виктору пришла его монада, как я к тебе…

— Монада?

— Да, монада. Неразрушимая сущность. Так, по крайней мере, нас назвали в древности земной истории. Мы существуем. Ты существуешь. Ты живёшь там и здесь. Ты в настоящем и будущем. Ты — твой высший разум. Мы просто разделились на время, для удобства общения. Могу пояснить…

Рябов всё-таки хлебнул из стакана. Коньяк… Грузинский, кажется.

— Ты называешь его «Привет от Генацвале», — объяснил голос. — Позавчера, собираясь в Карелию, ты загрузил в багажник Жана семь бутылок. Когда приехал в институт, решил прихватить с собой одну… Если хочешь, пей. Ты всё равно не сопьёшься… Ещё нужны подтверждения?

— Пожалуй, да. Предлагай…

— Здесь, в лаборатории, за твоей спиной стоял человек по имени Силантий. Во время опыта он крутил пуговицу на своём джемпере, пуговица была плохо пришита, отвалилась. Никто этого не увидел и не услышал. Пуговица закатилась под коммутационный блок… Ты сидел спиной в наушниках и играл на сенсорнике. Найди пуговицу. Вот металлическая линейка, её длины хватит, чтобы пошарить под блоком…

Рябов взял линейку и проделал все несложные поисковые действия.

После первого же «прошаривания» пуговица цвета каштана и размером с десятирублёвую монету выскочила на свет. Рябов подобрал её, покрутил в пальцах и спрятал в карман. Силантий оставил артефакт от своего пребывания в лаборатории. Может, это какая-нибудь специальная штуковина с микроэлектронной начинкой?

— Ты не поверишь, — сказал голос с нотками воодушевлённой иронии, — просто пуговица.

Рябов вернулся к столу, сделал ещё глоток коньяка и поперхнулся:

— Ты сказал, что я живу в будущем? Значит, я уже там?

— В будущем живут все. Это порядок вещей, — ответила монада.

— И никаких страшных судов?

— Страшилки нужны только неразвитым или растущим. Тем, кому нужно утверждаться через ошибки и жёсткие испытания. Впрочем, этот древний путь всегда был. Мы не можем так просто его отменить. Мы можем его превзойти. Но вера для этого не нужна.

— Мы — это кто в твоей градации? — спросил Рябов.

— Ноосфера. Монадическая цивилизация Земли, существующая на других физических частотах.

— Так какая же ваша вера? — Вера в цельность и многоплановость Творения и Мироздания. Их, вообще-то, невозможно разделить. Мироздание творится ежесекундно, а творение всегда имеет форму и энергию. Ты к этому скоро привыкнешь. — Но я-то здесь, в своём мире, — возразил Рябов неуверенно.

— Ты и останешься в нём. Ты на самом деле всегда думал о ноосфере. Ещё в юности, опережая своих сверстников. Только ты не знал, что с этим делать. Но потом ты создал первичный план Зодчества и стал создавать свой инструмент, свой ключ. Ноосфера передала тебе его. Примерно так, как родители покупают детям новые учебники… — Инструмент Зодчества… О чём ты?

— Инструмент роста и познания. — Голос у монады не менялся. Рябов окончательно расслышал свои личные голосовые нотки. — И Творения, того самого. Инструмент Зодчества получают многие.

— И что потом?

— По-разному. Ты можешь жестоко заблудиться, а можешь вырасти и самому совершенствовать свои инструменты, делать их тонкими, ёмкими, могущественными. Так ты построил скафандр-ключ. Теперь ты можешь приспособить его под грязные цели. Но они недолговечны. Они рассыпаются иногда на глазах одного поколения. Вы называете это «бренностью бытия»… Вы правы. Это бренность. Но монадам, как это ни покажется тебе странным, нужна и она. Склад поломанных игрушек существует. Вы называете его историей. Мы называем его библиотекой возможностей.

Мы часто заходим туда, чтобы не отрываться от базы прошлых знаний. Это парадокс, мой друг, потому что прошлых знаний не существует. Есть одно множественное знание, длящееся в бесконечном времени. Ты живёшь и пополняешь его всей жизнью. Вот почему мы — монады. И вот почему материал Вселенной — эфир. Он скрепляет нас неразрывной связью. Даже если тебе кажется, что ты одинок. Это не так. Инструменты эфира всегда при тебе, то есть они на складе истории. Причудливо, не так ли?

— Причудливо, — согласился Искандер. — И сложно.

— Да, сложно. Заходи, бери и пользуйся… Но ты при этом можешь утратить цельность знания, расслоиться на многие миры. Фантомы твоих сущностей будут уверять тебя, что они есть, что всё правильно, что всё так и надо. Ты начинаешь им верить, а они разрушают твою цельность. Ты живёшь и пытаешься всю жизнь вспомнить, кто же ты такой, где твоё настоящее Я, где твоё настоящее место, где чувства, где силы, где твоё зодческое единство, и тебе приходится затрачивать так много усилий для осуществления простых вещей. Теперь подумай над этим. Я скоро вернусь…

— Ты вот так просто можешь уходить? — Рябов чувствовал, что весь застыл, замагнитился на месте.

— Да, могу. Но я с тобой надолго. Есть ещё один человек, такой же, как ты. Вас двое теперь с открытой связью.

— Вороновский…

— Он самый. Он станет твоим другом, и он поможет тебе пережить драму.

— Какую драму?

— Твоего выбора.

— Я ещё ничего не выбирал. — Рябов бросил настороженный взгляд в пустое пространство лаборатории, словно бы желая материализовать этот провокационный источник голоса. Но монада теперь ему не ответила.

С трудом собрав разбежавшиеся мысли, Искандер скачал на айфон файлы записи сеанса Виктора и своего. Отключил стенд и позвонил охране на турникете и охране на воротах, сообщив, что собирается уезжать домой.

Ночной Питер выстреливал в глаза протяжными, словно кабели чудовищного техногенного устройства, огнями и казался городом другой планеты.

* * *

Монада вернулась часа через три, уже в квартире. Рябов не спал. Теперь не спал. Переболев сознанием возможность того, что он в результате опыта заработал себе шизофрению, Искандер стал искать ответ на вопрос, что такое монада, в доступных источниках. Интернет был под рукой. Информация по вопросу гуляла в широких пределах, начиная от древних пифагорейцев, утвердивших монаду в качестве элемента для построения четырех стихий, до Джордано Бруно с его «единицей бытия», от Лейбница, для которого монады были множественными и составляли все феномены бытия, включая сознание, в то время как обычные атомы считались «спящими монадами», от Эдмунда Гуссерля с его «эго, взятым в полной конкретности» до оккультизма Востока, в котором монада объединила собой три высших плана — Атма-Буддхи-Манас. Ещё добавлялся Даниил Андреев с его «Розой мира» и всплывало старое название символа Инь-Янь — «Великая Монада»…

— И как, ты удовлетворён? — раздался знакомый голос.

Рябов вздрогнул, хотя всё своё бессонное время ждал визитёра.

— Ты всегда так появляешься, за минуту до того подслушивая мысли? — спросил он, почувствовав сухость во рту.

— Конечно, сначала подслушиваю. Но это стиль и необходимость. Хотя я могу отключить эту способность на время, чтобы она тебе не мешала. Изначально твой разум для меня открыт, понимаешь…

— Не понимаю.

— Ты — та часть меня, или нас, если хочешь, часть, которая живёт на Земле, которая развивается и растёт. Образно говоря, ты моё тело. Разумное, как ты сам объявил в своей парадигме. Ты закрыт от меня только личным эго-сознанием, поверх которого вьётся вихрь под названием «личность» с её опытом. Это твоя защитная стенка. Но я легко прохожу сквозь неё… Поправлюсь: теперь легко. После твоего сеанса нейроскачка.

— Ах, вот как это называется?! Нейроскачок… Постой… — Рябов опешил. — Если всё так, как ты говоришь, значит, мы с тобой единый разум, лишь временно разделённый моей личностью и опытом? Выходит, я тоже монада?

— Разумеется. Ты внутри меня, а я внутри тебя… Мы целое. Оболочки опыта и личности нужны тебе. Без этого ты не сможешь расти и даже существовать как разумное тело. Так тебе яснее?

Конец ознакомительного фрагмента.